Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

      Нацелив дрожащий ствол в сторону Геверциони доктор открыл огонь. Сухо щелкнули два выстрела. Генерал продолжал твердо смотреть – снизу вверх – в искаженное ненавистью лицо Гольдштейна, не делая попытки уклониться, спрятаться. Он просто смотрел в лицо смерти. И ждал.

      Доктор успел выстрелить дважды, а затем прозвучал третий. Гораздо более громкий, чем предыдущие. И прозвучал он со стороны леса. Доктор внезапно дернулся, словно от удара током, схватился рукой за грудь. На светлой маскировочной расцветке куртки особенно четко виднелась обугленная дыра от выстрела. Сквозь отверстие толчками слабо выбивалась наружу темно-багровая кровь. Закатив глаза, Гольдштейн качнулся и кулем рухнул вниз – прямо на снег.

      И только один Иван пока знал, что произошло. Как неожиданно пригодился досланный в ствол патрон...

Глава 29

Геверциони. 08.37, 7 ноября 2046 г.

      Геверциони удивился, что остался жив. Все-таки то, что он только что провернул, было непозволительно рискованной авантюрой. На которую имел право прежний Георгий, но отнюдь не сегодняшний. Буквально минуту назад Геверциони взывал к совести Чемезова. А теперь пришлось напомнить и себе самому. Когда ты в ответе за тысячи человеческих жизней, изволь соответствовать. Время прочно забыть про риск и ребячество. Если только присяга и честь офицера для тебя – не пустой звук.

      Георгий ощутил нестерпимый, жгучий стыд. Однако, события опять требовали участия и поневоле пришлось действовать. Уже в который раз забыв...

      Поднявшись, Геверциони внимательно всмотрелся в темноту леса. Именно оттуда неизвестный десантник одним махом перерубил неудобный узел на шее генерала. Вернее – одним выстрелом.

      Георгий смутно помнил: уговаривая Роберта, он заметил мелькнувшие среди деревьев три силуэта. А выстрелил только один. Что это? Простое везение? Хорошая реакция? Или же еще один 'мститель'?

      Стрелок между тем не стал скрываться – смело подошел к Геверциони и отдал честь.

      – Товарищ генерал-майор, рядовой пятой роты третьего полка 137-й гвардейской бригады Иван Косолапов.

      – Вы стреляли, товарищ Косолапов? – спросил Георгий, небрежно кивая за спину.

      – Так точно, – легко признал Иван.

      – Что ж... – ответил Геверциони. – Я не стану скрывать, что благодарен за спасение. Однако вы ведь выстрелили не во врага, не в мишень. Перед вами оказался свой – советский человек. Пусть он перепугался, запутался. Пусть даже совершил серьезную ошибку...

      Иван стоял навытяжку, пытаясь не показать, что не улавливает сути сказанного. 'Что хочет сказать этот Геверциони? Благодарит или отчитывает? С одной стороны – вроде бы благодарит, благо есть за что. Только вот впечатления такие, словно разнесли в пух и прах словно сопливого новобранца. Что самое паршивое – походя, небрежно... Или я все же что-то неправильно понял?'

      Но, несмотря на старания, Ивану не удалось скрыть истинных эмоций от проницательного генерала.

      – Не берите в голову, товарищ Косолапов, – мягко сказал Геверциони. На посеревшем от усталости лице мелькнула грустная улыбка. – Не принимайте на свой счет. Единственный, кто виноват в происходящем – так это я...

      Не успел Геверциони договорить, как рядом, наконец, очутился запыхавшийся взводный.

      – Товарищ генерал!... Лейтенант Мамин!... – переведя дух, взводный сосредоточенно вздохнул и уже собирался, было, продолжать. Но Геверциони остановил порыв в зародыше.

      – Товарищ лейтенант, успокойтесь. Все нормально. Не надо оправдываться, если обстоятельства объективно сильнее вас. Как минимум – передо мной. Вы и ваши люди, в конце концов, – не волшебная палочка, чтобы по одному желанию чудеса совершать. Нет, не для подобного сумасбродства командующих вы здесь. А потому бросьте! Иначе ведь можно погнаться не за двумя, за всеми зайцами и прочей живностью сразу. Стоит ли говорить, каков окажется результат? – прервавшись на секунду, Геверциони присмотрелся к почтительно внимавшим бойцам. Все ли понимают? И понимают ли?

      Судя по реакции, Георгий всё же смог достучаться. Как минимум лейтенант слегка приободрился. На раскрасневшемся от бега и волнения лице появилась робкая улыбка.

      – Вину можно чувствовать там, где ты мог, но не сделал. За это я буду спрашивать, и спрашивать строго! – чуть наигранно пригрозил Геверциони. Затем, смягчившись, добавил. – А за остальное не беспокойтесь. Большего, чем можете, никогда требовать не буду. Ну а если все-таки сможете – честь вам и уважение. Поняли меня, товарищ лейтенант?

      – Так точно! – бодро кивнул взводный.

      – Тогда слушайте приказ. Во-первых, срочно осмотрите раненных в грузовиках. Если кому нужна срочная помощь – немедленно к нашим медикам. Если ничего опасного нет, готовьтесь к выдвижению...

      – А как же остальные...? – не удержался взводный.

      – Товарищ Мамин... – осуждающе покачал головой Геверциони. – Прерывать старшего по званию – это такая милая традиция 137-й гвардейской десантной бригады?

      – Виноват! – скороговоркой отбарабанил лейтенант, вытягиваясь в струнку.

      – Благодарю, – ехидно усмехнулся Георгий. – Я, в общем, не против инициативы, потому не стесняйтесь на будущее. Только уж будьте любезны – если не горит, оставаться в рамках. Поняли?

      – Так точно, товарищ генерал!

      – Отлично... Однако, суть вашего вопроса верная. И полностью соответствует духу момента. Естественно, возвращаться сейчас, не осмотрев место бомбардировки – неприемлемо. Нельзя оставлять наших товарищей, даже не попытавшись собственными глазами убедится в их судьбе.

      А потому, пока большая часть бойцов обеспечит ремонт, мы с добровольцами отправимся дальше. До места не больше двух километров, значит должны уложиться в пол часа. Если обнаружим выживших и отставших – отправим сюда весть. Если нет – вернемся все вместе. Это во-вторых.

      И последнее... Нужно похоронить полковника Гольдштейна. Похоронить как советского офицера. А так же опросить раненных и экипаж. Пока еще свежи воспоминания, необходимо узнать о судьбе как минимум всех пропавших без вести и погибших. Приказ понятен?

       – Так точно, товарищ генерал, – бодро ответил лейтенант.

      – Тогда действуйте. На подготовку к выступлению даю... Три минуты. Успеете отдать распоряжения и собрать бойцов?

      – Успею.

      – Хорошо, тогда можете идти. Вы, товарищ Косолапов, тоже. Еще раз благодарю за службу.

      – Служим Советскому Союзу! – слаженно ответили бойцы и сорвались с места.

      Когда десантники скрылись за кузовом грузовика, Геверциони вновь присел рядом с Чемезовым.

      – Ну что, Роберт. Вставай... – сказал Георгий. Грустная улыбка на миг вновь промелькнула на осунувшемся лице.

      Чемезов медленно, словно во сне поднял голову. Генерал невольно поразился: как же за несколько минут изменился этот сильный, волевой человек. Раньше Роберт казался значительно моложе своих лет. Франтоватый, подтянутый и всегда с оттенком легкой бесшабашности – таким его помнили и сослуживцы, и сам Геверциони. Врожденный талант к игре, владение лицом позволяли Чемезову преображаться с невероятной легкостью. Такому самородку было место не в армии – прямой путь в искусство. Однако, несмотря на аристократическую элегантность в сочетании с постоянным мальчишеством, майор зарекомендовал себя отличным спецом. Но, что главнее, – хорошим человеком. Просто чтобы это понять, нужно было дать себе труд разглядеть за многочисленными масками истинное лицо...

      А теперь вместо прежнего Роберта перед Геверциони оказался иной человек. Седина на висках, заострившиеся черты. Да, если раньше он выглядел моложе своих тридцати пяти, сейчас мог сойти и за пятидесятилетнего. Раскрасневшиеся, полные отчаяния и вместе с тем – надежды – глаза встретили твердый взгляд Геверциони. В глубине их генерал видел один-единственный немой вопрос.

      – Да, – кивнул Геверциони, отвечая. – Мы идем за ней...

      ... – Ну, что скажете, товарищ Мамин? Справились? – спросил Геверциони взводного. Заметив, что десантник тяжело дышит, а лицо вновь раскраснелось, генерал скользнул взглядом по циферблату – вроде как рукав поправляя. Оказалось, что в очередной раз запыхавшийся от беготни и суеты лейтенант успел с докладом ровно к концу пятой минуты. Значит, уложился в срок.

      – Так точно, товарищ генерал-майор, – коротко кивнув, не без гордости отрапортовал взводный, – справился!

      – Молодец. В том числе, что на время не забыл смотреть. В мирное время я на такое внимания не обращаю, как, впрочем, полагаю и вы. Нет? – невинно поинтересовался Геверциони. И тут же продолжил, не дожидаясь ответа.

      – Но это в мирное время. Сейчас у нас война и потому каждая секунда может быть дорога... Только умоляю! Не надо делать такого кислого лица. Я не формалист и никогда им не был. Но если вы мне вздумаете нарушать дисциплину – я вам быстро устрою! Найду виновных и накажу кого попало.

      В общем вы поняли, да? Командир я мягкий, где-то даже человечный, а потому положенной по должности... Скажем, косности и формализму. Подвержен не всегда, да-с, не всегда... Но увы, сейчас как раз тот случай. И дабы вы мне чего доброго не решили сесть на шею, заранее предупреждаю. Это непременно очень плохо кончится. Пытаться не надо. Уяснили?

      – Уяснил! Разрешите продолжать?

      – Молодец. Так и надо с говорливыми генералами. Слушаю.

      – Раненных осмотрели – в срочной помощи никто не нуждаются. По свидетельствам, нетранспортабельные оставались под присмотром врачей на месте высадки, а большая часть тяжелобольных размещалась в хвосте колонны.

      Хотели ведь как лучше: передние пробираются, пробуют грунт – задние едут по накатанной. А удар накрыл именно пять последних машин. Чуть-чуть не успели – не хватило каких-то ста метров... Немногих выживших, кого сумели вытащить из-под обломков, пересадили вперед и тронулись в путь. Но машины тоже серьезно пострадали. В итоге темп движения значительно упал...

      – Хорошо. Сколько всего выживших? – словно через силу спросил Геверциони.

      – Двадцать один... – пробормотал лейтенант. Взгляд его против воли скользнул в бок и вниз. Пускай взводный и понимал, что никак не мог спасти людей – все равно чувствовал вину.

      – Из шестидесяти восьми... – медленно произнес Георгий. Вначале он сделал жест, словно пытался прикрыть ладонью глаза. Но через секунду одернул себя. Сложив руки за спиной, Геверциони продолжил. – Что с адмиралом Кузнецовым?

      – Вероятнее всего – погиб...

      – Вероятно? Это как понимать?

      – Виноват. Точных данных нет – как и очевидцев. Адмирал находился в хвосте колонны, а из последних трех машин выживших нет. Кто находился внутри по словам разведчиков разобрать не удалось – кабины и кузова смяло практически в гармошку, а огонь и вовсе... – на секунду лейтенант прервался, но взял себя в руки и продолжил. – Так как невозможно было идентифицировать останки, нельзя однозначно заявлять о судьбе адмирала. Но судя по всему, Александр Игоревич погиб.

      – Понятно... – задумчиво ответил Геверциони. Положение складывалось хреновое. От досады генерал даже раздраженно дернул щекой. – Продолжайте, лейтенант. Кто жив? Сколько уцелело медиков, разведчиков? Кто цел из офицеров? И что с Гуревичем?

      – Медик один – лейтенант Осипенко, – ответил лейтенант. Он не знал подоплеки и потому удивился тому, что после этих слов лицо Чемезова внезапно перекосилось. Майор дернулся, весь подался вперед, словно собирался убежать. Но Геверциони оказался начеку – он твердо схватил Роберта за плечи и удержал на месте. Майор еще пару раз дернулся, а потом затих, опустившись на подножку.

      – Не смотри так, – пояснил Георгий, заметив недоумевающий взгляд взводного. – У него жена с раненными осталась.

      – Так вот из-за чего... – внезапное озарение настигло лейтенанта. Теперь-то он понял, что стало причиной случая с полковником Гольдштейном.

      – Продолжай, лейтенант, – прервал размышления Мамина Геверциони.

      – Виноват... Живы двое пилотов. Лейтенант Раевский и младший лейтенант Соболевская. Она за рулем второго грузовика. У Раевского легкое осколочное ранение...

      – Вот так... Счастливчики, – улыбнулся Геверциони. Затем, спохватившись, добавил – Прости что перебил. Продолжай.

      – Наши врачи заверяют, что с майором Гуревичем все в порядке. Из-за переутомления и потери крови потерял сознание. Уже сделали переливание и накачали стимуляторами. Теперь хотя бы несколько часов сна и будет в порядке.

      – А что с ранами? Он ведь весь перебинтован.

      – Задело осколками. Большая часть – порезы и рваные раны. По словам раненных, получил при разборе обломков.

      – Ясно. Еще что-нибудь?

      – Так точно. Удалось вывезти три 74-мм и одну 122-мм пушки с полным боезапасом. Плюс боеприпасы, мины и лекарства. Поделено поровну в каждом грузовике. Полковника Гольдштейна похоронят через несколько минут. Грунт замерз – приходится работать штыками и лопатами.

      – Ясно. Решил, кто к месту посадки пойдет? Нужны только добровольцы.

      – Все готовы, товарищ генерал.

      – Всех не надо. Максимум десять человек. Лучше – восемь.

      – Но не лучше ли нам...?

      – Не лучше. Может быть мы кого-нибудь найдем – проще будет вызвать твоих обратно. Ну а что будет, если грузовики встанут? Как тогда раненным быть? Нет, лейтенант. Двадцать крепких десантников здесь нужнее. Так что решай. Кроме того, ты остаешься. Без вопросов.

      – Товарищ генерал!...

      – Без вопросов! Как поняли меня, товарищ лейтенант?

      – Есть остаться, – неохотно козырнув, ответил взводный

      – Отлично, – похвалил Геверциони. – Теперь кругом. Отбирать добровольцев шагом марш.

      Когда десантный лейтенант вновь скрылся из виду, Георгий наконец мог переговорить с Чемезовым. После неосторожных слов взводного Геверциони ждал любой реакции – тому лишней причиной недавний срыв.

      Однако опасения оказались излишни. Роберт вполне пришел в себя. Конечно, ни изможденность, ни печаль никуда не исчезли. Самое главное – не осталось и следа от безысходного отчаяния. Генерал вновь увидел перед собой майора Чемезова. Пускай это был уже не совсем то человек, что лишь пару часов назад – ничто не проходит бесследно, в особенности – выгоревшее сердце. Но все-таки Роберт продолжал быть офицером и надежным помощником Геверциони.

      Словно в подтверждение мыслям Георгия, Чемезов решительно поднялся с подножки. Расправились плечи, выпрямилась спина. Опустошенность во взгляде сменилась горькой решимостью.

      – Спасибо за помощь, командир, – стараясь казаться как прежде бодрым, сильным, Роберт ответил в своем обычном репертуаре. Вернее – попытался. От чуткого слуха Георгия не ускользнули перемены. Хотя при этом в словах благодарности не было ни единой фальшивой ноты – просто по-новому Чемезов еще не умел, а старые рамки уже были тесны.

      'Жаль, что приходится тебе взрослеть такой ценой... – подумал про себя генерал. – Только бы хватило сил не сломаться'. Геверциони не понаслышке знал, как тяжела доля, выпавшая молодому подчиненном. И, обладая этим горьким опытом, не стал лезть в душу. Сейчас, помня по себе, помогут только работа – тяжелая, на износ, чтобы ни минуты не оставалось свободной. И потому ответил спокойно, по-деловому:

      – Рад, что ты в норме. Готов выступать?

      – Конечно. Разве я вас подводил когда-нибудь?

      – Тогда настраивайся и побежали дальше.

      – Георгий Георгиевич, у меня есть просьба...

      – Да, говори, внимательно слушаю.

      – Если рядовой Косолапов вызовется сам или его предложит взводный – не соглашайтесь.

      – Иван? Мой невольный спаситель? С которым ты устроил потасовку на 'Неподдающемся', так?

      – Да, – кивнул Чемезов. – Все верно за исключением того, что в потасовке участвовали ещё двое товарищей.

      – Припоминаю... Один рыжий и низкий, второй темный и высокий? Из-за Соболевской? Я тебя правильно понял? – уточнил Геверциони, выразительно приподняв бровь.

      – Да, правильно, – вновь кивнул Роберт. – Он, кажется, влюблен – оттого и вызвался идти вместе с нами. И, раз уж ему повезло – пусть остается. Может, это судьба.

      – Мы сами творим свою судьбу – не лишай человека свободы воли, – назидательно произнес Геверциони. Не выдержав, усмехнулся и уже обычным тоном добавил. – Однако нет ничего страшное, если мы немножко вмешаемся.

      – Спасибо, Георгий Георгиевич... – впервые за эти тяжелые часы Чемезов нашел в себе силы улыбнуться.

      – По-правде говоря... Я боялся, что ты его возненавидишь, – честно признался Геверциони после секундного молчания.

      – Не стоило, товарищ генерал, – грустно усмехнулся Роберт в ответ...

Глава 30

Геверциони. 10.02, 7 ноября 2046 г.

      Очнувшись, Геверциони обнаружил, что лежит на каких-то мерно покачивающихся... досках? Вначале темнота вокруг показалась сплошной, неестественной. Но спустя пару секунд Георгий заметил проглядывающих местами чуть заметный свет. Выглядело это странно – словно на небе разбросаны светящиеся полосы.

      Сфокусировав со второй попытки ставшие вдруг непослушными глаза, Геверциони смог наконец увидеть, что над ним вовсе не небо. Всего лишь наскоро заштопанный брезентовый тент. А мерцающее сияние – мелькающие то и дело в прорехах редкие звезды, догорающие на утреннем небосклоне.

      Сознание продолжало оставаться замутненным. Мысли метались бессвязные, словно в приграничном состоянии – между сном и явью. И самое удивительное: Георгий не мог вспомнить, как и почему здесь оказался. Это уже было из ряда вон выходящее. Похороны Гольдштейна и прощание с Маминым были, а потом... Как отрезало. Вспомнить о событиях последних часов не удавалось, а потому Геверциони решил хотя бы осмотреться в надежде чем-либо расшевелить память.

      Чересчур самонадеянный, генерал попытался было пошевелиться, но не вышло. И это мягко говоря. Тело тут же отозвалось жгучей болью. Судорога немилосердно скрутила конечности, выгибая суставы и натягивая мышцы, словно веревочные жгуты. Невероятным усилием Георгий сумел сдержать стон. Перетерпев первые секунды приступа, он сумел кое-как расслабить мышцы. Затем удалось понемногу выпрямить выгнувшиеся было под невероятными углами пальцы. Боль понемногу отступила.

      Отдышавшись, Георгий осторожно, чтобы не вызвать нового приступа, повел глазами по сторонам. В черепе тут же отозвалось тянущей, тошнотворной ломотой в переносице и в висках. Ну, это можно стерпеть. Главное, руки и ноги оказались на месте, что радовало. Осторожно пошевелив конечностями, Геверциони получил вторую порцию беспощадной боли. Но узнал и другое: его не связали. Так что вариант плена маловероятен. Разве что его считали совсем уж безнадежным, что никак не походит на правду. Значит, с большой долей вероятности все-таки не плен.

      Первое впечатление не подвело – он действительно находился в грузовике. И притом не один. Рядом – на полу и боковых лавках лежали еще пятеро. По форме Геверциони узнал своих, но большего не сумел. Памятуя о печальном опыте, пришлось отказаться от попыток не то что встать – приподняться. 'Хотя бы не в плену, и на том спасибо' – трезво рассудил Геверциони. Во всяком положении по возможности следует искать достоинства. Недостатков – их и так всегда до неприличия и безобразия.

      Между тем сознание прояснялось. Из гудевшей головы понемногу исчезала, выветривалась пьяная эйфория – верная спутница стандартных армейских стимуляторов и успокоительных. Кто-кто, а уж Геверциони не раз приходилось на собственной шкуре испытывать их действие. 'Значит, таки угодил в лапы собственных эскулапов... Наверное...' – подумал Георгий, усмехаясь нехитрому каламбуру. Отталкиваясь от этого умозаключения, он попытался вновь вспомнить, как сюда попал и что вообще произошло. Но вновь потерпел неудачу.

      Не последней причиной тому стали понемногу возвращавшиеся чувства, что медленно просыпаясь от спячки. Первой оказалась жажда. Удушливая, невероятно сильная. Казалось, что в горле разверзлась пустыня. Приняв сомнительную пальму первенства у Кара-Кум. Следом пришло ощущение духоты. Воздух вдруг стал тяжелым, влажным – каждый вдох давался ценой невероятных усилий. Геверциони словно через силу втягивал в себя сгустившийся газ.

      Конечно, Георгий отнюдь не был неженкой. Только за последние дни оказалось потрачено слишком много сил – и броня воли дала трещину. Можно хоть до одури, до остекленения глаз и мозгов твердить себе, что нельзя терять контроль, нельзя расслабляться, нельзя, нельзя, нельзя... А потом в прекрасный момент искомая соломинка возьмет и опустится. И, как говорили древние, memento mori[33]33
  Memento mori, memento vivere (лат.) – помни о смерти, помни о жизни.


[Закрыть] ... Ощущение сухости, иссушавшей горло жажды было слишком сильно. Геверциони даже поймал себя не мысли, что физически ощущает во рту тысячи песчинок. Впечатление оказалось таким сильным, что Георгий не выдержал и зашелся сухим, мучительным кашлем.

      – Доброй ночи, товарищ генерал, – раздался вдруг из-за спины Геверциони удивительно знакомый голос. Отличительной чертой были явная жизнерадостность и тщательно скрытая ирония. – Как чувствуете себя?

      – Смотря с кем сравнивать... – ехидно заметил Георгий и тут же скривился от очередного приступа.

      – Ну, тогда можно быть спокойным, – глубокомысленно изрек неизвестный остряк. – Ваш волкодав так и сказал 'Если чувство юмора вернулось, значит все в порядке'.

      – Волкодав? Чемезов?

      – Ага. Чистый зверь. Мне врач летёха жаловался, что он их там чуть не перекусал. Выволок вас прямо из леса на закорках, да еще поперед десантников успев. Ну и начал всех строить.

      – Да, он может... – мечтательно протянул Геверциони с явным одобрением.

      – Угу... Выскочил, значит, и кричит: 'Немедленно поставить на ноги Георгия Георгиевича, трам-тарарам! А то всем устрою веселую жизнь тарарам-тарарам-тарарам!' Ну конечно, он покрепче приложил – даже я через сон и то кое-что услышал... Ну и забегали наши коновалы. Как говорится, быстрее собственного визга.

      – Вокруг меня?

      – Конечно! Нет, блин, вокруг Папы Римского! Хорошенькое дело! В бригаде за считанные часы третьего старшого теряем. Нормальная такая статистика. Да и майор лучше цербера подействовал. Ходил мрачнее тучи. Ни слова не скажет – только по сторонам смотрит, пристально так. И казематы Госужаса призывно так мрачными призраками в сознании всплывают. И от взгляда этого прямо тянет бежать срочно что-то полезное делать. Ну не меня конечно... Меня-то не проймешь такими шалостями. Но вот на 'мясников' подействовало.

      Так, кстати! Вообще заговорился я... – безжалостно наступил балагур на горло собственной песне. – Вы уж как хотите, товарищ генерал, а я их, сердешных, зову. Ничего не поделать – инструкция.

      – Тогда уж сразу до кучи и майора... – устало пробормотал Геверциони.

      Удивительно, но недолгая беседа выпила последние силы. И это при том, что генерал вообще больше молчал. Изо всех сил стараясь не заснуть, Георгий пристально вслушивался в слова неизвестного коллеги по несчастью и звуки вокруг.

      – Эй! Эскулапы!! – высунувшись за борт, раздраженно крикнул балагур. – Хорош ворон считать! Давай сюда! И майора-чекиста позовите!

      – Ну вот, – довольным тоном сказал он, вернувшись на прежнее место. – Сейчас прибегут.

      И действительно, уже через несколько секунд снаружи послышались тяжелое дыхание и громкий топот. С легким шорохом полог небрежно откинули в сторону – внутрь тут же рванулся мягкое предрассветное сияние. С непривычки глаза заслезились, взгляд расфокусировался. Прищурившись, Геверциони продолжал вслушиваться в происходящее. В конце концов, это единственное, что ему оставалось.

      Протяжно лязгнули отпираемые запоры борта. Металлический стон слабым эхом пробежал по нутру кузова, отражаясь от стен и потолка. За этой поспешной неаккуратностью четко проглядывалась нервозность. Может быть даже искренняя.

      Однако не это сейчас занимало мысли Геверциони. В конце концов, не так уж важно, насколько правдивы душевные порывы бойцов. Гораздо важнее узнать, что же произошло...

      Увы, миг просветления оказался недолгим. Очередной неприятный удар нанесла слабость. Исподтишка, стоило Геверциони на миг смежить веки, навалилась уютной непроглядной пеленой истома. Одним рывком перепутались, переплелись в сознании мысли, а потом и вовсе исчезли. Только одно ощущение – невероятной легкости – затопило все естество. Качаясь на ласковых волнах, генерала неудержимо несло в сладостную темноту забытья.

      Лишь услышав непонятный выкрик, Геверциони опомнился. Напрягая все силы переборол слабость. Возвращение оказалось быстрей и ожидаемо неприятней. Это было словно нырок в ледяную купель. Холодная дрожь волной пробежала по телу.

      – Георгий Георгиевич! – вновь раздался сверху знакомый голос. Чемезов... Георгий сразу вычислил: майор взволнован, но старается не подавать виду. Хорошо старается – если бы не знать друг друга полтора десятка лет, можно не догадаться... – Георгий Георгиевич! Как вы?

      – Отойдите! – еще одно действующее лицо. Это уже врач. В отличие от Роберта голос спокойный, разве что задерганный, раздраженный. – Майор, я к вам обращаюсь! Дайте пройти, в конце концов! Не загораживайте здесь мне тут!

      На удивление Чемезов стерпел все реплики не проронив ни звука. Обычно майор остер на язык – что уж говорить об уме – и подобных оказий не спускал. 'Стало быть, – заключил для себя Геверциони, – переживает не на шутку ...'

      Между тем над лежащим генералом сверху наконец возникла голова. Глаза еще не привыкли к свету, продолжали слезиться. Как Геверциони ни щурился, как ни старался – все же не смог сфокусировать взгляд. Вместо стройных черт лица угадывались лишь контуры, да ещё постоянно плавали в глазах бесформенные пятна.

      – Ну-с... Как себя чувствуем, больной? – поинтересовался молодой врач.

      – Хреново, товарищ доктор, – съязвил Георгий. Не смог удержаться от соблазна. – Но, если сравнивать с Бубликовым – неплохо.

      – Очень хорошо, – медик пропустил остроту мимо ушей. – Больной скорее жив, чем мертв. Будем лечить.

      Последняя фраза, по-видимому, предназначалась Чемезову.

      – На что жалуемся? – менторским тоном продолжил врач. Складывалось ощущение, что они сейчас не трясутся в кузове армейского грузовика по заснеженным просторам тайги, а тихо мирно беседуют в кабинете поликлиники.

      – На жизнь: как у того лося – чем дальше, тем всё хуже и хуже... – горестно произнес Геверциони.

      – Да, это бывает, – понимающе кивнул доктор. – Однако вам, батенька, пора с хиромантией заканчивать. В вашем возрасте неограниченные нагрузки на организм дело рискованное.

      – В каком смысле разрешите вас понимать? – вежливо поинтересовался Геверциони. Развернувшийся изысканный политес был ему по вкусу. Генерал даже чувствовал себя в привычной обстановке. Ведь именно плетением подобных словесных кружев он частенько занимался в промежутках между агентурной работой. И, надо сказать, находил в этом подчас алогичном процессе истинное отдохновение. Помимо того, что почти всегда это было смешно чуть ли не до истерики.

      – А в простом, – беззаботно отозвался врач. По-видимому, он был отнюдь не прост. С ходу вычислив намерения пациента, спокойно принял предложенные правила игры. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы выздоравливало. Пусть даже дитятко и с генеральскими погонами.

      – В очень даже простом, – повторил доктор. – Вы когда последний раз спали?

      – Следует ли это расценивать как оскорбление и вмешательство в тайну личной жизни? – как ни в чем не бывало спокойным тоном уточнил Геверциони.

      – Исключительно, – не моргнув глазом согласился медик. – Никаких сомнений, что это гнусная инсинуация. А вся информация немедленно будет использована для доноса.

      – Вы меня успокоили... Тогда отвечу, – облегченно вздохнув, ответил Геверциони. – Только с одним условием: чистовик мне на подпись.

      – Непременно, – заверил доктор. – Для вас приготовлю второй экземпляр. На добрую память.

      – Весьма обяжете, – учтиво кивнув, ответил Георгий.

      – Ну так как? Отвечать будем?

      – Безусловно. Если не ошибаюсь – вчера.

      – Очень, – пристыдил врач, осуждающе покачивая головой.

      – Что 'очень'? – очень искренне удивился Геверциони

      – Очень некрасиво, когда генералы обманывают, – охотно объяснили в ответ.

      – Помилуйте! Ни единым словом! – оскорбился до глубины души Георгий.

      – Товарищ генерал, – устало произнес врач. – Я тоже не первые сутки на ногах, нервах и стимуляторах. Мне ваше желание заняться словесной эквилибристикой понятно и даже местами – похвально... Однако не стоит сейчас начинать многосерийную оперу из разряда 'верно-неверно сформулировано'.

      – Вы думаете?

      – Уверен, – ответил врач с классической интонацией Демьяненко [34]34
  А.C. Демьяненко, народный артист СССР. Имеется в виду эпизод из кинофильма 'Иван Васильевич меняет профессию':
        Жена Шурика: <...> И знаешь... Прямо таки тянет устроить скандал...
        Шурик: Не надо.
        Жена: Ты думаешь?
        Шурик: Уверен.


[Закрыть].

      – Тогда... – Геверциони крепко задумался. Как ни старался, вспомнить все-таки не удавалось.

      – Не помню, – наконец честно признался генерал.

      – Во-от! – назидательно подняв палец, произнес довольный доктор. – Что и требовалось доказать. А ведь по свидетельствам майора Чемезова вы на ногах уже пятый день.

      – Хм... Может быть, – после некоторых раздумий, согласился-таки Геверциони.

      – Боже мой! – доктор от негодования театрально всплеснул руками – Нет, вы только посмотрите! Он еще сомневается. Вы не на привозе – здесь не обманут.

      – Что я слышу! Таки вы одессит? – поинтересовался Геверциони.

      – А вы что-то имеете сказать против? – добавив в голос неповторимый акцент, контратаковал доктор. – Или хотели предложить мне предложить свиную отбивную, а теперь вас мучает совесть? Я таки отвечу вам, что можете быть спокойны.

      – Если я наступил на больной мозоль, так где вы были раньше? И только не надо устраивать истерик – мне есть ещё где испортить нервы! Кто как не я любит этот славный город? Не отвечайте – вы не можете знать! Кто сейчас помнит чумазого Жору Кучерявого с Пионерской...

      – Так, больной, не заговаривайте мне зубы! Вы не спали пять дней – и это не смешно. Ни одного раза. Плюс к тому постоянные физические нагрузки – даже перегрузки. Я конечно не Пирогов, но со всей ответственностью заявляю: если продолжите в том же духе – плохо кончится.

      – Насколько плохо?

      – Инфаркт, инсульт, психоз... с охотой ответил врач. Мечтательно закатив глаза и старательно загибая пальцы. Это так сказать, разминка. А вы, например, помните, как оказались здесь?