Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

    Глава 37

  Геверциони, Ильин, Лазарев. 18.35, 7 ноября 2046 г.

      Тихо клацнули, останавливаясь, катушки проигрывателя. Стоило отзвучать последним словам обращения канцлера, над строем повисла звенящая тишина. Вглядываясь в обескураженные лица, Геверциони пытался предугадать дальнейшую реакцию. Когда-то давно, еще курсантом, довелось ему слышать спор двух офицеров. На предмет того, как и что необходимо говорить подчиненным. Ни лиц, ни имен Геверциони не помнил, так что разговор так и остался навсегда разговором между неизвестными.

      Первый, по-видимому, человек романтический, прямой настаивал:

      – Всегда нужно говорить правду. Боец с тобой может через минуту на смерть пойдет. Нельзя врать...

      Второй справедливо возражал:

      – Нехитрое дело 'правда'! Это и дурак скажет. Это хорошо рассуждать, когда про отстающую кухню говоришь или там задержку с зимним обмундированием. Не страшно... Но что, если тебе в атаку идти, а ты знаешь – не будет подкреплений и отступать нельзя. Отвлекающий маневр. Что тогда станешь говорить? Или приказ: 'Удерживать плацдарм!' Хоть зубами вгрызайся, хоть чем, а стой насмерть. А ты знаешь – ложный ведь плацдарм. Но выстоять надо, потому что пока ты отвлекаешь, где-то нанесут настоящий удар.

      – Все равно правду надо говорить, – убежденно гнул свое первый офицер. – Раз люди жизнью рискуют, так какое я право имею от них скрыть?

      – А ты уверен, что не побегут? Никто, знаешь ли, умирать не торопится.

      – Мне думается, – с угрозой в голосе бросил первый, – что это ты недооцениваешь советского бойца.

      – Не кипятись, – дернул щекой второй. – Я-то как раз оцениваю. Только вот ты, кажется, не хочешь человеческие чувства брать в расчет. Боец советский, он ведь еще и человек. И не из железа. А то, что ты предлагаешь на него сваливать – для многих груз неподъемный.

      – Армия на то и существует, чтобы защищать! – непреклонно возразил первый. – И в нужный момент каждый должен быть готов отдать жизнь...

      – Не извращай! – горячо возражал второй. – Задача бойца не готовиться умирать, а побеждать. Во что бы то ни стало победить и выжить. Хорошо! Пусть не любой ценой, но победить. Но где же им сохранить дух, выдержку, спокойствие, раз ты сразу в лоб заявляешь: 'Шансов нет, товарищи! Не мы первые, не мы последние. Так примем нашу участь с гордо поднятой головой!'...

      ...Тогда офицеры так ни до чего не договорились – каждый остался при своем. А вот Геверциони на всю жизнь запомнил тот разговор. И теперь сам оказался вплотную перед выбором.

      Щурясь на пронзительном ветру, генерал стоял на возвышении. Внимательные глаза быстро, неутомимо скользили по лицам бойцов. Они стояли похожие и в то же время очень разные. Одинаково страдали от безжалостного мороза, с одинаковой жадностью выжидали слов командира. Одинаково порой оказывалось даже недоумение в глубине широко распахнутых глаз.

      Но за удивлением каждого стояла боль. Личная, не похожая на прочие. У кого-то семья: В Москве, Ленинграде, Омске, Чите или Самарканде. У кого-то вовсе никого. Но остались родственники, друзья, коллеги. И про них мысли, о них болит сердце в этот миг. А у Геверциони по-прежнему нет такой правды, чтобы успокоить всех. Только одна, общая – и, увы, не слишком приятная.

      Собравшись с мыслями, Георгий окончательно принял решение как и что говорить. Призывая ко всеобщему вниманию, генерал приподнял над головой открытую ладонь. Возникший было среди тишины шорох разом утих, потерялся между рядов. Внезапно разом взоры тысяч людей приникают к командиру.

      Геверциони последний раз скользнул взглядом по сторонам. И начал:

      – Товарищи! – громкий, ясный голос прокатился над строем. Бойцы встрепенулись так неожиданно пронзительно прозвучало слово. – Вы уже знаете, знаете все. Ни я, ни другой офицер добавить не можем сверх того!

      Что я могу вам сказать? Случилось несчастье – в очередной раз не в меру алчный враг занес оружие на нашей Родиной и всем миром. Вы можете возразить: 'Не было такого раньше!' Я отвечу 'Действительно не было'. Только ведь это не вся правда. Что с нами будет, если станем так думать? Теней начнем бояться, от любого шороха бежать. Всегда кого-то или чего-то не было ещё, всегда что-то да в первый раз случалось.

      Нельзя нам бояться. Не потому даже, что предки наши не боялись. Хотя и в 1812-м и в 1941-м годах не было противника сильней, чем выступивший против России. И войска неприятеля не знали поражения. Весь мир – с борьбой или без борьбы – оказался коленопреклонен. Но наши люди сумели победить. Они не задумывались: 'Можем или нет?', они не боготворили авторитет кумиров. Они просто шли и побеждали.

      Не потому, что на каждую силу найдется большая. Хотя именно так каждый должен был подумать с самого начала. Раз враг напал, избрав путь агрессии, значит и он слаб перед нами.

      Не потому, что противники в том числе и обычные люди. Хотя именно на опыте славных побед мы должны учиться. А немца удавалось бить не раз. Но это все не главное...

      Георгий многозначительно замолчал, скользя взглядом по лицам, внимательно вглядываясь в окна душ. Этой паузой генерал хотел дать бойцам возможность передохнуть, задуматься, осознать сказанное. И один лишь вопрос неизбежно, неутомимо терзал сердце Геверциони: 'Сумел? Достучался? Нашел ли те единственно верные слова?'

      'Нет! – решительно оборвал себя генерал. – Еще рано судить. Да и в любом случае нельзя сдаваться, опускать руки!' Лихо тряхнув головой, Геверциони грозно усмехнулся:

      – Товарищи! – громкий выкрик пролетел над строем, наполнив увядшую плоть знамени. – Я говорил, что не стану обманывать. Не поступал так раньше, не сделаю и впредь!

      Товарищи! Никто и никогда не может обещать победу. Потому, что никто, кроме нас не знает, что случится. Только от нас зависит судьба: близких, Родины, всего мира. Каждым поступком, каждым словом мы творим, изменяем мир вокруг. Товарищи! Только от нас всё зависит!

      Нет людей без страха, нет риска без потерь. И в этом наша сила. Мы не полагаемся на чью-то помощь, не просим и не прячемся. Судьба только в наших руках. Главное в том, что идти в перед, преодолевая себя, преодолевая страх, оставаясь настоящим человеком. И тогда уже нельзя проиграть, потому, что уже победил! И никто не отнимет этой победы!

      Перед каждым из нас стоит выбор: сдаться, отступить перед силой. Сказать 'Победить невозможно. Это не в силах человека'. Можно сделать так – и уйти. Оставить происходящее на чужую милость.

      Или... – Геверциони решительно ударил кулаком о ладонь. – Раз и навсегда решиться идти вперед! Чтобы сделать все возможное! И тогда никто и никогда не сможет сказать, что мы не выполнили долг! Что поступили недостойно!

      Так что вы скажете мне? Я предлагаю вам идти навстречу неизвестности, судьбе. Идти вместе! Что вы ответите, товарищи?!

      Геверциони замолк, выдохся. Слова кончились, будто истратились безжалостно до самого донца. Опираясь на трость, генерал пристально – с отчаянной надеждой – всматривался в глубину строя. Проникшись чувством момента Геверциони сам того не заметив непроизвольно подался вперед в немом, зовущем жесте.

      Несколько секунд над коробками рот дрожала едва слышным перезвоном полная тишина. Время для Геверциони словно остановилось. Невероятно сгустился воздух – словно тягучая патока. Движение замедлились, исчезли вовсе. Исчез весь мир. Во всей бесконечной вселенной остались только стоящие ровными рядами бойцы. И еще не рожденные слова...

      Геверциони понял, что наступил момент, момент истины. Очередная аттестация. Которую каждый человек проходит в жизни, которую и дает сама жизнь. И в такие моменты становится ясно: кто ты и чего стоишь.

      Наверное, именно этой тяжести, такой ответственности и боялся Георгий. Человеку тяжело лицом к лицу встретить осознание неудачи. Порой, даже сложнее страха. Успешный в привычном мире, где все знакомо, где правила устоялись, Геверциони не желал терять равновесия. И кто знает, что бы стало, если бы не случившаяся трагедия?

      Сейчас невероятно представить, но все же. Георгий с недоумением осознал: ведь сложись все чуть иначе, он мог навсегда остаться прежним. Дослужится до пенсии, пришвартоваться в тихой гавани – где-нибудь на родине, среди вечно седых гор, зеленых виноградников и теплого моря...

      И никогда бы не узнал этой жизни. Когда друг есть друг, а враг – только враг. Когда правда и лож обнажены до предела. Когда радость чиста и не замутнена налетом серых будней, тяжестью ненужных слов. Когда можно просто любить, верить, надеяться. Идти вперед. Вместе с такими же, как ты – на равных.

      Оглядываясь назад, Геверциони раз и навсегда осознал. Несмотря на тяжесть, опасность, смерть, лишения – несмотря ни на что другого пути он не желает. Если судьба окажется благосклонной, если не догорела на далеком небосводе путеводная звезда... То от сегодняшнего момента истины он поведет людей к следующему, а после к новому. И так до предела, пока хватит сил.

      Может быть именно эти переживание, ярко отразившиеся на лице генерала, может жар пламенной речи, а может – верность клятве, принесенной не на заснеженных просторах плацев, а в самой истинной глубине сердца... Никто и никогда не ответит, что заставляет нас поступать так, а не иначе.

      Но строй внезапно вздрогнул, вздохнул. Геверциони мгновенно вернулся, отбросив в сторону мысли. Затаив дыхание, ждали за спиной генерала офицеры. Пелена словно рябь по серебряной глади пробежала по стройным рядам. И наконец громыхнуло:

      – Служим Советскому союзу! – это уже не принуждение, не дань традициям. Так было во время первого построения и первого марша – сутки назад. Теперь все по-иному. Люди другие, другие и чувства в душах. И теперь слова шли от самого сердца. Именно об этом мечтал Геверциони и, вместе с тем, не смел надеяться. Бойцы поверили ему и согласились иди вместе.

      – Спасибо, товарищи! – вскинув руку к виску в торжественном приветствии, Геверциони застыл навытяжку.

      – Ура! Ура! Ура! – троекратный возглас тяжелым рокотом пронесся над строем. Взвилось алым бутоном костра полотнище знамени.

      – Оркестр, 'Прощание славянки'! – выкрикнул Лазарев стоявшему на правом краю оркестровому взводу. А затем, повернувшись к бойцам, гаркнул – Слушай мою команду! Направо! Шагом марш!

      И, молодцевато вбивая метал набоек в промерзшую землю, тысячи бойцов в едином порыве двинулись вперед – на север. Необычайно грозно, воинственно лилась старинная мелодия марша, вселяя в души уверенность. Гордо реяло под ударами ветра непокорное знамя.

      Геверциони молча глядел на уходящие вперед колонны. На лице застыла слабая, чуть грустная улыбка. В глубине усталых глаз покоились тщательно скрытые слезы. И, вместо бодрого громового марша в сознании звучали внезапно всплывшие из глубин памяти строки[35]35
  Оргия праведников, Сергей Калугин, 'Путь во льдах'.


[Закрыть] :

 
      'Вьюга над сердцем моим, словно Дух,
      Что носился над бездною,
      Кружится ветер в полярной сияющей мгле.
      Пробираться по пояс в снегу
      Под чужими и страшными звёздами
      Падать и вновь подниматься – Вот всё, что могу.
       Тьма и вьюга, и слёзы из глаз
      Мы идём через ночь, не надеясь достигнуть рассвета
      В этих льдах за пределом широт
      Нет иного рассвета, чем в нас
      В нашем сердце – огонь, озаряющий стороны света.
      Поднимайся, мой ангел ! Вперёд!
       Да, так рождаются ангелы, так возникают миры,
      Так из пламени наших сердец в чёрном небе
      Полярной зимы загорается новое Солнце!
      И великие земли Поднимаются из пустоты
      Замерзающий рыцарь шагает вперёд из упавшего тела,
      Замерзающий рыцарь смеётся!
       Путь во Льдах -
      Пламя изнутри,
      Это Путь во Льдах
      Воинства Зари.
      Путь сквозь льды -
      В каждом сердце пламя бьётся!
      Путь сквозь льды -
      Вечный путь от Сердца к Солнцу!'
 

     Часть 4 – Восхождение

Глава 38

Геверциони, Ильин, Лазарев. 23.47, 7 ноября 2046 г.

      Бригада шла необычно споро, легко. Уже через пять с небольшим часов за спиной осталось ровно двадцать километров. Если учесть, что иди приходилось ночью, по пересеченной местности, то темп весьма неплох.

      Неведомо чья заслуга и кого благодарить, однако в этот раз неприятности миновали одинокую армию. Больше не было ни бомбардировок, ни внутренних конфликтов. Все же Геверциони после недавних событий остерегался лишний раз не подуть на воду, в чем нашел искренне понимание Ильина. Зарекаться от беды не стоило, да и проверять лучше, чем доверять. На всякий случай по приказу генерала отрядили в авангард и хвост колонны наблюдателей с усиленной оптикой, которую буквально по сусекам наскребли со всей бригады, – следить за спутниками, любыми намеками на воздушную разведку. Пока поиск результатов не дал. Обошлось так же без заболевших и раненных. Чего офицеры как раз больше иного прочего опасались во время перехода.

      К первому привалу подошли в приподнятом настроении. На морозе лица бойцов и офицеров раскраснелись, ожили. Ушла – или хотя бы отступила в тень – мрачная серая обреченность. Сна, несмотря на полночь ни в одном глазу – каждый так и подгоняет время, стремясь поскорее пройти оставшиеся без малого десять километров. А дальше свобода – привычный простор небесный.

       Беда постучалась в двери вежливо – с ненавязчивой деликатностью легкой тревоги. Геверциони как раз собрал вокруг себя старших офицеров. Своим ходом шла привычная рабочая пятиминутка. В таком массивном, сложном и часто – неповоротливом – механизме, как бригада, всегда найдется пара важных дел. Да еще с десяток вопросов поменьше, но столь же неотложных.

      Так как шли маршем скорым, но скрытным, огня разводить не разрешалось. Во всем следуя тяготам рядовых бойцов, офицеры так же не позволяли лишнего. Геверциони в окружении полковников и майоров сидел в мрачной темноте. Хотя бы звезды на вновь очистившемся зимнем небосклоне горели ясно – и можно было различить контуры, иногда даже лица людей.

      В разгар обсуждения внезапно неподалеку раздался шорох. Офицеры разом примолкли, пристально вслушавшись. Наиболее подозрительные положили ладонь на выстуженную кожу кобуры. Среди таких оказались Чемезов и Гуревич. Геверциони в целом одобрял подобное начинание. Сам же последовать примеру подчиненных не мог – что простительно даже полковнику, недопустимо для генерала. Проявление столь явное опаски невольно можно расценить как панику. А командиру на войне, перед лицом бойцов никак нельзя обнажать слабость, ни даже просто давать повод её увидеть. Потому Георгий продолжает как ни в чем не бывало сидеть на разостланной плащ-палатке, обдумывая текущее положение.

      Опасения, как и следовало ожидать, не оправдались. Да и не мудрено: пройти через частые кольца периметров сложно – даже тренированным боевикам. Оказалось, что подоспел вестовой от наблюдателей.

      – Товарищ генерал, сержант Рябушечкин из передового дозора, – по-уставному вытянувшись перед Геверциони козырнул разведчик.

      – Садитесь, товарищ сержант, – козырнув в ответ предложил Георгий. – Не отсвечивайте...

      Рябушечкин послушно опустился на колено рядом с генералом, сел аккуратно на край плаща, подтянув ногу под себя.

      – А теперь рассказывайте, что произошло? – спросил наконец Геверциони.

      – Товарищ генерал, – с готовностью начал сержант. – Впереди по ходу движения замечены огни. Судя по всему – Сургут.

      – Так, ясно, – кивнул Геверциони. – Предполагаете засаду?

      – Нет, не совсем, – отрицательно тряхнул головой Рябушечкин. – Но нельзя не принять во внимание, что вокруг ни в одном населенном пункте нет электроэнергии, а впереди – есть.

      – Исключаете внутренние резервы? Генераторы, тепловые станции?

      – Маловероятно. Большая часть энергии в летнее время от ГЭС. Зимой – дотационное питание от соседних тепловых станций. Однако ближайшая у самого Ханты-Мансийска. Исключать локальных станций нельзя. Но светится город почти полностью.

      – Хорошо, принято, – кивнул Геверциони, сосредоточенно осмысливая услышанное, перебирая варианты. – Спасибо за службу, товарищ Рябушечкин.

      – Разрешите идти? – по уставному уточнил сержант.

      – Идите.

      Когда дозорный, задевая частый кустарник, скрылся в темноте, Георгий обратил взгляд на офицеров:

      – Что скажете товарищи? Какие мысли?

      – Разрешите? – поднял руку майор Гуревич. Разведчик по-прежнему оставался в бинтах – живых свидетельствах обстрела автоколонны. Которые, впрочем, не первый час порывался содрать. Неведомо каким образом, но майор все же сумел убедить медиков в полной работоспособности. Принимая во внимание специфичность профессии, нельзя исключать, что в ход пошло все, вплоть до угроз и шантажа. Так или иначе, но деятельный диверсант пришелся на совещании ко двору. Среди таких же неординарных, мягко говоря, личностей. И как раз сейчас мог пригодиться. Все-таки вопрос напрямую касался его вотчины.

      Дождавшись кивка Геверциони, Гуревич продолжил уверенно:

      – Судя по сказанному – кто-то в городе есть. И, вероятно, не наши.

      – Полагаете, нас ждут?

      – Кого-то ждут точно...– неопределенно пожал плечами майор. – В конце концов, здесь же радарная станция и дислокация районного командования. Да и город с почти миллионным населением, узел транспортных артерий... Не мы, так другие придут.

      – Не легче было устроить западню? – задумчиво произнес Чемезов. – Зачем так наглядно оповещать о своем присутствии? Ведь только непроходимый олух не заподозрит неладного.

      – Не скажи, – возразил Геверциони. – Олухи – не редкость из красной книги. Так что все возможно. Да и не каждый слышал обращение новоявленных нукеров имперских. Сигнал-то был слабенький – вероятно, на нашу территорию не транслировался активно. Да и чтобы поймать, надо слушать. А не у всякого такие антикварные уши имеются. Так что расчет может вполне идти на ничего не подозревающих товарищей.

      – Кроме того, – резонно добавил Гуревич. – Своих лучше держать в тепле и комфорте. Вряд ли что африканские, что европейские блондинчики привычны к сибирским морозам. Лучше пожертвовать внезапностью, чем повторить ошибки и Наполеона, и грозного фюрера.

      – Ну, раз в целом сомнений нет, тогда что предпримем? – поинтересовался Геверциони.

      – Что прикажете, – пожал плечами Гуревич. – Хотя от себя лично скажу: можете считать меня кем угодно, но проявлять себя нападением и даже просто разведкой – опасная недальновидность. Разумнее всего – обойти прямо на завод.

      – Не выйдет, – мотнул головой Ильин. – Хоть мне и не нравится подобная стратегий, но я бы согласился, не будь серьезных возражений.

      – Каких, Иван Федорович? – поинтересовался Геверциони.

      – Все просто – пояснил полковник. – Раз сюда прибыли интервенты, то уж верхом непрофессионализма окажется с их стороны не расставить гарнизоны по ключевым объектам. Завод в их число войти обязан.

      – А если они все-таки непрофессионал? – приподняв бровь, ехидно сострил Чемезов.

      – А если они еще и рогатками вооружены вместо винтовок? – ответил колкостью Ильин. – Нет, недооценивать противника опасно. А уж считать за идиота – вовсе непростительно. Особенно если он – не идиот. Потому следует предполагать худшее. Даже если до сих пор не знают о самолетах, все равно обязаны быть на заводе.

      – И, если мы туда дружно нагрянем, подмога из города подоспеет все равно, – задумчиво пробормотал Геверциони. – Я верно понял вашу мысль, Иван Федорович?

      – В целом – верно, – кивнул Ильин.

      – Что ж, – решительно высказал Гуревич. – Тогда прошу дать мне взвод добровольцев. Что-что, а обеспечить отход сумеем.

      – Ты понимаешь, что не сможешь успеть вернуться? – прямо в лоб спросил Геверциони.

      – Безусловно, – небрежно приподняв брови, ответил майор. – Я даже пытаться не стану. Наше дело в том и состоит, чтобы полицаев подальше увести. С какой же радости наоборот поступать – прямо на бригаду выводить? Нет, если идти, так идти и делать дело до конца...

      – Не рано хоронишь себя, майор? Невтерпеж? – прищурившись, спросил молчаливый Лазарев. – Или звезду геройскую хочешь посмертно?

      – Ага, так мечтаю, что кушать не могу... – отмахнулся Гуревич. – Да бросьте вы, Алексей Тихонович! Не в игрушки играем. Это война и за нас никто ничего не сделает. Так чего зря словеса разводить да жеманничать? Нужно идти, значит нужно. Век назад наши прадеды тоже отвлекающие маневры совершали, ложные плацдармы удерживали. И кланяться в ножки себе не заставляли.

      Лихо тряхнув головой, майор совершенно иным тоном добавил:

      – Да и вообще, что унываете? Не спешите хоронить, отцы-командиры! Еще не известно, как выйдет – повоюем! Нет, серьезно, я ведь не умирать иду. И бойцам так думать не позволю. Пошумим для виду, попартизаним – благо места родные. А дома не только стены помогают – глядишь, и тайга выручит. Как закончим денька через два-три и двинемся следом. Может даже раньше успеем – налегке сподручней.

      'Вот так просто... – горько усмехнулся про себя Георгий. – Отправить людей на верную смерть. Поменять жизни нескольких десятков на жизни нескольких тысяч. Статистика... И ведь он понимает, что я отдам – не могу не отдать приказ. А бахвалится не из лихости, не из глупости, нет... Хочет, чтобы я вины не чувствовал...'

      На несколько минут повисло напряженное, тягостное молчание.

      – Хорошо... – кивнул Геверциони. Генерал пристально внимательно посмотрел в глаза Гуревичу. Тот взгляд выдержал. Но не было в глубине выцветших серых зрачков ни лишней бравады, ни отчаяния, ни злости. Только твердая решимость. Майор и генерал поняли чувства друг друга – им больше не требовалось слов.

      – Хорошо, майор, – повторил Геверциони. Слова на языке ворочались тяжелые, шероховаты, словно каменные глыбы. – Отбирай добровольцев в пределах тридцати человек. И готовься выступать. Сам понимаешь – нельзя терять времени, раз начало закручиваться так.

      – Спасибо, товарищ генерал, – спокойно кивнул Гуревич. Не только Георгия – всех офицеров поразило с каким невероятным хладнокровием, пренебрежением человек относится к будущей опасности. По отсутствию реакции можно было бы со стороны предположить, что разведчику дан приказ не на смертельно опасную операцию, а нечто вроде хозяйственно-парковых работ. – Я думаю, больше двадцати пяти и не понадобится.

      – Тогда так – продолжил Геверциони. – Возьмешь сейчас комплекты формы и вообще – все, что нужно. Не мне тебя учить...

      На это Гуревич ехидно усмехнулся и рассеяно кивнул.

      -... А самое главное – найди языка. Перед тем, как начинать операцию постарайся как можно больше разузнать. Лучше всего – снимки карт, документов. Ясно, что все у них на вычислителях и планшетах. Конечно и сами железки не бросай, но маловероятно, что у нас продолжат работать. Так что на пленку фотографируй – делать нечего. Если вытрясешь у техников моментальный 'Квазар', дублируй им – лишним не будет. Товарищ Ильин и Чемезов тебе помогут подготовить все и обеспечат поддержку в общении со снабженцами.

      Рустам вновь молча кивнул, выразив полное согласие с предложением генерала.

      – С Робертом так же договоришься о месте встречи – где будет передача языка или иных носителей информации.

      – Хорошо, товарищ генерал, – Гуревич решительно поднялся на ноги. – В таком случае разрешите идти?

      – Да, идите Рустам, – Геверциони кивнул. – Иван Федорович и майор Чемезов встретятся с вами сразу после совещания.

      Коротко козырнув, майор резко повернулся на каблуках – так, что даже скрипнули матовые голенища сапог – и скрылся в густой полуночной тьме.

      После ухода майора вновь невольно наступило неловкое молчание. Офицеры избегали начинать разговор – слишком хорошо каждый понимал, что произошло. Можно сказать в этот миг и началась для экипажа 'Неподдающегося', для 137-й гвардейской бригады настоящая война. Космос в обыденном понимании в изрядной степени отличается от того, что принято считать именно вооруженным противостоянием. Человечество еще не достигло того уровня технологий, когда бы схватки многотонных колоссов в безвоздушном пространстве станут обычным явлением. Да и вряд ли этому суждено произойти: слишком громоздко, неповоротливо действо. Подобной дикостью смотрелось бы в наш век противоборство огромных галер или парусников. Скорее всего все космические флоты – лишь пережиток, временный этап на пути эволюции. Нет, революции – к новому человеку. Которому уже не нужны будут подобные архаичные костыли, чтобы идти вперед, к звездам...

      В любом случае, десантникам не пришлось участвовать в единственном – первом и последнем – сражении 'Неподдающегося'. Гибель товарищей под ракетными ударами так же стала скорее злым роком, случайностью, чем эпизодом войны. Долго, слишком долго люди не знали: кто противник, где граница между миром и войной. И тем разительней, горше цена отрезвления. Именно сейчас, когда впервые их товарищи, знакомые, да просто такие же люди осознанно шли наперекор смерти, иллюзии рассеялись. Внезапно с пронзительной остротой пришло осознание: вот тот, с кем ты сидел у костра, делил оставшийся паек, мерз ночью на одеревеневшей земле в палатке. Вот он есть. А через миг может исчезнуть – уйти навсегда. Может принять на себя пулю, осколок, предназначенный другим. Спасти и тебя, и других товарищей...

      Офицеры молчали. Большинство из них при всей тяжести звезд на погонах не видели, да и не могли видеть настоящей войны. И тем тяжелее оказалось впервой заглянуть в глаза смерти.

      Затягивать неловкую сцену не хотелось – и без того вышло натужно. Взяв инициативу на себя, Георгий с намеренным равнодушием вернулся к обсуждению текущих вопросов. Постепенно настроение выровнялось. Слово за слово – офицеры втягивались в дискуссию, возвращалась хоть какая, но работоспособность.

      Геверциони прекрасно понимал, что происходит с людьми. Много лет назад и он перенес подобный опыт. Это неизбежно для каждого здравомыслящего человека: примирится с фактом того, что обычные, милые и даже образованные люди, не испытывающие друг к другу ни прямой ненависти, ни зависти вдруг оказываются вынуждены убивать. Ножом, штыком, пулей – чем угодно терзать плоть неизвестного человека, вынужденного поступать с ними так же. Абсурдность, подсознательное ощущение неправильности, несправедливости происходящего неизбежно приходит к каждому.

      Однако при том от командира на войне зависит не только личная судьба, но и жизни многих десятков, сотен, тысяч. Подобной рефлексии если и есть место, то лишь во время затишья, кратких часов отдыха. Но перед тем будь любезен защитить подопечных – тех, чьи жизни вверила тебе страна. И потому как бы не было трудно, как ни тяжело – нужно работать. Потому, что иначе нельзя победить...