Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

      Рустам досадливо поморщился. Не то, чтобы он не верил в удачу, однако подобные розыгрыши выглядели уж совсем любительски. Не бывает такого, чтобы противник везде оказывался прозорливым и адекватным. А потом вдруг красиво сел в лужу. 'Нет, подобные бумажки рассчитаны на простаков... – подумал Гуревич. – Но я не простак. Ничего не может быть полезного. А, зная коварство противника, и вовсе можно ожидать какой пакости вроде жучка...

      Но и выбрасывать нельзя – иначе какой же я простак? Нет уж! Пусть думают, что бояться нас нечего! Что русские дуболомы всё проглотят!'

      – Иван Александрович! – вновь окликнул Добровольского Рустам.

      – Да, командир? – с готовностью отзывался прапорщик.

      – Возьми, запомни что можно, сохрани – головой отвечаешь – Гуревич легко перебросил пакет обратно. И уже едва заметными жестами коротко просигналил: 'При первой возможности сожги!'.

      – Всё понял, командир, – ответил Добровольский коротко кивнув. – Целее чем в сбербанке будет!

      Удостоверившись, что все понято правильно, Гуревич кивнул и обернулся к коменданту. Тот продолжал смотреть на русского диверсанта с прежним подобострастием.

      – Ну, смотри, борода, если соврал! – погрозил Рустам, для пущей убедительности потрясая кулаком возле самого носа полковника. Тот так проникся, что наподобие китайского болванчика мелко закивал, чуть не выронив от усердия пенсне. На скуластой старческой физиономии отразилось выражение полной преданности.

      Брезгливо дернув щекой, Гуревич повернулся к коменданту спиной. И тяжело вздохнул. Впереди оставался последний этап зачистки – самый дурно пахнущий. Однако, увы, необходимый. Как ни противно сердцу стрелять по безоружным и пленным – все-таки вокруг не детский утренник. А на войне руководство противника принято безжалостно устранять. Это, в конце концов, внесет беспорядок и даст, если повезет, лишние шансы на успех для Геверциони...

      Обратив мрачный взгляд на Добровольского, майор с неохотой отрывисто дернул подбородком. Прапорщик понимающе моргнул, едва обозначив кивок движением век.

      И тут из-за плеча Гуревич услышал исполненный внутренней силы, решимости голос:

      – Майор...

      'Нет, определенно это не комендант, – подумал Гуревич, не успев обернуться. – Наверняка – начальник охраны. Больше некому'. И оказался прав.

      -Майор, – настойчиво повторил немец. Причем по-русски повторил, что больше всего удивляло. Взгляды Гуревича и немецкого офицера встретились. Это столкновение оказалось сродни обмену ударами закованных в сталь рыцарей – столь же исполненное решимости. Рустам понял, заранее предугадал по взгляду противника весь разговор. Немец между тем продолжал. – Я знаю, что ты собираешься сделать. У меня к тебе просьба – как к солдату.

      – Как к солдату, говоришь? – зло усмехнувшись, ответил Гуревич. – Может ещё о чести поговорим?

      – Я скажу, а ты поступай, как хочешь, – пожав плечами, равнодушно ответил офицер.

      Переглянувшись со своими, Рустам коротко бросил в ответ:

      – Хорошо, слушаю. Только быстро.

      – Дай мне умереть с оружием в руках – как солдату, а не овце на заклании.

      – Иш ты! – усмехнулся Гуревич. – Где же твоя честь была, когда ваш полк входил в мирный город? Когда ваши войска нашу страну оккупировали – и второй раз уже, заметь! А вот напомни: сто лет назад твои коллеги в такой же ситуации как поступали? Или думаешь мы забыли о лагерях, сожженных городах, миллионах жертв?

      – Сто лет назад, майор, ваши праздновали победу на обломках моей родины, – смело ответил немец.

      – А ведь ты нарываешься... – задумчиво пробормотал Рустам. – Определенно нарываешься. Но так и не ответил – отчего я должен к ТЕБЕ испытывать уважение и поступать по чести?

      – Ты и я, русский, – это только мы, – по-прежнему не дрогнув ни единой чертой ответил немец. – И отвечаем в первую очередь за себя. То, что свершилось – не переменить. Хотя, если тебе важно, я осуждаю преступления нацизма. Только ведь и ты не испытываешь мук совести за агрессии вашей державы. Ни к чему эта лирика, майор...

      – Считаешь, твоего раскаяния мне достаточно? – ухмыльнувшись, спросил Гуревич.

      – Я считаю, что тебе достаточно себя. Ведь вы, русские, всегда были щепетильны в вопросах чести и честности. А если я не прав, ответь: разве честен тот, кто поступает честно лишь с равным, а со стоящим ниже – как придется? Разе в этом ваша честь, та избранность и всепрощение, на которые столько лет молитесь? Свою подлость не оправдать чужой. – здесь впервые за весь разговор на лице немецкого офицера на миг проступила гримаса, должная символизировать улыбку. Однако улыбка вышла страшная, вся какая-то звериная, волчья. И тут же исчезла без следа.

      – Умеешь говорит, – зло усмехнулся Гуревич, ответив. – Неспроста такая осведомленность... Из эмигрантов? – Немец небрежно отрывисто кивнул. – И, конечно, ненавидишь нас?

      – А ты как думаешь? – дернув щекой, ответил вопросом немец.

      – Ясно с тобой всё... – кивнул Рустам. И еще раз пристально взглянул в лицо офицера. Белесые, совсем соломенные волосы, светлые – до лазурной голубизны глаза. Широкие скулы словно высечены из мрамора, наподобие бюстов античных скульпторов – и только нервное подергивание желваков говорит о жизни.

       – Иван Александрович, – обратился Гуревич к Добровольскому. – Верни офицеру пистолет.

      – Командир... – тихо произнес прапорщик неслышно – одними губами. На лице явственно читалось неодобрение.

      – Давай, Иван Александрович, не тяни... – настойчиво повторил просьбу майор. Добровольский со вздохом извлек из сваленного у пролома в кучу оружия истертый вальтер. Взвесил на руке и небрежно кинул немцу.

      – Хватит тебе? – уточнил Гуревич, не отрываясь от глаз офицера.

      – Вполне, – коротко кивнул тот в ответ. Привычным движением передернул затвор, снял с предохранителя. Ладонь с оружием неспешно поднялась к виску. Сталь прижалась к телу. Офицер на миг застыл – застыли все вокруг: от разведчиков до сослуживцев. Гуревич продолжал не мигая пристально выдерживать взгляд немца. Офицер чуть грустно, но с каким-то внезапным искренним внутренним светом улыбнулся вдруг. И Рустам уже нисколько не удивился тому, что случилось через краткий миг.

      Порывистым легким движением офицер выбросил руку с оружием вперед, целя в разведчиков. И даже успел дважды выстрелит – правда на опережение: пули ударили в стену в полуметре над головами диверсантов. Люди Гуревича не дремали – каждый прекрасно понимал, что нечто подобное могло случиться. В итоге раньше, чем немец успел прицелится, одновременно пять или шесть автоматов коротко ударили в ответ.

      От попадания сразу пар десятков пуль офицера отбросило к дверям. Стоящие по бокам офицеры, белые от страха, оказались щедро испачканы кровью. И тем не менее, уже почти мертвый, обездвиженный, бессильный, немец до самого конца продолжал судорожно сжимать в ладони пистолет. И пристально смотреть в глаза Гуревичу. Пока обескровленные веки не дрогнули, а глаза не закатились, обнажив белки.

      – Всё, уходим, – произнес Рустам, как только все закончилось.

      – Может помочь, командир? – прищурившись, поинтересовался Добровольский.

      – Нет, ребята, спасибо, – тяжело улыбнулся в ответ Гуревич. – Этот офицер ведь прав: нельзя оправдывать свою подлость. И уж если грешить, то не перекладывая вину на чужие плечи. Идите...

      Как только последний разведчик скрылся в поеме, Рустам обернулся к продолжавшим стоять в оцепенении немцам. Те как-то заискивающе улыбались, хотя в глазах явственно читался неподдельный ужас. Никто так и не понял до сих пор, что произойдет дальше.

      Тренированным жестом майор сбросил с плеча автомат и, отступив на шаг, нервно нажал на спуск...

      ... – Быстрей, быстрей! Отходим уступами! – Гуревич, за неимением привычной гарнитуры, вынужден оказался надсадно кричать, перекрывая стрекот выстрелов, гулкие раскаты разрывов. За спиной отступающих разведчиков земля горела, причем буквально. Последний этаж горкома – со всей документацией штаба, вычислителями и прочим имуществом – пришлось ликвидировать первым делом. Остальные разрушения в основном касались уличных боев.

      Какое-то время диверсанты отступали 'на броне' – танк удалось сохранить в целости. Да ещё и лихо подбить три из четырёх оставшихся у противника. Тут дело скорее в везении: уж слишком поспешно вылетели на площадь поднятые по тревоге экипажи. Эта небрежность и сгубила дело: тремя расчетливыми выстрелами удалось разворотить борта противнику. Последний танк то ли прятался, наученный горьким опытом, то ли просто оказался чересчур далеко – и опоздал на поминки. А уж как разбегались патрульные при встрече! Так что ехали десантники шумно и весело.

      Однако, увы, как и ожидалось, отступать долго в столь комфортных условиях не вышло: танк уже через пару километров фыркнул, содрогнулся в агонии да так и застыл посреди проспекта. Пришлось бросить помощника. Испытывая жалость и даже срам за предательство, разведчики все же добили славного боевого товарища. После того, как внутри танка рванули несколько мощных зарядов и чадящее пламя жадным зевом вырвалось наружу, Гуревич сотоварищи невольно приостановились на несколько секунд. Отдавая дань уважения, Рустам наподобие траурного салюта, вынув магазины, выстрелил в молочную высь неба. И вновь бежать, вновь вперед – разведчики проворно сорвались с места.

      Отступать приходится аккуратно, не забываясь. Основная задача у взвода не спастись, а увлечь как можно больше противника за собой. Потому группа Гуревича постоянно останавливалась, поджидая немцев. Иногда приходилось даже возвращалась, чтобы нанести жалящий удар по беззащитному флангу.

      Раздражение противника постоянно росло – не только из-за возрастающих потерь. Самым унизительным оставалась показная, издевательская неуязвимость неведомых русских. Как немцы ни пытались, сколько бы сил не клали – ни одного пленного, ни одного убитого. Так накатывающий по пятам вал противника постепенно приобретал вид буффало, разъяренного лихим тореро. С налитыми кровью глазами, неотвратимостью кузнечного пресса большая часть полка громыхала за юрким взводом разведчиков. Причем шли в полной боевой: по мостовым громыхали, лязгали, дребезжали вся приписанную подразделению боевая техника плюс то, что удалось наскрести уже в городе. Вот только у тореро чаще всего есть не столько возможность, сколько право спастись. А у Гуревича – нет. Только идти вперед, к неизбежному. Падать, подниматься и идти...

      И вся пестрая армада, потеряв терпение, текла по проспектам, улицам, переулкам. Разведчикам через несколько минут уже не было необходимости поддерживать азарт преследователей. Гораздо актуальней стал вопрос оперативного отступления. Силы сторон уж слишком не равны – даже несравнимы: что могут два с половиной десятка человек – пусть даже самых умелых и тренированных, – против тысячи с большим хвостиком?

      'Или все-таки могут? – вдруг подумалось Гуревичу. То ли от избытка адреналина в разгоряченной крови, то ли от невероятной близости гибели – буквально руку протянуть, в сознании майора внезапно родилась авантюрная идея. – Что если?...'

      – Добровольский! – окликнул прапорщика Рустам.

      – Что, командир? – тут же отозвался Иван Александрович.

      – Есть идея... – стараясь экономит дыхание, быстро прохрипел Гуревич. – Помнишь, нам 'язык' с окраины говорил про систему залпового огня нашу?

      – Так точно, помню, – кивнул на бегу Добровольский. – Если судить по планшету из штаба – она должна быть в районе Финского поселка, где парк...

      – Отлично. Тогда слушай приказ: сейчас берешь четверых и вместе с ними быстро отсюда мотаешь. Мы ведем свору за город. Ты тем временем должен захватить эту установку. Но не торопись – постарайся точно подгадать, по экранам убедись, что мы на месте. Иначе, боюсь, в самый ответственный момент система тоже умрет, как и другая техника в наших руках. Как только увидишь, что мы в зоне поражения – действуй. Приказ понятен.

      – Командир, зачем горячку пороть... – попытался возразить Добровольский. Но Гуревич властно и холодно прервал:

      – Товарищ прапорщик, вам понятен приказ?

      – Так точно, товарищ майор...

      – В таком случае выполняйте, – строго отрезал Гуревич. Добровольский вяло козырнул и приотстал. А уже через десяток другой метров группа из пяти десантников скрытно отделилась от взвода, нырнув направо – в одну из подворотен.

      Глава 47

  Ильин, Лазарев, Фурманов. 03.07, 8 ноября 2046 г.

      Исполняя обязанности замкомбрига, Ильин невольно перенял повадки Геверциони. Большей частью – вполне осознанно. Так полковник намеревался действием дать понять бойцам, что все остается, как прежде. А, кроме того, косвенно намекнуть: 'С генералом всё в порядке'.

      Так что, презрев усталость, Ильин последние километры вышагивал в авангарде, на самом острие. Рядом маршировал Лазарев, не отставая ни на секунду. Лицо серое, неподвижное – сохраняющее маску суровой мрачности. Щеки запали, подбородок и скулы заострились, резкими бороздами проявились морщины. Но, при всем глаза не давали малейшего повода усомниться в стойкости, силе духа офицера. Взгляд, как и многие годы тому, оставался твердым, жестким, непреклонным. И ещё одна деталь не могла не радовать Ильина: Лазарев приказал всем офицерам во что бы то ни стало поддерживать безукоризненный внешний вид. Что бы ни творилось вокруг – не распускаться. И сам каждую секунду оставался живым воплощением, первым примером для подчиненных: безукоризненно выбрит, опрятен, подтянут. Казалось, что грязь боится пристать к мрачному полковнику...

      Ильин не знал, насколько велика роль Лазарева в поддержании порядка в бригаде, но умалять заслуг не собирался. Скорее наоборот. Ведь за эти несколько дней настоящего хаоса, ни одного офицера Иван Федорович не замечал в неподобающем виде. Рядовые бойцы, те да: бывали небриты, остры на язык да и разболтаны. Но это характерно для любой стрессовой ситуации – ведь именно солдат первый, кто ходит под смертью – на него и тяжесть больше. Вот если разброд среди офицеров – тогда дело плохо. Лазареву удалось удержать людей, спасти от самих себя.

      Ильин невольно усмехнулся, искоса глянув на шагавшего по правую руку полковника. Лазарев отреагировал мгновенно, с ходу заметив внимание коллеги.

      – Что смотришь, Иван Федорович? – насмешливо бросил Лазарев.

      – Да вот, думаю, нужно тебе спасибо сказать, Алексей Тихонович, – легко усмехнулся в ответ Ильин.

      – Вот как? – приподняв бровь в наигранном изумлении, ответил полковник. – Не ожидал...

      – А-а... – ответил Ильин, легкомысленно махнув рукой. – Не обращай внимания. Лучше скажи – сколько ещё осталось?

      – Ну, ориентировочно – не больше километра... – неуверенно пробормотал Лазарев. ПО задумчивому выражению лица понятно: делает какие-то расчеты, прикидывает. – Там этот завод чуть ли не вплотную к лесу прижат...

      – Отправил разведку? – поинтересовался Ильин больше для порядка.

      – Обижаешь, Иван Федорович! – Лазарев ответил на упрек мгновенно, словно отражая выпад клинка. – Первым делом – ещё когда выстрелы слышали. Ребята там прошерстят аккуратно все, разведают обстановку. Если вдруг – чем чёрт не шутит – на объекте чисто, то займут территорию.

      – Ну а если как обычно? – уточнил Ильин.

      – А если противник на месте, – спокойно ответил Лазарев. – То, при нашем приближении – что значит, уже сейчас – начнется штурм. И к нам прибежит...

      Полковник внезапно прервался, замер на месте как вкопанный. Но Лазарев, что бы не случилось, оставался десантником – с железными нервами и непререкаемой дисциплиной. Ни под каким предлогом он не мог забыть, что не просто так бродит гуляет по лесу, а ещё и отвечает за тысячи людских жизней. Подняв правую руку, полковник отдал сигнал идущим следом остановится.

      На лице отразилась смутная озабоченность, тревога. Ильин заметил, как Лазарев стал пристально вглядываться в белесое марево утренних сумерек. Невольно новоявленный замкомбриг решился последовать примеру коллеги. Несколько секунд Ильин вглядывался в неизвестность. Затем родилось опасение, что происходит что-то не то. Но, прежде чем уже созревший вопрос сорвался с языка, Лазарев произнес:

      – ... Вот, собственно, он и прибежит. – для наглядности полковник махнул рукой в направлении на полдень. Приглядевшись, Ильин различил в белесой пелене бегущего разведчика. Боец, естественно, одет в зимний маскхалат и различить его, не зная, что и где искать, непросто.

      Между тем Лазарев вновь обрел былую невозмутимость. Обернувшись, полковник вновь просигналил замершим десантникам: 'Вперед бегом', 'Возможна опасность – Тихо' и 'Делай, как я'. Подавая пример, первым сорвался с места. Прежде чем переключиться на бег, Лазарев шепотом обратился к Ильину:

      – Давай, Иван Федорович, не отставай... – и понесся вперед, лавируя между деревьев.

      Замкомбриг невольно протяжно вздохнул про себя: 'Всё же старость – не радость'. Затем встряхнулся, сбросив с плеч непотребные мысли, и бросился вдогонку.

      Легко преодолев полсотни метров, полковники за несколько секунд достигли бегущего навстречу разведчика. Тот с ходу выложил факты, но не забыв при этом уставного такта:

      – Товарищ Ильин, Лазарев, – заметно акая и растягивая слова доложил разведчик, едва склонив голову. По-видимому обозначив почтительный кивок. И тут же перешел к делу. – Докладывает сержант Иус. Сводная рота под руководством капитана Варенникова закончила штурм. Обнаруженные силы противника составили десять человек. Пленных нет – обезврежены с целью недопущения передачи в центр.

      На это Лазарев одобрительно кивнул, намекая разведчику продолжать.

      – Объект оцеплен по периметру. Поверхностная проверка ловушек и наблюдения не выявила. Транспорт присутствует, потенциально исправен и готов к использованию... – договорив до этого места, сержант на секунду замялся. Но тут же поборол минутную слабость, продолжил. – Экипажа нет.

      – Нет? – небрежно уточнил Лазарев. Но небрежность присутствовала лишь в голосе – глаза же полковника хищно сощурились, взгляд заострился словно у разгневанного хищника, готового к прыжку. Да и сам Лазарев вдруг разом подобрался. Если ещё секунду назад поза могла показаться расслабленной – то теперь даже в неподвижности сквозили сдерживаемые едва эмоции.

      – Так точно, товарищ полковник – нет, – сержант выдержал взгляд, не сделав попытки отвернуться или моргнуть. В холодных серых глазах прибалта, в сухощавом, вытянутом лице с острыми благородными чертами читалось стоическое самообладание и твердость духа. 'Такой не спустит и не отступит, если считает себя правым, стоящим за правду – подумал вдруг Ильин. – Поистине достоин фамилии...' – Обыскали территорию завода – никого. Немногие из оставшегося персонала утверждают, что самолеты прибыли сюда с экипажем на все время ремонта. Однако на время праздника всех отпустили домой...

      – Да-а... – протянул, успокаиваясь постепенно Лазарев. – Хреновая ситуация. Что думаешь, Иван Федорович?

      – Найди оставшихся в бригаде пилотов: Раевского и Соболевскую... – приказал Ильин. Идея решения вопроса пришла внезапно. Хотя и по-прежнему не спасала от всего: пилотов было двое, а самолетов – три. – Срочно собери оставшихся навигаторов, техников и всех, кто нужен... Дальше... Проверь, остался ли жив тот пилот, который с нервным расстройством угодил к эскулапам. Да! Вот ещё: пусть Фурманов подойдет. Он не новичок – может, что дельное предложит.

      – Ясно, – ответил полковник. – Пока будем обсуждать есть предложение не терять время и сразу дать команду личному составу грузиться. Как считаешь, Иван Федорович?

      – Согласен... – произнес Ильин после секундного раздумья. – Противник ведь тоже ждать не будет.

      Лазарев коротко кивнул в ответ. Обернувшись, полковник подал застывшим неподалеку комполка и ротным подойти. Закипела, пошла работа: уже не таясь, десантники стройными шеренгами бегут вперед, скрываясь за высокой оградой завода.

      Уже через пару минут вокруг Ильина и Лазарева полукругом выстроились офицеры. Сгрудились, столпились, прижимаясь друг к другу словно щеглы от холода. Фурманов подоспел одним из последних – все никак не могли оторвать чекиста от носилок. Ротный чуть не взопрел, уговаривая.

      – Так, товарищи, все в сборе? – вскользь окинув стоящих взглядом, произнес Ильин. Вопрос чисто риторический – полковник и не ждал ответа, а сразу же приступил к делу. – Похоже, мытарства наши кончились.

      Здесь Ильин позволил легкую добродушную усмешку. По рядам пробежал одобрительный шёпот. Да и как не радоваться? Наконец остаются позади безжалостный, пронзительный мороз, пробирающий до костей ветер. Можно распрощаться со скрипящим под ногами снегом и бескрайней мрачной тайгой, раскинувшейся на все стороны света.

      – Да, товарищи офицеры, – кивнул Ильин, как никто понимающий радость людей. – Как и планировалось, вылетаем на трех транспортных. Хотя это и АН-285-е, придется поджаться: по тысяче с лишним человек на бор – как ни крути, многовато...

      – Ничего, – ответил за всех комполка. – В тесноте да не в обиде. Пару часов потерпим. Потерпим же?

      Офицеры ответили вразнобой, но вполне радостно. Теперь, когда длинный ледовый переход остался позади, вопрос тесноты и вовсе казался сущей мелочь.

      – Вот видите, товарищ полковник, – довольно ухмыльнулся комполка. – А по тоннажу они под три с половиной сотни тонн держат. Смонтируем в грузовом отсеке переборку – в два раза больше места будет – и вполне свободно получится, чуть меньше метра на человека.

      – Хорошо, – задумчиво кивнул Ильин. – Монтируйте. Минут пятнадцать у вас есть. Нужно успеть. Бойцов предупредите, чтобы грузились аккуратно, а держались – крепко. Парашюты пусть приготовят. В случае опасности каждый должен быть готов к десантированию. Техникам особая задача: сверху до низу проверить самолеты – готовы ли к полету? Обидно будет, если разваливаться начнем над тайгой.

      Офицеры одобрительно встретили мрачноватую шутку короткими смешками. Вообще для десантников не в чести излишняя суеверность – как у мореманов или космонавтов. Так что соленые шутки горазды отпускать офицеры и бойцы на всех уровнях, ничуть не чураясь гнева судьбы. Со смертью десантник на расстоянии выпада – привык не бояться каждого шороха.

      – Вы не смейтесь, товарищи, – наигранно-строго погрозил Ильин, чем ещё больше развеселил подчиненных. – Всё проверить надо – до последнего винтика. Приказ понятен?

      – Так точно, товарищ гвардии полковник? – дружно рявкнули офицеры.

      – Тогда кругом, на погрузку бегом марш, – благословил в путь людей Ильин. И тихо добавил. – Раевский, Соболевская, останьтесь! Юрий, ты тоже не уходи...

      Вадим и Лида удивленно переглянулись. Невольно обоим вспомнилась сцена из великого сериала про советского разведчика Владимирова. Юрий, мгновенно сориентировавшись, несмотря на мрачное настроение – а, наверное, даже ему вопреки, – не преминул отпустить желчную шпильку.

      – Иван Федорович – или может быть дружище Ильин? Вы случайно не хотите намекнуть, что Георгий Георгиевич – Кальтербрунер, а наша славная 137-я гвардейская бригада – РСХА? Точнее – Гестапо.

      – Нет, дружище Юрий, – небрежно усмехнулся в ответ Ильин, не преминув вернуть укол. – Хотя ваша находчивость в довесок к хладнокровию вполне соответствуют амплуа Айсмана...

      – Увольте! – поморщившись, Фурманов примирительно поднял вверх открытые ладони. – Чего, но повязку на глаз я точно не хочу...

      – ... А Геверциони... – спокойно продолжил Ильин. – Он скорее ближе Шелленбергу – принимая в расчет склонность к авантюрам, титаническую работоспособность и аналитический ум...

      Затем полковник прервался на полуслове, делая вид, что наступил на горло песне. С явно наигранным, но крайне обаятельным, даже трогательным негодованием, Ильин воззвал к совести Юрия. – Но, товарищ полковник! Довольно устраивать здесь пропаганду! Какой пример вы подаете младшим товарищам?!

      Пилоты наблюдали за разыгравшейся сценой с явным удовольствием – словно за спектаклем. И заметно огорчились, что занавес объявили с такой поспешностью.

      – Не расстраивайтесь, – утешил лейтенантов Ильин. И печальным голосом добавил. – Увы, друзья мои, настоящая комедия нам только предстоит...

      Пилоты вновь недоуменно переглянулись, но промолчали. Хотя вопрос уже готов был сорваться с языка. Вновь роль оглашающего выпала Фурманову.

      – Что же такого особенного нам предстоит помимо шести тысяч метров под прицелом врага? – выразительно приподняв бровь, уточнил Юрий. – Или в программе появилось нечто новое? Какие-то проблемы?

      – Не надо бравады, Юрий... – Ильин примирительно положил полковнику ладонь на плечо. – Хотя ты прав – у нас действительно есть некоторые сложности.

      – Прощу простить, Иван Федорович, – Фурманов слегка передернул плечами – то ли от неловкости, то ли – холода. – Нервы. После произошедшего несколько расклеился.

      – Нормально, – Ильин добродушно усмехнулся, вновь похлопав Юрия по плечу. И добавил, обернувшись к пилотам. – Видите ли, какая штука получается... У нас нет экипажей для самолетов...

      – Что, совсем нет?! – Соболевской не удалось удержаться. Выкрик сорвался с языка – лишь после девушка, ойкнув, рефлекторно поднесла ладони к лицу.

      – Увы, но факты вещь упрямая, – горько усмехнулся Ильин. – Так что вас троих, за неимением иных кандидатур спрашиваю: сможете поднять машины?

      Пилоты переглянулись. Раевский ответил первым после долгих секунд раздумий:

      – Я, пожалуй, смогу...

      Соболевская без особой уверенности добавила:

      – Попробую...

      Ильин одобрительно кивнул, заметив:

      – Вот и ладно. Только робеть не надо, ребята. Руки опустить – последнее дело. Уверенность в себе порой больше половины необходимого. Да и неплохо помнить: не боги горшки обжигают.

      – Только вот к той уверенности неплохо бы ещё практики часов сто... – задумчиво пробормотал Раевский.

      – Ну! Не все сразу! – усмехнулся Ильин. – Кроме того, садиться в крайнем случае не обязательно. Мы же не пехота – десант. Выгрузим бойцов и следом. Главное – подняться и довести машину. Кстати, Юрий, а ты сам как – сможешь вести? Поскольку от майора Скляра пока никаких вестей. А без его пациента пилотов других нет.

      – Ну... Попробовать можно... – пробормотал Фурманов. На изможденном лице отразилась целая гамма противоречий, тягостных раздумий. – Взлет-посадку я проходил... Конечно, это были реактивные штурмовики... Но, если нужно только взлететь... Уже автоматом отпадает половина проблемы.

      На это Ильину оставалось лишь облегченно расхохотаться...

      ...Перед стартом время текло для каждого по-разному: то тянулось словно ладья по песку волоком, то бежало вперед, обгоняя порывистый ветер. Но так или иначе, близился час Ч.

      Соболевская изо всех сил обживалась в кабине. Хотя, едва ли это можно назвать 'обживаться'. Из приборов только аварийный гироскоп, часы да редкая мелочь. Лида очень надеялась, что не откажет противообледенительная система – иначе самолет, через считанные десятки минут обрастет толстым панцирем. А после, окончательно превратившись в ледышку и потеряв летучесть, рухнет вниз...

      Учитывая творящийся вокруг аврал, опасения девушки совсем не выглядели надуманными. Шасси, например, с помощью сложных приспособлений внесенных техниками предстояло, за неимением автоматики, втягивать в корпус самостоятельно, ручной тягой. Да, Аристотель довольно смело заявлял про Землю, рычаг и точку опоры. Но, скажем честно, верил ли он, что кто-то сумеет ему дать такой рычаг с точкой? А вот бойцам предстояло не на бумаге, а очень даже на самом реальном деле решать проблему. Хотя техники и заверяли клятвенно, что всё должно быть в порядке, каждый – включая рыцарей разводного ключа и отвертки – ощущали смутную тревогу.

      И таких примеров, увы, предостаточно – ведь при мертвой электронике на самолетах даже зажигание пришлось осуществлять вручную, ковыряясь в хитросплетенном нутре. Не менее причудливым рецептом Фурманов предложил решить вопрос коммуникации. Совершенно спокойным, даже академическим тоном полковник произнес: 'Если уж в космосе семафорили, то что мешает и здесь?' И прошло. За неимением лучшего техники скрипнули зубами от абсурдности происходящего, но согласились. Да и недовольство было какое-то вялое, с ленцой – спец словно по инерции ещё пытались применять к делу прошлые критерии. Деваться-то некуда.

      А ведь оставался еще вопрос навигации, который никак не поддавался решению – принципиально. Единственный вариант – лететь по звездам и солнцу. От подобного предложения ещё три дня назад военные дружно бы схватились за сердце. Это ли в двадцать первом веке?! Подражать примеру античных шумеров, эллинов и прочих аргонавтов?! На современном аваиборту, который по умолчанию не может летать без сложного оборудования и профессиональной команды. Это похлеще сакраментальной пачки 'Беломора'.

      А вот ведь однако же молчать теперь. Все молчат: от Ильина до последнего техника. Жизнь расставила многое по местам. Уже не до изысков. Капризы мирной жизни кажутся баловством, кичливой роскошью. А вместе с капризами понемногу стирается и прежний смысл слова 'невозможно'. Раньше оно несло отпечаток отстраненности: если можно удобнее, надежнее, безопасней, то зачем иначе? И за этим следовало категоричное 'Нет!' Теперь прежние запреты потеряли актуальности. Они не предостережение, но лишь вызов. Ведь если даже не так комфортно, не настолько твердо и порой рискованно, но можно – разве это плохо? Не самый лучший принцип руководства к действию прочно вошел в силу. И удача пока не заявляла протест...

      Чуть легче чем пилотам и техникам пришлось старшим офицерам – Ильину и Лазареву. Хотя их жизнь тоже отнюдь не смахивала на беззаботное порхание по цветущему лугу. Разместить три с половиной тысячи людей по трем несчастным самолетам – отнюдь не новым и особо не приспособленным для подобных испытаний. В конце концов, видавшие виды АНы оставались грузовыми транспортами. И заявленные три с половиной сотни тонн предполагали накрепко застопоренные танки, бронетранспортеры, тяжелое оборудование: от промышленных трансформаторов до БЕЛАЗа. Конечно, с точки зрения теории запихнуть внутрь тысячу человек можно – по тоннажу. Но будет ли такое решение человечным? Сдавленные хуже селедок в пресловутой бочке десантники – да ещё и уложенные штабелями – зрелище душераздирающее даже в теории. Как говорится, было гладко на бумаге...