Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

      – Нет, товарищ генерал, – пылко возразил десантный полковник. – Не так просто сломить нашу страну!

      – Страну непросто, – кивнул Геверциони. А затем продолжил – необычно жестко и холодно. – Только нельзя всю вину перекладывать на плечи народа. Люди – не гвозди. Они не обязаны уметь с голыми руками побеждать танки, не обязаны идти на смерть необученные, невооруженные, неподготовленные.

      Генерал говорил тихо, чуть ли не шёпотом. Но от сквозившей в каждом слове, каждой интонации внутренней силы офицеров пробирала леденящая дрожь. Разве что Ильин сохранял хладнокровие – все-таки бывший чекист и генерал, он с самого начала разделял чувства Геверциони.

      – И еще, товарищ полковник, они не обязаны умирать, если армия не способна их защитить. Как мы с вами оказались неспособны. А самое страшное здесь то, что они будут умирать. Встанут на заранее обреченную борьбу с агрессором. Вопреки логике, вопреки инстинкту самосохранения...

      Потому, что принять притязания – значит сдаться. Нарушив кляты верности отцам, дедам. Попрать память доблестных побед. Отдать с таким трудом завоеванную свободу. Советские люди не умеют проигрывать. Потому, что так нас воспитали – с волей к победе. Не сейчас, нет – что стоят нынешние полвека в сравнении с тысячами лет истории? И эта воля – воле человека – выше любых эмоций. И генералы, офицеры – станут рассуждать так же: 'Народ нельзя победить'. Вместо того, чтобы спасать народ мы в очередной раз примем его жертву.

      Вы еще не видите, что случится завтра? Присмотритесь. Вот, они уже видны, они уже поднимаются из темноты, встают над горизонтом. Выжженные города, где только пустые коробки домов, обгорелые остовы и каркасы. Черные, зачумленные города окажутся скованы льдом. Ни крова, ни тепла – только голод и смерть.

      Но это не все. Смотрите, смотрите! Обессилевшие, израненные люди взяли в руки оружие – то немногое, что нашли. Они еще пытаются бороться. Потому что не знают, что обречены.

      В ответ на редкие укусы партизан поднимется вся мощь прогресса. Яды, боевые вирусы, спутники слежения. Ни днем ни ночью не будет осмелившимся на борьбу покоя. Словно на диких зверей начнется охота – травля. И их истребят. Безжалостно, беспощадно. Как бы сильно наши люди не пытались противостоять.

      Так вот, товарищ полковник, самое страшное то, что мы, обещавшие первыми встать на защиту Родины и граждан, позволим людям умирать за нас...

      Стоило Геверциони замолчать, как в помещении наступила звенящая тишина. Офицеры молчали, пристыжено глядя в пол. Каждый в известной мере чувствовал вину. Нельзя сказать, что и сами они не задумывались над судьбами гражданского населения. Но все это оставалось лишь теорией – мимолетной, небрежно. Лишь генерал решился произнести в слух то, о чем не хотелось думать. И стоило неудобному вопросу выйти на свет, игнорировать больше возможности не было.

      Окинув взглядом примолкших коллег, Ильин тяжело вздохнул:

      – Что предлагаешь, Георгий Георгиевич?

      – В это время года темнота на местной широте наступает около шести часов... – Геверциони пристально посмотрел на циферблат. – Имеем около пяти в запасе. Всем, кто не занят на срочных работах, немедленно спать. Нам нужно до рассвета пройти тридцать пять километров...

     Глава 34

  Кузнецов, Камерун. 15.30, 7 ноября 2046 г.

      Сознание вновь вернулось внезапно, рывком: только что мир непринужденно дрейфовал в непроглядной пустоте, а в следующий миг обрушился лавиной звуков, ощущений, красок. Кузнецов невольно почувствовал себя ставшим на программу автоматом – та же незавидная доля оживать по чьей-то сторонней прихоти...

      Благо, некоторая отвлеченность мыслей позволила сгладить шок пробуждения, притупила боль. Увы, ни раны, ни слабость не исчезли – впрочем, на чудо адмирал мало рассчитывал. Однако, удивиться было чему.

      Вначале Кузнецов предположил, что дрожь внутри, накатывающая рывками и плывущий лес вокруг – следствие травмы. Да и жар вполне может вызвать галлюцинации. Косвенно такому выводу подталкивает застилающая глаза мутная пелена, щедро сдобренная жгучей тошнотой. Слабость настолько сильно душила, что адмирал при всем самообладании, мощной силе воли не смог сопротивляться долго. Не помогло даже осознание трагичности положения: ведь если продолжать оставаться в лесу – без провизии, лекарств, снаряжения, даже без палатки – двоих чудом выживших людей ждет мучительная гибель. Головокружение вскоре сделалось совсем уж нестерпимым: сознание не могло удержать и единой внятной мысли, только постоянное мельтешение, рябь и мучительная, ноющая боль. Кажется, на время Кузнецов даже отключился.

      Следующее пробуждение оказалось сродни предыдущему: столь же резкое, внезапное – как погружение в ледяную воду. Однако боли не было. Адмирал, уже внутренне готовый, настороженно ждал предательского нападения, которое так и не произошло. Нет, конечно полностью раны беспокоить не перестали. Но по сравнению с последним приступом этим легким дискомфортом можно и пренебречь.

      Тут то, когда с глаз постепенно сошла белесая пелена, да и мир перестал кружится в бесконечном пестром хороводе, Кузнецов внезапно обнаружил, что ощущения отнюдь не все надуманны. Адмирал ясно ощутил себя лежащим на неком подобии ледового щита, а лес вокруг действительно неуклонно двигался, убегая в направлении ног. Впрочем, конечно, двигалась не тайга, а сам Кузнецов. 'Конечно, никто кроме Камерун – больше некому!' – очевидная догадка мгновенно всплыла в сознании.

      Напрягшись, адмирал сумел слегка повернуть голову, скосил глаза. И действительно: обнаружил себя лежащим на узкой металлической полоске – по-видимому бывшей ранее бортом кузова. С передней стороны прилажены тесемки, причем не просто абы как, а в аккуратно пробитые симметричные отверстия. Пулевые... Да и веревка не простая – даже мимолетного взгляда профессионалу хватило, чтобы узнать парашютную лямку. На миг Кузнецов даже заметил мелькнувший ботинок...

      С некоторым облегчением адмирал вновь откинул голову, расслабился – даже столь малое, кратковременное усилие значительно вымотало. Словно не по сторонам глазел, а как минимум две смены разгружал цемент. Но все-таки волнение улеглось. Сквозь дурманящий покров слабости адмирал с некоторой отстраненностью подумал: 'Теперь не замерзнем... Не пропадем... Не должны... Пускай темп медленный, но ровный, размеренный, в такт шагам: рывок, ускорение, затихающее через секунду, вновь рывок – и так без остановки. Километра два, два с половиной... А ведь, судя по начинающим сгущаться сумеркам, прошло не меньше двух-трех часов.... Если повезет, можем успеть выйти к ближайшему поселку до темноты...'

      Тут внезапно направление мыслей Кузнецова резко изменилось, словно кто-то вновь в очередной раз щелкнул переключателем. 'Господи! О чем я думаю! Ведь она же ранена! А который час по морозу, через снег, овраги и бурелом тащит здорового мужика!' Такого стыда Александр не испытывал давно. Может – и вовсе никогда. Всяческие слабость и отстраненность моментально исчезли, как не было. В сознании утвердилась единственная мысль: 'Встать! Немедленно, во что бы то ни стало встать и идти!'

      Преодолевая боль, Кузнецов решительно рванул корпус, заваливаясь на бок. Ожоги и раны тут же отозвались острым взрывом в сознании. На секунду адмирал даже ослеп от затопившей до кроев разум боли. Но стоило ощущениям стихнуть, немедленно продолжил попытку. Скрипя судорожно сцепленными зубами, рефлекторно сощурив глаза Кузнецов медленно переваливался. Напряженные до предела мышцы сводило судорога, нарастала боль, обрушиваясь на волю словно штормовые волны о берег, но Кузнецов все-таки пытался встать. Зрение, слух, осязание – большинство чувств исчезли, выцвели, предоставив воле бороться в одиночку. Но даже в этой, изначально обреченной на проигрыш борьбе, адмирал не мог сдаться. Даже понимая, что сопротивление бесполезно, он все-таки поднимался.

      Через несколько секунд Алиса почувствовала шевеление позади. Сориентировавшись, мгновенно обернулась. И тут же бросилась успокаивать Александра. Кузнецов к этому моменту уже почти лишился сознания. Тело окончательно подломилось, не выдержав напора боли. Но воля еще продолжала борьбу, ещё с упорством обреченного цеплялась за реальность. Именно благодаря этому упорству адмирал успел разглядеть лицо склонившейся девушки. Увидеть и поразиться. Выбившиеся из-под меховой шапки прямые каштановые локоны... Мягкие черты лица... Белоснежная словно бы шёлковая кожа и такой контрастный алый румянец на щеках... Широко распахнутые глаза цвета небесно-голубой глазури... 'Почему я этого не заметил раньше?! КАК я мог не заметить?!' Внезапно ослепившая сознание мысль разом перекрыла и боль, и воспоминания, и мир вокруг. Сознание померкло и, погружаясь в пустоту забытья, Кузнецов сохранил твердо увиденный только что образ. И короткую мысль: 'Так, должно быть, выглядят ангелы...'

Глава 35

  Геверциони, Ильин, Лазарев. 18.21, 7 ноября 2046 г.

      Время до темноты пролетело быстро. Для кого-то это – часы долгожданного сна. Отдыха бойцы по-сути оказались лишены уже более суток. Да и то если учесть последние мирные часы на 'Неподдающемся'. А уж их отдыхом можно назвать с большой натяжкой.

      Да и оказавшись на Земле людям не пришлось лениться: двадцатикилометровый марш по пересеченной местности, пронизывающий до костей ледяной ветер, жестокая бомбардировка... Немало тяжелых минут пришлось пережить. Не легче было и полное неведение относительно происходящего.

      Командование упрямо молчало. Конечно, официальные сводки по цепочке спустили, однако в подобной ситуации это было все равно, что вовсе ничего. Ни один здравомыслящий человек не станет всерьез воспринимать намеренно общие, расплывчатые формулировки. Наученный опытом, он непременно предположит, что все слишком плохо. И тут уже не расскажешь про отсутствующую связь, временные трудности и прочая. Дело даже не в том, что люди не способны понять что почем в современной войне. Еще как способны: все-таки все космонавты мало того, что добровольцы – так еще и с высшим образованием. Наоборот, им-то как раз проще обратиться к принципу: 'Предполагай худшее'.

      Геверциони уже долгое время ломал голову над вопросом: 'Что и как сказать бойцам?' Теперь, обладая более-менее достоверной информацией можно выстроить обращение сколь-нибудь внятным. Хотя без риска обойтись не получается. Так или иначе, а все же придется упоминать внешнего агрессора. И последствия такого шага малопрогнозируемы...

      Терзаемый сонмом сомнений, генерал теребил в пальцах карандаш. Перед Георгием на столе лежали в легком беспорядке исчерканные черновики. Не выходил у Данилы-мастера каменный цветок. Как ни прикидывал Геверциони – все было не хорошо. Говорить людям откровенно невероятные вещи перед серьезным делом рискованно. Но и дальше тянуть нельзя. Так можно дождаться до разброда и шатаний. Того и гляди бойцы за неимением лучшего сами придумают объяснения происходящему – а уж стесняться не станут. И так неизвестно, что именно за слухи успели разойтись. Геверциони трезво оценивал ситуацию, потому предполагать отсутствие пересудов почитал уж сосем невероятным.

      В добавок ко всему никак не желала проходить тянущая боль в ноге. Сразу после первого приступа прошло, однако предательски вернулось после спонтанного совещания. Георгий даже не помнил, что стало причиной: растяжение, вывих или же просто просквозило? Помассировав ноющие мышцы, Геверциони внезапно дернул щекой, резко отдернув руку. 'Что же я все себя жалею? – с ненавистью мелькнуло в сознании – Совсем раскис! Того и гляди к медикам побегу плакаться! Черт бы тебя побрал, генерал! Соберись!'

      Ожесточенно хлопнув себя по щекам пару раз, Геверциони решительно поднялся. Несколько нервно, поспешно сгреб в кучу черновики, чуть подровнял получившуюся кипу. После свернул листы в трубку и приткнул за пазуху. Не обращая внимания разом усилившуюся боль, уверенно пересек палатку. Пару секунд Георгий с сомнением глядел на небрежно воткнутую в оттаявший грунт трость. Чемезов не подвел – сумел отыскать среди поваленных иссохших исполинов еще крепкий дуб. Роберт не пожалел потратит на доводку и полировку пол часа. Из ветви вышла отличная трость. Даже узловатые переплетения, наросты смотрелись намеренным решением столяра. То ли для особого шика, то ли в шутку в качестве набойки Роберт приладил стреляную гильзу.

      В запале Геверциони было с ходу отмел само предположение 'Брать или не брать'. Раздражение на краткое время притупило боль. Но, сделав пару шагов от стола, Георгий понял, что изрядно переоценивает силы. Усилило сомнения и воспоминания о недавней слабости. Да, здесь не место подобному. Нельзя допускать повторения – слишком важные свершения предстоят. Значит придется смирить гордыню.

      Горько усмехнувшись, Геверциони решительно схватился за навершие трости. И было в этом что-то отчаянно схожее с отчаянием утопающего. Но с сомнения покончено. Невесомый полог легко скользнул в сторону.

      Снаружи леденящий воздух пряно пах свежей хвоей. Вздохнув пару раз полной грудью Геверциони внезапно ощутил прилив сил. Мороз обжег ноздри, холодным потоком пробежал по телу. Словно бы разнежившиеся в тепле каждая клеточка от дыхания севера взбодрилась, сбросила оковы дремы. Раскинувшийся вокруг лагерь предстал перед Георгием в новом свете.

      Припорошенные снегом палатки хранят безмятежность сна. Лес, несмотря на время, почтительно примолк. Ни звука, ни шороха вокруг – лишь вдалеке, на краю периметра едва различимы силуэты часовых. Скупое на тепло зимнее солнце лениво легло к горизонту. Сквозь частую пелену ветвей лишь изредка пробиваются лучи...

      Тряхнув головой, Геверциони сбросил нахлынувшее умиление. 'Пора и честь знать. Дела не ждут' – справедливо упрекнул себя. Похлопав по внутреннему карману, где по-прежнему свернутее лежали черновики, Георгий двинулся к соседней палатке. Но даже с палкой идти получалось плохо. Нога скверно слушалась – иногда не повиновалась вовсе. Приходилось подволакивать, помогая руками. То ли мышцы, то ли кости на любое движение отзывались тупой тянущей болью. Кроме того, никак не проходило ощущение, что нога ниже колена превратилась в кусок льда.

      'Ничего не поделаешь, – усмехнулся про себя Геверциони. – Шестой десяток разменял, так не жди, что останешься крепким как прежде... Старость – не радость, товарищ генерал...'

      Не поддаваясь более унынию, Георгий решительно добрел до палатки Ильина. Остановившись у входа тактично стукнул дважды навершием трости о ближайший ствол.

      – Не соблаговолите ли, товарищ полковник, разрешить вторгнуться в ваш чертог? – как можно ехидней и ироничней поинтересовался Геверциони.

      – Будет, будет... – донеслось изнутри. – Проходи, Георгий Георгиевич. Не стесняйся.

      Откинув полог, генерал решительно шагнул внутрь.

      – Уж извини, что обстановка не генеральская, но мне и по званию не положена, – усмехнулся Ильин.

      Действительно, в отличие от 'апартаментов' Геверциони здесь не было стола, да и стульев всего два. Георгий понимал, что полковник шутит: какие уж тут 'излишества', если и офицеры, и бойцы, включая самого генерала спят на подстилках их хвороста и ветоши в спальных мешках. А верх комфорта – керосиновая дампа или комплект бритвенных принадлежностей.

      – Не страшно, Иван Федорович, – принял игру Геверциони. – Мы по-простому поговорим, без роскоши. Так сказать по рабочее-крестьянски.

      – Ну тогда слушаю тебя, Георгий, – Ильин решительно опустился на один из стульев, взмахом руки пригласив последовать и гостя примеру. Геверциони как можно уверенней пересек помещение. Тяжело опираясь на трость, он как мог небрежно опустился на табуретку.

      – Георгий, – с ходу начал Ильин. Все время, пока генерал старательно делал вид, что здоров и бодр, полковник не отрываясь наблюдал за спектаклем. Выражение сомнения, и даже крайнего неодобрения не покидало лица – лишь становилось суровей. – Мне очень, очень не нравится твое состояние.

      – Все хорошо, Иван Федорович, не беспокойтесь... – Геверциони попытался было уйти от ответа. Но провести зоркого полковника не удалось.

      – Не надо, – с досадой отмахнулся Ильин. – Сказки можешь рассказывать своим протеже – и без того в рот заглядывают в надежде на откровение. Или Лазареву – тому сейчас вообще хоть кол на голове, все не заметит. Но я-то тебя не первый год знаю. И хочу по-товарищески предупредить: опасную игру ты затеял. Командир – не зеленый новобранец, которому стыдно по любому поводу к врачам бегать. Тот хоть и тоже дурак, так молодой. Молодость, ей ещё простительно. Да и то – за жизни товарищей должен переживать – все же в бою спиной к спине стоят. Если подведет, с кого спрашивать? А ты же взрослый человек! Можно даже сказать пожилой и умудренный опытом. И что? Посмотри на себя. Хуже всякого мальчишки.

      – Иван Федорович... – Геверциони попытался было вновь переменить тему, но безуспешно. – Я ведь о серьезных вещах пришел говорить...

      -Да что ты заладил одно и то же! – вознегодовал Ильин, всплеснув руками. – Деловой какой! Твои художества сейчас тоже между прочего важное дело. И не прерывай меня, и так довольно уже наговорил. Теперь умного человека послушай...

      Ильин порывисто встал, принялся расхаживать по палатке, активно жестикулируя:

      – Сейчас не мирное время, когда с командира спрос невелик. Это раньше ты мог так-сяк поворачивать. Сейчас – забудь! Боец спит, марширует или в атаку идет – и в любой миг за ним обязан быть командир. Тогда людям спокойнее, раз все под контролем. А нет командира – считай и бригады нет. Кончилась.

      Предпосылка в нежелании слабость показывать верная. Раз генерал, то будь любезен не распускаться перед подчиненными: всегда будь опрятным, уверенным, твердым. Но до абсурда доводить нельзя. А ты как раз к тому идешь. Рана – не паника, болезнь – не слабость. Они от сидения на месте да силы воли не проходят. И твоя прямая служебная обязанность брать ноги в руки и бегом в санчасть.

      Я тебе, Георгий, удивляюсь. О чем ты вообще думаешь? С бумажками ко мне прибежал, точнее приковылял. Да я дано уже написал тебе обращение! Что же ты думаешь, один такой умный? Так вместо того, чтобы самому за каждым вопросом следить, лучше бы делом занялся.

      У нас впереди тяжелый ночной марш, так на что надеешься? Что от бега пройдет? Так это зря. Не пройдет, точно. И что потом? Когда трагично и пафосно на глазах бригады без чувств упадешь? Кому в итоге будет легче?

      – В целом я понял вашу позицию, Иван Федорович, – небрежно кивнул Геверциони. – Однако давайте все-таки вернемся к насущным проблемам.

      – Это следует расценивать, как обещание обратить внимание на здоровье? – лукаво прищурив глаз поинтересовался Ильин.

      – Да, – ответил Геверциони, – Можете считать, что мне стало стыдно и я осознал ошибки юности.

      – Черт с тобой... – вздохнув, полковник тяжело опустился обратно на стул. – За руку тащить не буду. Если своей головы нет – чужие мозги не вставишь. Только все же подумай хорошенько, что и как делаешь. А теперь, товарищ генерал-майор, слушаю ваши вопросы...

      ...В итоге небольшого двустороннего собеседования удалось выработать приблизительный план мероприятий. Прежде всего, составленное Ильиным обращение переписали пару раз. После – передали командирам полков, чтобы те уже доводили комбатам и дальше по цепочке. Таким образом Георгий и Ильин намеревались довести до бойцов информацию как можно раньше. Но, что важнее, дать время на осмысление.

      Параллельно связистам дали поручение подключить к чудо-проигрывателю сильный динамик. В идеале – колонки. Справились с заданием люди Троекурова блестяще: отыскав таки в вещмешке запасливого коллеги снятый еще с капсулы пятидесятикиловатный динамик, немедленно смонтировали. Получившийся монстр Франкенштейна получил помимо устрашающей внешности еще и громовой голос.

      И вот теперь, сидя в палатке, Геверциони ждал окончания построения. Бойцы уже знали, что происходит. Особого негодования известия не вызвали, хотя радости тоже не отмечалось. Безусловно, сказалась в первую очередь серьезная дозированность в подаче информации. Сообщив о ситуации в целом, умолчали про запись с обращением очередного первого канцлера. Решили так не из низменного желания скрыть правду. Ильин предложил не торопить события – не оставлять людей наедине с потрясением. Но и без того бойцы жаждали ответов командования.

      Геверциони вновь – уже в который раз за последние дни – горько усмехнулся. Заложив руки за голову, откинулся на спинку стула. Та прогнулась слегка с настораживающим скрипом, но выдержала. Сомнения безжалостно терзали нутро генерала. И немудрено: Геверциони прекрасно понимал – несмотря на новые данные объективной информации о происходящем по-прежнему нет. И все, что он может предложить бойцам – несчастные крохи. Домыслы, догадки вперемешку с откровенной пропагандой.

      Еще два дня назад подобная этическая дилемма просто не могла бы прийти в голову. Как ни тяжело признать, но тогда для Георгия многое имело бы смысл лишь как игра ума, часть обще картины, исходные положения задачи требующей решения.

      Теперь все внезапно стало по-иному. Геверциони даже себе не мог с уверенностью сказать: рад переменам или опечален. Поневоле сроднившись с подчиненными, воспринимать их с точки зрения статистики и логики казалось кощунством. А это значило, что отныне и впредь принятие сложных, тяжелых решений станет лишь много сложней. Личное восприятие неизбежно станет давить на волю. В итоге может сложится такая ситуация, когда не успеешь принять нужное решение из-за развившейся слабости.

       Слова, что Георгий высказывал по поводу значения личности в общем успехе, безусловно, искренни. Раньше Геверциони намеренно ограничивал рамки личной ответственности узким кругом. Увы, зачастую стремление не брать дополнительное бремя характерно для человека. Но волей обстоятельств рамки привычного круга многократно расширились.

      Поразмыслив, Геверциони решил для себя, что произошедшие перемены все же к лучшему. В конце концов, взросление, это и есть эволюция ответственности. Можно заботиться только о личном и навсегда оставаться в пубертатном состоянии. Эдаким вечным подростком. Иди вперед тяжело, страшно – это пришлось ощутить на себе. Возрастает многократно цена ошибок, да и спрос не отстает. Можно даже с уверенностью сказать: подобная эволюция личности не несет как таковая ни благ, ни преимуществ. Скорее наоборот – лишь прибавляет печали. И остается сама по себе главным приобретением...

      Полог при входе тихо скользнул в сторону, освобождая путь слабому вечернему свету. Рефлекторно сощурив глаза от ударивших наотмашь лучей, Геверциони мгновенно вернулся к реальности. При входе, окруженные ореолом багрового сияния застыл подтянутый Чемезов. Судя по всему подчиненный тактично дожидался, пока начальник обратит на посетителя внимание. Геверциони невольно усмехнулся. Подобная щепетильность казалась особенно смешной на фоне того, что постучаться Роберт забыл.

      'А может и не забыл... – подумалось вдруг Георгию. – Может, это я не слышал...'

      – Что, Роберт? – спросил генерал.

      – Георгий Георгиевич, – кивком указав за спину, Чемезов объяснил. – Бригада построена. Ждем вас.

      – Иду... – Геверциони решительно поднялся на ноги. Ощутив уже привычную тянущую боль в ноге, с непроницаемым видом взял трость и неспешно направился к выходу.

      Чемезов с сомнением проследил за тяжелой походкой командира, но возражать не решился...