Текст книги "Отступление"

Автор книги: Андрей Жиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

      – Не томи – все равно ни прибавки, ни награды не получишь.

      – Да собственно, ничего особенного... Георгий Георгиевич, вы помните, что у нас было вчера? – поинтересовался Ильин.

      – Иван Федорович, вы мне здесь праздничную манифестацию не устраивайте! – шуточно пригрозил полковнику Геверциони. – Я вас не про годовщину Октября спрашиваю.

      – А очень даже зря, – с иронией заметил Ильин. – Дело не только в этом. Если вы, товарищ генерал, не забыли, у нас вчера-сегодня были учения в международном масштабе, приуроченный к годовщине победы. И, хотя маневры предполагались только в космосе, каждой части поставили задачу быть в полной боевой готовности. Так что наши местные военачальники принялись активно реставрировать и начищать до блеска матчасть.

      – Неужели...?! Хотите сказать, пострадали только пустые ангары? – все еще не веря собственному счастью, спросил Геверциони.

      – Да, – кивнул Ильин. – Часть самолетов перегнали на соседние базы – их судьба неизвестна. Там все проходило по официальным документам. Зато три или даже больше тяжелых транспортника далеко отправлять не стали – благо, они только год как после капремонта. Так что на всякий случай профилактику им устроили, но неподалеку – на территории машиностроительного завода. Горючку, понимаешь, сэкономит решили... Ревнители социалистической собственности. Сам понимаешь, о таком пред вышестоящими не отчитываются. А если и отчитываются – всяко не в рапортах.

      – Здорово, конечно, нет слов, – кивнул Геверциони. – Только ведь транспортный самолет – не иголка.

      – Так ведь их не на дворе оставили, – возразил Фурманов. – Да и перегоняли в облачный день.

      – Это все вам тоже Куревич поведал?

      – Ты, Георгий, не кипятись, – возразил Ильин. – Я же не предлагаю сломя голову вперед бежать. Только разве нам тяжело проверит? Все лучше на самолете за пару часов долететь, чем пару месяцев своим ходом. Я как представлю этот марш – аж зубы сводит...

      – Да, это конечно так... – согласился Геверциони. Секунду генерал помолчал, прикидывая варианты (или же просто изображая глубокую задумчивость на благородном челе). А после, с видимым усилием, рубанул. – Ладно, принимается! Так и так нужно к Сургуту идти. Так совместим необходимое с полезным. Чем ещё порадуете?

      – А вот с остальным у нас не очень... – признал Ильин. – Провианта на пару дней, медикаментов не хватает – это еще слава богу, что обеззараживающих таблеток полно. Но вдруг какая зараза появится – и я не знаю, кто и чем будет лечит людей. Складов нет – разведчики сбегали, проверили: там даже стальные балки оплавились.

      – Плохо, товарищи офицеры, – резюмировал Геверциони. – Можно даже сказать – хреново. И, увы, даже если мы здесь все дружно застрелимся, ситуация лучше не станет. Дальше так воевать нельзя – значит, будем рисковать. План ваш я утверждаю. Ищем самолеты и постараемся взлететь.

      – Час от часу не легче... – пробормотал Лазарев. В порыве разочарования полковник даже схватился за голову и отошел от стола. Сильные ноги уверенно вколачивали подошвы сапог в разверзшуюся хлябь. Та в свою очередь отвечала глуховатым плямканьем и мутными брызгами во все стороны.

      – Вы против, Алексей Тихонович? – поинтересовался Геверциони как ни в чем не бывало. – Если так – прошу смело выкладывать соображения. Даю слово офицера: сказанное никак не повлияет ни на наши отношения, ни на вашу карьеру.

      – Да ведь я не о карьере беспокоюсь...! – сорвался-таки Лазарев. Наконец сдерживаемое недовольство прорвало плотину терпения. – Вы только прислушайтесь! Это же чистая авантюра! Сколько же можно, в самом деле?!

      – А если поконкретнее? – поинтересовался Геверциони.

      – Пожалуйста! – резко бросил Лазарев. – Непонятно откуда выползшие разговоры про пришельцев! Что это за ребячество? Или в НКГБ все в массовом порядке с ума посходили? Может, это последствия психической травмы от аварийной посадки?

      Дальше – больше. Какие-то невероятные законсервированные склады! Боже мой, ну ведь это же чистой воды бред! Ну какой в наше время может быть секретный завод?! И что за завод! Сверхсекретное производство тачанок и кукурузников! Вы бы еще предложили на бронепоездах воевать – чтобы противнику вовсе забот не доставлять!

      Так мало того! Это сверхсекретное производство заковано в вечной мерзлоте! Ну почему не в Гималаях тогда уж?! Или на дней Байкала?

      Это же все страшный бред!! Ильин! Фурманов! Чемезов! Ну что вы все молчите?! Вы что ли так не думаете?! Единственное, что нам сейчас нужно, так это связаться с командованием и...!

      Что было 'И..!' полковник договорить не успел. Отбросив в сторону полог внутрь забежал запыхавшийся молодой лейтенант-десантник.

      – Что?! – с ходу осадил его криком Лазарев, еще не отошедший от боевого запала проникновенной речи.

      – Товарищ генерал-майор...! Товарищи полковники...! – лейтенант говорил сбивчиво. После стремительного бега дыхание еще не выровнялось. Каждое слово выходило с сиплым хрипом. – Товарищи... быстрее! Там по радио...!

      – Ну что, ЧТО, ЧТО?! – не выдержал Лазарев. – Что там по радио в конце концов?!!

      – Немцы...

      – Немцы? – удивился Геверциони. На краткий миг генерал потерял почву из-под ног. Все построения рушились, все догадки оказались перечеркнуты. 'Неужели ошибся?! Неужели?!' – единственная мысль билась в воспаленном сознании в этот миг.

      – Я же говорил! – с нескрываемым торжеством в голосе вскричал Лазарев.

      – Немцы приказывают сдаться именем священной римской империи... – продолжил лейтенант, преодолевая восторг полковника. – И посланцев высшего разума...

      Офицеры так и застыли после этих слов, артиллерийской канонадой прогремевших в мирном небе.

      Глава 32

Кузнецов. 12.50, 7 ноября 2046 г.

      Кузнецов проснулся от чудовищной головной боли. Череп будто разрывался изнутри и, одновременно, сминался чьей-то жестокой волей под невидимым прессом. На миг лишь открыв глаза, Александр тут же зажмурился. Головокружение оказалось не менее невыносимым: мир вокруг за эти доли секунды промелькнул пестрым, смазанным покрывалом. Даже привычного ко многому ветерана-космонавта замутило, а это свидетельствовало о многом.

      Превозмогая боль, адмирал попытался осторожно пошевелить конечностями. От долгого лежания руки и ноги затекли, потому не удалось понять: подчиняются или нет. Лишь когда через десяток секунд разогревшаяся кровь обжигающим потоком потекла по жилам, вернулась чувствительность. Увы, не одна – вместе с пронзительной, острой болью.

      'Если кости не переломаны, будет чудо...' – подумал Кузнецов. Такие раны он привык определять с ходу и не имел оснований не доверять предчувствию. Сначала летчику, потом – испытателю и, наконец, как космонавту, ему далеко не один раз приходилось испытывать на себе подобные тяготы. Часто переломы и трещины воспринимались как пустяки – наименьшее из зол. Сложно спорить, что лучше быть немного поломанным, чем мертвым вовсе. Особенно с удивлением открыв глаза после взрыва при посадке прототипа.

      Так что, не теряя присутствия духа, Кузнецов с удовлетворением отметил, что не только жив, но и относительно цел. Как минимум – не в рассыпную. Пару-тройку переломов и, судя по непрерывно кружащемуся перед глазами мареву, сотрясение мозга можно не считать. Старость, оно, конечно, не радость, но всё же, всё же, всё же...

      Стремясь хотя бы на время отстранится от пронзительной боли, адмирал попытался в деталях припомнить события последних часов. Учения. Приезд 'чекистов'. Совместные поиски. 'Кого же мы искали?' – напряг память Кузнецов. В голове навязчиво крутилась какая-то чушь то ли из шпионских книг, то ли – фильмов. Образы оказались красочные, живые – гораздо живее настоящих воспоминаний. Увы, человеческое сознание инструмент слабый: лишь только представится малейший повод отвлечься от напряженного процесса мышления – всенепременно мысли станут инертными, вялыми.

      Сосредоточившись, Александр решительно отмел осколки в сторону. Ответ отыскался внезапно – словно солнце выглянувшее из-за плотной завесы облаков. 'Да! – мысленно воскликнул Кузнецов – Мы ведь искали потенциального шпиона!' Это воспоминание вызвало в памяти смутное ощущение желчной, может быть, даже слегка злорадной удовлетворенности.

      После... После началась война. Непонятная, кровавая, безумная в необъяснимой жестокости. Несмотря на боль, адмирал до скрипа, изо всех сил сжал зубы, не давая власти отчаянию. Как же больно вспоминать о сгоревших, за считанные секунды превратившихся в космический мусор кораблях.

      Судя по всему, даже если и выжили вымпелы 'союзников' – да и союзников ли? – то уж советских не пощадили ни одного. 'Боже мой! – Кузнецов внутренне сгибался, корчился под беспощадным шквалом ударов судьбы и памяти – Тысячи, десятки тысяч советских людей!... Как же это могло случиться?!'

      Увы, вновь не было ответа. В голове крутились какие-то смутные осколки, обрывки фраз. Кажется, что упоминалась версия о внешней, неземной агрессии. С удивлением Кузнецов припоминал, что и сам вроде как разделял её. Да, да... Вместе с Ильным и грузином чекистом – как же его зовут? Ведь они на полном серьезе обсуждали варианты действий, планы...

      Сейчас все это казалось плодом воображения, больной фантазией истерзанного мозга. В конце концов, на этот раз досталось ему прилично, так отчего не могли пострадать воспоминания? Такое объяснение кажется самым логичным. Разве кто-нибудь в здравом уме может всерьез полагать о том, что началась война с какими-то пришельцами? Истерия и психоз – и только так!

      Немного успокоившись, Кузнецов приободрился. Теперь положение казалось не таким уж плачевным. Может быть, никаких страстей с войной и вовсе не было? И единственное, что реально, так это полученные травмы? Полученные во время какого-нибудь лихого маневра на учениях?

      Даже такой вариант сейчас ничуть не смущал адмирала. В конце концов, лучше пожертвовать парой звездочек – да пусть и погонами! – чем подписывать тысячи листов похоронок.

      'Да, да, всё именно так! – активно подбадривал себя Кузнецов. Эти слова он твердил, словно нехитрое заклинание – Сейчас, вот сейчас я открою глаза и окажусь в лазарете! Вокруг мягкий дневной свет. Словно айсберги на отдраенном до матового блеска полу возвышаются белоснежные, безукоризненно заправленные койки. И вот сейчас – да, да, сейчас – застучат по этому полу озорные или наоборот – строгие каблучки. Подойдет медсестра и спросит: 'Как вы себя чувствуете, товарищ адмирал?...'

      Кузнецов настолько проникся этими мыслями, что уже буквально слышал эти самые шаги. И невольно вздрогнул, внезапно услышав долгожданный вопрос:

      – Товарищ адмирал, как вы себя чувствуете? – голос оказался женский, смутно знакомый. В мыслях даже мелькали призрачные черты, хотя цельного видения все-таки не было. Но, даже не открывая глаз, Кузнецов уловил тщательно скрытые нотки отчаяния и усталости. Превозмогая боль и тошноту, Александр все-таки решился. Сосредоточившись за пару секунд, он решительно распахнул веки. И обомлел.

      Не было вокруг ни коек, ни привычных титановых стен лазарета. Словно тысячи копий, зеленые гиганты елей и сосен хищно целились в верх. Среди густых хвойных крон виднелись редкие просветы, но в них... В них бескрайним океаном блестело и переливалось лазурное, земное небо...

      Кузнецов обнаружил, что лежит на плаще, брошенном на землю то ли плаще, то ли – куске брезента. Руки, ноги, грудь – все стянуто тугими объятиями бинтов. Местами сквозь молочную белизну проступили, расплылись багрово-коричневые пятна. Александр попытался было поднять руку, но после первой же отказался. Пронзившая от кончиков пальцев до макушки вспышка боли оказалась слишком сильна. Кузнецов понял: даже если он сможет вытерпеть какое-то время, организм просто отключится от шока. Даже просто движения глаз, легкие взмахи век давались с трудом.

      Осторожно поведя вокруг взглядом, адмирал не увидел говорившей.

      – Наклонись, где ты? – тихо попросил он. Язык почти не слушался: распух и пересох. Вместо внятной речи выходила невообразимая каша, мешанина из искаженных звуков. Но все таки она услышала. Почувствовав шевеление слева, Кузнецов невольно направил туда взгляд.

      Перед ним оказалась еще молодая девушка. Лицо приятное, милое. Даже несмотря на горькую печаль тревоги и усталости. А еще – тугая повязка, покрывавшая почти весь затылок и лоб. Под шапкой бинтов совсем не видно было волос.

      'Они должны быть русыми, волнистыми... – внезапно вспомнил адмирал. И, прервав себя, тут же воскликнул: Откуда я это знаю? Кто же она? Она...'

      И тут память вернулась. Неудержимым, рокочущим потоком она безжалостно ворвалась в сознание. Действия были грубы и поспешны, сродни не знающему жалости варвару. Вся драматичность сложившейся ситуации одним небрежным махом, одной вспышкой разом расцветилась в сознании. Адмирал наяву – здесь и сейчас – пережил за секунду все произошедшее: от начала разгрома и до самого конца.

      Только одно оставалось неясным: почему он здесь – на Земле, вместе с этой девушкой. 'Её, кажется, зовут Алиса... Капитан Алиса Камерун...'

      Именно с этим вопросом Кузнецов и обратился к спасительнице.

      – Простите, товарищ адмирал, я не помню, – спокойно ответила девушка.

      – Т-то есть? – удивился Александр.

      – Я вообще мало что помню... Ну, не вообще, а из своего прошлого... – понурив голову и опустив взгляд пояснила Алиса. – Даже то, как вы меня назвали... Не помню... Только смутные обрывки, автоматические навыки... Пришла в себя в лесу, еще затемно. Вокруг бушевал пожар. Вдалеке догорал остов машины, впереди и сзади яростно полыхали еще несколько. Осмотревшись, я поняла, что не ранена. Только при взрыве отбросило и приложило о ствол головой. Но ходить, хотя бы едва, я все ещё могла. Увидев выброшенных наужу раненных без сознания, решила оттащить подальше в лес – чтобы не задело новыми взрывами. Но увы...

      Вы оказались первым и единственным. Единственным, кто выжил. Лежали ближе всех. Сначала я было даже подумала, что вы мертвый. У вас кожа вся почти обгорела – так показалось, кровь везде...

      Но потом заметила, что кровь идет, не сворачивается. Вот, взялась за комбинезон, оттащила на полсотни метров вглубь. Только хотела было вернуться – новый взрыв. Волной меня швырнуло – вновь ударилась головой и потеряла сознание. Пришла в себя уже засветло. Вокруг все заметено снегом – ни одного следа. Да и в памяти так же белым-бело, словно чистый лист вместо прошлого...

      Девушка тяжело вздохнула и замолчала. Может ей и не было трудно говорить о своей потере – все же жалеть о том, чего не знаешь легче, чем наоборот. И все таки Алисе пришлось нелегко. Как нелегко каждому, разом оставшемуся без всего, что было дорого и близко. Даже на секунду представить себе, что вдруг разом свет вокруг померк и исчез весь мир – остались только голые, ободранные стены да завывающий одиноко по углам ветер.

      Молчал и Кузнецов. Тяжесть момента лишь усилила ощущение растерянности, безысходности. Мало того, что адмирал не представлял, как и почему находится здесь. Так теперь он лишился последней возможности что-то выяснить. Выжил ли вообще кто-нибудь? Где искать следы? Нет ответа. Но если даже есть где-то остальные выжившие – то уже далеко. Вероятно, из-за метели Алису вместе с Кузнецовым просто не нашли, посчитали погибшими. Что и немудрено, если учесть обстоятельства.

      – Алиса! – внезапное озарение снизошло на Кузнецова. Когда-то давно, еще в училище – на курсе анатомии или психотерапии – говорили, что можно попытаться по остаточным воспоминаниям вернуть все. В такой ситуации важно, чтобы пострадавший сам как можно усерднее пытался восстановить прошлое целое по найденным фрагментам. И вот Александру как раз показалось, что очень важный кусочек мозаики найден. – Ты говоришь, что все забыла, так?

      Девушка подняла взгляд, осторожно кивнула.

      – Но тогда почему ты назвала меня 'адмирал'? Может все же что-то помнишь? – Кузнецов с надеждой приободряющее глянул на Алису. Со стороны выглядело странно: израненный, окутанный бинтами человек пытается приободрить склонившуюся над ним молодую женщину.

      – Нет, товарищ адмирал, я этого не помню... Простите, я совсем не знаю, кто вы... – Алиса решительно мотнула головой.

      – Но... Но как же тогда? – удивлению Кузнецова не было пределов. Слова Алисы расходились с делом и Александр уже было стал опасаться за душевное здоровье помощницы Геверциони.

      – Все просто, – улыбнулась Алиса. Видимо, она заметила отразившуюся на лице адмирала гамму чувств и это её позабавило. – Не переживайте, я нормальная. А назвала вас так не из-за внезапного душевного порыва. Просто когда я вас тащила в лес – на погонах без просвета разглядела вышитые звезды.

      Я может, ошиблась с родом войск, но как-то сразу подумалось, что вы не генерал-лейтенант, а именно вице-адмирал... Не угадала? Ну а адмирал всяко короче громоздких конструкций с 'контр-' и 'вице-'...

      – Да, все правильно... – выдавил через силу Кузнецов. Не получилось. Мимолетная надежда сверкнула на миг, словно арктическая заря над горизонтом, и вновь скрылась, уступив власть тьме.

      – А может, вы меня знаете, товарищ адмирал? Раз имя вспомнили? Кто я, чем занимаюсь? – не заметив огорчения на лице Кузнецова, спросила Алиса с внезапным искренним интересом. Не дав адмиралу тем не менее и рта открыть, – Вот у меня, кажется, неплохо получилось перевязки сделать. Еще лекарства в сумке уцелевшей все понимаю – для чего и как использовать. Хотя и не помню откуда... Может быть, я врач? Или медсестра?

      На лице Камерун отразилось целая гамма сомнений, противоречий и невероятных предположений.

      – Да, знаю... – изобразив взглядом кивок, ответил Кузнецов. Внезапно Александр почувствовал ужасную апатию. После того, как не удалось с ходу вернуть Алисе память, из решимости и воли адмирала словно выдернули хребет. Пускай надежда была призрачная, пускай идея – наивна. Но у израненного пилота не так много оставалось сил для борьбы. И вот ушли последние.

      – Правда? – обрадовалась Алиса. – Так расскажите, пожалуйста!

      – Тебя зовут... Тебя... зовут... – еще сумел даже не пробормотать – прошептал Кузнецов. Затем дыхание прервалось. Закатились глаза, обнажая белки в тонкой сетке расширившихся капилляров. Рывком исчезли чувства – в том числе и безжалостно терзавшая все время бодрствования боль. И на мир вокруг спустилась черная, непроглядная тишина.

      Глава 33

  Геверциони, Ильин, Лазарев. 13.47, 7 ноября 2046 г.

      Первым сумел прийти в себя Геверциони. Сказалась выработанная за годы привычка работать в любой ситуации и при любом раскладе на руках. С пренебрежительной улыбкой, которой позавидует иной клубный денди. Пускай даже ситуация оказалась самой бредовой, невероятной. Увы, не все сейчас было отнюдь как прежде. Не было начальника, чья забота вырабатывать стратегию и обеспечивать условия. Теперь Георгий объединил сущность вольного художника с приземленным образом кабинетного аппаратчика. Живое воплощение диалектики

      Усмехнувшись таким мыслям, Геверциони решительно направился к выходу. Бросив тяжело дышащему лейтенанту: 'Давай боец, показывай дорогу. Время не ждет'. Следом, подражая примеру лидера медленно, поодиночке двинулись и остальные офицеры. Что оказалось кстати.

      Не рассчитавший сил, Геверциони внезапно почувствовал недомогание. Не такое, как романтическая барышня, а сродни хорошему нокдауну. В голове зазвенело, глаза заволокло рябящим туманом, глухая свинцовая слабость как-то разом навалилась на плечи, едким леденящим соком растеклась по телу. Опустив ногу, Георгий уже не смог поднять вторую для шага и по инерции стал заваливаться вперед. Даже на то, чтобы просто взмахнуть руками, удерживая равновесие или придержаться за ближайший ствол, не осталось сил.

      Кстати оказавшийся за спиной Чемезов чудом успел среагировать. Поднырнув под локоть, майор поймал Геверциони буквально у самой земли. С опаской Роберт аккуратно повернул к себе лицо генерала и пристально вгляделся. Пару секунд черты еще несли отпечаток непонимания, свойственной сну отстраненности. Затем железный генерал вновь взял себя в руки. Встряхнув головой, Геверциони непонимающе скользнул взглядом по сторонам.

      – Что случилось? – встревоженное лицо Чемезова и непонимание на лицах остальных встревожили было. Но, увидев себя почти сидящим на земле, Геверциони все понял.

      – Совсем старый стал, – сардонически усмехнулся Георгий. – Ноги не держат. Пора на пенсию. Ну-ка, Роберт, помоги...

      Опираясь на плечо майора, Геверциони кое-как сумел подняться. Встав на ноги, он пару раз взмахнул руками, проверяя способность удерживать равновесие, легко попрыгал на месте.

      – Как вы, Георгий Георгиевич? – по-прежнему встревожено уточнил Чемезов. – Вам может лучше обратно – в лазарет?

      – Нет, Роберт, спасибо, – усмехнулся Геверциони. – Вот сейчас услышим, что там происходит, тогда по обстоятельствам: можно хоть и на аршин в землю. А пока нельзя...

      Пару секунд офицеры провели в напряженном молчании. Георгий пытался сосредоточится, не показав подчиненным слабости. А остальные пристально, во все глаза пытались за броней наигранного спокойствия разглядеть истину.

      – Да! – воскликнул наконец Геверциони, хлопнув себя по лбу. – Мы же торопимся, товарищ майор! Что же ты меня отвлекаешь? Лучше выломай из какой коряги сухой палку попрямее...

      Оставив генерала на попечение Фурманова, Роберт рьяно приступил к поискам. Выудив из притороченного у бедра чехла массивный тесак, майор скрылся в зарослях. На самой границе перед заснеженной хвойной стеной, Чемезов на миг замер, обернулся с кровожадной улыбкой. А затем с места прыгнул вперед – в заросли.

      Ильин только грустно усмехнулся. В конце концов, ему, умудренному жизнью и опытом, прекрасно понятны метания Чемезова. В сложной ситуации человек, не привыкший показывать слабость как мог пытается отвлечься. Обманывая и окружающих, и себя, Роберт бросается из крайности в крайность. Отсюда и переменчивость настроения, излишне яркая реакция на раздражители не приносили, да и не могли принести облегчения.

      Проницательный Фурманов разделял чувства Ильина. Тяжело вздохнув, Юрий едва заметно качнул головой. Увы, но в этой ситуации мало кто способен помочь. Как бы ин хотелось помочь другу – в первую очередь все зависит от самого Роберта. И потому даже редкие свидетельства выздоровления, преодоления горя на вес золота.

      Единственным, кто пропустил мимо произошедшее, оказался Лазарев. Угнетенный, совершенно выбитый из колеи новостями полковник невольно замкнулся. Словно на автомате Лазарев продолжал печатать шаг вслед за лейтенантом.

      – Юрий, хватит меня уже баюкать, – как ни в чем не бывало, усмехнулся Геверциони, словно и не было неловкого падения. На лице не осталось и следа секундной слабости – вместе с сознанием вернулся старый добрый знакомый Фурманову генерал. Георгий крепко стоял на ногах, подбоченившись. Прежняя едва заметная ухмылка вернулась на обжитое место, в глазах разгорелись азартные огоньки. Железный генерал казалось только сейчас наконец-то вернулся. – Смотри, Александр Тихонович уже куда убежать успел. Нам поторапливаться надо, а не фамильярность разводить.

      – А Роберт? – растеряно спросил Фурманов, приободренный переменами в поведении и внешности генерала.

      – Что ему сделается? – ехидно поинтересовался Геверциони. – Наш майор стоит взвода даже в одиночку. Если не роты. Или боишься, что его фауна облюбует? Так волков бояться...

      Закрыв глаза на секунду, Геверциони стер с лица легкомысленное выражение и уже серьезным тоном продолжил:

      – Ладно, шутки в сторону. Нам действительно пора, время не ждет. А за Роберта Не переживай – не пропадет. Мы тут знатную колею проложим, найти труда не составит. Так что давай-давай! Пошли.

      И, подавая пример, первый легкой трусцой устремился следом за Лазаревым. Фурманов переглянулся с Ильиным. Полковник в ответ лишь пожал плечами, мол: 'Сомневайся – не сомневайся, а бежать надо'. Фурманов усмехнулся, кивнув, и офицеры побежали следом за военачальником. Однако не все было так гладко, как хотелось им верить...

      Геверциони бежал легко, непринужденно – со стороны могло показаться, что не было ни бессонных ночей, ни многокилометровых переходов. Да, так это выглядело со стороны, но, увы, от того не становилось правдой. Если от товарищей скрыть истину еще удалось, то от себя самого никогда.

      Геверциони понимал, не мог не понимать: внутри что-то надломилось. Отступившая на краткий миг боль вернулась, как вернулась и слабость. Каждый шаг, каждый вздох давался ценой невероятного напряжения. И притом важно не показывать этого: никогда и никому. При всем уважении к своим старшим офицерам, Геверциони трезво отдавал себе отчет: нельзя сейчас на них перекладывать бремя ответственности. Ни под каким видом или предлогом. Иначе завалится...

      Поведение Лазарева наглядно иллюстрировало корни проблемы, истинную подоплеку. Даже боевые офицеры еще не осознали серьезность происходящего. То есть не 'приняли к сведению', а именно осознали. Для них, как, впрочем, и для большинства людей, война оставалась чем-то невероятным, непостижимым. Поколения, избавленные судьбой от горечи потерь, потеряли нечто важное, забыли, разучились. Нет, они еще не понимают происходящего. Мир изменился, а мы никак не поспеваем. И только в одном часто видится спасение: попрочнее укрыться в собственной раковине, переждать, отстраниться. Каждому кажется: стоит лишь чуток переждать, перетерпеть и вот-вот вернется мирная жизнь – все будет хорошо, как прежде...

      Не проняло еще до печенок осознание, что не будет, не вернется. Но так не бывает. Если ты считаешь, что проблемы не существует, глупо рассчитывать, что лишь этим спасешься. Ничего теперь не будет прежним. Век назад предки кровью и слезами заплатили за эти такие человечные, слишком человечные заблуждения. И это не их вина – как тогда, так и теперь.

      Нет человеческой вины, что не хочет убивать, не хочет силой доказывать истину. Ведь именно он – честный, милосердный – созидает мир. Люди растут над собой, оставляя в прошлом пережитки, детские привычки – жестокость, озлобленность, глупость. И потому все тяжелее им возвращаться к примитивным способам решения проблем.

      Так и его офицеры. Фурманов, Чемезов, даже Лазарев со своими комбатами и ротными. Они хороши, но для мирного времени. Никому из них не приходилось еще принимать тяжелых решений: посылать бойцов на смерть, разменивать жизни немногих на победу...

      Дело не в том, чтобы научится безжалостно распоряжаться жизнями людей, обагрив руки в крови, нет. Такой подход хуже любого иного. Победа любой ценой почти никогда не приносит настоящей победы. Да и что это вообще за формулировка: любой ценой?! Мерзость! Первого же своего помощника, кто станет проявлять подобные тиранические замашки, Геверциони, ни секунды не колеблясь, уберет.

      Вопрос в готовности принимать подобные тяжелые решения – в осознании, что от тебя здесь и сейчас зависят тысячи жизней. Готов ли ты продолжать относиться к происходящему спустя рукава, обрекая людей на гибель и мучения? Или все же откажешься от сладкого самообмана, чтобы каждый миг, каждую секунду на пределе, на износ трудиться ради победы?

      Именно этого Геверциони собирался добиться от своих подчиненных, пока еще оставались силы. Как только офицеры поймут и примут сердцем эту немудреную истину, когда научатся видеть главное даже не размениваясь на второстепенное – тогда можно будет позволить передышку. Но не раньше.

      Увы, организм не мог понять глубины переживаний генерала. Телу недоступны ни высокие материи, ни уговоры, ни угрозы. Оно привыкло брать свое вне зависимости от обстоятельств. Потому для Геверциони оставался единственный выход: бороться. И верить...

      ... – Сюда, товарищ генерал! – лейтенант остановился около одной из больших палаток. Откинув полог, он первым шагнул внутрь. Замерев по стойке смирно справа от входа, лейтенант сказал громко, – Товарищи офицеры, внимание!

      Первое, что сразу же бросалось в глаза – радиоперередатчик. Черная коробка величаво громоздилась на скоро сбитом столе. Хотя при том самодеятельное произведение местных столяров-самоучек не уступало в четкости линий и претенциозности пропорций. Массивные брусья, наспех обтесанные доски, местами отполированные наждаком, но чаще – локтями и ладонями. Но на этом инициатива народного творчества не иссякла.

      Вкруг прямоугольника столешницы располагался десяток стульев. Само собой, таких же новоделов. Слегка корявые, несуразные к столу они жались словно малые дети к материнскому подолу. Времени на них затратили явно меньше, чем на старшего брата, однако это не лишило все же конечный результат своеобразной элегантности. Обстановка в палатке оказалась таким образом далеко не скудной. Кроме того, словно в награду за труды внутри теперь щедро пахло хвоей и терпкой смолой.

      Но, безусловно, центром притяжения внимания был именно черный ящик. Судя по всему, реанимированный механизм является антикварной редкостью – уж больно затерты надписи, да и внешний вид архаичен. Как древний эллин в окружении пестрых венецианцев.

      Заслышав первые слова лейтенанта, колдовавшие над громоздким радиопередатчиком бойцы скоро повскакивали с мест. Недвижим остался только один офицер в массивных наушниках. Светловолосый старлей, сгорбившись, сидел перед аппаратом, для верности прижимая ладонями наушники. Невысокий и худой, с выдающимися лопатками на спине, он сидел не замечая ничего вокруг. Даже когда кто-то из товарищей негодующе ткнул офицера в бок, тот лишь раздраженно отмахнулся.

      – Здравия желаю, товарищ генерал-майор! Капитан Троекуров, ответственный за связь и коммуникации, – козырнул старший из офицеров. Смущенный вызывающим поведением подчиненного, капитан тем не менее сохранил вид невозмутимый, уверенный. Единственное, что выдавало истинные чувства, так это легкий румянец на щеках.

      – Не нужно формальностей, товарищи, – коротко козырнув в ответ на приветствие, ответил Геверциони, – Вольно.