355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алена Даркина » Растущая луна: зверь во мне » Текст книги (страница 11)
Растущая луна: зверь во мне
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 18:44

Текст книги "Растущая луна: зверь во мне"


Автор книги: Алена Даркина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

– Я бы предпочел ждать, – как глава Дома первым заговорил Омри. – Конечно, это глупость несусветная, извини, Воробей. До следующего Обряда война может начаться и закончиться, и весь наш заговор потеряет значение. Но лезть в пекло сейчас не резон. Бессмысленная гибель добровольцам обеспечена.

– Ты выходишь из игры? – уточнил Баал-Ханан.

– Нет. Я высказал мнение. Но я выйду из игры в том случае, если из десяти Домов, решившихся на заговор, большинство оставит эту бесполезную затею. Я первым пошел на это, я последним уйду. Пусть мой голос никого не заботит. Что сообщили другие дома, Юнко?

Прежде чем ответить мужчина посмотрел на главу Дома.

– Эйм облетел всех, – объявил он медленно. – Дом Пса уверен, что за гибелью Корсака стоит Охотник. Несмотря на твое мнение, Авиел, – он быстро взглянул на Каракара. – Может, Охотник и не убивает эйманов намеренно, но там был не он, а кто-то им подосланный. Елиад мог отказаться отдать записи Шишлы, выхватил меч, им пришлось сражаться, и его убили. Но виновен все равно Халвард. И дом Пса готов идти до конца, чтобы отомстить ему. Дом Крота колеблется. Но поскольку Дафан продолжает борьбу, они тоже на это пошли.

– Скажи, кто отказался, – потребовал Удаган.

– Дом Быка и Крыса высказались примерно как Орел. Так что, по сути, никто не отказался.

– Что скажешь ты, Авиел?

– Я уже все сказал, – заключил Каракар. – Не получилось одно – попробуем другое.

– Значит, все по-прежнему? Во время Обряда мы убьем Охотника? – настаивал Лев.

– Попытаемся, – подтвердил Юнко. – Но на этот раз нам надо продумать все до мелочей. Кто будет проходить Обряд, когда нападем на Охотника? – стало вдруг так тихо, что они услышали, как на втором этаже скрипнула половица под чьей-то ногой. – Я надеюсь, вы понимаете, – нарушил молчание Цовев, – что тот, кто будет проходить Обряд, может умереть, – он сделал еще одну паузу, – а может стать следующим Охотником. Этот вопрос нельзя отдавать на волю случая. Надо решить это заранее.

– Это правда, Цовев, – медленно произнес Орел. – Странно, что мы не вспомнили об этом раньше.

– Было не до того, – печально произнес Воробей. – Какие будут предложения?

– Можно мне сказать? – с необычайной вежливостью осведомился Удаган. Ему дали слово, он пятерней откинул светлые волосы назад. – Есть ли выгода дому Гепарда от того, что Халвард стал не Барсом, а Охотником?

– Безусловно, – кивнул Цовев.

– Какая? – засомневался Лев.

– Один из самых сильных Домов, – заметил Юнко.

– Они сильны не поэтому! – возразил Удаган. – У них сильные эймы, их Дом больше, чем некоторые другие, но разве Охотник чем-то выделяет их? Кто-то замечал подобное?

– Нет, – изрек Каракар.

– Говори короче. Что ты предлагаешь? – осведомился Омри, поправляя камзол.

– Не имеет значения, из какого Дома будет следующий Охотник, Дом ничего не выгадает от этого. Поэтому надо руководствоваться одним: какой из Домов может пожертвовать одним молодым эйманом без ущерба для себя. Я хотел сказать без большого ущерба.

Все оглянулись на Баал-Ханана.

– Молодым эйманом должен пожертвовать я? – усмехнулся Воробей.

– У тебя самый большой Дом, – заявил Орел. – Три эймана берут имя на осеннем Обряде. У меня, например, один – внук Беркута. А у некоторых и вообще никого.

– Я не могу такие вопросы решать, – отказался старик. – Кажется, твой младший брат берет имя осенью? – посмотрел он на Юнко.

Цовев прищурился:

– Ты хочешь, чтобы я решил вопрос, который не может решить глава Дома?

– Не будем ссориться, – успокоил всех Каракар. – Из десяти Домов нашлось по одному добровольцу, чтобы рискнуть жизнью и убить Охотника. Сколько человек из Домов, поддерживающих заговор, берут имя осенью?

– Одиннадцать, – без запинки ответил Цовев. Кажется, этот вопрос волновал его, и он хорошо подготовился.

– Мне кажется, – завершил Авиел, – из одиннадцати человек можно найти добровольца.

– Можно, – хмыкнул Удаган. – Если кто-нибудь убедит их, как прекрасно отдать жизнь за других эйманов. По-другому никак.

– Подождем добровольцев, – подвел итог Баал-Ханан. – Тот, у кого в Доме он найдется, даст знать Авиелу. Тогда и обсудим, что делать дальше.

С этим никто не мог поспорить.

Отец задержался поговорить с Беркутом, а Удаган отправился домой, хотя идти туда не очень хотелось: у брата вовсю разгорелся медовый месяц. Ал с Ранели, конечно, старались держать себя в рамках приличия, но если они сидели и в разных концах комнаты, воздух между ними искрил. Ему приходилось нелегко, но он жалел Катрис: наблюдать чужое счастье, когда возможно навсегда потеряла свое, – что может быть тяжелее? Но и оставаться у Беркута он не мог. Двоюродные братья относились к нему с холодным равнодушием – так и не приняли в семью Льва и наверняка ждут, что он вот-вот всех предаст и вернется к Гепарду.

Подъезжая к замку, Удаган заметил, что у них гости. Кто-то грелся на солнышке, сидя на скамье слева от ворот. Эйман прислонился спиной к стене, откинул голову, подставив лицо солнцу. Он казался таким счастливым, что Удаган не сразу узнал Халварда. Не было в нем обычной насмешливости, угрозы – только покой и радость.

– Тебя-то я и ждал, Ганни, – Охотник открыл глаза, и наваждение тут же развеялось: перед ним был враг, умело притворившийся беззащитным. – Не хочешь присесть со мной? – он похлопал ладонью по скамье.

– Нет, – отказался Удаган.

– Стоять передо мной будешь? – ухмыльнулся мужчина. – Ну-ну…

Лев спрыгнул с лошади, шагнул ближе, навис над Охотником, заслоняя собой солнце.

– Могу и постоять, – буквально прошелестел он.

Халвард нисколько не смутился.

– Тебе как будто нравится испытывать боль, Ганни. А? – так же беззвучно произнес Охотник. – Ведь знаешь, что ничего собой не представляешь, что стоит мне пальцем пошевелить, и ты в ногах будешь у меня валяться, а все равно угрожаешь, корчишь из себя что-то. А быть попроще можешь? Сесть и поговорить. Без фанфаронства. Можешь?

Удаган опустился на скамью, откинувшись на стену и уставившись в пространство перед собой. "Если только Охотник скажет: "Другое дело!" – встану и уйду", – настраивал он себя. Но Халвард промолчал. Они сидели рядом, будто старые добрые друзья, не видевшиеся много лет, и потерявшие общие темы для разговора.

– Когда я вижу тебя, представляю, каким был бы я, – Охотник опять закрыл глаза. Солнце било прямо в лицо на этой скамье, и Льву тоже хотелось прикрыть веки, но он не доверял Халварду. Особенно сейчас, когда он вдруг притворился другом. А Охотник словно подслушал его мысли. – Ты не думай. Я не в друзья пришел набиваться. Любопытен ты мне, Ганни. И, полагаю, не мне одному. Меня вот всегда мучил вопрос. Знаешь ты, кто убил твоего отца? Твоего настоящего отца, Чахбора Льва. Знаешь? – Удагану страшно хотелось выслушать Халварда, и поэтому он скрепился и не ответил. – И как бы ты отнесся к эйману, который лишил тебя семьи? Да и Дома по сути лишил. И тебя чуть не убил. Потому что лишь отец знал, как воспитать тебя так, чтобы ты не погиб, когда брал имя. Твой отец знал, как обращаться с эймом-львом. Тот, чья сущность – птица, пусть хищная птица, не поймет того, чья сущность лев. Тебе не приходило это в голову? А ведь ты чудом выжил, я это очень хорошо помню. Я был уверен, что ты умрешь, хоть и жаль тебя было очень. Ты может, не поверишь, но мне всех эйманов жаль.

– Пожалел волк овцу! – не выдержал Удаган.

– Если я Охотник, значит, непременно охотиться, что ли, должен?

– А что нет? – отрезал Лев. – Ты что-то хотел мне сказать?

– Да я уже сказал. Я знал Чахбора. Он любил твою мать.

– Да? – деланно удивился Удаган.

– Представь себе. Иначе бы не женился, ты не находишь?

– Я себе любовь как-то иначе представляю. Но тебе не понять. Охотники ведь одиночки. Любить не способны никого кроме себя.

Халвард оторвался от стены, медленно всем телом повернулся к Удагану.

– Одиночки? – он вперил в парня зеленые глаза, и Льву показалось, что тот вцепился в него когтями, не позволяя отвести взгляд. – Что ты знаешь об Охотнике? Ты когда-нибудь пробовал любить женщину на глазах у двух тысяч эйманов, включая стариков и детей? Это вы меня не видите, а я вас всегда вижу. От этого свихнуться можно. И вы после этого удивляетесь, что Охотника хватает только на вас? Что никого другого они подпустить к себе не могут?

Он резко отвернулся и снова откинулся на стену, сложив руки на груди, от благодушия не осталось и следа.

– Я должен посочувствовать? – спросил Удаган, когда его немного отпустило.

– А как хочешь! – к Халварду вернулась обычная насмешливость. – Но я не делал этот выбор, за меня его сделали другие. Не спросясь. И за тебя, между прочим, тоже. Поэтому мне и казалось, что мы чем-то похожи. Мне швырнули медальон. У тебя убили отца и забрали к себе в Дом. Потому что Каракар посчитал, что любит Еиль Лисичку больше, чем Чахбор. А кто ему дал право решать такое? И кто знает, от чего умерла Еиль?

– Я знаю, – спокойно объяснил Удаган. – Она была маленькой и хрупкой, а я – очень крупным. Я убил ее.

– Это Каракар так сказал? – осведомился Халвард. – Он меня чем дальше, тем больше в изумление приводит. Второго такого, наверно, не сыщешь, а?

– Нет, не сыщешь, – подтвердил Лев. – Слушай, а к чему эти откровенности? Чего ты хотел добиться? Что я, узнав о том, что Каракар убил Чахбора, побегу его душить, что ли? Или в возмущении вернусь в дом Гепарда и начну мстить братьям: Алету и Шеле? Ты этого ожидал?

– Так ты знал?

– У отца, – он выделил это слово, – не от меня тайн. И я это очень ценю.

– Такое доверие не разрушишь, – многозначительно промолвил Халвард.

– Нет, не разрушишь, – подтвердил Удаган. – Потому что я еще кое-кого поспрашивал, чтобы узнать, как все было. Из дома Гепарда поспрашивал, не абы у кого. А потом пришел к отцу и поблагодарил за то, что он убил этого мерзавца. И если бы я умер, когда брал имя, я умер бы с благодарностью, потому что лучше сдохнуть сыном Каракара, чем жить сыном Чахбора. Потому что Еиль была невестой моего отца, а Чахбор изнасиловал ее. А Охотник – обвенчал! И если бы он этого не сделал, то я бы не убил свою мать. Потому что Чахбор был гигантом. Я пошел в него, и убил маму. Ты это понимаешь? Ты об этом не хотел мне рассказывать?

– Успокойся, Ганни, – остудил его Охотник. – Знал бы, что ты так разволнуешься, – не пришел бы.

– И если бы знал, что отец ничего от меня не скрывает, тоже бы не пришел, правда? Все, что ты делаешь, – это сеешь раздор. И прежний Охотник был такой же. Но ты в сто раз хуже.

– Если ты о венчании Лисички и Чахбора – то Охотники насильно никого не венчают. Она так захотела. А если об Алете… Так Фарей хотел вырастить себе смену. Ты никогда не задумывался о том, что у брата твоего имя неправильное? У всех одно имя человеческое, а другое – от эйма. А него имя – Алет, что всего лишь порода сокола, а второе имя – тоже Сокол. А дело в том, что он должен был стать Алетом Охотником. Если бы опять, в который раз, не вмешался Каракар. Каждый раз, когда он вмешивается, погибает несколько эйманов. Ты об этом не размышлял? – и, прежде чем Удаган возразил, подвел итог. – Ладно, Ганни, я все понял. Рад, что у тебя такие теплые отношения с… убийцей. Нет, мы не похожи. Может, это и к лучшему. Бывай.

Он широкими шагами ушел в лес, темно-зеленый кафтан разлетался на ходу, сминая высокую траву. Удаган сверлил спину Халварда, пока он не исчез за деревьями. Мучительно хотелось подняться на второй этаж, в комнату, где недавно жила Ранели, и посмотреть на портрет матери. Его вырастила Тана, и никогда он не замечал, чтобы Тана относилась к родным сыновьям лучше, чем к нему. Но иногда, как после этого разговора, он приходил в комнату, где умерла Лисичка, чтобы представить, каково бы ему было с ней. Да, Лисичка согласилась обвенчаться с Чахбором, и теперь, когда к ним в руки попали записи Шишлы, Удаган знал почему: она была беременна. Она решила, что Каракар не женится на ней. Она считала, Авиел не поверит, что ее изнасиловали, или не захочет воспитывать чужого сына. А он поверил и захотел. И не позволил Чахбору издеваться над ней. И посмел бросить вызов гиганту…

Потом он забрал Лисичку к себе в дом, несмотря на то, что Охотник отказался венчать их… Пусть недолго, каких-то восемь месяцев, но мама была счастлива. И возможно счастливей, чем Тана за всю жизнь. Потому что любить так, как отец любил Лисичку можно только один раз.

Лев подумал об Але. "А ведь все повторяется! Опять Охотник отказывается венчать. Надо предупредить брата, что Ранели может забеременеть и родить больного ребенка". Он направился в дом.

2 сабтамбира, Жанхот

Неделя до венчания прошла будто в тумане. Очень четко Илкер запомнила немногое.

Запомнила, как Ялмари обратился в волка. После того как она сутки отсыпалась после посещения храма невест, он, невзирая на негласный запрет ("Жених после храма невест не видит невесту до свадьбы"), забрал ее из дома тетушки, объяснив, что никто не знает, сколько они смогут быть вместе после свадьбы: ему ведь придется уехать.

В домике лесника, он усадил ее в кресло, а сам встал напротив. Илкер не испытывала ничего кроме любопытства, Ялмари это почувствовал. От его ног голубой змейкой поднялся дымок, постепенно охватывая все тело, а когда туман рассеялся, перед ней стоял настоящий волк с янтарными глазами. Разве только чуть крупнее обычного, да шерсть будто влажная. Он рассказывал раньше: одежда и вообще все, что находится на нем в момент обращения: оружие, деньги, – превращается словно в тонкую пленку на шерсти волка и снова займет свое место, когда он вернет себе человеческий облик. Девушка без опаски погладила морду волка – она знала, что оборотни по крови сохраняют разум и в обличье волка, – а затем наклонилась и поцеловала жесткую шерсть. Он должен знать: она не боится, она верит. Больше, чем раньше, верит ему.

Запомнила, как рассмеялся Ялмари, когда она, убирая от себя его ладони, заявила, что в храме Невест ее учили позволять все после венчания, а не до. А потом выдохнул:

– Вот поэтому нельзя видеть невесту до венчания. Невозможно удержаться, – он усадил ее к себе на колени, прижал к груди, и продолжил, целуя макушку. – А знаешь, я раньше не понимал, к чему эти запреты. Меня спрашивали, а я не знал, что ответить. А теперь знаю. Мы должны узнать друг друга и открыться. Обнажить душу. И когда это произойдет, обнажается тело. Это как вершина близости. А когда люди путают, когда делают все по-своему, душа остается закрытой и одинокой. И ты не способен обнажить ее: страшно, что она будет ненужной и неинтересной, как однажды кому-то стало неинтересным твое тело. Люди ищут удовольствий, желая разрушить одиночество души. И ничего у них не выходит…

– И не выйдет? – огорчилась Илкер. – Я о Пайлун. Если она ошиблась, то уже не вернуть? Она будет одинока?

– Кто может знать? – Ялмари поцеловал ее висок. – Я рад, что у нас не так…

…Дядюшка вел ее по проходу в церкви, вел к ожидавшему принцу – теперь никто бы не усомнился в его высоком происхождении: белый с синим колет, белые штаны и сапоги, украшенные синим бархатом – они не изменили его, но подчеркнули величественность манер, которая стиралась, когда он носил одежду простолюдина. И у нее также: в одежде горничной, никто бы не догадался, что она дочь графа, но сейчас, когда она шла по проходу в алом платье, вышитом золотом с бриллиантовым ожерельем на шее, никто бы не предположил, что принц ошибся и женился не на той девушке. Илкер мельком видела восхищенные взгляды, но смотрела на него. Ялмари казался ослепительно красивым, но теперь она догадалась, почему он предпочитал темные рубашки: белое подчеркивало смуглость его кожи, подчеркивало, как сильно он отличается от матери. А кто-то, может быть, размышлял сейчас, был ли король Ллойд таким смуглокожим…

…Рука Ялмари – твердая и теплая. Его прикосновение вселяло покой, желание ни о чем не думать и не переживать, подчиниться его власти. А этот взгляд… "Зачем он так смотрит? Люди не поймут… Но мнение людей всегда было ему безразлично", – он будто впитывал ее всю до донышка, до капли. Это не мужское желание и не любовь. Это что-то большее, как разломленный эльтайон, который пришлось снять по случаю церемонии, но Илкер казалось, что он по-прежнему на груди. Его нет, но он с ней. Любимый может уехать, но он будет рядом. Она может умереть, но все равно будет рядом с ним.

– Да! – в этом слове тоже больше, чем два звука. Их души обнажились раньше, и поэтому сейчас можно произнести это "да", и они поймут много-много больше. И в каждое мгновение вмещается вечность, и в каждый шаг – долгие дороги, и в каждое слово – то, что не высказать, даже если захочешь…

…А он неплохо танцует. Хотя он же покинул дворец не очень давно, а до семнадцати лет добросовестно делал все, что положено принцу. Но этот взгляд… Он не обращает внимания, а она замечает, как переглядываются и перешептываются гости на балу. "Нельзя, нельзя так смотреть! Правила приличия…" – она выговаривала ему про себя, а сама млела от этого взгляда и от его еле заметной усмешки, будто он прочитал ее мысли.

За спинкой трона королевы ухмыляется чему-то Полад. О чем он думает сейчас? О чем думает королева Эолин? Ее свадьба была другой. Она уже тогда умела обращаться с подданными величественно, на грани вежливости и снисходительности. Чтобы никто не увидел, как сердце плачет, о единственном, кого она любит. Он в то время лежал при смерти с ожогами. А ей надо было улыбаться и танцевать, танцевать и улыбаться… Хорошо, что у ее детей все не так. И ведь это заслуга Полада. "Он убил короля, но сохранил для меня Ялмари…" – она обязательно поблагодарит его за это. За Ялмари, конечно.

Лин весело смеется. Лорд Сорот рядом, преданно ухаживает за ней. Сердце Илкер сжимается в тревоге, и муж – да, уже муж – ощущает это. Он обещает на ухо:

– Я не позволю ее обидеть, – и девушка успокаивается. Если он сказал, что не позволит – значит, не позволит…

…Путь из дворца в замок принца кажется коротким и длинным одновременно. Открытая повозка украшена цветами. Кроме стражи их сопровождают слуги с факелами. Огней так много, что вокруг светло как днем, и Ялмари не прячет глаза. Вдоль дороги их ожидает народ, принц бросает в толпу золотые и серебряные моменты. Илкер знает: он не любит этот обычай, но так положено, и он послушно делает все, что должен. Но наверняка мечтает быстрее завершить этот день, чтобы снова делать то, что хочется, а не то, что нужно.

Замок тоже встречает множеством огней – Илкер ступает в него первый раз в жизни. Знает лишь, что он издавна называется Ецион-Гавер – Обитель печали. И Ялмари собирается переименовать его, потому что теперь тут будет только радость. Они поднимаются по широкой мраморной лестнице, и тут их разлучают. Илкер не успевает сообразить, когда он исчезает, а девушки уводят ее в другую комнату, раздевают, купают – вот теперь она точно ужасно стесняется, но еще не привыкла командовать, как госпожа: "Выйдите! Я хочу побыть одна…" Наконец ее оставляют в шелковой ночной рубашке на огромной кровати – еще большей, чем в доме у дядюшки.

"Во сне тут можно заблудиться, как в пустыне, – она надела эльтайон, который держала в небольшой сумочке при себе. Затем еще раз оглядела огромное пространство. – Здесь можно заблудиться, и не найти друг друга". Илкер натянула на себя тонкое атласное покрывало, и села, откинувшись на огромные подушки. Дверь еле слышно отворилась. Илкер всматривалась в темноту: в спальне горел один подсвечник и стены комнаты терялись во тьме.

Ялмари входит в круг света – он тоже принимал ванну: волосы мокрые, и на нижней рубашке – на этот раз белой – видны капли. Наверно, спешил, не вытерся хорошо. Он в штанах, но сапоги снял, пришел босиком. Садится на кровать, проводит рукой по ее волосам, ладонь задерживается на шее, он поглаживает большим пальцем щеку.

– Волнуешься? – голос нежный, и она начинает таять.

– Да, – слабо пролепетала Илкер.

– Не переживай, – слова и прикосновения, как всегда, возвращают покой. – Ты скажи, если что-то не так. Хорошо?

Илкер кивает и закрывает глаза, прежде чем его губы дотронулись до ее губ. И тут внезапно накатывает на нее ужасное ощущение: у них очень мало времени. Очень мало. И не может она ждать долгие годы, пока осмелеет и начнет отвечать на его ласки. Если будет ждать – навсегда лишит Ялмари этого, потому что никто не знает, когда закончится обещанное Эрвином короткое счастье. Когда ей придется умереть, чтобы сохранить жизнь любимому. И тогда руки тянутся, чтобы снять с него рубашку и почувствовать его теплую гладкую кожу. Сначала кончиками пальцев, потом губами. И услышать его тихий стон, и рассмеяться, и перестать думать, и, кажется, даже дышать. Откуда-то появились слова из Книги Вселенной: не прозвучали, не вспомнились, а будто проросли сквозь нее, разрывая на части от невысказанного счастья…

…На берегу Вечности есть океан Любви,

приносящей только радость и счастье,

любовь там всеохватна и бесконечна.

Если ты попадешь туда, то можешь остаться навсегда, наслаждаясь ее покоем,

и ничто в этом мире больше не будет иметь значение для тебя…

Чудо узнавания. Они стоят на берегу океана, то пылающего золотым и алым, то угасающего муарово-синим. Не в силах вынести буйного сияния с провалами синевы, она закрывает глаза. А он вдруг чувствует, что рядом не девушка – целая планета, прекрасная, непознанная. Он – властелин планеты. Исследует ее, скользя кончикам пальцев вдоль гор и долин, ощущая влагу озер и аромат хвои, и изумляется тому, что она так велика, так необъятна, что у него, наверно целой жизни не хватит, чтобы постичь ее неисчислимые тайны.

От этой мысли все меняется. Какой же он властелин? Он раб, ожидающий милости от величественной госпожи. Он умрет, если она не спасет его, если он не увидит золотых и муаровых всполохов в ее глазах. И эти стоны, и хрипы, искажение лица в муках, полет в пустоту, чернота в глазах и звон в ушах, словно ты теряешь сознание, – как это похоже на преддверие смерти. За гранью – тот же океан неведомого мира, название которого записано в его и ее теле. И чтобы прочесть имя океана надо сложить… сложить…

…Она умирала. Его планета погружалась во тьму, сотрясая землю вулканами. Но через несколько минут произойдет чудо воскресения. Он уже пережил это – побывал за гранью чуть раньше. Она воскреснет, чтобы снова умереть. И так будет каждый день и каждую ночь. Они будут дарить друг другу смерть и жизнь. Узнавать другу друга в бликах золотого и алого. Прикасаясь к запредельным таинствам, постигать уроки Вечности.

2 сабтамбира, Фарала, Лейн

Для встречи с послом Энгарна Тештер надел колет бордового бархата. Пусть он и мог лишний раз подчеркнуть его кровожадность – большого значения это не имело. Но сухощавый и от этого казавшийся почти таким же высоким, как регент Лейна, граф Жабаги был не из пугливых. Недавно Девир Тештер официально побывал на балу, посвященном дню рождения графа – ему исполнилось 48. Его встретила очаровательная графиня и две еще более очаровательные дочери. Вот они регента точно боялись, поэтому Жабаги постарался увести его подальше. И напрасно. С женщинами Тештер предпочитал не воевать, а заниматься более интересными вещами. И зачастую очень быстро развеивал их страх. Хотя, возможно, граф был наслышан и об этой стороне его жизни, и именно поэтому оберегал свою семью.

На этом балу, зная, что посол как и регент, никогда не отдыхает, он бросил намек на недоразумения с Кашшафой. Заметил, как на лице Жабаги промелькнуло удивление и радость, – значит, ему тоже поручили узнать мнение всемогущего Тештера по поводу грядущей войны. Поняв это, Девир тут же заговорил на отвлеченные темы: ему спешить некуда, он подождет, пока посол придет с официальным предложением, тогда можно что-то выгадать из союза с Энгарном.

Ждать пришлось недолго, уже через день граф Жабаги попросил официальной аудиенции. Они встретились как старые друзья, но Тештер чувствовал, что посол ему не доверяет и лишь старательно разыгрывает дружелюбие. Он же в свою очередь отвык кому-то доверять, так же как и кого-то бояться, поэтому к послу относился, как ко всем: он мог стать помехой его планам или помощником. И регент предпочел бы второе. Если бы он имел дар оборотней отличать ложь – он бы поднял страну намного быстрее. Но именно этого он и не мог. Люди часто поражались его проницательности, но на самом деле, он не мог читать мысли, и даже в побуждениях и желаниях тех, кто служил ему, разбирался плохо. Он всего лишь был хорошо информирован. Но как известно, факты можно трактовать по-разному. Поэтому угадывал он ровно столько же, сколько ошибался. Часто приходилось казнить тех, кого он считал своей опорой и самыми надежными людьми, потому что они предавали. Популярности это не прибавляло: говорили, что он расправляется с людьми, когда они становятся ему не нужны. В результате за все время, пока он правит Лейном, он почти ничего не добился. Такими темпами, скоро придется уезжать на другой материк восвояси, да еще и с гадким чувством, что он ни на что не способен… Но до совершеннолетия Айдамиркана он в любом случае как-нибудь дотянет. А может, и дольше задержится: можно ведь подкрасить волосы белым, отпустить длинную бороду, тогда не так будет бросаться в глаза то, что его внешность не меняется…

После вежливых приветствий граф пригубил, вовремя поднесенный слугой бокал вина, и осторожно осведомился:

– Когда мы последний раз виделись… мне показалось, вы что-то знаете о планах Кашшафы.

– Несомненно, – улыбнулся регент. Обычно от его улыбки у людей мурашки бежали по спине, и ему это нравилось. – Но мне сначала хотелось бы услышать предложение ее величества королевы Эолин.

Жабаги отставил бокал и приосанился.

– Господин Тештер. Ее величество королева Эолин имеет неопровержимые доказательства того, что Кашшафа в ближайшее время нападет на Энгарн. Мы хотели бы заручиться поддержкой Лейна и оговорить ваши условия.

– Граф, мы не на балу, посвященном вашим именинам, – спокойно ответил Тештер. – Выражайтесь яснее.

Жабаги с готовностью продолжил:

– От имени Энгарна и ее величества королевы Эолин, я прошу, чтобы в случае, если Кашшафская армия пересечет границу Энгарна, Лейн стал нашим союзником и его войска вступили в Кашшафу. И я готов выслушать условия, на которых Лейн согласен стать союзником Энгарна.

– Условия, – Девир Тештер погладил подбородок. – Конечно, купцам Лейна нужны льготы на территории Энгарна. Но это не самое главное. Вы прекрасно знаете, в каком положении находится Лейн. Восточную часть нашей страны королевские войска не контролируют. Мы поможем Энгарну в обмен на соответственную помощь в войне с восставшим герцогством.

– Мы согласны с этим условием, – немедленно откликнулся граф, – и готовы подписать соответствующие договоры немедленно. Для этого необходимо согласовать встречу его величества короля Айдамиркана и его представителя до совершеннолетия, регента Лейна господина Тештера, с ее величеством королевой Эолин.

– Разве вам не надо согласовать эти условия с… э-э-э ее величеством королевой Эолин? – предположил регент.

– Ее величество предполагала, что вы выставите подобное условие, – тепло объяснил граф. – И она согласна подписать подобный договор.

Ренет понимающе кивнул.

– Видимо, я недооценил господина Полада, – прямо заявил Тештер. Граф Жабаги чуть поджал губы, пряча улыбку. – На будущее учту. Хорошо. Поскольку по главному пункту согласие достигнуто, остальное будем считать незначительными мелочами. Король Айдамиркан и я согласны посетить ее величество для подписания договора в любой удобный для нее день. Я предлагаю 17 сабтамбира. Передайте это ее величеству. Если ее не устроит эта дата, пусть назначит другую. Мы будем готовы.

– Благодарю, господин Тештер, – посол встал. – Не буду отвлекать вас от важных дел. Очень рад, что мы нашли полное взаимопонимание.

– Я тоже очень рад, – заверил регент, вставая, чтобы проводить посла.

Когда дверь за ним закрылась, он попросил секретаря пока никого к нему не пускать и развалился в кресле, размышляя.

Он принял решение поддержать Энгарн вовсе не потому, что считал войну Полада справедливой. Он давно уже руководствовался в решениях только тем, насколько это приближает его к цели. В данном случае Полад мог помочь ему навести порядок в стране, и посоветовать человека, который способен создать такую же непобедимую армию, как "волки" телохранителя королевы. Тештеру почему-то никак это не удавалось: ему служили либо из страха, либо за деньги. Либо в ожидании, когда к власти придет король Айдамиркан…

Маг, которого он, к сожалению, не убил, хоть и был мерзким пронырой, но он обладал большой силой. Намного большей, чем обладают маги церкви Хранителей Гошты или священники Истинной церкви. Хотел бы он знать, откуда появился этот сморчок. Но за долгие века, которые он вынужден был коротать на Гоште, Тештер убедился, что на этой планете все находилось под контролем. Он не был уверен, что Эль-Элион имеет хоть какое-то представление о существовании их мира, но вот Эрвин… Он делал вид, что отсутствует, на самом же деле, всегда следил за происходящим на Гоште. Что-то подсказывало Девиру Тештеру, что в этой войне он вступится за Энгарн. И Кашшафу в очередной раз отбросят за Проклятые горы – Тештер признавал только старые названия.

"А что если нет? – регент поскреб щеку. – Кто знает какие силы стоят за этим прыщом с красными глазами… Надо придумать что-то, чтобы Кашшафа в любом случае проиграла, – он прошелся по комнате. – Что мешает Поладу победить? Загфуран? Ерунда. Даже сильный маг мало решает в войне… Тогда, главная проблема – духи гор, из-за которых горы и прозвали Проклятыми. Что с ними можно сделать?"

Он постоял у окна, а потом позвонил в колокольчик. Заглянувшему секретарю, он коротко приказал:

– Графа Щиллема ко мне.

3 сабтамбира, Беероф

– Проходите, пожалуйста, господин граф, – пожилой слуга, вероятно, нянчивший еще отца графа Бернта забрал одежду Юцалии и передал ее кому-то помладше. Затем предложил. – Следуйте за мной. Граф Бернт ожидает вас в гостиной.

Идя по коридору, Юцалия незаметно окинул взглядом стены и пол. Он знал, что поместье Бернтов пока была жива леди Бернт, приносило хороший доход. Состояние этого дома говорило либо о том, что дела пошли хуже, либо о том, что молодому графу нет дела до того, что происходит внутри. Хотя, ведь у него теперь как бы два дома. Как гофмейстер он получил дом, примыкающий к дворцу, вероятно, там обстановка богаче и ремонт делается вовремя, ведь в любой момент казна может попросить этот дом обратно для своих нужд и тогда придется краснеть от того, что первый дворянин страны не следит за внутренним убранством.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю