Текст книги "Империя (СИ)"

Глава XL
ВОСКРЕШЕНИЕ

Сколько поразительных открытий можно сделать, если хоть иногда посвящать время погружению в себя. Всякий раз, когда у Понтия появлялась такая возможность, он уединялся в своей резиденции. Там ему не докучал утомительный и вездесущий первосвященник Каиафа. Там забывались постоянные судебные тяжбы и склоки между фарисеями и торговцами, знатью и чернью. И даже местным служащим, считавшим своим долгом сходить к нему на поклон, было отказано в посещении. Раньше прокуратор мечтал о всеобщем внимании, но теперь его мучили ужасные приступы мигрени, и минуты, проведенные в одиночестве рядом с верным псом, для него представлялись истинным блаженством. Он гладил любимца по косматой голове, а в его душе всплывали воспоминания о детстве, о том чудесном моменте, когда Луций нес домой маленького щенка.

– Как же его звали? Кажется, Рем, – сдвинув брови, напрягал память Понтий.

Позволить себе такие мгновения прокуратор Иудеи мог не слишком часто, хотя и имел, конечно, для этого все возможности. В минуты уединения он замечал даже самые незаметные мелочи, анализировал необычные или, наоборот, ставшие слишком привычными явления, осознавал невидимые связи между, казалось бы, никак не связанными событиями. Открытия поджидали его на каждом шагу. Понтий поднял руку, внимательно осмотрел запястье и пошевелил пальцами. Он не так стар, как выглядит, но за несколько последних лет он сильно сдал, превратился почти в старика. В свои неполные…

– Сколько же мне лет? Словно кто-то вычеркнул эту цифру из моей памяти. Интересно, что ждет меня после смерти? Нужны ли в загробном мире руки? И вообще, есть ли он, этот загробный мир? Есть, есть! – успокоил сам себя Понтий. – Ведь не могу же я уйти в никуда? Или могу?

Он почесал пса за ухом, тот благодарно положил морду ему на колено и тяжело, совсем по-человечески вздохнул. Вместе с ним вздохнул и Понтий, для которого время оказалось таким же двуличным, как и людская сущность. Стоило ему чего-то захотеть, и время превращалось для него в какую-то вязкую, как болото, метафизическую субстанцию. Оно тянулось клейким медом, а Понтий бился и бился в нем, пытаясь достичь своей мечты. Но едва ему удавалось заполучить желаемое, время начинало нестись, как стрела, выпущенная из лука, лишая возможности насладиться обладанием заветного приза. Так получилось и с должностью прокуратора: Понтий добился того, чего хотел, и теперь время так неумолимо мчало вперед, что даже тело не поспевало за ним и стремительно старело.

Понтия охватило острое чувство жалости к себе, и от этого в нем проснулась ненависть ко всем, кто его окружал. Всех до единого он считал бездушными и черствыми тварями, не желавшими понять его. Им не было дела до его страданий, тайных слез и мучительных раздумий в моменты бессонницы. Каждую ночь ему снился один и тот же сон: злобный горбун с разноцветными глазами и звериным оскалом, смеясь и напевая, стаскивал его за ноги с постели в бездну небытия – нескончаемый холодный тоннель, пронизанный стонами и мольбами о помощи. Каждый раз Понтий просыпался в ужасе, и сновидение долго не отпускало его. Прокуратор размышлял о своей судьбе, которая обязательно должна была привести к смерти. Богатый ты, бедный или вовсе раб – смерть едина для всех, она всех уравнивает. Понтий радовался каждому новому дню, освобождавшему его от ночного кошмара, но уже с самого утра начинал с все возрастающим страхом ждать захода солнца.

В последнее время народ был недоволен прокуратором, хотя и боялся его. За время своего правления Понтий подавил не одно выступление иудеев, причем подавил жестко и беспринципно – этому он научился у своего друга Луция. После того, как император вдруг обвинил Луция в предательстве, жизнь Понтия стала страшной и непредсказуемой. Никто не хотел считать себя другом опального генерала, а уж тем более быть им. Тиберий снял все обвинения с Клементия и назначил его ответственным за пресечение заговора, который якобы готовил Луций с целью свержения правителя. Проявив в этом недюжинное усердие, Клементий буквально залил Рим кровью. Поговаривали, что он совсем спятил за то время, которое провел в заточении.

Дверь темной комнаты отворилась без объявления посетителя. Большая темная фигура римского солдата силуэтом обозначилась в проходе. Посетитель держал шлем под левой рукой, его плащ свисал почти до пола, лица не было видно из-за накинутого на него капюшона.

– Приветствую тебя, прокуратор Иудеи. Долгих лет здравия, – с насмешкой произнес преторианец голосом, который показался Понтию знакомым.

Пес прокуратора зарычал, несколько раз гавкнул, но отступил назад, поджав хвост, когда римлянин сделал несколько шагов по направлению к его хозяину.

– Маркус? – удивленно произнес Понтий, поднимаясь с кресла. – Но ты же умер!

– Так и есть.

Ранним утром Иисус и его ученики подошли к воротам города. Никто из них так и не уснул из-за опасений, что разбойники могут вернуться. От усталости у всех подкашивались ноги, а веки закрывались сами собой. Наверное, будь его воля, каждый рухнул бы сейчас на землю и забылся сном. Но их учитель шел вперед, а они шли за ним. Луций брел позади всех. Его ладони были стерты в кровь – нет, не от рукоятки меча, а от грубой физической работы, к которой он не привык. Ему тридцать два года, он бывал в разных битвах, его жизнь не раз висела на волоске, он убивал, его самого пытались убить, он проходил вместе с войском по тридцать пять километров за сутки, а потом возводил лагерь, но его тело никогда так не болело, как сейчас. Он вышел из пустыни другим человеком, в другой оболочке и с другим сознанием. Боль, усталость, даже собственные мысли ощущались им по-другому. В этом отвратительном состоянии, охваченный чувством собственного ничтожества, он стоял перед воротами города.

– Кто такие?! – раздался голос старшего по караулу.

– Путники! – крикнул ему в ответ Петр.

Послышались шаги, спускающиеся вниз по лестнице. Ворота приоткрылись, и из проема в окружении пятерых солдат вышел офицер. Его панцирь был начищен до блеска и весь увешан наградами. Наручи отливали бронзовым сиянием, поножи сверкали, из-под доспехов виднелась кроваво-красная туника в цвет поперечному гребню на шлеме. Офицер поочередно всмотрелся в каждого, будто считывая мысли пришельцев.

– Чего надо?

– Мы путники, идем из рыбацкой деревни, которая стоит рядом с Галилейским озером. Путь держим в Иерусалим. Мы устали и хотим отдохнуть, – объяснил Петр, принимая чересчур уставший вид, видимо, для того, чтобы офицер сжалился над ними.

Центурион снова окинул всех взглядом и кивнул головой в сторону ворот, давая понять, что проход разрешен. Путники устремились за крепостные стены. Последним шел Луций, стараясь смотреть себе под ноги и не поднимать голову. Проходя мимо офицера, он почувствовал, как на его плечо легла рука.

– Стой, – Луций замер, по телу пробежал озноб. Центурион наклонился к уху: – Будь осторожен, генерал. Тебя ищут, и, если поймают, тебе вряд ли кто поможет.

– Спасибо, – облегчено выдохнул Луций и проследовал за остальными.

– Чего он хотел?

– Просто предупредил меня. Сказал, чтобы я был осторожнее.

– Знаешь его?

– А ты что такой дотошный, Иуда?

– Не нравишься ты мне!

– Надо же! Наши чувства взаимны – это редкость!

– Хватит ссориться. Нужно найти место для отдыха, – пресек назревающую перепалку Иисус.

Этот город, как и все прочие, казался большим самостоятельным организмом. Люди, люди – сотни и тысячи людей – передвигались по нему в бесконтрольном потоке, шныряли туда-сюда, как те муравьи, которых когда-то нещадно давили Луций и Мартин. Теперь не было ни друга, ни тех букашек. Теперь он сам мелкий и ничтожный, и, кажется, любой может его так же раздавить, втоптать в землю, превратить в пыль. Петр остановил пробегавшего мимо них мальчишку в рваной одежде, с грязным лицом и босыми ногами.

– Послушай, где можно переночевать и отдохнуть?

Парень деловито шмыгнул носом, почесывая взъерошенную голову, и указал пальцем в сторону.

– С сотню метров туда и налево. Пройдете потом один квартал, там будет неплохая гостиница.

– Спасибо.

– Да не за что! – весело выкрикнул малец и помчался дальше по своим ребячьим и, как ему казалось, очень важным делам.

Парнишка не обманул: путь к гостинице, и правда, оказался коротким. Они прошли во двор, где пахло варевом. Полная пожилая женщина вываливала объедки в корыто свиньям, которые хрюкали и чавкали, с большим удовольствием пожирая помои и поблескивая своими маленькими черными глазками.

– Надо же, как похожи на Асмодея, – усмехнулся про себя Луций.

– Чего вам?! – вытирая руки о себя и отставляя ведро в сторону, то ли спросила, то ли выкрикнула старуха.

– Нам отдохнуть да заночевать.

– А-а-а! Обождите, – сморкнувшись в сторону, она быстро удалилась.

Через пару минут вместе с ней вышел высокий седой мужчина с серыми, почти бесцветными глазами – по-видимому, хозяин этого заведения.

– Четырнадцать человек! Эка вас сколько!

– Что, места не хватит?

– Отчего же? Места хватит. А деньги-то есть?

– Есть немного.

– А я много и не прошу. Ну, проходите тогда.

Оказавшись в своей комнате, а их развели по трем небольшим клетушкам, Луций скинул с плеча сумку с писанием, положил ее под подушку и плюхнулся на грубую, дешевую ткань кровати.

– Как же я устал. Все тело ломит.

– Тобой правила тьма. Поэтому ты не чувствовал ни боли, ни усталости. Теперь привыкай!

– Петр! – хотел было спросить Луций, но в ответ уже слышался тяжелый храп.

– Тот центурион, он ведь узнал тебя? – глядя в потрескавшийся и рассохшийся деревянный потолок, промолвил Иисус.

– Да. Это Тит. Так, по-моему, его зовут, если мне не изменяет память. Он офицер, служил под командованием Клементия, будь он проклят! – выругался Луций, вспомнив о своем давнем враге.

– Нельзя так о людях.

– А он что, человек что ли?!

– А ты?

– Ха! На все у тебя есть ответы!

– Нет, не на все. Ты рассказывал о центурионе, продолжай.

– Ну, так вот. Легион Клементия попал в засаду и был разбит. Этот горе-командир сбежал, бросив своих солдат на поле брани. Разрозненные отряды уцелевших солдат пробивались к нам, и Тит был одним из тех, кому удалось выжить. Мало того, он спас почти триста человек, а потом сражался в рядах моей армии, помогая подавить повстанцев. Он храбрый воин и преданный соратник. Если думаешь, что он нас выдаст, ты ошибаешься.

Луций сам удивился своим словам. Раньше он бы перерезал бедолаге горло в темном закоулке, чтобы тот наверняка не донес на него, и ему было бы неважно, хороший Тит человек или нет.

– Я не боюсь, что он нас выдаст. Ему нужна помощь. Точнее, его жене.

– Она больна?

– Она умерла.

– Не понял, – приподнялся на локтях Луций.

– Он хороший человек, и ему нужно помочь.

– Как? Воскресить жену?!

– Да, – молвил Иисус, словно в его словах не было ничего необычного.

– Здорово! Значит, ты можешь воскрешать мертвых?! Верни тогда моих друзей и брата!

– Нельзя.

– Отлично, а почему тогда ее можно?!

– Потому что Тит потом расскажет об этом людям, и этот город уверует в моего отца и в меня. И в вас, моих учеников.

– Я тоже расскажу о тебе всем! Могу бегать по улицам и орать, что ты сын Божий! Только верни моих близких! – Луций внезапно впал в ярость и вскочил с кровати.

– Не могу. Я же сказал.

– Почему?!

– Во-первых, тебе никто не поверит, поскольку все знают тебя как жестокого и кровожадного человека. Во-вторых, если ты будешь бегать и кричать о моем отце, тебя схватят и казнят, так как тебя ищет почти вся Римская империя. И, в-третьих, не возвращайся к прошлому – иди в будущее.

– В какое будущее?! Какое меня ждет будущее, если вы уже все за меня решили? Ад с вечными мучениями и агонией для моей черной души?!

– Ты говоришь так, будто уже умер.

– Так помру же!

– Все смертны. Даже я.

– Думаешь, мне от этого легче?!

– Думаю, что нет. Но ведь ты поможешь мне? Я один не справлюсь.

– Возьми своих учеников! – обиженно рявкнул Луций, лег обратно на кровать и отвернулся к стене.

– Я и прошу одного из них, – смиренно и очень тепло ответил Иисус. – Ты же взялся писать обо мне и моих деяниях. Неужели ты не хочешь описать, как я воскрешу мертвеца?

Луций недовольно ерзал на кровати, но было понятно, что слова учителя его зацепили.

– Я устал, я хочу отдохнуть.

– Хорошо. Пойдем вечером. Тем более мне нужно поговорить с тобой кое о ком.

– Интересно, о ком же?

– Отдыхай, ты ведь устал. А вечером, когда пойдем к Титу, я все тебе расскажу.

Истощенный Клементий с бледным, болезненным лицом и кровавым кашлем еле держался в седле – таким он вышел из заточения, в котором томился в подвале собственной виллы. Долгое время он жил ожиданием казни. Он хотел вскрыть себе вены, но не смог: жажда жизни взяла верх. Он просил аудиенции у Тиберия, требовал, чтобы к нему позвали Марка, но тщетно. Каждый день после полудня к нему приходил один и тот же чиновник. Он уверял заключенного, что его просьба будет выполнена, что император или сенатор вскоре посетят его и что все, непременно, решится в лучшую для него сторону, что каждый раз Тиберий вспоминает добрым словом его отца Силана и хочет простить самого Клементия. Так продолжалось, пока Клементий не сбился в подсчете дней. Он уже отчаялся и приготовился к долгой и мучительной смерти от голода и проклятой болезни, которая пожирала его. Но чудо свершилось, да еще какое: его освободили, вернули назад всю собственность, и сам император обнимал его, гордился его деяниями, славил его отца. А самое главное, ему объяснили, что он должен найти Луция и совершить над ним расправу, так как тот посягнул ни много ни мало на императорскую власть. Дальше Клементий уже не слушал, ему было ясно одно: заклятый враг, который, по его мнению, был виноват во всех его бедах, теперь в его власти. Получив полную свободу действий, он взял солдат и отправился в деревушку, где последний раз видели генерала. Марк недвусмысленно намекнул, что Клементий может расправиться не только с Луцием, но и с его спутниками. А если по какой-то причине генерал ускользнет, то Клементию следует отправиться в Иерусалим, встретиться с местным прокуратором и ждать дальнейших распоряжений.

Клементий склонился в седле, вцепившись в поводья: болезнь отбирала у него последние силы. И отобрала бы совсем, но невероятная жажда мести заставляла его держаться. С трудом подняв голову, он смотрел на то, как его солдаты крушили маленькую рыбацкую деревушку на берегу Галилейского озера. Они вытащили из дома молодого парня и избивали его, не давая подняться с земли. Тот кричал, что ничего не знает. Клементий с трудом кивнул головой. Преторианец выхватил меч и отрубил парню голову, которая отлетела в сторону, окропляя песок вязкой кровью. Набежавшие женщины выли и рвали на себе волосы, проклиная римских солдат. Рядом с только что казненным лежали еще два тела. Солдаты добрались до трясущегося от страха мальца лет двенадцати. Его подтащили к трупам, поставили на колени и стали задавать вопросы. Он беспомощно водил по сторонам глазами, а когда преторианец вытащил меч, закричал и со страха обмочился. Стоящий неподалеку седой старик не выдержал и, переваливаясь с ноги на ногу, подошел ближе к Клементию.

– Хватит. Остановись!

– Так останови меня. Скажи мне, куда направился тот, кого я ищу, и я уйду. Скажи мне, старик, и все закончится.

– Они ушли…

Клементий изменился в лице, в ушах у него зазвенело, а легкие снова захлебнулись кровавой массой. Он кашлял без остановки, сплевывая в сторону куски собственных внутренностей и заглушая голос старика. Пока длился приступ, он сумел разобрать лишь одно слово – «Капернаум».

– Что? – вытирая платком окровавленные губы, переспросил Клементий.

– Он сказал, что Луций отправился в город Капернаум, что находится по ту сторону озера, – убирая меч в ножны, отрапортовал преторианец.

– Значит, Капернаум. Хорошо. Смотри, старик, если обманул, я вернусь. Уходим! – солдаты быстро запрыгнули на коней.

– Ступай, ступай, сын шакала. Надеюсь тот, кого ты ищешь, не станет долго с тобой церемониться, – бормотал отец Петра и Андрея беззубым ртом.

Ночная прохлада и воздух, наполненный ароматами свежеиспеченного хлеба, окружили Луция и Иисуса, когда они, закутавшись в шерстяные плащи, проходили мимо пекарни.

– Нужно было взять с собой Петра или еще кого-нибудь, а то обидятся, – смотрел под ноги Луций.

– Не обидятся. Они еще будут спать, когда мы вернемся, – улыбнувшись, ответил Иисус. – Тем более, ночью на улицах незнакомого города может быть неспокойно.

– А как же «подставь другую щеку»? – усмехнулся Луций.

– Думаю, до этого не дойдет. Все всегда можно решить словами.

– Что-то прошлой ночью у вас не получилось договориться. Ладно. О чем ты хотел поговорить со мной?

– О Марии.

Луций застыл, как вкопанный, но учитель продолжил путь, делая вид, что не замечает его изумления.

– Постой!

– Да? – обернулся Иисус.

– Откуда ты знаешь?

– Я же сын Бога. Или ты забыл?

– Она жива? Что с ней? Где она?

– Как много вопросов, Луций. Пойдем, я расскажу тебе все. Пойдем, пойдем. С ней все хорошо, она жива и здорова. Ждет тебя в Иерусалиме. И она, как ни странно, по-прежнему тебя любит.

– Почему она сбежала?

– Она не сбежала, ее спасли от тебя. Ведь ты бы убил ее. Непременно бы убил – все к этому и шло. Анатас методично избавлял тебя от любой привязанности.

– Но так ведь она...

– Она не его племянница и никогда ею не была.

– Кто же она?

– Это пускай она сама тебе расскажет.

– А с чего ты взял, что я мог ее убить?

– Один раз чуть не убил. Но ему было мало этого. Нужно было еще больше привязать ее к тебе, а потом… Потом задавить в тебе последнее проявление человеческого. Начало было положено убийством твоей собаки. Марию он оставил напоследок.

– Про Рема, значит, ты тоже знаешь?

– Конечно, – спокойно ответил Иисус.

– Она в безопасности? С ней точно все в порядке?!

– Да. Успокойся. С ней все хорошо, и ей ничто не грозит. Скоро вы встретитесь.

– А вдруг он расправится с ней?!

– Не станет. Сейчас он хочет расправиться с нами. Я вижу, Луций, что твое сердце рвется к ней. Но сначала нам следует закончить дела здесь. Так нужно, так предначертано. Кстати, мы уже пришли, – Иисус остановился.

Дом Тита располагался почти в самом центре города. На поминки его жены пришло много родни и обычных зевак. Этого человека явно уважали. Пока учитель и его ученик пробирались через живую стену, Луций слышал о центурионе только хорошие слова и ничего дурного.

– Накинь капюшон, Луций. Не стоит привлекать к себе внимание, – дал совет Иисус, и генерал не стал противиться.

Попав на задний двор, они остановились возле длинного поминального стола. Видно было, что Тит убит горем. Его жена умерла еще вчера, но никто из путников, проходя утром через ворота, не догадался о его страданиях. Он был прекрасным солдатом, наверное, как и отец Луция. Только вернувшись с поста, он позволил себе проявить слабость и предаться печали. Несколько слуг суетились вокруг, боясь подойти к хозяину. Иисус жестом руки подозвал их к себе.

– Что не так?

– Наш господин Тит в скорби позабыл купить вина для поминок. И теперь мы не знаем, как быть, – протараторил один из рабов.

– В подвале есть пустые кувшины?

– Да, есть с десяток больших и несколько малых.

– Наберите в них воды и ждите меня.

– Для чего? – удивился раб.

– Делай, что сказано! – прикрикнул Луций, и рабы поспешно скрылись. – А действительно, для чего? Или ты хочешь превратить воду в вино?

– Пойдем.

– Хотя, чему я удивляюсь? Если ты пришел воскресить мертвеца, то почему бы не превратить воду в вино? – он направился за учителем.

Иисус спустился в подвальное помещение и дождался, пока рабы заполнят все кувшины водой.

– Теперь отойдите.

Он несколько минут стоял, не шевелясь, в полной тишине. Затем медленно подошел к первому кувшину и дотронулся до него рукой. Раб, стоящий рядом, ахнул. Прозрачная вода колыхнулась и тут же приобрела бордовый цвет, а воздух в помещении наполнился приятным винным ароматом. Иисус коснулся каждого из кувшинов.

– Несите их на столы и скажите всем, чтобы пили не за упокой, а за здравие, ибо нет мертвых в этом доме. А про то, что здесь видели, никому не рассказывайте.

Опешившие рабы подняли кувшины и потащили их наверх.

– Они все равно расскажут, – тихо сказал Луций.

– Я знаю. Обязательно расскажут, а ты запишешь.

– Тогда зачем попросил не говорить никому?

– Люди, для вас раскрыть тайну – все равно, что поделится сказкой. Они оповестят других об этом так, что те запомнят и поверят услышанному. Чудо должно быть загадкой: в загадку всегда легче поверить, чем в обыденный фокус.

Оставшееся время они провели в подвале и лишь после того, как гости начали расходиться, поднялись наверх. Тит сидел возле тела жены, склонив опечаленную голову, и что-то рассказывал ей еле слышно. Он долгое время не замечал ни Луция, ни Иисуса, а те не мешали ему и терпеливо ждали. Вскоре Тит поднял на них свои красные заплаканные глаза.

– Вот так вот, генерал. Зачем мне теперь жить?

– Ради детей, – спокойно ответил за генерала Иисус.

– Ради них, – тяжело вздохнул Тит. – Ты зря пришел сюда, генерал. Тебе здесь небезопасно. Сегодня в полдень мне передали приказ, который привез гонец из Рима. Любой, кто тебя встретит, должен тебя схватить. За твоей головой выехал сам Клементий. Представляешь, мне приказано с почтением встретить его, эту тварь, которая нас бросила и предала! Прикажи, генерал, и я встречу его так, как он того заслуживает!

– Не говори ерунды, Тит. Не вправе ни ты, ни я отнимать жизнь у другого человека.

– Странно слышать это от тебя, генерал, – сдвинув брови, удивился центурион.

– Много странного, Тит, есть в жизни. Ты бы отошел от своей жены.

– Зачем?

– Поверь, так нужно, – ответил Иисус. Он приблизился к женщине и поднял вверх взор свой. – Отче! Благодарю, что Ты услышал меня. Я знал, что Ты всегда слышишь меня, но прошу Тебя от имени несчастного мужа, убитого горем. Дай силы мне, помоги. И он поможет донести слово мое во славу Твою.

– Да что он несет? – Тит хотел кинуться к нему, но Луций его остановил.

– Успокойся! Успокойся! Все в порядке! Не мешай ему!

– Услышь меня, женщина. Очнись ото сна вечного. Ты нужна здесь, семье своей.

Тело, лежащее неподвижно, вдруг глубоко вздохнуло. Луций и Тит отшатнулись назад. Покойница поднялась, стянула с себя саван и открыла мутные, еще мертвые глаза, которые через мгновение прояснились и заблестели жизнью. Она обвела всех непонимающим взглядом и дрожащим голосом спросила:

– Что произошло?

Тит, трясясь всем телом, будто в ознобе, с опаской подошел ближе.

– Лаза? Милая, это ты?

– Тит? Что произошло?

– Ты умерла, но он воскресил тебя, – ответил за центуриона Луций и указал на Иисуса.

– Как так умерла? Как воскресил? Я же просто спала, – недоумевая, произнесла женщина.

– Я сейчас все объясню, – Иисус начал рассказ.

Он говорил о том, кто он и для чего пришел, говорил об отце и о своих учениках, рассказывал о сотворении мира, о заповедях. Они слушали его, впитывая каждое слово, и шевелили губами, повторяя то, что он доносил до них. Луций, сидя в углу рядом с масляной лампой, скрупулезно водил пером по пергаменту, стараясь описать все, что видел и слышал. Тит не пускал в комнату никого, а возмущенные гости все не расходились. Рабы уже рассказали им о человеке, который превращает воду в вино, и о том, что это именно он находится сейчас там, в комнате, с их хозяином. Луций и Иисус просидели с Титом и его женой до самого утра, а потом вышли вместе с воскрешенной к тем, кто их дождался. Гробовая тишина воцарилась при виде живой хозяйки, а Тит с радостным лицом кинулся к заплаканным детям, стал обнимать их и рассказывать им о том, что поведал ему Иисус.

– Нам пора, – тихо шепнул на ухо Луцию учитель.

Пространство замерло. Они шли мимо не двигающихся людей, мимо Тита, который с выражением счастья на лице открыл рот, чтобы что-то объяснить собравшимся, мимо поминального стола, где, словно в воздухе, зависла падающая чаша с вином, мимо того самого мальчишки, который указал им дорогу в гостиницу. Течение времени восстановилось, когда они были уже далеко от дома центуриона.

– Что это было? – вконец придя в себя, спросил Луций.

– Завершение очередного цикла.

– Какого еще цикла?

– Я должен совершить три деяния на земле. Тогда мое время здесь закончится.

– Каких именно?

– Я не знаю. Только Бог знает. Два я уже совершил.

– Сейчас ты воскресил человека, а какое было первое?

– Я встретил тебя. До этого я просто совершал чудеса, но, по всей видимости, те, что были связаны с тобой, оказались какими-то особенными.

– Значит, что нужно делать, ты не знаешь? Ты просто делаешь, и все?

– Ты правильно понял. Я делаю все для людей и не могу ничего делать для себя.

– Если я вдруг захочу тебя убить, ты не сможешь себя ни спасти, ни исцелить?

– Нет. Для вас я сын Божий, для себя – обычный человек.

– А для Него? Для них кто ты?

– Такой же, как и вы. Они не делают различий. Это люди создали себе мнимые основания для неравенства – богатство и знатность, а для них мы все одинаковы.