Текст книги "Империя (СИ)"

Глава VII
ОБУЧЕНИЕ

Корнелий сидел на ременчатом стуле возле веранды в тени собственного дома. Они вместе с Леонидом готовились к уборочной, которая уже была не за горами. Перебирали старый инструмент и инвентарь, отбраковывали испорченный, ремонтировали неисправный, который еще можно было восстановить. Остальные рабочие уже были в поле, трудились там от зари до зари, не покладая рук. Земледельца кормит земля: она дает ему все необходимое для жизни, но и требует взамен немало.

Корнелий молча надевал на обух топорище и с легкой улыбкой посматривал в сторону яблони. Когда-то очень давно на этом дереве могла оборваться его жизнь, а сейчас от него остался всего-то подгнивший пенек, у которого играли Луций и Маркус. Старший брат ловко бросал кинжал в деревянную ограду. Маркус смотрел, открыв рот, на то, как клинок со свистом вылетает из руки Луция и звонко впивается своим острием в древесину, да так глубоко, что для извлечения его из плена брат вынужден прикладывать нешуточную силу. Рядом, лая и виляя хвостом, бегал Рем. Собака и впрямь оказалась необыкновенной. Иногда и сам Корнелий забывал о том, что это всего лишь животное, и начинал относиться к нему как к члену своей семьи. Все команды, все обращенные к нему слова Рем понимал сразу. Он умел обижаться, радоваться и даже грустить. Особенно он не любил, когда Луций уходил к Марку и пропадал там почти весь день. Зато, как и все молодые собаки, просто обожал резвиться: вот и сейчас он не отдавал палку Маркусу, который бегал за ним, а лишь приостанавливался и лукаво рычал, показывая всем своим видом, что не уступит без игры. И подросший, уже немного возмужавший Маркус вновь бросался за ним, заливаясь звонким смехом. А когда все-таки догонял, пытался не отобрать палку, а сесть на собаку верхом. И Рем позволял ему это делать, катая парня на своей спине, словно лошадь. Затем он скидывал седока и начинал его облизывать, а тот беззаботно хохотал. Луций смотрел на все это действо и, улыбаясь, задорно кричал:

– Молодец, Рем! Молодец!

Прошло полтора года с тех пор, как Александр скупил у них первую партию товара на рынке. Им больше не было нужды ездить в город и искать покупателей, унижаясь и заискивающе предлагая всем и каждому свои продукты. Теперь все происходило иначе. Человек Александра, его доверенное лицо, приходил к ним сразу после сбора урожая и забирал все оптом, давая цену намного более выгодную, чем они могли получить на рынке, не говоря о перекупщиках. Корнелий уже стал постепенно забывать о том, что его сыновей вышвырнули из школы, так и не дав доучиться. Ушли в прошлое бессонные ночи, когда он в бессилии и злости метался по своей комнате, после того как посланец-раб сообщил ему, что его дети не годятся в ученики. Что людям второго сорта – так их назвал пришедший – лучше заниматься грязной работой, а не наукой. Что от одного их вида у остальных учащихся снижается успеваемость и что многие родители выказывают свое негодование по поводу соседства своих чад с такими, как они. Но ведь дети не должны отвечать за грехи родителей – именно так думал всегда Корнелий. Оказывается, все это время он сильно ошибался: отвечают, еще как отвечают! Теперь-то он знал это наверняка. Но и тут этот вездесущий Марк взял решение проблемы на себя, и теперь они занимаются у него с учителями не хуже, чем в общей школе, а то и лучше. Корнелий даже был отчасти рад, что все так обернулось. Иначе где еще они бы получили настолько качественное образование, включая военную подготовку и знание языков? Возможно, он поначалу и ошибался в Марке, не доверяя ему, но теперь полностью признавал правоту Ливерия и Кристиана, списав былую подозрительность по отношению к сенатору на причуды наступившей старости. Способность безошибочно чувствовать опасность начинала подводить его. Хотя сейчас, думал Корнелий, сидя на стуле и глядя куда-то вдаль, все не так уж и плохо. Жизнь шла своим чередом, и они, слава богам, не бедствовали последнее время, как это бывало прежде. Его рабочие получали заслуженные сестерции за честный труд, семья не голодала, а хитрец Леонид даже умудрялся откладывать кое-какие сбережения на черный день, приговаривая:

– Вот помру, будет на что похоронить, да и вам останется. Вспомните тогда старика добрым словом.

Да и его парни повзрослели, возмужали и окрепли. Юношеское тело Луция стало постепенно приобретать мужественные формы, а голос начал ломаться. Он уже не походил на того маленького мальчика с темными кругами под глазами от недоедания, который, сидя на чердаке, смотрел с мальчишечьей жадностью на доспехи отца. В прошлый раз во время охоты на него неожиданно выскочил волк. Корнелий не успел даже понять, в чем дело, а его сын, сбив животное ударом ноги и прижав его коленом к земле, уже впился руками в шею матерого. Через мгновение все было кончено, и теперь волчья шкура украшала комнату Луция. Он с гордостью показывал трофей своим друзьям, и те, цокая языками и хлопая его по плечу, хвалили его за храбрость. А ведь не так уж и давно, при схожих обстоятельствах, он лишь пятился назад, выронив лук и глядя испуганными глазенками на зверя. И если бы Корнелий тогда не заколол волка копьем, Луция наверняка бы не было в живых. Теперь же шкура такого же серого хищника лежала у него под ногами. Корнелий был застигнут врасплох неумолимо бегущим временем: его сын вырос и теперь мог сам постоять за себя. После той давней охоты, когда они сидели вместе на чердаке, Луций спросил у него, почему он не испугался волка, но при этом боится людей. Тогда он ушел от ответа: не хотел говорить сыну, что животные намного безопаснее человека, что они никогда не нападают первыми, не убивают ради удовольствия, не ищут славы и не умеют предавать. Вот почему он не испугался волка, но боялся людей при должностях, при своей маленькой, но власти. Он – воин, а на войне все просто: есть свои и есть враги. Только вот он до сих пор так и не разобрался, где одни, а где другие. Вроде, смотришь – все свои, а копнешь глубже – хуже врагов окажутся. Сожрут, растопчут, перетрут тебя, словно жернова мельницы, и выплюнут, оставив умирать с голоду. На войне даже к врагам испытываешь чувство уважения и сострадания, но в мирной жизни все по-другому. Раньше, завоевывая и покоряя другие народы, легионеры показывали всему миру римский кулак. А теперь его родная страна, для которой он столько сделал, повернулась к нему тылом, и он так и не смог понять, за что и почему.

Так размышлял Корнелий, глядя на старшего сына. Да, в такие минуты он гордился и отпрыском, и тем насколько Луций был похож на него. Вот только после каждого возвращения сына от Марка у отца почему-то щемило в груди. Луций приходил оттуда другой, да и его друзья тоже. «Может, я снова придираюсь? – затачивая острие топора, думал Корнелий. – Может, не до конца понимаю, что сын вырос и скоро ему понадобится свобода? Я просто привык считать его маленьким. Привык утешать его, как тогда, когда он грозовыми ночами прибегал ко мне в комнату и прятался у меня под одеялом от страха, прижимаясь холодным носом к моей руке. А я смотрел на него и, улыбаясь, называл про себя трусишкой. Странно, все странно…». Душа Корнелия ныла, словно он чего-то не досмотрел, не предвидел. А этот странный тренер, который учит их военному делу, этот Сципион? Ради сына Корнелий пресекал любые мысли о том, что это тот самый Сципион из его страшного прошлого. «Разве мало таких имен в Риме?», – успокаивал он сам себя. К тому же ребята рассказывают о нем, что он молодой, сильный и смелый, а значит, это другой человек – ведь прошло уже столько времени с той трагедии посреди темного, сырого и холодного леса, который все чаще стал сниться ему по ночам. Да и тот маленький мальчик в ослепительном свете, который привиделся ему у яблони, когда Корнелий хотел наложить на себя руки, тоже стал чаще приходить к нему во снах. Мальчик смотрел на него, что-то пытаясь сказать, но как только Корнелий подходил ближе, чтобы расслышать то, что он говорит, наступала темнота и он, задыхаясь, просыпался в холодном поту.

Когда-то он, центурион девятнадцатого легиона, тоже был молодым и сильным, да и смелости у него было хоть отбавляй. Он не знал ни страха, ни усталости, а все раны заживали на нем, словно на собаке. Теперь же каждое утро у него что-то болело, ныло, щемило в груди и спине. С каждым годом его собственное тело издевалось над ним все больше и больше, будто мстило своему хозяину за то, как он обошелся с ним в далекой юности…

Неожиданно размышления Корнелия прервал Рем, подбежав к нему и ткнувшись мордой ему в колени. Корнелий, заулыбавшись, потрепал пса по голове и похвалил:

– Хорошая собака! Хорошая!

Вслед за псом к нему подбежал Луций:

– Отец, мне пора идти. Вон и ребята пришли. За Маркусом присмотрите!

– Рема с собой возьмешь или оставишь?

– Пусть с малым поиграет! – прокричал, обернувшись, уже убегающий прочь Луций.

Рем было дернулся за хозяином, но Корнелий, схватив его за холку, тихо произнес:

– Не до тебя ему сейчас, не до тебя.

Собака заскулила и легла на землю, прикрыв морду лапами, но тут же к ней подбежал Маркус и, оседлав ее, с криком «Я – Цезарь!» замахал над головой самодельным деревянным мечом.

Корнелий взглянул на Леонида, который чинил кожаную обувь. Прошив ее, он перекусывал нить своим почти уже беззубым ртом. Корнелий не знал, сколько его преданному слуге лет, как, впрочем, не знал об этом и сам Леонид. Центурион завороженно смотрел, как он примеряет обувь, вытаскивает из нее сгнившие нити и прошивает новыми. Затем поднимает к солнцу, крутит, присматривается, щурится и чему-то улыбается, повторяя: «Добрая работа, добрая», – и снова начинает латать потрепанное старье, износившееся за сезон. Корнелий уже давно не говорил Леониду, что и как нужно делать, не приказывал и не требовал. Старик и без указки знал все не хуже него самого, а скорее всего, намного лучше. Уж по хозяйству-то точно! Корнелий смотрел на морщинистое лицо Леонида и понимал, как быстротечна жизнь. Зря он всегда подгонял ее.

Как часто он думал: быстрее бы поход, быстрее бы сражение, нажива, богатство. А теперь, лишенный всего и снова поднявшийся, он смотрел на старика, которого пленил и сделал своим рабом много лет назад. Так давно, что он уже и сам не помнил, когда. Зато он не забыл, как этот раб не захотел свободы в самый трудный для Корнелия момент, как спас его от роковой ошибки, как был рядом всегда, лишив себя ради него обычного человеческого счастья. Почему? Почему он это сделал? Ведь у него была грамота, вольная. Почему он остался? Уже многие годы этот вопрос распирал Корнелия, но и теперь он не задал его, а лишь, ударив обухом топорища о пень, произнес:

– Хорошо сел!

Леонид, оторвавшись от своей работы, мельком обвел взглядом Корнелия и кивнул головой. Вот оно – понимание жизни, в котором раб превзошел своего хозяина. Корнелий так до конца и не осознал, для чего мы живем, а этот старик, по всему видно, раскрыл эту тайну.

Наверное, Леонид понял то, в чем боялся себе признаться Корнелий: жизнь коротка, скоротечна, мгновенна. И на что ты ее тратишь? Ради чего рвешь свои сухожилия? Ради того, чтобы о тебе думали так, как ты этого хочешь. Стремишься быть, как все, и жить, как заведено, думая, что это и есть правильно, и есть хорошо. А потом, когда жизнь идет к закату, вдруг понимаешь, что все, что заработал, с собой не возьмешь: не уместится это добро в могиле, да и не нужно будет тебе там. А вот воспоминания о тебе останутся. И дела твои запомнятся. И имя твое будут передавать из уст в уста – оно и после тебя жить будет. Богатство, гордыня – что они для человека? Лишь миг, секунда, мгновенное удовольствие для разума и плоти. Но искал ли их этот старик – раб, невольник, слуга? А может, потому и не искал, что он, который ничего и в жизни-то не видел, смог понять эту жизни лучше, чем кто-либо другой? Корнелий задумался, прикрыл глаза и вздохнул. А ведь он догадался: этого старика будут долго чтить в его семье, и пока его не забудут, он будет бессмертен. Луций и Марк каждый день слушают о том, чем обязаны Леониду. Они будут передавать рассказ о воспитателе своим детям, а те – своим, и так его имя никогда не умрет, несмотря на то, что он не великий воин и не полководец, а просто раб. Но раб, пожелавший остаться преданным до конца. И Корнелий, глядя на этого старика, осознавал, как он мелок и ничтожен в сравнении с ним.

По крутому склону горы лезли пятеро. Впереди, словно не чувствуя усталости, взбирался Сципион. За ним, обливаясь потом, таща на себе мешок с камнями и ломая ногти о твердую поверхность склона, старался не отставать Луций. Следом, пыльные и грязные, стремились к вершине остальные. Достигнув цели, Луций, Понтий, Мартин и Ромул повалились на землю, не чувствуя тел. Но Сципион, оглядев их, лишь произнес:

– Враг не знает усталости. Он не чувствует боли, не ведает страха. Или вы думаете, он простит вам вторжение в его земли?! Нет! Запомните это! Страшен тот человек, который, видя свое поражение, смеется вам в глаза! Ему нечего больше терять, и он способен на все. Если он плачет, это хорошо: враг должен быть несчастным. Но не безумным от горя! Отнимая, отнимайте разумно, и люди примут это! Понеся чрезмерные потери, они восстанут!

Раздав ученикам заранее приготовленные на горе доспехи и оружие, Сципион продолжил:

– Раньше я давал вам деревянные мечи, эти настоящие. Да, они не заточены, но их вес и длина соответствуют тем, которыми вам придется сражаться. Рука должна привыкнуть к мечу, почувствовать и запомнить клинок, научиться ощущать его. Меч – ваш перст, продолжение руки и мысли, – виртуозно вращая оружием, говорил Сципион. – Потеряв в бою оружие, вы обречены. Как бы вы ни устали, как бы ни болели ваши мышцы, ваша ладонь не должна выпустить рукоять. В обычном легионе вас бы муштровали четыре месяца. Я занимаюсь с вами полтора года, и вы уже превзошли все мои ожидания. Да, вы лучше, сильнее и быстрее любого римского солдата, но зазнаваться рано. Нет идеальных воинов: всегда найдется тот, кто сильнее, быстрее, проворнее. К тому же вы еще не были в настоящем сражении и тренировались только со мной, а я не могу в теории рассказать, как убивать человека. Это нужно испытать, почувствовать и понять. Вы были на охоте, убивали животных – это одно. Вы также видели казни преступников на площадях, но смотреть и творить – очень разные вещи. Вы никогда не забудете свое первое убийство. Будете помнить и осознавать только его. Да, все остальное будет однообразным: разум и тело привыкнут к виду и запаху крови. Но самое первое убийство остается с вами до конца ваших дней. До самой смерти вы будете помнить, как меч входит в плоть человека, как гаснут его глаза, теряя жизненный блеск, как искривляется его лицо от боли и осознания приближающейся смерти. Вы должны быть к этому готовы. И я подготовлю вас. Меч римского солдата короче, чем у большинства наших врагов, поэтому сражаться придется близко к противнику. Колющий удар намного стремительнее рубящего, а в плотном строю и тесноте битвы с длинным варварским мечом не развернуться. А варвары и есть ваши главные враги! Они сильнее и здоровее вас, да и выглядят ужасающе: бородатые, обросшие волосами, в шкурах животных. Их тело покрыто красками и татуировками – словом, все сделано для того, чтобы напугать врага. Но у них есть большой минус: они привыкли сражаться по одному. Я же учу вас сражаться вместе. Любой из вас сможет постоять за себя, но общий успех зависит от слаженности. Войско – это организм, и он живет, пока исправно работают все органы и части тела. Ты, Луций – голова, Понтий и Мартин – руки, Ромул – ум и ноги. Пока вы будете это помнить, останетесь непобедимыми. А теперь разбивайтесь по парам и начнем.

Долгих полтора года Сципион каждый день обучал юношей боевому делу. Подготовка начиналась с отработки военного шага, поскольку ничто не должно было соблюдаться на марше или в сражении так тщательно, как сохранение строя солдатами. Наставник добивался того, чтобы парни проходили пешком по 40 километров с полной выкладкой, неся на себе мешки с грузом, которые были тяжелее обычного снаряжения воина. Добившись желаемого результата и убедившись, что ребята уверенно ходят строем и разбирают команды, подаваемые с помощью горна и знамени, Сципион договорился с Александром и тот прислал сотню человек. Луций и его друзья сначала смущались и даже боялись этих людей – странных, необщительных, молчаливых, с татуировками на груди в виде перевернутой звезды, объятой пламенем.

Однажды Луций спросил у Марка:

– Кто эти люди?

Марк усмехнулся и ответил:

– Они твое будущее, они добудут тебе славу. Не думай о них: это даже не рабы – они намного хуже. Это люди Александра, если, конечно, их можно назвать людьми. Они словно животные. Прикажи им умереть, и они сделают это. Скажи им бежать, и они будут бежать, пока не упадут без чувств. Не пытайся разговаривать с ними – они не ответят. Не пытайся жалеть их – у них все равно нет чувств, даже сострадания к самим себе. Повелевай ими, как повелеваешь своей собакой.

– Но Рем – мой друг! Он предан мне, и если эти люди так же преданны Александру, то почему к ним нужно относиться, как к рабам?

– Луций, мальчик мой, животное не может быть другом. Зверь есть зверь. Этими так называемыми людьми движет не преданность – ими движет чувство страха перед своим хозяином. Твой пес не любит тебя: он боится тебя, потому что чувствует, что ты вожак, что ты сильнее. Если бы он знал о том, что сможет одолеть тебя, он бы, не колеблясь ни секунды, перегрыз бы тебе горло. Страх правит всеми, и мечом всегда можно добиться результата гораздо быстрее, чем уговорами и убеждениями.

Разговаривая тогда с Марком, Луций еще не понимал, к чему тот клонит. Вскоре он привык к этим непонятным людям, которых Сципион с насмешкой почему-то называл братьями. С этими-то братьями они и отрабатывали различные боевые построения легиона: каре, клин, круг и тестудо[3]3
  Тестудо (лат. «черепаха») – мобильное построение, при котором группа солдат полностью закрыта со всех сторон щитами.


[Закрыть]. Сципион учил юношей преодолевать препятствия при наступлении и отступлении, менять строй и замещать те или иные подразделения в ходе боя. Парни также учились рассеивать и смыкать боевую линию, поскольку этот навык мог пригодиться в битвах. В тренировках с оружием Сципион использовал заранее изготовленные из дерева мечи, дротики и щиты, вес которых вдвое превышал вес настоящего оружия. Приемы отрабатывались сначала на деревянных столбах и мешках, затем ребята сражались между собой попарно. После наставник разбивал их на неровные группы, давая нападавшим людей в два раза меньше, чем оборонявшимся. Сципион пристально смотрел как они, не щадя себя, сражаются в потешном бою, и говорил:

– Запомните, вам надо научиться беречь силы и людские ресурсы. Вы не всегда будете превосходить противника числом. Нужно уметь побеждать в меньшинстве. Помните, как триста спартанцев держали Фермопильское ущелье, и станьте похожими на них.

Основное внимание Сципион уделял отработке умения эффективно прикрываться щитом и наносить мечом колющие, а не рубящие удары, поскольку именно этим способом противника можно было ранить наиболее глубоко и опасно. Тренировки с оружием он проводил по нескольку раз в день – до кровавых мозолей от рукояти меча на ладонях своих подопечных. Он также обучал их стрельбе из лука, метанию пращи и пилума, умению пользоваться копьем и верховой езде, добиваясь того, чтобы они могли обращаться с любыми видами оружия.

Однажды Марк увидел, как Луций в его парке задумчиво рассматривал статую Александра Македонского. Зайдя со спины, Марк сказал ему почти шепотом:

– Мне привезли это творение из самой Македонии. Эта статуя была сделана еще при жизни великого полководца. В двадцать лет он стал править царством, к двадцати семи уже владел всем известным тогда миром. Представь только, чего он мог бы достичь, не умри он в тридцать три года!

О могуществе и славе Луций мечтал с юных лет. И сейчас он не мог без чувства зависти смотреть на статую легендарного завоевателя или читать описания его военных подвигов. И то, и другое напоминало юноше о том, что в его возрасте Македонский уже ходил в походы и сражался наравне со своим отцом, а он, Луций, еще ничем не проявил себя. Взрослея, он все чаще осознавал, что хочет власти и славы. Эта жажда была в нем так сильна, что порой сковывала все его мысли и тело. Он в злобе сжимал зубы, бил кулаками в стену комнаты, клянясь себе в том, что превзойдет всех и вся и в том, и в другом. Когда недавно Луций со своими друзьями возвращался домой, у них зашел разговор о том, что где-то есть племена, которые живут, как звери, без дорог, письменности, книг и богатства. Они долго обсуждали то, как хорошо бы принести им римские законы, философию и образ жизни. Тогда еще Ромул в шутку сказал:

– Неужели и в этих жалких племенах кто-то борется между собой за власть? Неужели и у них есть люди, мечтающие о первенстве? Представляете, два безмозглых варвара спорят межу собой, кому управлять их убогим племенем!

Это высказывание Ромула тогда сильно рассмешило всех. Один Луций остался совершенно серьезен и ответил:

– Я лучше бы предпочел быть первым в убогом племени, чем вторым в Риме.

Вот и сейчас он смотрел на эту древнюю мраморную статую, смотрел пристально, словно впитывая в себя ее энергетику. Раньше у Луция не было оснований надеяться на осуществление своих чаяний. Он мог только мечтать о славе, власти и ратных подвигах, заслушиваясь рассказами своего подвыпившего отца и его друзей о храбрости других воинов, об их походах и сражениях. Но теперь внутри Луция что-то менялось. Отец и его друзья уже не выглядели в его глазах примером для подражания, даже наоборот: казались иногда никчемными, а порой даже бездарными, не добившимися ничего в жизни. Пока эта мысль еще только поселилась в Луции, пока она жила где-то глубоко в нем, но уже изредка вырывалась из его подсознания. Теперь идеалом для него становился Марк. Словно на идола, засматривался юноша на сенатора. Он слушал и впитывал его идеи и мысли, поражаясь глубиной его познаний, восхищаясь тем, что он сделал и делает для них, и даже иногда жалея о том, что не Марк его отец. Луций принадлежал к простому роду и уже одно это сулило ему никчемное существование. Но Марк дал им шанс на другую жизнь и продолжал делать для них все, что только можно, словно заботливый родитель, который направляет своих детей на путь истинный.

– Да, рано оборвалась его жизнь, – не отрывая взгляд от статуи, произнес Луций и тут же добавил: – Если бы он прожил еще лет двадцать, сколько великих деяний он мог бы совершить!

– Нисколько, – мгновенно отреагировал Марк.

Луций изумленно повернулся к нему с безмолвным вопросом в глазах. Марк понял это и, улыбнувшись, стал говорить:

– Потому что он предал своего учителя, который дал ему власть, славу, непобедимое войско. Предательство того, кто воспитал тебя, научил всему, вразумил, дал власть и силу, не проходит без последствий.

– А разве он не сам всего этого добился? – на этот вопрос Луция Марк только рассмеялся.

– Сам? Как же! Сам бы он всю молодость просидел около трона своего отца. Был бы на посылках. А власть досталась бы его брату, который должен был родиться от второй жены его отца, Филиппа II. Все бы так и случилось, если бы не его учитель, который заметил в юном принце задатки великого правителя.

– И как же он стал им?

– О-о-о, Луций. Забрать власть может только сильный человек. Сам подумай: отец Александра умирает неожиданно от заговора, с его женой и ребенком случается несчастье, власть переходит к юному Македонскому. Случай? Или хорошо продуманный план? У царевича на тот момент не хватило бы мозгов провернуть все это.

– Откуда вы это знаете?

– Мой далекий предок знал его учителя Люцифера, и эта тайна передавалась в нашей семье из поколения в поколение.

– Но если это правда, то как же тогда он смог погубить своего отца и брата?!

– Да и не только их. Запомни, Луций: у власти нет родственников, нет братьев, нет сестер, нет друзей. Если ты хочешь стать великим, ты должен усвоить это раз и навсегда. Тот, кто обличен властью, обречен на одиночество, так как любой близкий человек попытается эту власть отнять, и чем ближе он окажется, тем проще ему будет это сделать. Если бы Александр не устранил помехи, ты бы сейчас не восхищался его деяниями и не любовался бы его статуей.

– И что же получается? Его убил собственный учитель?

– Скажем так: устранил. Предоставив Александру все то, о чем он мечтал, и даже больше, его воспитатель надеялся на преданность. Но люди не постоянны в своих обещаниях. Дав слово, они думают, что, добившись всего, смогут его не сдержать. Но, к сожалению, такой исход невозможен, тем более в случае с теми, кто намного могущественнее тебя. Но почему-то человек думает, что он венец творения природы и выше него нет никого.

– Я так не думаю. Я бы отдал все, чтобы стать таким, как он, и я бы никогда не предал того, кто возвысил меня. Как бы я хотел, чтобы у меня был такой учитель!

– Ну, Луций, не желай того, чего на самом деле не хочешь: иногда желания имеют свойство сбываться.

– Я бы отдал все, чтобы стать таким, как он! – упрямо повторил юноша.

– Я знаю, Луций. Я знаю. Желай, и да будет тебе по желаниям твоим, – положив руку на плечо парня, проговорил Марк. – А теперь иди, твои друзья уже заждались тебя.

– А почему он предал этого? Как его… – внезапно обернувшись, спросил Луций.

– Люцифера?

– Да, его.

– Он возгордился собой. Стал думать, что он бог. Стал требовать, а не просить. Забыл о том, кому он всем обязан. Забыл о том, что должен был делать.

Услышав ответ, Луций задумчиво опустил взгляд, затем, что-то обдумывая, отрешенно произнес:

– До встречи, Марк, скоро увидимся, – Марк с улыбкой слегка кивнул головой.

– Он такой же, как и они, – подойдя к Марку, проговорил Сципион.

– Нет, Абигор. Он намного превосходит их. Разве ты не чувствуешь этого? Он поможет мне, поможет, наконец, убедить Его и открыть ему глаза на людей. Жажда славы и власти Луция огромна, ее нужно лишь подпитывать и не давать ей угасать.

– Он прольет много крови. Вот это я точно чувствую.

– Ты прав, Абигор. Ты прав. Он утопит людей в крови, но именно это мне и нужно. Необходимо лишить моего брата силы, и тогда этот мир сожрет себя сам. И о райских садах им останется лишь мечтать. Пристанище, которого они все действительно достойны, я уже приготовил. Осталось только заселить его их никчемными, грешными душонками, чтобы воздать всем по заслугам.

Марк неспешно шел по прекрасной аллее, вдоль которой росли финиковые пальмы, специально привезенные из далекого Египта. Чуть дальше ровной стеной взвивались к небу и вновь опускались вниз струи фонтанов, принося прохладу идущему. Вскоре он вышел к огромному дворцу, в котором его уже давно ожидал Тиберий. Пройдя мимо преторианской охраны, Марк очутился внутри прекрасного здания. Его центром служил огромный перистиль, окруженный величественной колоннадой и частными покоями Цезаря. Атриум поражал красотой: стены его были покрыты полированной киноварью и украшены барельефами в виде мифологических существ, держащих пальмовые ветви. Пороги из белого мрамора и блестящего египетского гранита, дверные проемы, отделанные черепаховым панцирем, янтарем и слоновой костью, и завесы из дорогого полотна также свидетельствовали о роскоши убранства. Откинув прикрывавшую вход ткань, Марк увидел сменившую яркое солнце легкую тень атриума, колонны, мраморный потолок, узорчатый мозаичный пол, росписи на стенах: в кругах на синем поле трагические и комические маски, людские страсти и заблуждения, рисунки животных, рыб и птиц. На каменных колоннах, отделанных золотом, красовались трофеи: головы животных, оружие древних предков. Кругом стояли драгоценные светильники из позолоченной коринфской бронзы, статуи нимф и фавнов, тончайшей работы вазы. А в глубине зала возвышались великолепные скульптуры, изображающие Августа и Цезаря. Перед ними находился полукруглый алтарь в этрусском стиле из голубоватого мрамора, стол для приношений, покрытый покрывалом из тончайшего виссона, и бронзовый треножник для священного огня, который горел и сейчас. Тут Марка и встретил Тиберий. Он ждал его, полулежа на клинии и вкушая вино. Марк слегка склонил голову в знак приветствия, Тиберий жестом руки указал ему на соседнее ложе.

– Ты был прав, Марк, – ставя кубок с вином на стол рядом с собой, произнес Цезарь. Марк лишь молча улыбнулся. – Германик и впрямь привел к присяге взбунтовавшиеся легионы. Теперь путь в Германию открыт, и мы можем приступить к расширению наших границ. Зря я сомневался в тебе. Покойный Силан по сравнению с тобой – просто ребенок. Хотя этот старый хитрец знал, кого выбирать в друзья и соратники. Я доверял ему, Август доверял ему, а он доверял тебе. Что ж, значит, и я буду тебе верить. Все, о чем ты просил, уже исполняется. Ведется отбор лучших ветеранов из разных легионов империи. Скоро мы соберем их вместе.

– Прекрасно, – ответил Марк, и кончики губ его едва дернулись в легкой улыбке. – Этот легион будет надежной опорой вашей империи. Ни одно войско в мире не сравнится с ним.

– Насколько мне известно, Силан хотел поставить во главе легиона своего сына Клементия. И ты не возражал, а, напротив, одобрял эту идею, – беря бумагу и перо, проговорил Тиберий.

– Да, великий Цезарь.

– Что ж, да будет так.

– Хотя, мне все же кажется, это поспешное решение, мой Цезарь, – внезапно произнес Марк, пристально глядя на Тиберия.

– Вот как? Интересно… – ответил Тиберий, откладывая в сторону уже практически подписанную грамоту и устремляя взгляд на собеседника. – Я что-то не уловил или не так понял? Ты же сам только что сказал о своем согласии. Так в чем же причина сомнений?

– Я долго думал над этим. Да, Клементий – отличный кандидат, и он по праву должен занять это место. Он сын преданного Риму знатного человека и деятеля, ведущего свой род от великих предков. Всегда хорошо одетый, изящный, остроумный, постоянно сорящий деньгами Клементий хорошо известен среди богатой и знатной молодежи и в Риме, и за его пределами. Уже одно это дает ему право взять на себя руководство вновь сформированным легионом.

– Так за чем же дело стало, Марк? Я не могу понять, к чему ты клонишь!

– Я объясню. Легион будет состоять из отборных профессиональных воинов, прошедших не одно сражение. Сами поймите: такими сможет управлять только человек, сам побывавший в бою и достойный уважения сослуживцев. Только такому полководцу они будут по-настоящему преданны. Поставить над ними юнца, который и крови-то не нюхал, по-моему, большая ошибка. Риму нужно войско, которое станет служить ему верой и правдой, не жалея себя, а вам нужен командующий легионом, который сумеет управлять этими бесстрашными людьми.