Текст книги "Play (СИ)"

Автор книги: Александра Соколова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)

Дальше дело пошло веселей – они пошли по направлению к лагерю, рассудив, что до Краснодара еще дольше. Несли по очереди: двое несут, двое отдыхают, и потому двигались достаточно быстро.

Ксюха, которую общим решением отстранили от попыток понести тоже, шла рядом с изголовьем, и держала Анастасию Павловну за руку. Это было немного театрально, и немного глупо, но Анастасия Павловна сама взяла ее за руку, и категорически отказывалась отпускать.

Так они и дошли вечером до лагеря – четверо уставших, потных мужчин, едва передвигающая ноги Ксюха, и лежащая в носилках, держащая ее за руку, Анастасия Павловна.

В лагере ее немедленно унесли в медпункт. Ксюха не протестовала: она мягко вытянула руку из захвата, и, пошатываясь, побрела к себе в домик. Все, чего ей хотелось – это лечь, заснуть и не просыпаться как минимум лет двести. Но не вышло: у домика ее перехватила встревоженная Лена. Кинулась на шею, обняла, и задышала горячо куда-то в шею.

Ксюха стояла как каменная, пока Лена обнимала ее, и опасалась, что еще секунда – и она рухнет прямо здесь, на землю, и никакие силы не заставят ее подняться.

-Идем, – Лена потянула ее за руку и повела, – мужики уступили тебе право первой помыться. Смоем с тебя всю усталость, и ляжешь спать. Идем.

Пришлось подчиниться. Она не помнила, как дошла до бани, как стягивала с себя пропитанную потом и пылью одежду, как ложилась на полку. Она и Лену-то не помнила: понимала, что та тоже разделась, что это ее руки намыливают Ксюхино тело, и поливают его из ковшика. Все понимала, но ничего не видела.

В домик Лена практически ее тащила – с трудом перебрались через порог, и вот, наконец, кровать – прохладная, чистая, с белой простыней и белым же пододеяльником. Она упала, как подкошенная, из последних сил притянула Лену к себе, и заснула в ее руках – ни о чем не думая, и ничего не чувствуя.

Проснулась Ксюша от нежных прикосновений губ. Губы касались то ее щеки, то подбородка, то кончика носа. Не хотелось даже открывать глаза – только бы это волшебство продолжалось, только бы не заканчивалось.

Не открывая глаз, она протянула руку и обняла Лену за талию. Пальцы сами собой скользнули под ткань футболки, нащупывая обнаженную горячую кожу. Она почувствовала, как Лена ложится на нее сверху, накрывая своим телом, и губы ее трогают сначала висок, а потом спускаются к уху.

-Ксюшка проснулась? – Прошептала она, прикусив на мгновение губами мочку уха. – Или не совсем еще?

Ксюша только промычала в ответ что-то неразборчивое. Она теперь вполне могла гладить все Ленино тело – от плеч до едва прикрытых краем футболки ягодиц. Гладить бока, спину, бедра – проводя ладонями снизу вверх, задирая футболку, и гладить снова.

-Кажется, тебе тоже начинает нравиться меня трогать, – Ксюша почти увидела, как улыбается Лена, шепча эти слова ей на ухо. – Правда?

Конечно, ей нравилось. Она растекалась под тяжестью Лениного тела, жмурила глаза от удовольствия, и с наслаждением ласкала ладонями разгоряченную кожу.

«Странно. Почему с Леной это не кажется грязным?»

Ксюша открыла глаза, и Лена тут же скатилась с нее в сторону и легла рядом.

-Оо, мыслительный процесс включился, – проворковала она. – Как же не вовремя он у тебя это делает.

Не отвечая, Ксюша сползла с кровати и схватила со стула джинсы.

-Сколько времени? – Спросила.

-Половина второго.

Лена с удовольствием вытянула руки и потянулась.

-Настя чувствует себя нормально, если ты хотела спросить именно это, – улыбнулась она в ответ на Ксюшины судорожные поиски чистой футболки в рюкзаке. – Ходить, правда, у нее не очень получается, но и в Краснодар она ехать не хочет.

-Как не хочет? – Ксюша наконец натянула футболку, и обернулась к Лене. – А нога?

-А что нога? Медсестра сказала – не нагружать ее, и за неделю-две само пройдет. Компрессы холодные еще велела прикладывать, но где их возьмешь по нашей-то жаре?

Она снова потянулась всем телом, и от этого движения майка на бедрах задралась, обнажая белые трусики и загорелую кожу.

-Можно вытащить из речки камни, – сказала Ксюша, застегивая на запястье ремешок от часов, – вода холодная, камни тоже будут холодные. Какое-то время.

-Хочешь, схожу с тобой? – Предложила Лена.

Она настолько все понимала, что от этого становилось просто страшно. Ксюша поежилась, представив: а вдруг она понимает и остальное? И тут же отбросила эту мысль.

-Идем, – кивнула, – только тебе придется немного одеться.

FORWARD. PLAY.

За окном вовсю трепетало утро. Оно словно взбесилось, заливая кухню яркими лучами солнечного света. А Ксения и Ася по-прежнему сидели – каждая на своем месте, и молчали.

Ксения не знала, о чем думает Ася, но сама она раз за разом прокручивала в голове каждый день из всех тех лет, проведенных ими вместе. Лет, в которых было много работы, много боли, много удерживания себя и в себе.

Жалела ли она? Это был сейчас, пожалуй, самый важный вопрос, который ей предстояло решить. Но ответа на него у Ксении не было.

Зазвонил телефон. Обе дернулись от звука – он ворвался в тишину и напряжение как cимвол тревоги, вестник новых потрясений. Ксения сползла с подоконника, вышла из кухни и взяла трубку.

–Привет, детка.

Его голос был тихим и усталым, но какая забота звучала в нем, какое тепло, какая любовь… Ксения прислонилась к стене и медленно сползла по ней вниз.

–Привет.

Он говорил что-то еще, наверное. И даже точно – ведь Ксения продолжала слышать звуки, но за звуками никак не могла разобрать смысла. Впрочем, она и не пыталась. Сидела на корточках, опираясь щекой на трубку телефона, и тихо-тихо плакала.

Она была сейчас вся – словно открытая рана, взрезанная скальпелем искусного хирурга, источающая кровь и боль. Она была сейчас вся – словно маленькая девочка, доверчиво рыдающая в ладонь отца. Она была сейчас вся – беззащитный малыш, которого постигло самое большое в жизни горе.

Он говорил, а она продолжала плакать. Он шептал что-то, и она плакала снова. А потом среди его слов она вдруг разобрала старый стишок, от которого все в ее груди перевернулось опять.

–Детка-детка, сладкая конфетка. Детка-детка, сладкая конфетка.

Он повторял это снова и снова, и это было как молитва, как медитация, как прямой провод к богу. Второй раз за целую жизнь. Всего лишь второй.

Тогда, когда это случилось в первый раз, она пришла к нему – с разбитым лицом, рыдающая то ли от боли, то ли от обиды. Выплевывала слова, терла разбитые щеки кулаками. Она говорила, что их было пятеро. Что они поймали ее за школой. Что прижали к шершавой стене и били то по очереди, то все вместе. И тогда он обнял ее – маленькую, беззащитную – она вся уместилась на его коленях. И начал петь эту песенку.

–Детка-детка, сладкая конфетка.

Он пел, наверное, долго – она не помнила, сколько точно. Просто лежала в его руках, прижавшись щекой к сильному плечу, и слушала раз за разом:

–Детка-детка, сладкая конфетка.

А потом, когда ее слезы высохли, и она перестала всхлипывать, он поставил ее на ноги, посмотрел – сверху вниз. И сказал:

–А теперь иди, и покажи им, что с тобой так нельзя.

И она пошла – в крови, с порванным воротом платья, но уже без слез. Это была ее Голгофа, ее краеугольный камень, ее война. Она шла, а в ушах звучала его песенка.

Она совсем не запомнила драки – и конечно, они снова побили ее. Но эти минуты, когда она возвращалась к школе, сжимая в детском кулачке подобранную по дороге палку – эти минуты стали одними из самых главных в ее маленькой жизни.

«Иди и покажи им, что с тобой так нельзя».

–Я люблю тебя, – тихо сказала Ксения в трубку прежде чем выключить связь и вернуть трубку на место. Это не его война. Это не его жизнь. Это – я. И я справлюсь.

Она сделала несколько шагов в сторону кухни, и остановилась, ощутив сильную боль в ногах. Посмотрела вниз: колготки, выглядывающие из-под брюк и туфель, запеклись от крови. Пришлось раздеться: она пошвыряла на пол пиджак, футболку, брюки. Отодрала от лодыжек колготочный нейлон. Прошла в спальню и, содрав с одеяла простыню, завернулась в нее. И только потом вернулась на кухню.

Вошла, села за стол напротив Аси – теперь между ними было не больше метра. Посмотрела в ее глаза.

–Я хочу знать правду, – сказала настолько спокойно, насколько смогла. – Я хочу, чтобы ты рассказала мне, как это было для тебя.

Back. Play.

Теперь они все дни проводили втроем. Анастасия Павловна категорически отказалась возвращаться в Краснодар, а поскольку кроме Ксюши и Лены все остальные были заняты делами лагеря, как-то так сложилось, что они стали единственной ее компанией.

Каждое утро Ксюша и Лена подхватывали Анастасию Павловну с двух сторон подмышки, и помогали дойти до умывальника. После завтрака тем же порядком отправлялись на полянку вблизи от лагеря. Там усаживались на расстеленное покрывало, и проводили время то за игрой в карты, а то и просто за разговорами.

Ксюша была счастлива. Она получила то, чего так хотела – человек, который всегда был центром ее жизни, оказался вдруг совсем рядом. Живой, настоящий, теплый. С ней можно было говорить, на нее можно было смотреть. И слушать – бесконечно слушать этот мягкий, с легкой хрипотцой, голос.

Ох уж этот голос… Стоило закрыть глаза, и он начинал звучать не в ушах, а где-то в далекой глубине тела, в неведомых закоулках вен и сплетениях жил. Он смешивался с кровью, и вливался вместе с ней в спокойно стучащее сердце. Он щекотал пятки, он сжимал бока, он…

–Ксюша!

Она мотнула головой и открыла глаза. Анастасия Павловна и Лена – обе смотрели на нее немного удивленно и смеялись.

–Настя такую речь тебе толкала, – объяснила Лена, – а ты прослушала.

–Простите, – по Ксюшиным щекам немедленно растеклась краска.

Анастасия Павловна заправила за ухо разметавшуюся от смеха прядь волос и повторила, не дожидаясь просьбы:

–Я говорила о том, что ты – мой ангел-хранитель. Уже второй раз оказываешься рядом в такой нужный момент.

«Ангел-хранитель. Ну конечно».

Ксюха с силой сжала губы. Она вспомнила о школе, о сожженных волосах Дениса, о родительском собрании.

–Тогда вы так не считали, – эти слова неожиданно вырвались у нее вслух, и когда она поняла это, оставалось только одно: смело посмотреть в глаза, кляня себя за взбаламутившееся вдруг сердце.

Анастасия Павловна долго молчала. Лена отвернулась, и перебирала пальцами зеленые лепестки клевера. Ксюха же просто рассматривала собственные руки.

–Послушайте, – сказала вдруг она, – давайте так: я этого не говорила, а вы этого не слышали. Ладно? Я зря об этом вспомнила – в конце концов, это всего лишь прошлое, и совершенно необязательно теребить его за нервы. Хорошо?

Она сама не поняла, как это произошло. Анастасия Павловна просто посмотрела ей в глаза. Просто немного наклонила голову. Но в этом взгляде, в этом жесте она ясно различила «спасибо».

На следующий вечер так вышло, что Лена отправилась в баню одна: Ксюха заявила, что сегодня уже купалась в реке, и потому совершенно не собирается зря переводить воду. Вместо этого она подхватила подмышку книгу, и отправилась в домик к Анастасии Павловне.

Шла по темному лагерю, обмирая от счастья и нежности: это было так прекрасно – просто идти к ней. Законно, свободно, зная, что ее ждут. Зная, что она войдет – и Анастасия Павловна улыбнется ей с кровати. И она сядет на стул, раскроет книгу, и будет долго-долго читать вслух, изредка сбиваясь, чтобы посмотреть. Заглянуть в глубокие, волшебные глаза. Увидеть любимое, прекрасное лицо.

–Привет, Ксюшка.

Она вошла, немедленно споткнулась о деревянную половицу, и фактически обрушилась на стул. Это ласковое «Ксюшка»… Оно всегда сбивало ее с ног.

–Я принесла новую книгу, – быстро пробормотала она. – То есть не совсем новую, но все остальные мы уже перечитали, поэтому…

Анастасия Павловна смотрела на нее терпеливо и ласково, и Ксюша сбилась окончательно. Она просто показала обложку. И удивилась, от чего это Анастасия Павловна вдруг вздрогнула.

«Куприн. Гранатовый браслет».

–Вы не… Не против?

Она только покачала головой, продолжая смотреть пристально и немного удивленно. И Ксюха начала читать.

Из ее губ сами собой лились слова. Она будто рассказывала Анастасии Павловне историю – настоящую, живую историю о княгине Вере Николаевне, о письмах таинственного Г. С. Ж., о медленном и по капле проникающем в тело и душу таинстве любви.

Она дошла до момента, когда муж Веры Николаевны и его брат нашли таинственного отправителя писем, и голос ее стал звучать жестче и звонче.

– Я знаю, что не в силах разлюбить ее никогда... Скажите, князь... предположим, что вам это неприятно... скажите, – что бы вы сделали для того, чтоб оборвать это чувство? Выслать меня в другой город, как сказал Николай Николаевич? Все равно и там так же я буду любить Веру Николаевну, как здесь. Заключить меня в тюрьму? Но и там я найду способ дать ей знать о моем существовании. Остается только одно – смерть... Вы хотите, я приму ее в какой угодно форме.

Ксюха подняла глаза и посмотрела на Анастасию Павловну. А та вдруг сказала:

– Почему я это предчувствовала? Именно этот трагический исход? И что это было: любовь или сумасшествие?

Это было из книги, конечно, из книги, но Ксюху вдруг охватила дрожь. Она боялась снова посмотреть на страницы, боялась опустить взгляд.

– Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь, – сказала она.

И Анастасия Павловна продолжила:

– В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее. Она вспомнила слова генерала Аносова о вечной исключительной любви – почти пророческие слова. И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем.

– Если случится, что я умру и придет поглядеть на меня какая-нибудь дама, то скажите ей, что у Бетховена самое лучшее произведение Son. N 2, op. 2. Largo Appassionato

Они не отрывали глаз друг от друга. Ксения всем телом подалась вперед, положив руки на все еще открытую книгу. Казалось, достаточно одного дуновения ветра, одного постороннего звука – и она сорвется с места, упадет на колени перед кроватью Анастасии Павловны, и спрячет лицо в ее ладонях.

Но ветра не было, и звуков не было тоже. Между ними скользило волнами тепло – яркое, светлое, его почти можно было осязать, его почти можно было пощупать. Это было словно полет в невесомости – когда из-под ног уходит земля, и от каждого движения ты скользишь куда-то вдаль, глубже и глубже, и никак – совсем никак – не можешь этим управлять.

Ксюша смотрела на нее. Она смотрела на Ксюшу. И Ксюша снова заговорила. Тихо, очень тихо, почти шепотом. С трудом выталкивая из груди и губ слова. Как будто произнося их каждое по отдельности.

–Вот сейчас я покажу вам в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни страха, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою – одна молитва: “Да святится имя твое”.

Она говорила наизусть, каждое слово из тех, что много лет острыми шипами впивались в ее сердце. Она говорила не в воздух, не в пространство – она говорила это Анастасии Павловне, и от того вдруг слова наполнялись новым смыслом, новыми звуками, новыми чувствами.

–Помню каждый ваш шаг, каждый жест, каждый звук вашего голоса, и каждый оттенок запаха. Помню каждую секунду, в которую вы позволили находиться рядом. Тихой, печальной грустью овеяны мои воспоминания. Но я не причиню вам горя. Всю боль и беды этого мира я заберу себе, только бы оградить вас от них. Ты для меня – одна надежда: “Да святится имя твое”.

Слова смешались – Куприна, и ее собственные. Исчезло все кругом, растворилось в памяти времени: ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Только она, одна она – как это было всегда, и как всегда будет.

–Ты – моя единственная и последняя любовь. И я не причиню тебе боли. Мое сердце раскрыто перед тобой как алый цветок, впитавший в себя всю свежесть летнего утра, и это сердце никогда не посмеет коснуться тебя. Я для тебя – одно заклятье: “Да святится имя твое”.

Она почувствовала, как застывают ее губы в последнем движении. Это «да святится имя твое» замерло на них, растеклось и застыло. Она смотрела на Анастасию Павловну не ожидая ответа, нет. Ответа и не могло быть – ведь на этих словах книга закончилась, и дальше ничего не было. Она смотрела просто потому, что ей бесконечно остро хотелось продлить навсегда это ощущение, это чувство – чувство бесконечной любви.

А через секунду она заметила, что Анастасия Павловна плачет.

Нет, не плачет, не совсем так – но глаза, ее глаза, они были влажными, и казалось – еще секунда, и эта влага прольется слезами. Ксюша сорвалась с места, одним немыслимым скачком оказалась возле ее кровати, и опустилась на колени.

–Я… – слова замерзли в ее горле. Застыли комком. Анастасия Павловна просто смотрела на нее – и на лбу ее собралась морщинка – такая, будто она очень удивлена. Или поражена. Или…

–Хороший рассказ, правда? – Спросила Ксюша.

–Да, – кивнула Анастасия Павловна. – Очень.

Forvard. Play.

Они вернулись в Краснодар двадцать пятого июля. И этот день стал самым черным из всех за последние годы. Прощались у школы – Анастасию Павловну забирал сын. Он стоял в сторонке, курил и ожидал, когда мать будет готова идти.

–Спасибо тебе, Ксюшка, – сказала Анастасия Павловна. Она все еще привычно опиралась на Ксюшину руку, но обе знали: еще несколько минут, и это закончится. – Спасибо тебе за все.

Ксюшино сердце колотилось под самым горлом. Ей самой впору было бы сейчас схватиться за чью-нибудь руку – потому что крепости ног она уже не очень доверяла.

Сжала губы, сглотнула. Больно было – конечно, как без этого? Так больно, что внутри все органы будто взбесились – сжимались, скручивались в клубок, и сжимались снова.

–До свидания, Анастасия Павловна, – выдавила она.

–Надеюсь, что так, Ксюшка.

Она знала, что будет поцелуй. Знала, что Анастасия Павловна качнется к ней, и коснется губами щеки. Знала, что ее обожжет ее запах, тепло ее кожи. Но она не знала, что в этот раз это будет ТАК сильно.

Анастасия Павловна отстранилась и Ксюша посмотрела на нее. Испуганно, жалко – так, что в ее глазах отразился весь ужас, весь страх перед этим новым расставанием.

Подошел Кирилл, и, отстранив Ксюшу плечом, подхватил мать подмышки.

–Оглянись, – просила про себя Ксюша, глядя вслед их удаляющимся фигурам, – просто оглянись, и я буду знать, что для тебя это тоже что-то значило. Оглянись, и я буду знать, что тебе не все равно. Пожалуйста. Оглянись.

Они скрылись за поворотом, а она все стояла и смотрела. Глотала стекающие по щекам слезы, сжимала кулаки, но не могла заставить себя сдвинуться с места.

–Идем, – чья-то рука схватила ее за предплечье и потащила за собой. – Уйдем отсюда.

Она шла за Леной послушная – будто на поводке, тащила на плече рюкзак, и плакала так горько, будто у нее в один миг отобрали самое ценное и важное, что только может быть в жизни.

Очнулась у подъезда – когда Лена уже распахнула дверь. И остановилась.

–Нет, – сказала сквозь слезы. – Не сейчас.

Лена смотрела на нее, прикусив губу. На ее лице ясно можно было прочитать целую гамму чувств, но Ксюша никак не могла разобрать, каких.

–Именно сейчас, – сказала она, будто приняв внутри себя какое-то решение. – Давай ключи, или я отберу их силой.

Волна боли снова поднялась от груди к горлу и разлилась слезами. Ксюша скривила лицо, сжала губы, но сдержать рыданий не смогла. Она позволила Лене увести ее в подъезд, отдала ей ключ, и послушно вошла в квартиру. Там Лена силой заставила ее скинуть рюкзак на пол и, не разуваясь, потащила с собой в комнату.

–Садись, – велела, надавливая на Ксюшины плечи.

Но Ксюша вывернулась из ее рук. Она смотрела пристально, красными от слез глазами, и лицо ее исказилось вдруг в гримасу отвращения.

–Уходи. – Сказала, почти не разжимая губ. – Просто уйди и все.

Лена только головой покачала.

–Я сказала – уходи! – Ксюшин голос сорвался на крик. Волосы растрепались по плечам, по лицу, по затылку. – Уходи!

–Нет.

Stop. Play.

На секунду ей показалось, что Ксюша ее ударит. Что ж – она была готова и на это, потому что знала, что уйти сейчас – это значит позволить завершиться еще одному витку боли, и завершиться не в Ксюшину пользу.

Была б она посильнее – просто скрутила бы ее сейчас, обхватила руками и ногами, и держала бы так, пока боль не пройдет. Но куда уж там… Ксюша – худая, но крепкая, моментально вышла бы победителем в этом недолгом поединке.

Поэтому Лена просто стояла и смотрела на нее – сидящую на самом краешке дивана. Смотрела, как ногти впиваются в обивку, как искажается раз за разом лицо – от боли, невыносимой боли. Как кривятся губы в попытках прекратить рыдания.

И повинуясь какому-то внезапному порыву, Лена рванулась вперед, села перед Ксюшей на корточки и положила ладони ей на колени.

–Я никуда не уйду. Слышишь, девочка моя? Ты можешь плакать, можешь кричать, можешь делать все, что угодно – я не уйду.

Stop. Play.

В Ксюшиной голове встрепанными птицами метались мысли. Она старалась, честно старалась их упорядочить, ухватить за хвост, но ничего не выходило. До нее едва дошло то, что сказала Лена, и она четко и ясно поняла: «Нет».

Не сейчас. Не Лена. Иначе… Иначе это закончится очень плохо – так, как уже было, и было не один раз.

–Ксюшка…

Она увидела, как ладони Лены скользят по ее бедрам вверх. Увидела, как они забираются под футболку, как гладят бока. И вдруг – впиваются ногтями, сильно, до крови.

–Тебе нужно куда-то это деть, – Лена одним движением оказалась вдруг очень-очень близко – нависла над Ксюшей. – Хочешь? Ты можешь выразить это хотя бы так.

Лена поцеловала ее – крепко, сильно, впиваясь и кусая губы. Ксюша не отвечала – сидела как каменная, и пыталась сдержать то, что бешеным потоком рвалось изнутри наружу.

Лена задрала на ней футболку и сжала ладонями грудь. Ксюша дернула головой.

–Давай, – услышала она, – выпусти это.

Лена встала над ней на колени, и опустилась на ее бедра. Запустила ладонь в волосы и дернула – сильно, заставляя Ксюшу откинуться назад на спинку дивана. Ее лицо не было напуганным: оно было… возбужденным?

–Давай, – снова сказала она, кусая Ксюшу за плечо через футболку, и сразу же кусая за шею. – Давай же.

Клапан прорвался, и поток вырвался на свободу. Ксюша больше не думала: она одним движением скинула Лену с себя, опрокинула на диван, и нависла сверху. Дернула вверх футболку, не обращая внимания на Ленин вскрик боли. Посмотрела на обнажившуюся грудь.

–Чего ты хочешь? – Спросила, продолжая скручивать в кулаке задранный край футболки.

–Ты знаешь, чего, – едва расслышала она.

–Плохой ответ.

Она схватила футболку двумя руками, и рывком разорвала ее на неаккуратные части. Впилась пальцами в плечо, и перевернула Лену на живот. Легла сверху, рывком впихнув бедро между раздвинутых Лениных ног.

–Чего ты хочешь? – Спросила снова.

Она сама не знала, какой ответ был ей нужен. Наверное, такой, который сразу отпустил бы ей все грехи – и те, которые она уже совершила, и те, которые собиралась добавить немедленно.

–Чего ты хочешь?

Лена промычала что-то в диванную подушку – ее голоса совершенно не было слышно. И Ксюшины пальцы сами собой вдруг скользнули от плеча по ее спине, впиваясь ногтями и оставляя кровавые дорожки.

Она услышала приглушенный крик, и отпрянула, падая с дивана на пол. Вскочила на ноги. Зажала обеими руками рот.

Ее трясло так, как никогда в жизни. Она в ужасе смотрела, как Лена поворачивается, садится на диване – обнаженная до пояса, растрепанная. А в глазах – жалость… Жалость?

–Ксюшка…

–Нет.

Она рванулась словно ошпаренная – ударилась плечом о дверь, выскочила в подъезд и побежала вниз по ступенькам.

«О, Господи».

На улице остановилась на секунду, ошарашенная ворвавшимся в легкие воздухом – оказалось, что в квартире она почти не дышала – и побежала дальше. Неслась, пока в боку не стало колоть, а ноги не начали подкашиваться от усталости. И бежала снова.

Остановилась у парапета: оказалось, что добежала до реки. Хлопнула себя по карману джинсов. Дрожащими пальцами выудила телефон. Набрала номер. Один гудок, два, три, четыре…

–Детка?

–Приходи, – прохрипела из последних сил, – пожалуйста. Приходи.

Forvard

И он пришел. Обнял, зажал обеими руками, крепко-крепко.

Ксюша билась в рыданиях, проходящих резкими волнами от живота к горлу. Она захлебывалась слезами, тщетно пытаясь выдавить из себя хоть слово. Джон крепко держал ее за плечи, и прижимал к себе, не давая вырваться ни на секунду.

–Дыши, – говорил он строго, – детка, слышишь? Ни о чем не думай, ничего не говори, только дыши.

Она цеплялась за его голос, как за последнее спасение, и, дрожа всем телом, содрогаясь от боли, пыталась дышать.

–Это все пройдет, – слышала она, – все это обязательно пройдет. Просто пока так. Пока больно. Но мы пройдем и через это, слышишь? Просто дыши и все.

В паузе между рыданиями она подняла голову и посмотрела во внимательные, ярко-голубые, Женины глаза.

–Что мне делать? – Прохрипела отчаянно. – Джон, что же мне теперь делать?

–Не нужно ничего делать, детка, – он лишь крепче обнял ее, – успеешь еще с делами. Сейчас просто дыши, и чувствуй все, что чувствуешь, не давай этому спрятаться внутри себя, вышвыривай к чертям наружу.

–Мне хочется кричать.

–Кричи. Любой каприз, малыш. Хочешь кричать – кричи, хочешь драться – дерись. Все, что захочешь.

И тогда она начала кричать...

Боль выходила изнутри с каждым звуком, по капле. Она царапала горло, застревала в связках, но все же выходила.

Ксюша билась в Жениных руках, как раненая птица – дергала ладонями, ногами, всем телом. И кричала – снова и снова.

–Я люблю тебя, – слышала она раз за разом тихое, – я все равно люблю тебя. И такую тоже.

Это превратилось в бесконечный речитатив – я люблютебяялюблютебяялюблютебя. И от каждого нового «люблю» она кричала еще сильнее. Пока не обмякла, обессиленная, в его руках, и не разрыдалась в последний раз – горче и отчаянней, чем раньше, но теперь, когда большая часть боли вышла наружу, эти слезы как будто заживляли, а не растравляли рану.

Джон дождался, пока последние слезы не размазались по грязным щекам, и только потом спросил:

–Что произошло?

Ксюша опустила голову.

–То же, что и всегда. Она ушла, я осталась. Конец истории.

Она шмыгнула носом, и запустила ладони в свои волосы, крепко сжимая. Захотелось вдруг сделать себе очень больно.

–Я чуть было опять это не совершила, – добавила она. – Ленка была рядом, и я чуть было не…

–Не что?

–Чуть было не воспользовалась этим.

Джон за ее спиной тяжело вздохнул. Она знала: он думает, как бы выразиться помягче, как снова объяснить ей, что это нормально, что в этом нет ничего страшного. Но проблема была в том, что для нее это нормальным не было.

–Да, она сама мне это предложила, – заговорила Ксюша, не давая ему сказать ни слова. – Да, она хотела этого тоже. Но это неправильно. Выливать свою боль в другого человека таким способом – это отвратительно и гадко. И я так не хочу. Понимаешь? Не с ней. Только не с ней.

–Почему нет? – Джон достал сигареты и сзади потянуло приятным дымом. – Чем она лучше других?

–Тем, что других я просто трахала, когда мне было плохо. И им нравилось это не меньше, чем мне. Но это был просто секс. А Лена…

Ксюша запнулась на полуслове, обернулась и отобрала у Джона сигарету.

–А к Лене ты что-то чувствуешь? – Усмехнулся он. – В этом проблема?

Чувствовала ли она к ней что-то? Да, наверное, и даже наверняка. Она была не просто девушкой на одну ночь – да что там на ночь! На один час. Нет, она была в первую очередь другом. И Ксюша знала: с ней этого делать нельзя.

–Я все равно не понимаю, – продолжил Джон. – Она сама предложила, она хотела этого. Почему нет? Или ты снова включила свои интеллигентские заморочки о том, что страстный, сильный секс – это плохо?

Ксюша поморщилась.

–Нет, дело не в этом. Просто этот способ… Это работает, но это подло. Я словно использую этих женщин, чтобы выразить свою ярость.

–Но им же это нравится.

–Ну и что? Стокгольмский синдром – слышал о таком? Им тоже нравится. Но менее подлым это не становится.

Джон захохотал, откидываясь назад на руках. По его лицу Ксюша поняла: он знает. Знает, почему она говорит именно так, знает, что за этими словами она прячет то важное, о чем говорить не хочет категорически. Знает – и принимает это.

–Детка, – сказал он, отсмеявшись. – Я, конечно, рискую сейчас получить от тебя по полной программе, но все же спрошу. Тебе не кажется, что ты совершила большую ошибку, оставшись здесь?

Еще бы ей не казалось. Особенно в этом состоянии – когда мир рушился на глазах, когда в нем не осталось ничего важного, кроме скрывающейся за поворотом спины. Особенно когда впереди был целый месяц, в который она не сможет ни увидеть, ни услышать, ни дотронуться. Еще как казалось!

–Я думаю, что у меня есть шанс, – сказала Ксюша, – он маленький, но раньше и его не было.

–Шанс на что?

–Шанс на то, чтобы остаться в ее жизни.

Forvard

Она шла домой медленно, едва переставляя ноги. Во-первых, совершенно не было сил – все они ушли на истерику, на жуткий бег неведомо куда, на слезы и боль. Во-вторых, и пожалуй, это было главным, она боялась, что Лена еще не ушла, и придется говорить с ней, смотреть в глаза, что-то объяснять.

Но все вышло совсем не так. Ксюша дошла до дома, толкнула открытую дверь, и почувствовала запах какой-то выпечки. Прикрыла дверь, посмотрела на номер квартиры. Все было верно, номер был правильным, но запахи – они были из какой-то другой жизни, не из ее, не из Ксюшиной.

Лена возилась на кухне, облачившись в Ксюшину адидасовскую футболку, и только плечом дернула приветственно.

–Мой руки и садись, почти все готово, – сказала она.

Ксюша задумчиво почесала затылок, и послушно отправилась в ванную. Оказалось, что Лена с пользой провела все это время: ванна сияла чистотой, кафель сверкал, а в тазу лежали замоченные полотенца и еще какие-то тряпки.

Вернувшись на кухню, Ксюша подошла к Лене и взяла ее за руку. Стоило ей открыть рот, как на губы легла ладонь.

–Нет, – улыбнулась Лена, – мы не станем это обсуждать.

Они смотрели друг на друга – одна ласково, другая удивленно, и молчали. Ксюша растерянно улыбалась. Она скользила взглядом по Лене – такой уютной, такой домашней, такой доброй и ласковой, и думала: «Господи, ну почему я не могу ее полюбить? Почему, господи?».

Stop. Forvard. Play.

-Когда ты поняла, что любишь меня? – Спросила Ася. После того как Ксюша пришла на кухню, замотанная в простыню, и села рядом, прошел уже час. За этот час они толком не поговорили ни о чем – Ксюша боялась спрашивать, Ася боялась отвечать. И вот – набралась смелости и спросила.