Текст книги "Play (СИ)"

Автор книги: Александра Соколова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Полчаса. Ну да. Ася просила двадцать секунд, и то из этой затеи мало что вышло.

–Ты всегда в мешке, всегда в коконе, в каких-то чугунных доспехах. Даже когда трахаешься, их не снимаешь. Неужели самой не надоело? Идеальная Ксения Ковальская. Звучит тошнотворно, ты не находишь?

Ксения улыбнулась.

–Если это так тошнотворно, чего ты тогда ко мне привязалась?

–Я привязалась? – Будина от возмущения даже про сигарету забыла. – По-моему, я просто оказываю тебе миллион разнообразных знаков внимания, а ты клюешь почему-то только на животный секс. Почему, милая? Все остальное дает тебе она?

Это был не тот разговор, к которому Ксения была бы готова. Она даже подумала: а не бросить ли к черту чашку с недопитым чаем, и не сбежать ли отсюда самым позорным образом? Но потом вспомнила, что именно ждет ее дома, и решила остаться.

–Нам нужно договориться… – начала, было она, но Ольга перебила:

–Ну конечно! Сейчас ты и меня попытаешься засунуть в свои любимые рамки и ограничения. Не выйдет, милая. Я не стану играть по твоим правилам.

Чего-то подобного она и ожидала, начиная этот разговор. Что же, раз так – придется действовать иначе.

–Тогда я от тебя избавлюсь, – предупредила Ксения, – мне не нужна пороховая бочка в непосредственной близости. Заводит, конечно, но и рвануть может в любую секунду.

–Валяй, избавляйся. Только не забывай, что ты дала мне слово оставить меня в системе – с перспективами и всем прочим.

–И ты так доверяешь моему слову?

–Твоему-то? – Ольга вдруг стала очень серьезной. – Конечно, доверяю. Это тебе только так кажется, что я ничего про тебя не понимаю. На самом деле я понимаю больше, чем ты можешь себе представить.

–Интересно, – пожала плечами Ксения.

–Хочешь послушать?

–Нет.

Она снова принялась за свой чай, и чуть не вылила его на футболку, почувствовав под столом прикосновение Ольгиной ноги. Лодыжка тут же вспыхнула огнем, а вместе с ней – и все тело.

Будина улыбалась, не отводя от нее глаз, и продолжала гладить ногу.

–Какого черта ты делаешь? – Хрипло спросила Ксения.

–Показываю тебе, что я значу для тебя.

Она перегнулась через стол и кончиком пальца провела по Ксениной шее к вырезу футболки. Кончик языка показался между приоткрытых губ, глаза затуманились.

–Только со мной ты можешь позволить себе хоть немножко расслабиться, и забыть о том, какой ты должна быть. Больше никто не может тебе этого дать, и, возможно, никогда уже не сможет. Я вижу каждого твоего демона, каждого дьявола, и схожу от них с ума. Я вижу каждый из твоих комплексов, и не убегаю от них в ужасе, а смеюсь над ними. И ты хочешь сказать, что готова добровольно от этого отказаться? Вернуться в свой каменный мешок, из которого даже приличного окна наружу нет? Нет, милая, я так не думаю.

Она откинулась назад на кресле, и закурила новую сигарету. Ксения снова начала дышать.

–Чего ты хочешь? – Спросила она. – Допустим, у тебя есть иллюзия, что ты что-то такое про меня понимаешь. Как насчет тебя?

–Я уже говорила про себя. Ты, видимо, не слушала.

Конечно, она не слушала. В присутствие Ольги ей вообще довольно сложно было слушать, а еще сложнее – анализировать то, что она слышит. Но вопрос требовал ответа, и Ксения на многое была готова, чтобы этот ответ получить.

–Послушай меня, – сказала Ольга, не давая ей спросить снова, – давай без игр, ладно? У тебя скоро крыша поедет от той жизни, что ты себе создала, и ты прекрасно это знаешь. Нельзя двадцать четыре часа в сутки быть тем, кем ты вовсе не являешься. Ты не хорошая девочка, милая, и никогда ею не была. Я не знаю, кто тебя так переломал, и с чего ты решила, что должна стать идеальной, но это – не ты. Ты – нормальный живой человек, иногда злой, иногда добрый, иногда великодушный, а иногда и подлый. Ты можешь совершать ошибки, и можешь быть победителем.

Ксения сделала попытку ее прервать, но Ольга только отмахнулась.

–Дослушай. Я не пытаюсь сказать, что ты – великое дерьмо, хотя вполне может оказаться и так. Я пытаюсь сказать, что… Погоди-ка.

Она пристально посмотрела на Ксению, и лицо ее исказилось гримасой. Ксения отпрянула.

–Нет-нет, погоди…

Первый раз за все время Ксения увидела на Ольгином лице удивление. Нет, не удивление даже, изумление.

–Она что… может любить тебя только такую?

Ну хватит. Ксения выскочила из-за стола и пошла к выходу, не оглядываясь. Выскочила на улицу, огляделась, поняла, что находится на Маросейке, и почти бегом двинулась в сторону метро. Внутри нее все клокотало и вспыхивало.

Ольга догнала ее у поворота, схватила за плечи и развернула к себе. На ее лице против обыкновения не было насмешки, презрения – ничего такого. Только отголоски того самого изумления и… жалости?

–Ты дура! – Сказала она Ксении в лицо, пресекая все жалкие попытки вырваться. – Ты живешь жизнью совсем другого человека только потому, что решила – ей так лучше. Ты сделала из себя манекен в дорогом костюме, потому что думаешь, что она сможет тебя любить только такую. А ты ее спрашивала? Она тебя хоть раз настоящую видела? Может, именно настоящую она и смогла бы полюбить?

Это было уже слишком. Ксения резким толчком вырвала руку и ударила Ольгу по лицу, отбрасывая ее к стене дома. Посмотрела бешеным взглядом, и побежала к метро.

Она бежала, не обращая внимания на изумленных прохожих, и в висках ее билось бесконечное: «Видела. Видела. Видела».

Конечно, она видела. И не единожды. И то, что она видела, ей никогда не нравилось.

BACK. BACK. BACK.

-Девятый «А», здравствуйте.

Анастасия Павловна вошла в кабинет, едва прогремел последний звук школьного звонка. Ксюша с Мишкой переглянулись: вопреки ожиданию, учительница не выглядела взволнованной. Как обычно одета – в черные брюки и светлую блузку, волосы уложены в узел на затылке, на плече – огромная дамская сумка, которую она немедленно положила на стол и достала оттуда журнал и несколько книг.

–Садитесь.

Они снова переглянулись: голос тоже звучал как обычно. Ксюша потерла кончик носа большим пальцем и поправила съехавший с плеча черный фартук. Может, она просто еще не видела? Сразу пошла на урок, не заходя в кабинет?

–На прошлом занятии мы знакомились с еще одним творением великого русского писателя Александра Пушкина – «Евгением Онегиным». Я давала задание подготовить к этому уроку устный ответ о своих личных впечатлениях от книги. Кто готов?

Она сидела за столом, не отводя взгляда от открытого журнала, а Ксюша не отводила взгляда от нее. Не успев сообразить, что делает, она подняла руку.

Анастасия Павловна посмотрела на нее и неслышно вздохнула.

–Ковальская, прошу к доске.

Голос ее звучал устало и как-то потеряно, и Ксюше вдруг стало очень страшно. Может, не стоило ничего устраивать?

Она вышла к доске, повернулась лицом к классу и отыскала на соседних партах Мишкину и Николину физиономии. Стало легче.

–Ксения, мы слушаем.

Значит, все-таки видела. Раз «Ксения» – то точно видела. Ну и черт с ней.

–Роман «Евгений Онегин» я прочитала еще в прошлом году. Этим летом прочитала снова, но впечатление мое о нем ни капли не изменилось.

Она покосилась на Анастасию Павловну, но та снова уткнулась в журнал, и, казалось, совсем не слушала. И Ксюша разозлилась.

–Я читала его с удовольствием, потому что роман написан очень красивым языком – это как музыку слушать, без слов. Но если начать вслушиваться в слова, в смысл – то все сводится к истории о двух основных страдальцах и двух второстепенных. У меня все.

Класс замер в молчании. Ксюша снова поправила фартук и посмотрела на Анастасию Павловну. Теперь та наконец подняла взгляд.

–О чем ты говоришь, Ковальская? Поясни.

–Пожалуйста. Татьяна, начитанная французскими романами о неземной любви, встречает Онегина, за пару дней придумывает себе такую же неземную любовь, радостно погружается в страдания, пишет письмо с признаниями, ее отвергают и она снова погружается в страдания. Далее она выходит замуж непонятно за кого – в расчете еще немного пострадать, отвергает Онегина – и страдает снова. Страдалица? Еще какая.

Она говорила быстро, и сердце ее прыгало туда-сюда по грудной клетке.

–Теперь Онегин. Столичная жизнь – страдает. Приезжает в глушь – опять страдает – скучно, пусто, нет смысла. От Татьяны письмо получил – страдает. Влезает в конфликт с Ленским на пустом месте – снова страдает. Убивает Ленского – страдает. И так далее. Придумывает себе любовь к Татьяне, его отвергают – и… Он снова страдает. Одни бесконечные страдания, и больше ничего.

Класс слушал, раскрыв рты. Анастасия Павловна, кажется, тоже.

–Если говорить о моем личном отношении к прочитанному: страдальцев не переношу, и восхищаться ими не умею. Более того – я не верю в любовь, которая не испытана временем. Вчера я люблю Юру Шатунова из «Ласкового мая», сегодня – Льва Лещенко, а завтра еще кого-то. Это любовь? Нет. Всего лишь повод пострадать. А если Юру Шатунова я люблю на протяжении долгого времени – это любовь.

–Ксения, а ты не путаешь любовь и постоянство? – Прервала ее Анастасия Павловна.

–Нет, не путаю, – отмахнулась Ксюша, – когда женщина беременеет, нужно 9 месяцев, чтобы понять, какой пол будет у ребенка. Почему же на определение «любовь или не любовь» у Татьяны ушло всего несколько дней? Разве это не так же важно?

–Подожди, но ведь к концу романа прошло уже довольно много времени, и Татьяна понимает, что все еще любит Онегина – если следовать твоей логике – это та же проверка временем.

–Нет, Анастасия Павловна. Любовь приносит счастье и радость. А страдать несколько лет по объекту любви, чтобы потом послать его нафиг – это не проверка временем, а мазохизм.

–Ковальская! – Сотникова вскочила на ноги и возмущенно уставилась на Ксюшу. – Выбирай выражения!

Но Ксюше было уже все равно.

–А вот эта ерунда «Я другому отдана, и буду век ему верна»? Мало того, что сама всю жизнь страдать собирается, так и мужу планирует жизнь испортить – принесу, мол, себя в жертву – ладно, допустим, ее жизнь – пусть как знает. А мужик при чем? Может, она отнимает у него шанс встретить женщину, которая правда будет его любить и с которой он будет счастлив?

–Ковальская! – На лице Анастасии Павловны уже была не злость, а гнев. – Я сказала – выбирай выражения! Миллионы советских семей живут в браке, и это осознанный выбор. В конце концов, помимо любви существует чувство долга, ответственность и порядочность, наконец!

–Херня вся эта ваша порядочность. Хер-ня. Порядочно – это когда есть мужество признаться мужу, что ты его больше не любишь. А врать ему десятилетиями и делать вид, что все в порядке – это не порядочность, это трусость и тот самый мазохизм!

Сотникова изо всех сил стукнула книгой по столу. Класс шумел – все говорили хором, переглядывались, Мишка даже над партой привстал.

–Немедленно к директору! – Закричала Анастасия Павловна ухмыляющейся Ксении. – Это просто возмутительно!

–Вы просили мое мнение о книге, – сказала Ксюша ей в лицо, – я вам его озвучила. И кто вам сказал, что мое мнение всегда должно совпадать с вашим?

–К директору, Ковальская! Сейчас же!

Сотникова схватила ее за плечо и вытолкала из класса. Кабинет директора был на третьем этаже, но они почему-то пошли не к лестнице, а налево. Ксюша плохо соображала: от ощущения ладони Анастасии Павловны, лежащей на ее плече, все тело наливалось горячим восторгом, и этот восторг затуманивал мозг и зрение. Очнулась она только когда Сотникова втолкнула ее в свой кабинет, и захлопнула дверь.

Ксюша, не спрашивая разрешения, присела на стул. Здесь она была впервые.

Симпатично. Два стола, шесть стульев. Полки вдоль стен, плотно заставленные разными книгами. Гитара в углу – простенькая старая шестиструнка. На шкафу – пионерский горн, барабан и куча старых папье-маше.

–Оксана, обрати на меня внимание, пожалуйста, – суровым голосом приказала Анастасия Павловна, усаживаясь за стол спиной к окну. На её лице можно было прочесть целую гамму эмоций – от гнева до отвращения.

–Меня зовут Ксения, – ответила Ксюша и фалангой большого пальца почесала нос.

–Хорошо. Ксения. У меня к тебе два вопроса: первое – как ты смеешь так вести себя на уроке, и второе – объясни мне, пожалуйста, что это такое?

Значит, увидела. Черт. Если бы раньше догадаться – возможно, Ксюша и не стала бы устраивать весь этот балаган. Она вздохнула и посмотрела, как Анастасия Павловна двумя пальцами поднимает злополучный листок и трясет им в воздухе.

–Повторяю вопрос: что это такое?

–Не знаю, – пожала плечами Ксюша. – Мне отсюда не видно.

–Перестань паясничать! – возмутилась Сотникова. – Ты что, не понимаешь, что это уже не шутки?

–Что тут понимать? – хмыкнула Ксюша. – Моя фамилия – Ковальская, а не Орлиный глаз. Откуда я знаю, что у вас там за бумажка.

Анастасия Павловна сделала два глубоких вдоха и попыталась успокоиться. На её висках выступила испарина, а на щеках – румянец.

–Подойди и посмотри, – сказала она, протягивая листок. Ксюша послушно поднялась со стула, сделала несколько шагов и, глядя учительнице в глаза, застыла в молчании.

–Я снова задаю тебе вопрос. Что это? – отчеканила Анастасия Павловна, с трудом выдерживая взгляд ярко-зеленых пронзительных глаз девочки.

–Стихи, – вкрадчиво ответила Ксюша, ни на секунду не прерывая зрительный контакт, – а что? Вам не понравилось?

–Ковальская! – Учительница стукнула ладонью по столу и вскочила на ноги. – Что ты себе позволяешь? Мало того, что ты – проклятие всей нашей школы, так теперь еще и это!

–А что тут такого? – прищурилась Ксюша. Она не пошевелила ни единым мускулом – стояла расслабленная, засунув руки за пояс фартука. – Если вам не понравился стих – выкиньте и забудьте.

–То, что здесь написано – аморально! Ксения, присядь, пожалуйста. Я понимаю, что тебе всего пятнадцать, и многие вещи в силу своего возраста ты пока понять не можешь. То, о чём ты написала вот в этом… это уголовно наказуемо.

–Что уголовно наказуемо? – Ксюша вытаращила глаза и скривила лицо в ехидной гримасе.

–Вот это, – растерялась Анастасия Павловна. Листок в её руках дергался крупной дрожью. – Я хочу сказать, что ты сейчас находишься в поре полового созревания, и можешь спутать уважение к преподавателю с чем-то более…

–Дайте сюда, – перебила Ксюша. Она рывком выхватила листок, аккуратно сложила его в четыре раза и засунула за пояс фартука, – если хотите – можете вызвать моих родителей и поговорить с ними на эту тему. А я пошла на урок.

–Ковальская, стой! – повысила голос Анастасия Павловна, но девочка окрик проигнорировала. Она молча распахнула дверь и, оглянувшись, одарила учительницу презрительным взглядом. После чего вышла из кабинета.

В школе шел четвертый урок, и в коридоре никого не было. Ксюша спокойно дошла до туалета, вынула листок со стихами и медленно порвала его на клочки. На её глазах выступили слёзы, а к горлу подступил противный комок. Но тут же что-то внутри изменилось. Ксюша вспомнила, как целых семь минут находилась рядом с Анастасией Павловной, как смотрела в её глаза, как чувствовала запах, её потрясающий, удивительный запах. Только ради этих минут стоило провернуть авантюру со стихами.

С заколотившимся от нежности сердцем, Ксюша вышла из туалета и, поразмыслив, решила дождаться перемены с тем, чтобы пойти на следующий урок. Домой не хотелось – ведь в школе она могла еще хотя бы разочек, случайно, увидеть Анастасию Павловну. А это дорогого стоило.

FORVARD. PLAY.

От метро Ксения пошла пешком. Кружилась голова, в висках стучало, и ноги почему-то еле-еле плелись. Напиться бы сейчас как следует – до одури, до рвоты, до невменяемого состояния. Напиться и спать целые сутки, ни о чем не думая.

Но не думать не получалось. Ксения вспомнила, как на уроке литературы сливала свою злость на Асю в виде провокационного ответа у доски, как потом ее таскали к директору, и вызывали отца, и объявляли очередной – сто сорок пятый – строгий выговор. Но это не было самым страшным. Тогда ей еще казалось, что впереди что-то есть, что жизнь – это просто американские горки, в которых то вверх, то вниз. Позже, много позже, она поняла, что горок нет – есть одна бесконечная прямая, которая просто однажды оборвется. И больше ничего.

В кармане завибрировал телефон. Ксения посмотрела на экран: звонили из офиса, десятый раз за последние несколько часов. От Аси звонков не было.

Дома ее тоже не оказалось. Ксения никогда бы не призналась в этом вслух, но испытанное облегчение было бесконечно ярким и сильным. Она села на кухне, и просидела так несколько часов, не двигаясь и уставившись в потолок. Когда она поменяла позу и размяла затекшую шею, решение уже было принято.

–Игорь Александрович, здравствуйте, – сказала она в трубку телефона, – у меня есть к вам деловое предложение. Можем мы встретиться прямо сейчас?

Схватила ключи от машины, и выбежала из дома.

BACK. BACK. PLAY.

На полу валялись уже две пустые бутылки, а жестяная банка из-под кофе наполовину заполнилась сигаретами. Но не было конца-края этой сумасшедшей ночи – полной откровения, боли и неизведанной ранее близости.

Ксюха сидела на полу, прижавшись спиной к стене, курила очередную сигарету, а второй рукой держалась за Ирин живот. Она не видела ее лица, и была благодарна ей за это.

–Столько лет… Столько проклЯтых или прОклятых лет – уже и не понять, как будет правильнее. Понимаешь, я даже не помню того времени, когда ее бы не было. У меня все детские воспоминания начинаются с нее, все остальное – только размыто, тускло, редкими всплесками.

–Но ты пыталась?

–Я пыталась. Пыталась вырвать эту любовь из сердца, иногда – вместе сердцем, даже не передать, СКОЛЬКО раз я пыталась. Но раз за разом я снова возвращаюсь туда, где была она, где светило солнце, и где мне было четырнадцать лет. Наверное, только тогда я и умела любить.

–Неужели никого после нее?

Ксюха сжала зубы.

–А никакого «после» не было. Я влюблялась, конечно. В тебя, в Леку. Но Анастасия Павловна… Это просто другое, понимаешь? Я даже не уверена, любовь ли это – возможно, я просто сошла с ума когда-то, и тащу в себе это безумие, возводя его в ранг великого чувства. Но…

–Но сути дела это не меняет.

Ирка вдруг повернулась, и прижалась к Ксюхе.

–Бедная ты моя… – прошептала она. – И все это время ты таскала это в себе? Никто не знал?

–Ну почему никто, – Ксюхины губы скривились в ухмылке – злой, напряженной, – знал Джоник. Он знал с самого начала. Но он всегда относился к этому так, будто это детская игра, какая-то нелепица, на которую даже внимания обращать не стоит. Знал отец.

–Отец? – Ира нахмурилась. – И?

Ухмылка стала яростной.

–Он сказал, что не приемлет недостойной любви. И что разочарован во мне.

–И все?

–Да нет, он много чего говорил, но все сводилось к тому, что каждый человек имеет право выбора, даже когда дело касается чувств. И он довольно детально объяснил мне, почему мой выбор – недостойный.

Ира кивнула задумчиво.

–Теперь я многое понимаю. Если бы ты рассказала мне тогда…

–А что я могла рассказать? Думаешь, я что-то тогда понимала? Когда меня отправили в этот чертов институт, для меня это был словно конец света: я знала, что больше не смогу ее видеть, не смогу ее слышать, вообще ничего не смогу. Это было на пять лет, Ирка! На пять чертовых лет. А потом меня заслали бы куда-то работать, и пять лет превратились бы в десять, и в пятнадцать, и в пятьдесят. Я понимала тогда только одно: я никогда ее больше не увижу.

–Погоди, но ты же пыталась?...

–Что пыталась? – Ксюха недоуменно сморщила лоб и вдруг поняла. – Сказать ей? В этом не было смысла.

–Почему?

–Во-первых, она прекрасно все знала. Во-вторых, этот разговор имел бы смысл, если бы мне от нее что-то было нужно. Но мне не было! В этой любви никогда не было ничего эротического, пошлого – только восхищение, только сумасшедшее ощущение наличия смысла в этом мире.

На Ирином лице она разглядела удивление.

–Я расскажу тебе одну историю из моего детства. Мы сдавали устный зачет по физике, и толпились в коридоре в ожидании, когда нас вызовут. Это было на том же этаже, что и ее кабинет. И я не листала книжку, не волновалась – я смотрела как чокнутая на этот коридор, и ждала. И те семь секунд, которые понадобились ей, чтобы пройти мимо, были одними из самых счастливых в моей жизни. Она шла так медленно, и улыбалась чему-то своему, и у нее так забавно были сложены пальцы – мизинец и безымянный прижаты друг к другу. А потом она посмотрела на меня, и я сказала: «Здравствуйте, Анастасия Павловна». А она сказала: «Здравствуй, Ксюшка». И пошла дальше.

–И все?

–Да. И это было счастье. В ее шагах, в ее сложенных пальцах, в ее голосе. Да что там… В выходные я приезжала на велосипеде к ее дому и просто сидела на бордюре или на скамейке напротив ее подъезда. Она не вышла ни разу. Но каждую секунду этого сидения я тоже испытывала счастье.

–Но я не понимаю, – Ира положила ладонь на Ксюхину щеку, – если все это до сих пор так, почему ты не вернулась в Краснодар после института? Почему не добивалась ее?

–Добивалась? О чем ты? Я только в этом году окончательно поняла, что я лесбиянка, но она-то – точно нет. Да и потом, очень многое произошло в последние годы моей учебы в этой школе. Слишком многое для того, чтобы вернуться.

–О чем ты?

Ксюха помолчала, погруженная в себя.

–Я видела ее после школы один раз. Единственный раз. В этом году.

–Перед тем как приехать в Москву?

–Да.

Она снова замолчала, и Ира спросила:

–И что произошло?

–Короткий разговор. Она спросила, как мои дела. Я сказала, что вернулась в Краснодар. Она сказала, что я вряд ли найду там то, что ищу. И я уехала.

Сигареты кончились. Ира поковырялась в банке и достала приличный на вид окурок. Закурила, даже не обратив внимания на пепел на фильтре.

–Поразительно все это, – пробормотала она, – совсем с тобой не вяжется… В универе мне казалось, что ты всю жизнь была пай-девочкой, такой папино-маминой дочкой с бантом на волосах.

Ксюха засмеялась и отобрала у Иры окурок.

–Анастасия Павловна с тобой бы поспорила. И еще как.

–В смысле?

–Не важно. Я не была такой всю жизнь. Я такой себя сделала.

BACK. PLAY.

Ксюша шла по тропе ровно, следя за дыханием и поддерживая сзади ладонями дно рюкзака. Природа вокруг впечатляла – огромные пихты соседствовали с небольшими березками, трава была ярко-зеленой, совсем не похожей на городскую, а небо, пробивающееся сквозь кроны деревьев, не уступало синевой даже самой качественной лазурной краске.

Вот уже неделю они вместе с половиной школы жили в горном летнем лагере, но только теперь их наконец отправили в серьезный, трехдневный поход. Первый поход в Ксюшиной жизни, и она наслаждалась им всерьез.

И всё бы хорошо, вот только какое-то неосознанное беспокойство терзало Ксюшино сердце. Она чувствовала, что что-то не так. А вот что именно – никак не могла понять.

–Ксю, – раздался сзади знакомый голос. – Сотникова еле плетется. Похоже, выдохлась.

Вот оно! Ну конечно. Как же она сразу не догадалась? Ведь в последние годы её внутренний радар был направлен только на одного человека.

–Далеко она? – спросила Ксюша, внутренне собираясь и лихорадочно обдумывая свои дальнейшие действия.

–На девять человек сзади, – ответил Миша. – Помочь?

–Да. Я сейчас отставать начну, а ты держись прямо передо мной. Возьмешь её рюкзак.

С этими словами Ксюша сошла с тропы, пропуская друга вперед. Она плотно сжала губы и начала дышать носом, часто-часто, почти не давая кислороду проникать в легкие.

–А твой кто понесет? – спросил догадливый Мишка, тоже перестаиваясь и пропуская вперед сосредоточенно несущих рюкзаки школьников. – Перед Сотниковой Никола идет, давай ему посигналю?

–Давай.

Через минуту Ксюша уже шагала прямо перед Анастасией Павловной. Одного беглого взгляда, брошенного назад, оказалось достаточно, чтобы понять: женщина не просто выдохлась – она на излете своих физических сил.

Идиотка. Гордая идиотка. Ради чего, спрашивается, так себя мучить? Ради авторитета? Ну почему этой женщине никто не объяснил, что авторитет зарабатывается совершенно другим способом?

Обозленная Ксюша усилила свои дыхательные упражнения. Вскоре она ощутила головокружение и слабость в ногах. Но лицу разлилась нездоровая бледность. С тяжелым стоном девочка сделала шаг в сторону и с закрытыми глазами буквально упала на землю.

Анастасия Павловна не подвела: она тут же кинулась к девочке, с облегчением скинула рюкзак на землю и коснулась холодной ладонью Ксюшиной щеки.

–Тебе плохо? – Боже мой, сколько заботы было в её голосе! Сколько тепла! Ксюша лежала, не открывая глаз, и молилась про себя: «Только не убирай руку. Пожалуйста. Только не убирай руку. Еще секунду. Еще только несколько секундочек. Пожалуйста…»

Но нет. Чудес не бывает – и ладонь со щеки соскользнула на лоб, а потом и вовсе перестала касаться горячей кожи. Ксюша открыла глаза и приподнялась, стаскивая с плеч рюкзак.

–Я понесу, Анастасия Павловна, – подскочил Мишка и набросил на второе плечо рюкзак учительницы. – Никола, бери Ксюхин.

Вскоре колонна учеников скрылась за поворотом. Замыкающему инструктору Анастасия Павловна сказала идти дальше.

–Мы вас догоним, Володя. Не волнуйтесь.

И они остались одни. Учительница лежала на земле, тяжело дыша, и смотрела в небо. Она молчала. Ксюша же скорее отрезала бы себе левую руку, чем издала бы хоть звук.

Это такое великолепное чувство – быть рядом с любимым человеком. Слышать его дыхание. Чувствовать запах. Да просто знать, что всё это – правда, быль, не горячечный бред, навеянный высокой температурой, а самая настоящая жизнь.

–Как ты себя чувствуешь? – отдышавшись, спросила Анастасия Павловна. – Можешь идти?

–Могу, – хмыкнула Ксюша, поднимаясь на ноги. Сказочное очарование ушло, уступив место беспокойству и тревоге. – А вы сможете?

–Да, пожалуй…

Уверенности в её голосе не было ни грамма, поэтому Ксюша понимающе кивнула и протянула руку, помогая Анастасии Павловне встать с земли.

–Я сама…

–Да ладно вам, – снова хмыкнула девочка, уверенной рукой поддерживая учительницу под локоть, – пойдемте потихоньку. Я помогу.

Шли долго. И сложно. Так сложно, что даже на любование природой не осталось ни времени, ни сил – после первых двух пройденных километров Ксюша почти тащила на себе Анастасию Павловну, изо всех сил стараясь не растечься по тропе от радости и удовольствия. Впервые в жизни она обнимала любимого человека за талию – законно! с полного согласия! – и чувствовала на своем плече теплую руку.

–Как ты думаешь, они сильно нас обогнали? – спросила Сотникова, когда они, выбившись из сил, присели отдохнуть возле какого-то ручья.

–Воду не пейте! – встревожено крикнула Ксюша, увидев, как учительница тянется к ручью. – Совсем дыхалку посадите. Нет, я думаю, что еще километр-другой, и мы их нагоним.

–Ксюшка… – тихий голос и непривычно-ласковое обращение буквально выбило землю из-под ног девушки. – Зачем ты притворялась, что тебе плохо? Чтобы мне помочь?

Сердце заколотилось где-то в горле. В глаза как будто волна ударила. Ксюша замерла и, собравшись с силами, помотала головой.

–Нет, Анастасия Павловна. Я не притворялась. Мне действительно было плохо.

Помолчали. Ксюша сосредоточенно рассматривала ручей.

–Знаешь, – задумчиво сказала Анастасия Павловна, снова заставив Ксюшу вздрогнуть, – ты учишься в моем классе уже сколько? Четыре года? Четыре, да… И за все эти четыре года я так и не смогла тебя понять.

Ксюша молчала. Теперь она изучала лампасы на своих спортивных штанах и боялась поднять взгляд.

–Ты постоянно совершаешь какие-то поступки, за которые хочется немедленно дать тебе ремня или поставить в угол, а потом делаешь что-то… И я вижу перед собой совсем другого человека.

–Какого другого?

–Сложно сказать. Сильного. Мудрого. Взрослого. Отзывчивого… Какая ты, Ксюшка? Что из всего этого – ты?

Слезы подступили к Ксюшиным глазам. Она не смогла бы ответить, даже если бы захотела, но и отвечать было нечего.

Больше они не разговаривали. Шли по тропе, как и раньше – почти обнявшись, вот только теперь Ксюша старалась как можно меньше касаться тела своей учительницы. Отстранялась неосознанно. А может быть, и нет.

Группу они догнали, вопреки Ксюшиным прогнозам, только через два часа. Передав Анастасию Павловну с рук на руки инструктору, Ксюша нашла Мишку с Николой, забрала свой рюкзак, и, не отвечая на вопросы, влилась в колонну.

***

Поздно вечером Ксюша сидела у костра, разведенного в центре разбитого лагеря, и думала, думала…

К чему ведет эта странная любовь? Да, пока в ней не было ничего извращенного, но кто может быть уверен в том, что так будет и впредь? Ведь сегодня от прикосновения Анастасии Павловны она определенно почувствовала не только привычную волну в сердце, но и нечто другое. Более физическое. А значит – пошлое и грязное.

Но я же не лесбиянка, подумала Ксюша. Мне нравятся мальчишки.

–А как они тебе нравятся? – спросил внутренний голос, чем-то напоминающий Женины интонации. – Ты дружишь с ними, но разве ты была влюблена хотя бы в одного?

Нет, нет. Глупости. То, что она не влюблялась в пацанов – еще не значит, что она лесбиянка. Просто время еще не пришло, не встретился такой парень, в которого можно было бы влюбиться. А с другой стороны, Дашка, Ирка и даже Тамара уже по нескольку раз были влюблены. Дашка вообще второй год с Артёмом встречается.

–Вот-вот, – ехидно подтвердил внутренний голос, – а ты в свои шестнадцать еще даже не целовалась ни разу.

–Но мне предлагали! – мысленно возмутилась Ксюша. – Просто не хотелось…

–А с ней хотелось бы?

Краска разлилась по Ксюшиному лицу нездоровым румянцем. Она оглянулась по сторонам, в панике – а вдруг кто-нибудь смог прочитать её мысли? Но нет, всё было спокойно. Школьники сидели вокруг костра, болтали друг с другом, жарили маленькие кусочки хлеба на самодельных шампурах, и не обращали на неё никакого внимания.

Хотелось бы ей поцеловать Анастасию Павловну? Одна мысль об этом вызывала отвращение. Отвращение и… болезненное ощущение в области груди. Болезненное, но приятное. Ксюша представила, как это могло бы быть. Вот они стоят друг напротив друга, Анастасия Павловна улыбается свой восхитительной, чудесной улыбкой, медленно наклоняется… Лицо её расплывается, приоткрываются губы, закрываются глаза…

Кошмар! Ксюша вздрогнула, и вытянула ноги поближе к костру, прогоняя ощущение мерзости и грязи. Всё-таки она никакая не лесбиянка. И не нужны ей эти пошлости вроде поцелуев. Её любовь – чистая и крепкая. А остальное пусть идет лесом.

–Не боишься кроссовки подпалить? – Мишка появился как раз вовремя, чтобы отвлечь Ксюшу от печальных мыслей. Он присел рядом с ней на бревно и похлопал ладонями по коленям. – Чего сидишь? Не скучно?

–А что, есть предложения? – заинтересовалась Ксюша.