Текст книги "Play (СИ)"

Автор книги: Александра Соколова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

Она смотрела, и не могла понять: что? Что было такого в этой женщине, из-за чего все эти годы она продолжала жить в ее внутренностях – в сердце, в легких, в почках, в мозгу, даже в натянутой поверх мышц коже? Что такого было в ней, из-за чего невозможно было дышать, представляя, что ее больше не будет? Не будет не рядом, не поблизости… Не будет вообще. Нигде. Никогда.

«Ничего».

Это был тот ответ, от которого она бежала всю свою жизнь. И он настиг ее, накрыл с головой, размазал прямо по покрытому ковром ламинату спальни – той спальни, которая уже давно была их общая, была на двоих.

«Ничего».

Ксения знала, что это правда. И в эту секунду – стоя на расстоянии нескольких сантиметров от той, в ком заключалась ее жизнь, в кого она эту жизнь поместила, она поняла, что не просто знала это, а знала это всегда.

И тогда она начала кричать.

Крик вырвался из живота, поднялся к горлу и забился о стенки черепа. Она разомкнула губы, чтобы выпустить его наружу, и не смогла. Она видела, что Ася что-то говорит ей, но крик заглушал все звуки, он становился громче и громче, и казалось, что еще секунда – и голова разорвется изнутри на тысячу осколков.

«Ты всегда знала это. С самого начала. Ты знала, что в ней нет ничего, что стоило бы таких усилий, таких жертв. Ты знала, что она – просто женщина, просто человек, и больше ничего. Ты знала».

В ее глазах черно-белой хроникой проносились мысли. Вот она бежит по коридору, обгоняет ее, делает вид, что ей срочно нужно назад, и бежит навстречу, чтобы в последнюю секунду затормозить и выпалить в удивленное лицо: «Здравствуйте, Анастасия Павловна».

«Тогда ты уже знала».

Вот они с Мишкой лезут по отвесной стене школы к ее окну, с бумажной гирляндой в зубах, чтобы прикрепить ее к раме, и на следующий день стоять у окна, прислушиваться, и услышать удивленное «господи, что это»?

«И тогда ты знала тоже».

Вот они на выпускном – и ее губы совсем близко, и дыхание теплое, но чувств никаких нет – одна боль, и больше ничего.

«И тогда».

-Да, – сказала вдруг Ксения вслух.

«Да. Я знала. Всегда знала. С самого начала. С самого первого дня. Но я надеялась, что это не так. Что что-то все-таки есть. И когда я найду это «что-то» – то пойму… И научусь с этим справляться».

«Но время шло – а ты не находила. И все больше и больше понимала, что ничего нет. А раз нет – то это означает только одно».

«Что я действительно люблю ее. И что это никогда не закончится».

Ксения сделала шаг назад. Крик в ее голове превратился в камень – собрался по капле, по молекуле, и осел где-то в правой части мозга.

-Ксюшка.

Слух вернулся. Она услышала Асин голос и посмотрела на нее – голую, растерянную, и, кажется, плачущую.

-Ксюшка, я не хочу так, – сказала она, – ты не должна. Мне не нужно больше, чтобы ты делала что-то для меня. Я так не хочу.

До Ксении едва дошел смысл сказанного. Она сделала еще шаг назад, наткнулась на тумбочку, обернулась, схватила ее двумя руками, подняла и изо всех сил опустила себе на ноги.

Stop. Play.

Ася бросилась вперед, запуталась в спущенных штанах, и упала на пол. Пока она выпутывала ноги из ткани, Ксюша успела нанести еще несколько ударов тумбочкой по ногам. С жутким грохотом уронила ее на пол и обвела взглядом комнату.

Ася вскочила на ноги и накинулась на нее, обхватывая со спины и пытаясь схватить за руки. За руки, которые уже тянулись к вазе с цветами, стоящей на окне. К большой стеклянной вазе.

Они боролись молча – Ксюша вырывалась из ее объятий, рвалась вперед, но Ася – откуда только силы взялись? – не давала: держала крепко за запястья, тянула к себе, впивалась локтями.

Она не успела понять, как это произошло, но в следующую секунду отлетела назад, ударилась спиной об шкаф и сползла на пол. Ксюша тут же оказалась рядом. Села на корточки, заглядывая в глаза. Подняла руку. Замахнулась.

-Ударь, – вырвалось у Аси, – пожалуйста, ударь.

Ксюша – страшная, с остановившимся взглядом, посмотрела на поднятую в замахе руку, и с силой ударила кулаком в шкаф. А потом еще раз. И еще.

-Нет, – закричала Ася, – не ее. Меня.

Она рванулась вперед, повалила Ксюшу на спину, и, прижав ее к полу, села сверху. Размахнулась, и ударила по лицу.

Ксюшина голова от удара мотнулась в сторону, но глаза по-прежнему были пустые и безжизненные. И Ася ударила снова.

-Ударь, – крикнула она, – очнись ты уже, и сделай то, чего ты хочешь на самом деле. Выпусти это из себя, выпусти, пусть оно выйдет наружу! Я не испугаюсь – клянусь, я не испугаюсь!

Не помогало. Ничего не помогало. Голова безжизненно моталась туда-сюда, и взгляд ускользал, убегал куда-то в сторону, веки наполовину закрылись.

-Я прошу тебя! Пожалуйста!

Она схватила Ксюшу за запястье, подняла безвольную руку, и, не отрывая взгляда от Ксюшиных глаз, вдавила ее ногти в свою щеку. Вдавила, и дернула вниз.

STOP. PLAY.

И пришла боль. Как будто это не в Асину щеку впились острые ногти, а в ее – Ксенину. Как будто это на ее лице остались три глубокие полосы, из которых принялась сочиться кровь.

И через эти полосы, через три кровавые дорожки, боль вышла наружу.

-Я ненавижу тебя, – сказала Ксения, и не узнала собственного голоса. Он звучал глухо, горько и страшно. – Я тебя. Ненавижу.

Она сказала это, и через мгновение ненависть затопила собой все целиком. Не осталось ни памяти, ни мыслей, ни каких-то других чувств. Одна только ненависть – разъедающая, сжигающая все на своем пути.

Ее ладонь вырвалась из захвата Асиной руки и изо всех сил впечаталась в теплую кожу лица. От удара Ася завалилась на бок, и вскрикнула. Ксения схватила ее за волосы и, подвинувшись, приблизилась к ее лицу. Посмотрела в глаза.

-Я. Тебя. Ненавижу.

Она говорила это снова и снова – будто пробуя на вкус эти незнакомые ранее слова, перекатывая их по языку и пробуя снова. Женщина, в которой сосредоточилась вся ее сознательная жизнь, женщина, которую она любила больше, чем саму себя, лежала рядом и молча смотрела на нее, не пытаясь ни убежать, ни остановить это.

-Я думала, что это пройдет, – сказала Ксения прежде чем ударить снова. – Я до последнего мгновения думала, что это пройдет.

Она поднялась и села, нависая над лежащей на боку Асей. Размахнулась, и снова ударила ее по лицу.

-Нет, – Ксения засмеялась, хватая Асю за плечи и опрокидывая ее на спину, – не пройдет. Сейчас я поняла, что нет. Все зашло слишком далеко. Так далеко, что еще один шаг – и меня больше не останется.

Она нагнулась, приблизив свое лицо к Асиному на расстояние всего нескольких миллиметров.

-Ты хочешь, чтобы я отдала тебе последнее? Я отдам. Потому что…

«Все, что я делаю – я делаю для тебя».

STOP. PLAY

Ася практически не чувствовала боли. Да нет же, чувствовала, еще как чувствовала, но эта боль была не от царапин и не от ударов – она была глубже, много глубже. Эта боль плескалась в зеленых Ксюшиных глазах, которые смотрели на нее так близко. Эта боль взрывалась в висках от услышанных слов.

На секунду ей показалось, что она ощущает все до капельки – все, что чувствует сейчас эта девочка. Да, девочка, потому что никакой взрослой женщины здесь не было, нет. Здесь была та – четырнадцатилетняя – Ксюша, для которой этой любви всегда было много. Всегда было слишком много.

И она знала, что ее много, но не могла заставить себя остановиться – год за годом она вбирала ее в себя все больше и больше, сильнее и сильнее, и год за годом ее сердце разрывалось на ошметки, от невозможности вместить это в себя, от невозможности куда-то это деть.

Ася поняла сейчас, в эту самую секунду, о чем говорила ей Лена: она никогда не поверит. Никогда не поверит, что ее чувство может быть не одиноко, что на ее чувство может найтись другое – не менее сильное. Никогда не поверит, что эту любовь, эту раздирающую на части любовь, можно отдать другому. Отдать без страха, без отчаяния – просто отдать, как огромный подарок, и радоваться, когда этот подарок будет принят.

Потому что много лет она пыталась это сделать. Но любовь не была принята. Она даже не была замечена: не зря, ох, не зря Ася столько времени делала вид, что ничего не понимает. Ксюша отдавала ей свою любовь – как могла, по-детски, по краешку, а она – взрослая, умная женщина – не просто швыряла ее назад как ненужный букет, не просто отвергала ее как нечто грязное – нет, она делала хуже. Она делала вид, что не видит этой любви.

-Ксюша, – вырвалось вдруг у нее громко и больно, – прости меня.

И от этих слов Ксюша словно сошла с ума. Она захохотала прямо в Асино лицо, и рот ее исказился то ли в усмешке, то ли в гримасе боли.

-Простить? – Закричала она, будто выплевывая слова наружу, – простить? Но вы же ни в чем не виноваты! Разве не вы говорили мне, что нужно нести ответственность за свои поступки? Что отдавая что-то человеку, который этого не просил, нужно быть готовым к тому, что он это не примет! Так какого же, к дьяволу, прощения вы сейчас просите?

Да, ей снова было четырнадцать. Эти горящие глаза, эти растрепавшиеся волосы, эта изогнутая нижняя губа – все это было оттуда, издалека, из далекого-далекого прошлого, которое вдруг пришло в их дом – вот так, просто. Пришло и заявило свои права.

«Ты сама выпустила этого дьявола, Сотникова. Ты этого хотела?»

-Я прошу прощения за то, что не могла тогда ответить на твою любовь, – прошептала Ася, – за то, что заставила тебя поверить, что эта любовь ненужная, грязная и приносящая боль. За то, что из-за меня ты решила, что твоя любовь не имеет никакой ценности, и что ее нельзя отдавать пока не попросят. За это. Я прошу прощения.

Ксюшино лицо исказилось еще больше. Казалось, она сейчас снова ее ударит – и не так, как раньше, а изо всех сил, кулаком, разбивая зубы, ломая кости.

-Вы хотите сказать… Что вы знали?

Да. Это был самый страшный вопрос. Вопрос, который Ася не единожды задавала себе бессонными ночами, и на который боялась ответить даже самой себе. Но сейчас… Сейчас эта девочка требовала ответа. И она имела право знать, наконец, правду.

-Да, – сказала Ася вслух, инстинктивно закрывая лицо, – я знала, что ты меня любишь.

STOP. PLAY.

Она знала. Знала. Говоря все эти жуткие и больные слова – знала. Отчитывая ее перед линейкой и всей школой – знала. Рассказывая о том, какой Ксюша будет в будущем – знала. И говоря отцу те страшные, те немыслимые, ужасные слова – знала тоже.

BACK. BACK. PLAY.

-Я хочу, чтобы вы понимали. Если все продолжится так же, то в будущем Ксению ждет либо игла наркомана, либо таблетки самоубийцы.

BACK. PLAY.

-То, о чем ты пишешь – это не любовь. Любовь не должна приносить человеку страдания. Она приносит счастье. Если это не так, то ты принимаешь за любовь нечто совершенно другое.

Back. Play.

-Ты придумываешь себе сказки, фантазии, и веришь в них. И это твоя ответственность – продолжать в них верить, и встречаться с последствиями. Либо вынырнуть из сказок и вернуться в реальный мир.

Forvard. Play.

-Нет, нет… – Ксения замотала головой. – Неправда. Вы не могли знать. Вы делали все это… Не потому что знали, нет. Я не верю.

-Я знала, Ксюша. Я просто пыталась… Пыталась помочь тебе.

-ПОМОЧЬ?

Она вскочила на ноги с пола, рывком добежала до окна, рванула на себя створки, и высунулась наружу, глотками вдыхая в себя воздух. Показалось: еще чуть-чуть и задохнется.

Обернулась. Посмотрела на Асю, лежащую на полу.

-Если вы хотели… Если вы правда хотели мне помочь. Почему не объяснили, что я имею право на это чувство? Почему не сказали, что видите и замечаете меня? Почему, черт бы вас побрал со всеми потрохами, вы не научили меня с этим справляться?

-Потому что мне было страшно, – Ася села, с трудом опираясь на руки, – я не знала, как говорить об этом, не знала, как объяснить тебе что-то, сохранив при этом свою уверенность в недопустимости такой любви. Я провалилась по всем фронтам, Ксюша. Я хотела помочь, и сделала только хуже.

Медленно – еле передвигая ноги – Ксения подошла к ней, и присела на корточки. По ее щекам текли слезы.

-Какого черта ты не сказала мне этого раньше? – Спросила она просто. – Какого черта тебе понадобилось на это двадцать лет?

Stop. Play.

У нее не было ответа. Нет, наверное, он был – и даже несколько, но каждый из них почему-то все более и более походил на оправдание.

Я не сказала тебе, потому что не была уверена?

Я не сказала тебе, потому что надеялась все исправить как-то иначе?

Я не сказала тебе, потому что знала, что после этого ты уйдешь навсегда, а потерять тебя стало однажды самым большим страхом в моей жизни?

-Я не сказала тебе, потому что боялась.

-Боялась чего?

-Того, что ты увидишь, какая на самом деле.

Ксения молчала несколько секунд, впуская в себя услышанное. Потом поднялась, рывком стянула с кровати покрывало и кинула его Асе.

Хромая, вышла из комнаты, прошла на кухню, достала из пачки зубочистку и присела на подоконник.

Back. Play.

-Мама купила мне платье на выпускной.

-Да? И по какому поводу мировая скорбь?

-Видел бы ты это платье…

Они сидели на кухне, у батареи, обставившись чашками с остывшим чаем и обложившись пачками «Космоса». Ксюха глубоко затягивалась, со свистом выпускала дым вверх, к потолку, и затягивалась снова.

-Что насчет экзаменов? Будешь тянуть на медаль?

-На две медали, ага. Пошли они в задницу. Настолько я не прогнусь.

Джон засмеялся и потрепал ее по плечу.

-Ты УЖЕ настолько прогнулась, детка. Родители могут тобой гордиться.

-Пошел ты.

Все было глупо и пусто. Даже ругаться не хотелось, и привычные Женины подначки не запускали больше механизм сопротивления в Ксюхином животе. Ей было все равно.

-Нет, правда. Подумай сама: все это твое хорошее поведение принесло свои плоды. Мама и папа счастливы, так?

-Не думаю. Отец понимает, что я притворяюсь. Он – один из немногих, для кого это важно.

-Что именно, детка?

-Важно, делаю ли я это от чистого сердца, или просто играю.

Джон потянулся, подняв руки вверх, и громко откашлялся. Ксюха покосилась на него с подозрением: не смеется ли? Нет, не смеялся.

-Если ты делаешь что-то хорошее – какая разница, от сердца или нет? – Спросил Джон. – Важен же результат.

-Ерунда, – возразила Ксюха, – побуждения тоже важны. Ты знаешь – я в своей жизни сделала дофига плохого, и совсем немного хорошего. Но помню только то, что делала от чистого сердца. И это важно. Правда – важно.

Back. Play.

Ксюша грустила. Она сидела на подоконнике своей маленькой комнаты, подпирала ладонью подбородок и смотрела на улицу. Гулять её не пустили: час назад вернувшийся с работы отец наскоро поужинал, посмотрел дневник дочери и строгим командным голосом велел «Сидеть в комнате, пока корни не пустишь».

Обутые в тапочки ноги корни пускать категорически не собирались, и Ксюша запоздало подумала, что радость от вида прожженного дивана не стоила пожизненной ссылки.

Одинокий вечер прервал громогласный звонок в дверь, гулко пронесшийся по всей квартире. Ксюша спрыгнула с подоконника и приникла ухом к замочной скважине.

-Дядь Миш, а Ксюха выйдет?

Мишка! Ах, Мишка, если бы ты знал, что мы никогда больше не увидимся, то обязательно отдал мне тот фантик «Турбо», который мне так нравится. Прощай, мой верный и преданный друг. Я буду любить… то есть служить… то есть дружить тебя вечно.

Бабах! Дверь в комнату распахнулась от резкого толчка, замечтавшаяся Ксюша отлетела к дивану, хватаясь за ушибленное ухо, а посередине паласа откуда ни возьмись образовался отец.

-Подслушиваем? – мягко поинтересовался он, пряча под усами усмешку.

-Не совсем, – честно призналась Ксюша. Она по-прежнему сидела на полу и по-прежнему гладила отбитое ухо.

-Там кавалер твой пришел. Просит для тебя помилования. Если извинишься – то, так и быть, можешь идти гулять.

-А извиняться только один раз или каждый день? – Ксюшины глаза во время произнесения вопроса стали настолько хитрыми, что отец не выдержал и засмеялся.

-Один, – сказал он, за руку поднимая дочь на ноги и потрепал её стриженную макушку.

-Папа, прости меня, пожалуйста, я так больше не буду, – Ксюша вывернулась из-под тяжелой руки отца, рванула к стулу, за несколько секунд натянула джинсы, скинула халат, и в наспех надетой рубашке выскочила из комнаты.

Через мгновение они с Мишей уже мчались по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и задыхаясь от радости.

-Ну, ты красавчик! – прерывисто дыша, говорила Ксюша. – Как только придумал?

-А чё тут думать? – пыхтел в ответ Миша. – Мыжина опять на нас наорала, Шарика к велосипеду привязала и уехала. Договаривались же её проучить.

-Коза! – остальные крепкие словечки растворились в вечерней прохладе осеннего воздуха. Ксюша с Мишей выскочили из подъезда и понеслись широкими скачками к беседке, где их уже ждала вся компания.

Вопрос с Мыжиной не терпел отлагательств, и потому ребята без лишних слов приступили к обсуждению того, как «проучить живодерку».

-Надо Шарика стырить и спрятать в нашем дворе, – предложил Коля, – фиг она его найдет.

-Как ты его стыришь? – возразил непривычно мрачный и сосредоточенный Юра. – Она ж его дома держит, а не на улице.

-Можно её отвлечь – и всё. Смотрите! Мы все начнем играть в «Перенеси камень», Мыжина начнет на нас орать, а кто-нибудь один отвяжет быстро Шарика и смоется.

-А что, может сработать, – задумчиво согласилась Ксюша, – только стемнеет скоро, как играть-то будем?

-Какая разница? – возбужденно отмахнулся Коля. – В крайнем случае, в прятки сыграем.

На том и порешили. Миша сбегал к подвалам, притащил кусок мельного камня и с его помощью разделил асфальтовую площадку двора на условно ровные половины. Даша с закрытыми глазами распределила игроков на две команды. В одной оказались Ксюша, Юра, Тамара и Стас, а в другой – Миша, Коля, Даша и Толик.

Команды торжественно пожали друг другу руки, отмеряли одинаковое количество шагов от линии и положили каждый на своей стороне по камню. Игра началась.

Через десять минут ребята забыли и о Мыжиной, и о Шарике, и о возмездии. Первым на прорыв пошел Юра: пока Стас и Ксюша отвлекали соперников, он тихонько ушел влево и вдруг быстро побежал вперед. Миша и Коля рванули наперерез.

-Давай! – орали Тамара, Ксюха и Стасик. – Вперед!

Юра петлял, уходил то влево, то вправо, отрываясь от соперников, и вдруг остановился, поднял руки и громко выругался.

За Ксюшиной спиной раздался громкий смех. Пока команда поддерживала Юру, Даша тихо и спокойно пересекла линию, дошла до камня и теперь держала его в высоко поднятой руке.

-Бараны, – беззлобно откоментировал Юра, возвращаясь к своим и стараясь не смотреть на ликование на той стороне линии. – Из-за вас продули.

-Сейчас отыграемся, – пообещала Ксюша. – Иди влево и смотри на меня. Как только покажу большой палец – беги к камню, да не торопись особенно.

-Ладно.

Игра началась снова. Команда «правых» нападать не спешила – Миша, Коля и Толик бродили вдоль линии, каждый сторожил одного из противников. Ведущую роль в этом раунде снова взяла на себя Даша – она вдруг оттолкнула бродящую рядом Тамару и побежала к камню. Но удача два раза подряд не приходит – Юра в два прыжка настиг девочку и с громким воплем «осалил». В команде «правых» стало одним игроком меньше.

Напряжение нарастало. Миша то и дело выдавал ехидные шуточки, подначивая соперников идти на штурм, и, наконец, поймав момент, когда Юра остался неприкрытым, Ксюша показала большой палец.

-Давай-давай-давай-давай! – снова завопила Тамара, Коля, Миша и Толик кинулись за Юрой, а Ксюша – за их спинами – побежала к камню.

Она неслась, чувствуя шум ветра в ушах, горячую тяжесть асфальта под ногами и быстро колотящееся сердце. Все её мысли сосредоточились на камушке на другом конце двора. Скорее всего поэтому она и не заметила выросшую на её пути тень, с разбегу врезалась во что-то большое, и, отскочив, упала на землю.

Во дворе разом воцарилась тишина. Ксюша медленно осмотрела сбитые в кровь ладони, подняла глаза и замерла: над ней угрожающе возвышалась Мыжина, и её появление не предвещало ничего хорошего.

-Ах ты, негодяйка! – Старуха размахнулась пустым ведром, и Ксюша быстро отскочила назад. – Вы дети или черти? Разорались опять! Милицию вызову! Чертяки! Отдохнуть не даете старой женщине! Я на вас управу найду! Еще как найду!

-Но мы же играли, – попытался возразить подскочивший поближе Юра, за что тут же получил пустым ведром по плечу.

-Я вам поиграю! Я вам так поиграю, что на всю жизнь запомните! Что, игр других нет, что ли? Орете как сумасшедшие, отдохнуть приличным людям не даете.

-Что ж нам теперь, вообще во двор не выходить? – Мрачно спросила державшаяся на безопасном расстоянии Ксюша. Баба Нина Мыжина разошлась, и находиться с ней рядом сейчас было опасно.

-И не выходите! Дома сидите, там и орите родителям своим в уши! Вон со двора! Еще раз услышу вас – милицию вызову, и вас в тюрьму посадят, оглоедов. Сучьи дети!

С этими словами старуха Мыжина перехватила одной рукой ведро, другой взяла оставленный до поры у лавочки велосипед, и грозно прошествовала к подъезду. Следом за ней, привязанный за веревку к багажнику, жалобно потрусил Шарик.

Стайка ошарашенных детей осталась стоять на месте. Только когда деревянная подъездная дверь захлопнулась, все как будто отмерли.

-Да она офигела! – громко возмутился Юра. – Старая дура!

-Что ж вы Шарика-то не освобождали? – глядя на Колю, ехидно поинтересовалась Ксюша. – Времени недостаточно было?

Коля отвел глаза. Всем было неловко. Ребята чувствовали себя так, словно их за шкирку окунули лицами в помойное ведро. Даша намеревалась заплакать, Юра перекатывал в покрытой мозолями и царапинами руке камень, Толик и Стас рассматривали собственные шлепанцы.

-Да пошла она! – Внезапно заорал Юра, размахнулся и запустил камнем в окно на втором этаже. Все хором ахнули, увидев как в стекле образуется дырка, а от неё в разные стороны расползаются трещины.

-Так её, Юрец! – восторженно завопила Ксюха, подобрала с земли булыжник и метнула его в соседнее окно.

-Тикаем! – присоединилась к общему воплю восхищения Даша, и вся компания бросилась бежать.

Ксюха неслась как угорелая. Она перепрыгивала через все возникающие на пути препятствия, будь то скамейка или бортик песочницы, ладонью сдерживала начинающий покалывать бок и ощущала внутри удивительное чувство свободы и первобытного восторга.

Forvard

Ксюша тихонько выглянула из подъезда и с облегчением выскочила на улицу. Мыжиной нигде не было видно, зато у вишни, кажется, сидела на лавочке Дашка.

Девочка не успела дойти даже до беседки, как почувствовала, что в её плечо впиваются костлявые пальцы и тянут за собой. Сердце ухнуло в пятки и заколотилось там с противным подвывающим звуком.

-Пустите! – Заорала Ксюша, пытаясь вырваться из цепких рук старухи Мыжиной, но её вопля никто не услышал.

Мыжина молчала. Она утянула Ксюшу в третий подъезд, заставила подняться по ступенькам и втолкнула в открытую дверь своей квартиры.

Страх пропал. Осталось только любопытство и небольшое волнение. Ксюша молча рассматривала узкую прихожую, оклеенную старыми, выцветшими обоями, и заставленную какими-то коробками.

-На кухню заходи, – неожиданно спокойным голосом предложила Мыжина и как-то сгорбившись, исчезла в недрах квартиры. Ксюша опасливо и медленно пошла за ней.

Обстановка небольшой кухни очень удивила девочку: у неё дома не было ни такого страшного, сделанного из грубых досок, стола, ни приколоченных к стенам полок, да и холодильник был совсем не такой старый и страшный.

Мыжина зажгла на плите газ, плюхнула на решетку чайник и бережно достала с полки две чашки и блюдца в красный цветочек.

Заварочного чайника у неё, похоже, не было – его заменяла алюминиевая кружка, бывшая когда-то белой, а теперь потемневшая от заварки. С другой полки Мыжина вынула пакет с половинкой белого, нарезала хлеб толстыми кусками и открыла холодильник.

Съежившаяся, притихшая Ксюша смотрела, как из полупустых недр поржавевшего монстра на свет появляется пачка маргарина, аккуратно завернутая в белую бумагу.

-Намазывай, – мягко предложила старушка, выкладывая маргарин на стол. – Больше и угостить тебя нечем.

-Спасибо, – только и выдавила Ксюша. Она, не прикасаясь, к хлебу, шмыгнула носом и всей пятерней потерла щеку.

-Разговор у меня к тебе есть, – бабушка Нина бережно налила в каждую чашку немного заварки и разбавила её кипятком. Её руки – морщинистые, покрытые какими-то коричневыми пятнышками, слегка подрагивали. – Это ведь ты у наших ребят заводила. Не делайте так больше, не надо. Вы маленькие еще, вам играть хочется, я понимаю. Но и ты пойми – я после работы прихожу домой, а отдохнуть не могу – окна все во двор выходят, а там вы кричите. А вчера вот еще кто-то стекла мне побил. Теперь совсем беда.

Ксюша не поднимала глаз от стола. Она вдруг поняла, что баба Нина не допускает даже мысли о том, что это именно они швыряли камни в окна.

-А то, что орала на вас – просите уж дуру старую. Не выдержала, разозлилась, и на вас, маленьких, злость сорвала. Ты пей чай, бери хлебушек. Заварка у меня вкусная, с шиповником.

Противный комок в горле никак не хотел сглатываться. Ксюша пригубила чай, оказавшийся вдруг на удивление вкусным, и осмелилась поднять глаза на бабу Нину. Та тонким-тонким слоем намазывала желтый маргарин на хлеб и молчала.

-Баб Нин, – сказала вдруг звенящим голосом Ксюша. – Мы больше не будем. Правда.

-Оксаночка, так дело же молодое, я понимаю, – отозвалась старушка, – вы бегайте, гуляйте, только вечером не шумите, пожалуйста. Ведь у нас в доме бабушек много, а вечером же никак не поспишь. Зимой-то оно легче, вы раньше угомоняетесь. Вот я пенсию получу, стекла поменяю, и хорошо будет, ладно.

-Баб Нин… Вам тяжело живется?

-Да почему же тяжело? Нормально живется, как и всем. Работаю еще, на что-то, видишь, и бабка годится. Внучок у меня есть, Сашенька. В Сызрани живет. Вот хочу накопить, в гости съездить, перед смертью на внука полюбоваться, понянчить.

Больше Ксюша терпеть не могла. Она судорожно сглотнула, поднялась на ноги и выдавила из себя: «Я пойду».

-Куда же ты? Подожди! – захлопотала баба Нина. – Сейчас вот у меня конфетки, я тебе дам и друзей своих угости. Не держите уж зла на меня.

В Ксюшину протянутую ладонь легли три ириски, старые, с потрепанными краями фантиков.

-Больше нету, – растерялась старушка, – вы уж поделитесь там как-нибудь.

-Баб Нин, – в голосе девочки зазвенели слезы вперемешку со злостью. – А зачем вы Шарика к велосипеду привязываете? Он же лапы об асфальт обдирает.

-Что ты, что ты! Я ж его привязываю только пока по дороге еду, чтоб под машину не попал. А там отвязываю сразу же. Зачем животное мучить? Он уж и так меня любит, далеко не убегает, жалеет.

Это стало последней каплей. Ксюша рывком выдохнула из себя воздух, сунула конфеты в карман, и бегом понеслась из квартиры.

Перепрыгивая через ступеньки, она неслась на улицу и чувствовала, как закипает внутри что-то противное, едкое, яростное. Очень хотелось кого-то убить. Или избить – до кровавых соплей, до глубоких ссадин.

Яркое солнце ослепило Ксюшу после полумрака подъезда. Она добежала до беседки, и тут ей на глаза попался ухмыляющийся Юра.

-Козел! – Завопила девочка и с налета опрокинула Юру на землю.

Он ничего не понял, но инстинктивно принялся защищаться. Они катались по земле, нанося друг другу удары и царапая кожу, и Ксюша чувствовала, как ярость внутри не уходит, а становится всё сильнее и сильнее.

-Сука! Урод! – кричала она, пытаясь впиться в Юркино лицо.

Наконец, их разняли. Дядя Ренат ухватил Ксюшу за обе руки и оттащил подальше. Юру держали непонятно откуда взявшиеся Миша и Коля.

-Что не поделили? – Посмеиваясь, спросил дядя Ренат, когда все немного успокоились.

-Ничего, – Ксюша сплюнула на асфальт выбитый зуб, вытерла кровь с губы, и добавила, обращаясь к Юре. – Иди отсюда, козел.

-Еще поговорим, – оскалился мальчик, подобрал оторванный в бою кусок футболки и пошел прочь.

Друзья сразу же обступили Ксюшу. Они не знали причину драки, но за Юрой не побежал никто.

-Что случилось? – осторожно спросила Даша.

-Идите к родокам, – мрачно ответила Ксения. – Надо скинуться и бабе Нине стекла новые вставить. И никаких шумных игр по вечерам. Все поняли?

Ребята переглянулись, пожали плечами, и поочередно кивнули.

Через пять минут во дворе уже никого не было.

Forvard. Play.

-Ладно, допустим, но какая связь?

-Самая прямая. Если бы я стала хорошей девочкой естественным путем, если бы мое сердце правда этого…

Она запнулась на полуслове и посмотрела на Джона.

-Ты скотина, – выдавила сквозь зубы, – ты нарочно, да?

-Что нарочно? – А вот теперь он точно смеялся.

-Ты нарочно заговорил об этом так. Как это у вас называется? Подвести к нужной мысли?

Джон расхохотался и через секунду она оказалась в его руках – беспомощная, сжатая, и даже не думающая сопротивляться. Он крепко ухватил ее подмышки, и изо всех сил дунул в лоб.

-Детка. Ты все знаешь сама. Все ответы здесь, – он кончиком пальца постучал по месту, куда только что дул. – Эта хорошая девочка – не ты. Можешь нарядить себя в платье с рюшками, можешь ходить на олимпиады и чистить зубы по десятку раз в день, но себя не обманешь. Это – не ты.

Ксюха вздохнула и обмякла в его руках. Он был прав, конечно. Но кто же знал, что все это так далеко зайдет?

-И самое главное, чего я не понимаю, – продолжил Джон, – зачем тебе все это? Что ты получаешь за этот новый образ?

-Ну, она как минимум перестала на меня орать…

-Нет, погоди, эту ерунду ты можешь рассказывать кому-нибудь другому. Ты сказала мне однажды, что все это – для того, чтобы она тобой гордилась. И? Она гордится?

-Да черт бы ее знал, – Ксюха изогнулась, чтобы достать рукой до чашки с чаем. – Я же не могу подойти и спросить: «Анастасия Павловна, ну как там, вы уже начали мною гордиться»?

-Почему бы и нет? Ты, кажется, достаточно сделала для того, чтобы ей легче жилось? Как насчет того, чтобы она что-то сделала для тебя?

Его слова резанули нежданной болью. Ксюха возмущенно дернулась, вырываясь из Жениных рук.

-Ты обалдел? Мне ничего от нее не нужно.

Она гневно смотрела в его лицо, но он только ласково улыбался.

-Ой ли, детка? Прямо-таки совсем ничего?

-Ничего, – Ксюха отвернулась. – Остался месяц, Джон. Всего один месяц. И я уеду. А она… останется. Мне нужно потерпеть только один месяц.

-Знаешь… – Джон схватил ее за плечо и заставил посмотреть на себя. – Я в последнее время очень беспокоюсь, как бы тебе не пришлось потерпеть несколько больше, чем этот самый месяц.

-О чем ты? – Испугалась Ксюха. Он говорил слишком серьезно, куда только делся обычный ернический тон? Было похоже, что он правда беспокоится.

-То, что ты чувствуешь, – он тщательно выбирал слова, и от этого становилось еще страшнее, – это как-то слишком сильно, понимаешь, детка? Шесть лет – не многовато ли для любви к светлому образу? Месяц – допустим, год – согласен. Но шесть…