Текст книги "Весенние заморозки (СИ)"

Автор книги: Александр Хомяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 71 страниц)

Но были в крепости и живые.

Маленькими группами подходили по склону со стороны скал на севере уцелевшие защитники. Спускались с отвесного утеса по веревочным лестницам лучники.

–Туда! – Лорбаэн тронула Броганека за плечо. Она не знала, что именно гнало ее именно к западной стороне стены. Предчувствие, возможно. Девочка не удивлялась своему необъяснимому побуждению. Она, в конце-то концов, Старшая. Ей положено видеть то, что не видят обычные люди.

В толпе стрелков, среди которых попадались и ардены, и миакринги, она заметила низкорослую на фоне остальных воинов фигурку.

–Рав! – окликнула она.

Вне всякого сомнения, это был ее брат. Недоверчиво приблизившись, он злобно покосился на Броганека.

–Все же ты, Лорби, к врагам прибилась, – буркнул Рав.

Он был не таким чумазым, как при последней их встрече, да и одежда на нем уже не была теми лохмотьями, в которых ее братишка скитался в холмах Эверин. Но и добрее он не стал.

–Никакие они не враги, – поправил его один из лучников. – Армия Таларика перешла на нашу сторону. Прорицатель Галдор сказал, что они сегодня под стенами Скейра с регадцами бились, и вроде уже обратили их в бегство.

–Он не враг, Рав, – повторила за лучником Лорбаэн. – Он меня защищал все это время. Без него я бы, наверное, уже погибла.

Рав смотрел на нее насупленно, но так и не придумал, что возразить.

В крепости они задерживаться не стали. Рав не захотел ехать с ними и пошел разыскивать каких-то наемников, к которым, судя по всему, прибился. Оставаться же среди многочисленных мертвецов, которых Лорбаэн и в лучшие времена побаивалась, она не имела никакого желания. Много деревьев придется срубить уцелевшим, чтобы предать огню тела павших, но помогать им в этом деле она не станет. Слишком солнечным и теплым был для нее этот день.

Она понимала, что война, временно отступив, еще не закончена. Есть, наверное, недобитые враги. А даже если и нет их, если ардены с миакрингами победили наконец всех завоевателей – слишком глубоки раны, оставленные войной. Долго придется сжигать мертвых на кострах, вытирать слезы, восстанавливать разрушенные и сожженные дома. Очень долго. Не одной ей довелось хлебнуть горя этой непривычно холодной весной. Многих не пощадила судьба, очень многих. Она хотя бы жива.

Они ехали по дороге на юг. Покинув предгорья, она вывела их на равнину. Снег все еще лежал на земле, но бежали в ложбинах и оврагах ручьи, а ближе к сумеркам она услышала какую-то пташку, неуверенно пробовавшую голос в зарослях на берегу Катасты.

На перекрестке, где ответвлявшаяся влево дорога уходила, по-видимому, к бродам, они встретили отряд из пятерых арденских лучников. Один из них, услышав стук копыт, обернулся, приложил руку ко лбу, прикрываясь от клонившегося к закату вечернего солнца, и замахал рукой, привлекая их внимание.

–Придержи коня, Броганек, – попросила она. Соскочила с лошади и пошла навстречу Канту из Хигорта, которого узнала.

Они остановились на дороге, их разделяло всего несколько шагов. Ни один не решался сделать шаг навстречу.

–Все в порядке, Лорбаэн? – спросил Кант.

Девочка смотрела на него, прищурившись. И так внимательно его разглядывала, что в какой-то момент он даже смутился. Но глаз не отвел.

Нет, он не был похож на ее отца. Во всяком случае, не более, чем похожи друг на друга все ардены. Обветренное лицо лучника, с мозолью от тетивы на скуле и остатками загара ничем не напоминало Блераэха ЭахТаранда. И все же он вступался за нее не раз, как должен вступаться за свою дочь любой родитель, и ничего от нее не требовал взамен. Он протянул ей руку, когда она осталась одна среди враждебных ей арденов, и вытащил ее из пропасти, и заставил наконец почувствовать, что она в этом мире не одна.

–Все в порядке, – ответила она и, помедлив, добавила: – Все в порядке, папа.

Они заночевали в трактире, в деревне за рекой. Лорбаэн уже бывала в этой деревне, именно тут она раздобыла себе штаны и валенки, и теперь боялась, что кто-нибудь из завсегдатаев трактира признает одежку. Деревенские уже вернулись из леса, и в трактире их было множество. Шумно обсуждая свои беды и доносившиеся до них слухи о великих сражениях, миакринги нет-нет да и поглядывали в сторону странной компании, в которой за одним столом сидели пятеро арденов, бородатый тип виду разбойничьего и чужеземного, и девочка-подросток, в которой угадывались черты Старшего народа. Никто из миакрингов прежде не видел детей арденов, ведь они росли и воспитывались в Эггоре.

–Теперь все переменится, – сказал Кант. – Вряд ли после того, как мы стояли в одном строю против общего врага, ардены продолжат служить завоевателям.

–Это прорицатели так говорят? – спросила Лорбаэн, вымакивая ржаной горбушкой остатки похлебки со дна миски.

–Прорицатели молчат, дочка. Никто не знает, почему. Может, рано еще им говорить. Только ж сегодня врагов разбили.

Броганек в беседе не участвовал, потому что Старшей речи не знал. Лорбаэн переводила для него то, что считала важным и интересным для истонца.

–Если война закончилась, то Броганеку домой пора, – сказал он, выслушав ее. – Найду Атранека Экмарена и поеду с его людьми на юг.

Задумавшись, она перевела на Старшую речь слова Броганека.

–Нам с тобой тоже домой пора, Лорбаэн, – Кант задумчиво посмотрел на истонца. – Заберу из Скейра жену, и пойдем в Сатлонд.

–Что значит – 'нам'? – удивилась Лорбаэн. – С чего ты решил, что я с тобой пойду?

–Я не настаиваю, дочка. Выбирай сама. Можешь ехать с Броганеком, если тебе так больше по душе. Я только предлагаю.

–Нет, погоди, – Лорбаэн озадачилась. – Ну что мне делать в Сатлонде? Я там и не бывала-то никогда.

–А где ты бывала? – лучник усмехнулся. – Ты согласилась вернуться к Старшему народу, и ардены тебя приняли. Ты можешь уехать сейчас, и мы больше никогда не увидимся. Но мне бы очень не хотелось, чтобы ты ушла от нас, ничего толком о своем народе не зная. Ты же видела нас только в бою, и обычной жизни не застала. Да и не была та жизнь обычной, разве это нормально – три века завоевателям служить? Ты арденка, но ты еще не понимаешь, что это значит – быть Старшей.

–А ты, значит, понимаешь, что это значит? – и девочка увидела, что Кант, открыв рот, так и не придумал, что сказать.

–Странный ты, Кант, – она уставилась на дно своей миски, но там было пусто. И никакие видения не спешили к ней на помощь, чтобы облегчить ей выбор пути. – Я до сих пор не понимаю, зачем ты согласился удочерить меня.

–Кто-то же должен наконец пересилить свой страх, – вздохнул лучник. – Мы ведь боялись тебя, Лорбаэн. Убить твоего отца – не боялись. А видеть тебя рядом было страшно. Ты не должна была быть, ты была преступлением своего отца – так нам говорили, и мы не сомневались, что прорицатели не лгут. Но ты была, ты ходила по нашей земле, ты смотрела в наши глаза – и мы испуганно отворачивались. Ты была Старшей уже тогда – мы видели это. Только Старший способен так долго стоять в подном одиночестве против своей судьбы и не сломаться. Мы всегда знали, что не кровь наше Старшинство определяет, совсем не кровь. А прорицатели говорили иное.

Так не могло продолжаться вечно, ты бы не выдержала. И еще неизвестно, чем бы все для тебя кончилось.

–Вот тут ты прав, – проговорила девочка, вертя в пальцах ложку, и все глядя на дно миски. – даже возразить нечего. Никто не знает, чем бы все закончилось, если бы я не помнила о том, что ты для меня сделал...

Броганек заметил, что никто уже некоторое время не беспокоится о том, что он ни слова из разговора не понимает, и тронул девочку за руку.

–Этот арден от тебя что хочет, ралдэн?

–Он хочет, чтобы я шла с ним в Сатлонд и жила там.

–А кто он тебе? Родич?

–Отец он мне, Броганек. Названный.

Истонец задумался.

Свободных комнат в трактире оказалось много, а плату трактирщик с них не брал. Оставшись одна, Лорбаэн долго ворочалась с боку на бок, и все ей было неудобно, и никак она не могла найти себе подходящую позу и наконец заснуть, а ведь совсем недавно спала чуть ли не на голой земле и никакой бессонницей не страдала.

Она не привыкла делать такой выбор. Прежде судьба, предлагая ей развилку, позволяла выбирать в лучшем случае из двух безрадостных путей, а то и вовсе злых. Лорбаэн отвыкла надеяться, отвыкла ждать от жизни подарков, и все, что у нее было – вера в ее страшную судьбу, предсказанную ей когда-то эйторием на набережной эстуария Сакара. Когда же сбылась она, эта судьба? И сбылась ли уже? Вдруг за поворотом дороги ее ждет новая беда, хуже прежних?

Еще раз перевернувшись, на этот раз она оказалась лицом к окну. В небе светила полная луна, ее свет просачивался через ставни и тонкой серебряной полоской пересекал ее руку. Где-то вдали выли волки.

Нет. Не может с ней быть хуже, чем уже бывало. Она видела свой предел, знала, что не выдержит больше, чем ей довелось пережить. И не хочет она никакой страшной судьбы, а хочет лишь сидеть на берегу моря, по которому, как оказалось, смертельно соскучилась, и бросать гальки в воду, и смотреть, как они скачут по глади морской воды, и ни о чем не тревожиться.

–Там, куда ты зовешь меня, есть море? – спросила она у Канта на следующее утро.

–Конечно, – лучник, похоже, искренне удивился ее вопросу. – Я живу в деревне возле замка Хигорт, на самом берегу.

–Тогда я иду с тобой, – решила она.

Броганек же даже не удивился. После вчерашнего разговора он ожидал подобного развития событий.

–Скажи ему, – сказал ей Кант. – что по нашим законам ты еще несовершеннолетняя. Так оно и есть, кстати. Скажи ему, что ты будешь жить в Сатлонде, и в замке Хигорт всегда можно будет выяснить, где тебя найти. И еще скажи ему, Лорбаэн, что если ты и в самом деле так ему дорога, как мне то кажется, то через три года он сможет приехать за тобой. И если ты до того момента не раздумаешь, то сможешь уехать с ним, или как тебе больше понравится. Ты сама выбираешь свой путь, Лорбаэн...

–Ну конечно же, сама! – воскликнула девочка и осеклась. Слишком уж непривычно было ей слышать радость в собственном голосе.

Эпилог.

На скале посреди моря, вдали от всех берегов, обитают только чайки. Тяжелые черные стены отвесно рушатся в воду, не оставляя ни единой щели, куда могла бы причалить даже лодка. Сюда никто и не причаливает – боятся.

Сверху нагромождение скал кажется похожим на зубы: ни одного ровного места, негде даже и ступить. Человеку, по всяком случае, негде. Чайки здесь чувствуют себя вольготно.

Чайки на редкость болтливы. Они рассказывают мне обо всем, что творится в мире. Естественно, со своей, чаячьей, точки зрения. Многого они не понимают и просто пересказывают увиденное и услышанное. А вдали от морских и речных берегов чайки не бывают, и что там происходит, им неизвестно.

Одну легенду чайки особенно любят. Я слушаю, как год от года она обрастает новыми подробностями, которыми украшает ее человеческое воображение. Сейчас, две с лишним сотни лет спустя, свидетелей тех событий осталось не так много, чтобы кто-то помнил всё в точности так, как оно происходило. Однако находятся и такие, кто не одобряет новомодных придумок, и повествует как можно ближе к истине.

Вот как рассказывает эту легенду мастер Равераэх, последние годы живущий в Иссет-фиорде.

–Говорят, что Синрик с телом павшего героя на руках прошел по дороге до моста над пропастью, и свернул в лес, и больше воины, что защищали Последний рубеж, его не видели. Но позже нашлись другие, что наблюдали на следующее утро, как плыла по Катасте лодка, в которой лежало тело героя, а Синрик сидел на корме и правил веслом. Лодка спустилась до самого устья, и дальше вниз по Аррису, и прошла мимо гавани Скейра, и мимо Торговой набережной, и везде стояли люди и провожали ее глазами, и всех тех людей при виде лодки, и бога, и мертвого героя одолевала великая скорбь, и многие не могли сдержать слез.

Сам я, конечно, ничего из перечисленного не видел. В то время я был на Последнем рубеже, и там в первый раз услышал от других воинов, что совсем недалеко прошел Синрик, но как-то не заметил я его. А потом уже, добравшись до Скейра, узнал, что происходило в столице.

Множество людей высыпало, говорят, на набережную. Все они стояли и смотрели вслед лодке, но мало кто узнавал человека, которого вез Синрик. Только на мосту почти никого не было, а стояла там одна лишь герцогиня арденов, и смотрела, как проплывает под мостом лодка, и знала, кто в ней. И когда скрылась лодка за поворотом реки, обернулась она к набережной, и посмотрела на народ свой, и многие отворачивались, потому что лицо ее исказило чудовищное горе, и мало кто мог на него смотреть. И так, говорят, в тот момент герцогине жить расхотелось, что протянула она руки в будущее, и обрушила под собой каменный мост, и упала вместе с его обломками в воду. Вот такая страшная сила дана прорицателям Старших, и хорошо на самом деле, что мало кто из них этим пользуется.

А среди других людей на набережной стоял миакоранский герцог, и когда увидел он, что рушится мост, то не раздумывая бросился в воду – герцогиню спасать. А так как славился герцог тем, что всегда и везде носил стальные латы, то немедленно пошел он ко дну, как топор. Словом, спасать пришлось обоих. Герцога откачали быстро, а вот герцогиня одной ногой на погребальном костре стояла, и только когда прибыл наконец Галдор, известный в те времена лекарь, маг и прорицатель, пошла она на поправку. А миакоранский герцог не отходил от нее ни на шаг, потому что, говорят, в тот миг, когда она смотрела на людей, столпившихся на набережной, он один разглядел ее красоту, и хоть виделись они с герцогиней прежде, только теперь он понял, насколько она прекрасна. Впрочем, вы сами сможете судить об этом, коли попадете в Скейр. В городской ратуше есть портрет герцогини Аэлевит в молодости, и я, видевший ее не раз в те годы, могу сказать, что передал ее образ живописец с большой точностью.

Одним словом, поправилась герцогиня, и даже к государственным делам вернулась, потому как была она законной правительницей своего народа, и без ее участия ни одно важное дело не обходилось, и знала она, что кроме нее, заняться всеми этими делами и некому. А герцог долго молчал, и думал, а потом наконец не выдержал и попросил ее руки, и настолько, говорят, тронута она была его заботой, что отдала ему свою руку, но не отдала сердце, потому как сердце ее навсегда уплыло за море в той лодке.

–Выходит, герцогиня Аэлевит стала бессердечной? – перебивает мастера Равераэха один из слушателей.

–Доброй ее, молодой господин Эриох, не назовешь. Одно то, что держала она графа Гисса в темнице долгих сорок лет, до самой его смерти – и все лишь ради того, чтобы новые властители Гиссаны остерегались разорвать союз с Риммарави, потому как были они все же узурпаторами. Да и другие ее деяния не говорят о доброте. Но вы учтите, что в те годы страна была фактически беззащитна перед врагами, слишком много воинов пало в битвах, и даже сеять и жать во многих местах было некому. Трудные времена требовали жесткого правления, и герцогиня Аэлевит еще оказалась не самой кровожадной, хотя врагов она, конечно, не щадила. Но к своему народу она никогда не поворачивалась спиной, и благодаря ей и только ей ардены не пали духом в первые годы, лишившись прорицателей и пророчеств, и смогли наконец научиться выбирать свой путь без посторонней помощи и подсказки.

–Мастер Равераэх, а кто же все-таки был этот герой? Кого увез Синрик за море?

–Мы с ним недолго были знакомы. Был он в нашей земле чужим, даже Старшей речи не знал. Я тогда был еще мальчонкой несмышленым и мало что о нем могу поведать. Ты, молодой господин Эриох, лучше деда своего спроси, он его тоже знал. Но одно могу сказать про этого человека точно. Он научил меня, маленького и злого мальчугана, не ждать подсказок от взрослых и думать своей головой. Был у нас с ним один разговор, я тогда все подначивал его, а он не сдавался и заставил меня решать самостоятельно, как мне быть, а решать надо было, потому как я зол был тогда на весь мир и вашего деда, кстати, чуть не убил до смерти... эх, и смешно вспоминать, и страшно подумать, что из меня могло вырасти, кабы не этот человек, а потом и Виластис, с которым я за море уплыл.

–Вот опять ты про Виластиса, мастер Равераэх. В жизни не поверю, что ты был знаком с самим Виластисом-с-молотом!

–Это не вопрос веры, молодой господин Эриох. Это вопрос знания одного, и если спросишь ты у знающих людей, то подтвердят они, что действительно учил меня Виластис и оружием владеть, и отличать справедливость от несправедливости, и еще много чему другому. То есть, сначала он учить меня не захотел, воспротивился и сказал, что в рыцари одних эйториев берут, а я, сын ардена и миакоранки, могу считаться кем угодно, но только не Старшим запада. И чуть было на этом все мои намерения стать рыцарем и не кончились, но тут Таивис, тогдашний магистр эйторийских рыцарей, что-то Виластису такое сказал, и тот согласился меня с собой взять.

–Ну и спрошу у людей, что ты думаешь. А легенда красивая, мастер Равераэх.

Вот такие старые легенды чайки любят больше всего. А еще им нравится, что я их понимаю, и галдят они просто без остановки, с утра до вечера. Чайки говорят, что многие люди способны различать в их криках отдельные слова, но вот разбирать все, что они хотят поведать людям, мало кому дано. Правда, по их словам, еще не так давно жил в Керрийском фиорде один человек, который учил детей фехтованию, а по вечерам сидел на прибрежных скалах и слушал чаек, и даже иногда им что-то отвечал, и по его ответам чайкам казалось, что он их прекрасно понимает.

Кроме чаек, тут нет никого. Только море и черный камень скалы. Моряки обходят скалу Кастая стороной, и за все двести с гаком лет я могу припомнить лишь несколько случаев, когда корабли подходили к самим камням, и только один раз с высокого борта спустили шлюпку, и она подошла к самым скалам, а капитан, что стоял в шлюпке, прыгнул и уцепился за выступ скалы, и поднялся по почти отвесной стене на самый верх.

Он словно знал, где искать меня, этот рослый моряк, которому на вид можно было дать лет сорок, а на самом деле было уже тогда за семьдесят. Он смотрел на меня, не говоря ни слова, а я вглядывался в его черты лица, узнавая и его, и себя в нем, ведь капитан этот был моим племянником. Он привез мне мои мемуары, которые я забыл в палатке на Последнем рубеже, а позже и не вспоминал о них. Ничего не сказали мы друг другу, да и не уверен я, что смогу издать хоть звук.

Мои руки прозрачны. Прозрачен я сам, и ступая по камню, не касаюсь я его и не чувствую. Как не чувствую больше ничего, только слышу и вижу. При мне – моя память, мои мысли, и зримый облик, сквозь который просвечивают скалы.

Кастай говорит, что со временем я привыкну к своему призрачному состоянию. То есть, на самом деле он не говорит, но я каким-то образом его слышу, или просто понимаю. Наверное, он слишком громко думает, в этом все дело.

Арденскому лорду больше нравится северный берег скалы. Я же смотрю на восток, сидя на камне и перелистывая свои мемуары. В моих руках они становятся такими же прозрачными, как и я сам, но стоит мне выронить один из листков, как он снова обретает плотность, присущую обычной бумаге.

Если бы я мог испытывать удивление, то не смена состояния бумажных листков была бы ему причиной. В моих мемуарах есть последняя часть, записанная от моего имени, моим слогом, и даже я не могу отличить стиль изложения событий от других частей повествования, что совершенно точно были написаны мной. И события, которые в этой части описаны, я прекрасно помню.

Вот только я ее не писал. Слишком уж я был занят, чтобы бумагу марать, а потом и вовсе чуть кони не двинул, и о своем путешествии в лодке вынужден был узнавать из легенд. Только когда мы прибыли на скалу Кастая, Синрик привел меня в чувство, и что-то такое со мной произошло к тому моменту, что я уже был призраком. Наверное, где-то по дороге я просто умер и перешел в иное состояние, а как – никто не знает, и вряд ли узнает.

Ведь здесь, на скале посреди моря, вдали от всех берегов, есть только чайки. В мире же множество людей, и происходят там всякие разные события. А уж за двести лет столько всего случилось, что я бы, наверное, всего и не упомнил, если бы у меня были другие занятия, кроме как слушать крикливых птиц.

Сначала, как говорят чайки, людям Риммарави пришлось тяжело. После войны герцогство было обескровлено и с трудом защитило бы даже собственные земли, если бы не решительность его правителей. Заключенные союзы с Гиссаной и кланами Истона позволили Риммарави не только продержаться, но и выбить из аглайльского герцога договор о ненападении. С Нерберией оказалось проще, потому что хоть и пострадала она не так сильно, но потери все же были велики, а мои бывшие соотечественники не привыкли к такому ходу событий. Вессей и вовсе сидел тише воды ниже травы, герцог Эретви старательно выплачивал дань зерном, а когда вдруг решил, что с него хватит, у берегов Вессея появились драккары Мигронта, и герцог тут же передумал упираться. С эйториями не шутят, это в северных и западных землях уже все поняли. Мирные бродяги, собравшись кучей, могли таких дел наделать... взять хоть тех же эсгуриев.

Конунг Ригалис, отчалив от берегов Арденави, первым делом взял курс на острова Осенни и выбил оттуда завоевателей. А потом вместе с осеннийскими арденами, которые все еще держались в горах, отправился дальше, к островам Филласта, занял их и начал уже угрожать самим эсгурийским княжествам. Кассорийцы, прознав об участии мигронских эйториев в войне в Арденави, навалились на Синдрию и даже некоторое время побеждали, и все это положение дел на севере оказалось весьма неустойчивым. Но потом на море впервые за много веков появились корабли эльфов из Ниаранда, и было их такое нешуточное количество, что Младшие пошли на попятный. Мигронт и Синдрию оставили в покое, рыцари вернули себе право разъезжать по всем северным землям и творить справедливость на свой рыцарский вкус, а острова Филласта спустя пять столетий вернулись к арденам. Ценности в тех клочках суши для эсгуриев было немного, а ардены все же на этих островах были сотворены когда-то, для народа Старших севера обладание ими было ценно само по себе.

Ну а рыцари вышли кассорийцам боком, потому что потеряли северяне в войне слишком много войск, чтобы в стране у них после этого был порядок. И рыцари устанавливали им порядок по своему усмотрению. За двести лет кассорийцы так и не пришли в себя. Звезда Кассории клонится к закату, в стране редкий бардак, тот же Мангехор уже третий раз независимость объявляет. Эсгурии же после войны с арденами так Старших боялись, что в первую же смуту в Кассории несколько княжеств от нее отложились окончательно, заключили вечные миры с Риммарави и эйториями, и предоставили кассорийцев своей собственной судьбе.

Альянс двух Старших и нескольких Младших народов оказался маленьким, но на редкость грозным. Война в Сиккарте это показала, а последующие события подтвердили, и спустя полвека никто и в мыслях не держал на Риммарави не то что нападать, но и сказать что-то на эту тему. Кому охота воевать, те ищут других противников, послабее.

Мир очень сильно изменился. И коснулось это не только арденов с миакрингами, что наконец перестали смотреть друг на друга волками и стали если не одним народом, то почти братьями. Еще одну легенду чайки слышали в Нерберии, ее рассказывают моряки Эсталы и Стикра. Как водится в таких байках, главным героем ее выступает некий предприимчивый нерберийский капитан.

Однажды этот самый капитан направил свой корабль к берегам Риммарави. Он обогнул с севера нодерское побережье и бросил якорь в Иссет-фиорде. Моряки остались на корабле, а капитан сошел на берег, поднялся по скалам наверх, где среди других домов был один, у которого дверь была моложе стен и отличалась более светлой древесиной. Капитан постучал в нее, и открыла ему арденка... в этом месте моряки принимаются описывать красоту Старшей, и такого приплетают, что слушатели им чаще всего не верят. Она узнала капитана, так как видела она его когда-то, много лет назад, а вот он видел ее впервые. Он вошел в дом, пригнувшись в дверном проеме, потому что был этот капитан высок ростом и широк в плечах, как водится у всех легендарных нерберийских капитанов. В доме же встретил его и муж арденки, с которым капитан тоже некогда встречался и был знаком. Они долго говорили, а о чем был тот разговор, про то ни моряки, ни чайки не ведают, однако закончив его, вдвоем арден и капитан сели на корабль и поплыли на юг. У мертвого города Аксэда сошли они на берег, и дальше лежал их путь на восток, к самому подножью Звездного пика. А когда подошли они к тому подножью, то встретил их бог Синрик, потому что арден принадлежал к древнему роду, наследники которого имеют право говорить с богом и спрашивать его обо всем, что в голову взбредет. Ну а капитану тоже надо было поговорить с Синриком, но сам он никогда бы не смог встретиться с вестником богов, и потому только и прибег к помощи ардена.

Дальше моряки пускаются во все тяжкие и врут без зазрения совести. То двоим путникам, помимо Синрика, Лайта явилась, а некоторые говорят, что и сам Катаар спустился со своего трона и слушал, что они говорят. Однако, как бы то ни было на самом деле, в одном все варианты легенды сходятся: капитан пришел требовать платы за смерть своего дяди, который вроде как, защищая этих самых богов, погиб. И плату свою он получил. В этом как раз никто из слушателей не сомневается, потому что сложно сомневаться, если смотришь на себя в зеркало и видишь там еще не старого человека, а потом переводишь взгляд на календарь и понимаешь, что уже вторую сотню лет небо коптишь.

Тирвали знал, что потребовать от богов. Мой племянник и в молодые годы отличался сообразительностью, а с возрастом еще и опыт жизненный приобрел немалый. Боги заплатили за мою жизнь по выставленному им счету, и нерберийцы стали жить по двести лет, а кто и поболе. Вообще-то, я всегда считал, что мои бывшие соотечественники уже давно не варвары и заслуживают большего, чем сто лет в среднем – а именно столько они и жили в мое время.

Его уже нет. Моего племянника запомнили, как помнят и меня. В Риммарави, где оставил я свою жизнь и свою любовь, мало кто знает мое имя – я так и остался для большинства арденов и миакрингов безымянным. Но в Нерберии стараниями Тирвали рассказывают легенды о Мальтори из Эсталы, сокрушившем Элбиса.

А я и в самом деле его сокрушил? Долгое время я был практически в этом убежден, хотя помнил только, что отрубил ему руку, а ответный удар отправил меня в беспамятство, и дальше я очнулся только для того, чтобы согласиться на свою нынешнюю работенку.

Больших трудов мне стоило выискать в криках чаек истину. Ардены с годами не стали менее молчаливы, а некоторых вещей и вовсе даже волнам морским не доверяют. Но однажды довелось мне услышать наконец, что вовсе не моя рука нанесла последний удар, а была то рука Эрви, чье лицо я видел перед собой, когда готовился отчалить из мира живых. Вдвоем мы его зарубили, как оказалось.

Чайки носятся над водой, камнем падают вниз, выхватывая из волн мелкую рыбешку. В кажущихся тоскливыми криках много разных историй. Некоторые из них следовало бы записать, но некому. Здесь нет никого, кроме них. И нас с Кастаем здесь нет тоже. Только память о нас, что позволяет людям видеть на черной скале наши полупрозрачные силуэты. Это и есть наша жизнь после смерти. Все так сильно убеждены, что с некоторых пор на черной скале проплывающие мимо моряки видят не одного призрака, а двоих, что эти призраки действительно тут стоят, и один из них, с вихрастыми волосами, держит в руках букет увядших цветов и глядит на север, а другой сидит на камне, и падают из его рук листки бумаги, исписанные миакоранскими упрощенными рунами, а взгляд его устремлен на восток, к берегам Риммарави.

Я не знаю, что было раньше – яйцо или курица. Знаю только, что к вере это все отношения не имеет. Люди помнят, что мы здесь, они твердо знают об этом. И мы с Кастаем несем нашу стражу. Каждый – свою.

А на берегах Риммарави живут люди, которым не нужна чужая память для того, чтобы быть. Или нужна? Что останется от них, если они окажутся забыты всеми? Есть ли на самом деле человек, если никто о нем не знает и не помнит?

После двухсот лет в призрачном состоянии я задаю много всяких вопросов, которые прежде мне бы и в голову не пришли. Я сохранил способность размышлять, даже утратив чувства. Чайки же подбрасывают мне множество пищи для размышлений.

Они рассказывают о девушке, что сидела и играла на лютне на песчаном обрыве над суровым северным морем, и пела красивые песни. Петь чайки не умеют, но я уверен, что песни действительно были прекрасны. Множество людей из городка с бревенчатыми домиками приходили их послушать.

Рассказывают они и о другой девушке, что жила на теплом сатлондском побережье. Она любила плескаться в море, и сидеть на берегу, кидая камни в воду, и просто гулять по песчаному пляжу, и часто за ней наблюдали двое арденов постарше, и на лицах этих арденов чайки видели улыбки. Вечерами она танцевала с другими девушками и парнями у костра, или сидела над книгами, или заводила с родителями и гостями долгие разговоры. Впрочем, куда чаще она проводила время одна, но никогда не оставалась одинокой. Так прожила она три года, и была счастлива, а потом из леса приехал всадник в бронзовой кирасе, и девушка, простившись с родителями, уехала с ним, и больше чайки ее не видели. Странная история. Я бы пропустил ее мимо ушей, как многие другие, но девушку звали Лорбаэн, и где-то в моих мемуарах это имя встречалось, вот только я никак не могу его найти. Уверен, что я никогда не знал никого с таким именем.

Чайки рассказывают и о тех, кого я помню.

Тирвали умер не так давно, в глубокой старости. За свою жизнь он дважды входил в городской совет Кайля, так как после смерти герцога Эретви вессейцы поскребли затылки и решили больше герцогов не заводить. Прославился племянник и в легендах, и даже в нескольких анекдотах.

Арварих чудом выжил в бою под Звездным пиком, разыскал таки Берейха и вручил ему железяку, в смысле меч баронский. А вот наследство баронское вручить не смог, потому как едва ардены выбили из замка Риммор нерберийский гарнизон, как герцогиня Аэлевит заявила на родовую твердыню ЭахРимморов свои права, и спорить с ней даже Арвариху в голову не пришло.

Эрик и Эрви поселились в Иссет-фиорде, в доме родителей Эрика, и живут там по сей день в окружении многочисленных потомков. Эти двое насладились своим счастьем сполна, как и следует, вообще-то, поступать. В последнее время там же живет и Рав, а ныне мастер Равераэх, который за свою жизнь нарыцарствовался по самое немогу и теперь помогает Эрику по хозяйству. Он считает себя вассалом Эрика. Я думаю, что просто с возрастом он стал испытывать перед стариком вину. Раньше Рав ничьим вассалом себя не считал.