Текст книги "Сын графа Монте-Кристо"

Автор книги: Александр Лермин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

5. Предостережение

Тревожный тон виконта поразил художника. Гонтран, взволнованный сценой, происшедшей на балконе и чувствуя в себе какое-то необъяснимое беспокойство, проводил Кармен в концертный зал и вернулся к Сперо.

– Простите меня за то, что я покинул вас,– сказал он,– но теперь я весь к вашим услугам. Говорите – в чем дело?

Виконт был бледен и молчал.

– Что с вами? – переспросил художник.

– Мой милый Гонтран,– серьезно произнес Сперо,– я никогда в жизни не лгал, и поэтому прошу вас и теперь не сомневаться в истинности моих слов.

– Говорите – я слушаю вас.

– Четверть часа тому назад я стоял здесь, на этом самом месте, слушал дивный голос девушки и замечтался. Вы прошли мимо меня, заговорили со мной… Я ничего не слышал… Вдруг за этой вот драпировкой кто-то явственно произнес: «Виконт де Монте-Кристо… Берегитесь! Вы добровольно идете в приготовленную для вас ловушку, и потому еще раз – берегитесь!»

– Что это значит? Кто говорил с вами?

– Не знаю. Я тотчас поднял драпировку… за ней никого не было.

– В таком случае, это было не что иное, как слуховая галлюцинация.

– Вы ошибаетесь,– нетерпеливым тоном сказал Сперо.

– Может быть, кто-нибудь, видя вас таким задумчивым, захотел пошутить над вами? Положим, шутка глупая, но ничего особенного в этом я не вижу.

– Но тон этой фразы поразил меня своей искренностью,– возразил виконт.

– Полноте, пожалуйста, да во всей этой истории нет ни малейшего смысла! Какая там ловушка? Кто приготовил ее вам? Я? Уж не тем ли, что вырвал вас из вашего одиночества? В ваши лета, виконт, нельзя день и ночь сидеть не отрываясь над книгами. Я даже не рассчитывал на то, что вы приедете, но теперь я очень рад… Забудьте обо всех глупостях и верьте, что я душой и телом предан вам. Дайте вашу руку, и вперед, без страха бросайтесь в пучину жизни!

И с этими словами Гонтран увлек виконта в концертный зал, где в это время по просьбе гостей Дженни Зильд исполняла старинный норвежский романс.

– Да и в чем могла скрываться ловушка? – продолжал художник.– Уж не в чарующих ли звуках этого дивного проникающего в душу голоса? Или, может быть, в отблеске молнии, которая сверкает в этих чудных глазах?

В этот момент Сперо стоял как раз у рояля, за которым пела Дженни Зильд.

Глаза их встретились. Певица встала и грациозным поклоном ответила на рукоплескания своих восторженных слушателей.

– Дозвольте мне, мадемуазель,– сказал де Собранн,– представить вам одного из ваших поклонников, который желал бы иметь честь…

Виконт не сводил с Дженни глаз, которая тоже смотрела на него, ожидая, быть может, комплиментов или похвалы.

Но тут произошло нечто странное. Толпа гостей немного раздвинулась – Дженни и Сперо остались как бы одни… и вот… с одной из люстр упала свеча… Она коснулась платья певицы, и легкая материя мгновенно вспыхнула…

Крик ужаса огласил зал.

В этот момент Сперо с быстротой молнии бросился вперед, сорвал с окна тяжелую драпировку и, набросив ее на певицу, сжал ее в своих объятиях. Пламя тотчас же погасло, и певица осталась невредимой.

Дженни стояла посреди зала, на ее бледном лице еще блуждала улыбка, и она как будто не сознавала только что миновавшей ее опасности. Закутанная в малиновую драпировку, она выглядела как королева.

Сперо отошел в сторону – как отступает верующий, нечаянно коснувшийся божества.

Дженни протянула ему руку и сказала:

– Благодарю вас!

В это время из толпы, пробивая себе дорогу, вышел человек в ливрее темного цвета, по-видимому, старый слуга, хотя фигурой и выражением лица он напоминал изнеженного и самодовольного служителя алтаря.

– Вы ранены?

– Нет, друг мой,– ответила она.– Это была простая случайность, и я спасена благодаря присутствию духа виконта Монте-Кристо.

При этом она указала на Сперо.

Виконт вздрогнул: голос певицы напоминал голос того человека, от которого он получил таинственное предостережение.

Между тем, в толпе гостей заговорили:

– Кто этот лакей, принимающий столь живое участие в своей госпоже?

– Это господин Жак,– ответил репортер,– он всегда сопровождает госпожу Зильд, он состоит при ней в качестве управляющего, и его фамилия, кажется, Маслэн…

– Виконт,– сказала Дженни, обратившись к Сперо,– закончите ваше доброе дело и проводите меня до кареты…

И, грациозно подобрав складки драпировки, она оперлась о руку виконта и направилась к выходу.

Управляющий шел впереди, он был очень бледен и едва держался на ногах.

– Еще раз благодарю вас, виконт,– сказала певица, садясь в карету.– Мы еще с вами увидимся, не так ли?

Как под влиянием таинственных чар, Сперо взял протянутую руку и поцеловал ее.

С лестницы спускались гости. Гонтран с Кармен под руку шел за господином де Ларсанжи, а за ними следовали граф Веллини и его секретарь, синьор Фаджиано.

– Виконт,– сказала Кармен,– от имени всех бывших на бале дам благодарю вас… Вы показали себя героем.

Г-н де Ларсанжи закашлялся и сказал:

– Вы поступили прекрасно, виконт!

– Виконт – достойный сын своего отца,– прибавил синьор Фаджиано.

Эти слова, сказанные итальянцем, неприятным образом подействовали на Сперо… У юноши слишком были напряжены нервы и его слегка лихорадило.

Проводив своих гостей, Гонтран подошел к нему.

– Милый Сперо,– сказал он,– хотите, я провожу вас домой?

– Пойдемте,– ответил виконт,– мне душно, и небольшая прогулка освежит меня.

Он отослал карету и вместе с Гонтраном вышел на улицу.

Никто не заметил человека, притаившегося за воротами, который сжал кулаки и, следя за удаляющимся виконтом, прошептал:

– О да, ты достойный сын своего отца! Но, клянусь, недалек тот день, когда я отплачу тебе за все!

Этим человеком был секретарь графа де Веллини, синьор Фаджиано.

6. Старые знакомые

Маслэн и Дженни вернулись домой.

Войдя в комнату, певица в изнеможении опустилась на диван и склонила голову.

Управляющий запер дверь и, подойдя к камину, машинально стал мешать угли. Это был старый человек. Довольно толстый и приземистый, с круглым бледно-матовым лицом, он производил какое-то неопределенное впечатление.

Ему могло быть лет восемьдесят, а между тем его лоб и лицо не были покрыты морщинами. Седые волосы, коротко остриженные, припухшие глаза и какая-то нервная подвижность – такая внешность привела бы в тупик любого физиономиста. Что-то демоническое было в этом человеке.

Скрестив на груди руки, управляющий с состраданием и болью глядел на свою госпожу.

– Вы страдаете? – тихо проговорил он.

Дженни вздрогнула.

– Нет,– ответила она и затем, как бы пробудившись от тяжелого сна, продолжала:

– Вы еще раз повезли меня туда… в это общество, которое никогда не будет моим, и я никогда больше не поеду к этим людям…

– Они преклонялись перед вами, как перед королевой! – возразил управляющий и, стиснув зубы, опустил голову.

– Зачем вы мне это говорите? К чему напоминаете о том, чему никогда не бывать?

– Но все пришли в восторг от вашего голоса и таланта.

– Какое мне до этого дело! Уйдите, оставьте меня!

Тон ее был резок, почти груб. И в самом деле, по какому праву этот лакей взял такой тон? Маслэн понял это и сказал с грустью:

– Не раздражайте себя, Дженни! Вы знаете, что я всегда буду повиноваться вам во всем…

– Да, я это знаю. Простите меня – я говорила с вами резко и грубо, но вам известно, как я глубоко страдаю!

Он встал, она же простонала:

– О, почему меня не сожгло это пламя? Тогда настал бы конец всем моим мучениям!

Дженни прислонилась к стене, закрыла лицо руками и зарыдала.

У Маслэна тоже на глазах появились слезы.

Засунув руку за сорочку, он, заглушая жгучую боль, ногтями раздирал себе грудь. Маслэн любил эту чудную красавицу, которая изнемогала под бременем тайного горя. И вместе с тем он не мог утешить ее.

– Дженни… мадемуазель Дженни! Что с вами? Что случилось? Может быть, кто-нибудь вас обидел или оскорбил?

Последние слова он произнес, возвысив голос, и в его глазах сверкнула молния.

– Нет, – прошептала Дженни.

– В таком случае вы просто испугались падения свечи… ради Бога, успокойтесь, я знаю, что вас томят тяжелые и мрачные мысли… Но вы молоды, рождены для счастья! Забудьте прошлое, это необходимо, я прошу вас!

Дженни немного оправилась и смахнула с глаз слезы.

– Да, да… вы правы… я забуду, я должна забыть! Буду благоразумной, простите меня!

Она протянула ему руку. Маслэн отступил.

– Отдохните,– сказал он,– мы завтра поговорим обо всем. Вы знаете, насколько я предан вам…

– О да, знаю! До завтра. Я очень устала.

Управляющий вышел из комнаты и поднялся на верхний этаж. Он жил в мансарде, под самой крышей. Обстановка мансарды была самая скудная: железная кровать, стол, стул и чемодан, запертый надежным замком.

Войдя, Маслэн запер за собой дверь. Затем он опустился на стул и задумался. Но вдруг, вскочив, ударил кулаком о стол:

– Как же быть? Что предпринять?

Постояв с минуту в тяжелом раздумье, он вынул из кармана связку ключей и открыл чемодан. Там лежало платье и белье, а под ними – мешок и портфель.

Управляющий встряхнул мешок в руке, пожал плечами, развязал его и достал оттуда десяток луидоров, из портфеля – три стофранковых билета.

– И это все,– сказал он с горькой улыбкой.– А завтра нам надо уплатить пятьсот франков! Что с нами будет?… Что ожидает ее? Я бессилен… Бедная Дженни! С какой радостью отдал бы я жизнь за одну только ее улыбку! Впрочем, с ее талантом и красотой, если бы она только захотела… Но ей во всем мешает ее прошлое, созданное мною, и которое она не может забыть! Но я не хочу, чтобы она была несчастлива, не хочу, чтобы она умерла!

Он машинально пересчитывал луидоры и вдруг вздрогнул. Где-то раздался стук.

Управляющий поспешно бросил мешок и портфель в чемодан, запер его, подошел к двери и отворил ее настежь. На темной лестнице было пусто.

– Кто там? – вполголоса спросил Маслэн. Ответа не было.– Мне, вероятно, послышалось,– решил управляющий.

Стук возобновился: послышались частые удары в окно. Он подошел и увидел за стеклом какую-то фигуру. Неужели это вор?

Это было немыслимо – воры никогда не извещают о своих посещениях. Впрочем, из предосторожности Маслэн снял висевший на стене револьвер и отворил окно.

– Кто там?

– Человек, пришедший к вам по делу.

– Ко мне? Но я вас не знаю.

– Неужели? Да отворите же, черт побери!

Незнакомец толчком распахнул окно и забрался в комнату. Маслэн поднял револьвер. В этот момент свет упал на лицо незнакомца, и управляющий страшно вскрикнул.

– Вы? Вы… здесь? – произнес он тоном, в котором сквозило глубокое отвращение.– Уходите отсюда немедленно или, клянусь Богом, я убью вас!

– Оставьте эти громкие, не имеющие отношения к делу фразы, милейший. Убив меня, вы сотворите великую глупость: сюда явится полицейский комиссар, который вас попросит объяснить причину вашего поступка, спросит ваше имя и фамилию. При этом на свет Божий всплывет многое… А поэтому успокойтесь, сердиться вовсе не к чему… Мне кажется, что мы сразу узнали друг друга… Старые знакомые! Вот опять нежданно-негаданно встретились! Да, не везло нам с вами, очень не везло! Ну, да что об этом толковать! Не надо только падать духом, и тогда все пойдет как по маслу!

Незнакомец сел, вынул сигару и спокойно закурил ее.

– Выслушайте меня,– сказал Маслэн.– Зачем вы явились сюда? Между нами все кончено, и мы идем разными дорогами… Вы всегда были олицетворением порока, а я стараюсь как могу исправить содеянное когда-то мною зло. Я не буду вам мешать, не мешайте и вы мне… я забыл о вашем прошлом, забудьте и вы о моем… Ваше имя Фаджиано, мое имя Маслэн… вот и все, а теперь уходите, я не задерживаю вас.

Гость расхохотался.

– Мой милый Ансельмо,– сказал он,– вам, как бывшему каторжнику, такая гордость совсем не к лицу.

Ансельмо, это был он, бешено вскрикнул и произнес:

– Вы, Бенедетто, остались таким же негодяем!

– Очень может быть,– спокойно возразил Бенедетто,– но теперь дело не в том. Садитесь и потолкуем.

– К чему? Я уже сказал вам, что забыл о вас, и…

– А если я хочу, чтобы вы, наоборот, припомнили все? – медленно и с расстановкой сказал Бенедетто.

Он встал и в упор взглянул на Ансельмо.

– Я хочу,– продолжал бывший каторжник,– чтобы ты припомнил то, что произошло в Боссюэ… И с этой целью, рискуя тем, что сверну себе шею, пришел к тебе. Мне нужен свидетель, и этот свидетель – ты!

– Но если я заговорю,– вскричал Ансельмо,– то мне угрожает эшафот…

– Не беспокойся, тебя никто не тронет… Ты, кажется, стал вполне честным человеком, и поэтому отвечай на мои вопросы: да или нет. Помнишь ли ты, что произошло в ночь на 24-е февраля 1839 года?

– И он об этом спрашивает! – прошептал Ансельмо, опустив голову на руки.

– Там, в Боссюэ,– сказал Бенедетто,– за церковью стоял домик…

– Знаю… что же дальше?

– В этом домике временно проживал человек, имевший при себе до миллиона франков. Эти деньги я прикарманил и спокойно уже уходил, но мне попался кто-то навстречу…

– О, замолчите! Если в вас осталась хотя бы искра человеческого чувства, замолчите!

Бенедетто пожал плечами и продолжал тем же тоном:

– По лестнице поднимались двое… Я притаился за дверью, держа наготове нож… И дверь отворилась… Появилась какая-то фигура, и я нанес удар! Мой нож по рукоять вонзился в чью-то грудь…

– Негодяй, ты вонзил его в грудь родной матери!

– Наконец-то припомнил,– циничным тоном сказал Бенедетто. – Да, это была моя мать, но каким образом узнал ты…

– Я встретил эту женщину на дороге… в Оллиольском ущелье.

– И она рассказала тебе свою историю… Она назвала тебе свое имя?

– Да, и взяла с меня клятву никогда и никому не называть его.

– За исключением меня.

– Ни за что! – энергично произнес Ансельмо.

– И не нужно, мой милый,– со смехом сказал Бенедетто,– я только хотел проверить твою память… Эта женщина была госпожа Данглар.

Ансельмо с грустью опустил голову: он был побежден.

– Что же тебе еще от меня нужно? – спросил он. – На все твои вопросы я, кажется, ответил… Теперь ты уйдешь?

– Погоди, голубчик, дай мне побыть с тобой, когда-то нас связывала тесная дружба – в виде железной цепи!

Ансельмо задумался.

– Я вижу,– сказал он,– что ты пришел ко мне не без цели… Может быть, я могу тебе оказать какую-нибудь услугу?

– Ты, кажется, образумился, голубчик, и это меня радует. Но с чего это ты стал честным человеком? А, погоди! Ты всегда был не прочь приволокнуться за красотками, и, верно, втюрился в какую-нибудь красотку… так, что ли? Надо будет раскрыть ей глаза.

Ансельмо вскочил и схватил своего бывшего товарища за плечо.

– Послушай,– произнес он глухим голосом,– много лет тому назад я был мерзавцем и негодяем, не скрываю этого! Но теперь я отрекся от своего позорного прошлого и действительно стал честным человеком, потому что всей душой и сердцем привязался к бедному, всеми покинутому созданию. Если ты выдашь меня ей, она не переживет этого – а я тебя убью!

Бенедетто слушал все это с той же иронической улыбкой на лице.

– Все это прекрасно,– сказал он затем, меняя тон,– а теперь возьми перо и бумагу и пиши под мою диктовку.

Ансельмо машинально повиновался.

– Пиши: «24-го февраля 1839 года каторжник Бенедетто, бежавший из Тулона, убил с заранее обдуманными намерениями свою мать – госпожу Данглар».

– Это ужасно! – вскричал Ансельмо.– Я не буду этого писать.

– Я заплачу тебе, голубчик, и деньги тебя теперь выручат, так как ты сидишь без гроша.

И с этими словами Бенедетто бросил на стол десять банковских билетов по десять тысяч франков каждый.

– Я не буду писать,– повторил Ансельмо.

– В таком случае я сообщу в газеты всю правду о той, которая зовется Дженни Зильд.

Как пораженный громом, Ансельмо упал на свою убогую кровать. Затем он схватил перо и быстро написал то, что ему продиктовал Бенедетто.

– Возьми,– сказал Ансельмо, подавая ему бумагу,– возьми и молчи!

– Будь спокоен, голубчик, я человек не болтливый.

Бенедетто просмотрел написанное и прошептал:

– Даже расписался настоящим именем! Тем лучше!

И с этими словами он выскочил в окно и исчез.

– Надо бежать,– вскричал Ансельмо,– ему верить нельзя. Там, в Америке, она начнет новую жизнь, там никто не станет справляться о ее прошлом!

Он схватил банковские билеты, оставленные бывшим каторжником, и спустился в комнату Дженни: она была пуста.

Ансельмо остолбенел… а затем, как безумный, бросился на улицу.

7. Роковой выстрел

Гонтран и Сперо вышли из дома: была чудная лунная ночь. Парк опустел, и город мало-помалу погружался в сон.

Друзья медленно прогуливались, беседуя между собой. Вдруг до их слуха долетел звук выстрела.

– Вы слышали? – вскричал Гонтран.

– Это выстрел!

– Быть может, здесь совершено преступление.

Они бросились в чащу деревьев.

Сперо опередил товарища, и на полянке, озаренной бледным светом луны, увидел лежащую на земле женщину. Он наклонился над ней и вскрикнул: это была Дженни Зильд.

У ее ног на траве лежал револьвер. Сперо, вне себя от отчаяния, взял ее на руки и выбежал на дорогу.

– Виконт! – крикнул ему подоспевший Гонтран.– Куда вы несете труп?

– Она не умерла,-.вскричал Сперо,– нет, нет! Она дышит, она жива, и я не хочу, чтобы… она умерла!

– Но разве вы знаете эту женщину? – воскликнул Гонтран, стараясь рассмотреть лицо несчастной.

Вдруг он вздрогнул. Лежавшая на руках виконта женщина была окутана тяжелой драпировкой.

– Дженни! – крикнул художник.– Это она?

Несчастная, как будто услыхав свое имя, застонала. Друзья быстро дошли до дома виконта.

Войдя в комнату, в которой прежде жила графиня Гайде, виконт бережно опустил девушку на постель. Увидев ее мертвенно-бледное лицо, Сперо не выдержал: он упал на колени и зарыдал как ребенок.

Гонтран между тем осветил комнату и подошел к виконту.

– Милый Сперо,– сказал он,– что с вами? К чему падать духом? Разве вы не хотите спасти ее?

Сперо встал.

– Да, вы правы… мною овладело отчаяние. Но знайте, что если Дженни умрет… умру и я… потому что… я люблю ее!

Эти слова были сказаны столь искренним тоном, что Гонтран поверил.

Для этого юноши с чистой неиспорченной душой достаточно было одного взгляда и слова, и он поставил на карту всю жизнь.

– Надо срочно осмотреть рану,– сказал художник, и со всей осторожностью расстегнул корсаж платья Дженни.

На левой стороне груди виднелось небольшое пятнышко. Сперо приложил ухо к груди Дженни и долго прислушивался. Наступила томительная тишина. Наконец виконт поднял голову.

– Она жива,– тихо сказал он, добавив: – Гонтран, принесите мне из моей комнаты шкатулку – она на камине.

К виконту вернулось присущее ему самообладание. После ухода художника, в глазах которого блеснул луч надежды, он приподнял голову девушки.

– Зачем,– тихо сказал он,– зачем искала ты смерти? Неужели не думала о том, что вместе с тобой умру и я? Дженни, Дженни, ты будешь жить, и отныне никто и ничто не разлучит нас!

И, склонившись над несчастной, он поцеловал ее. Этот поцелуй был его немой клятвой.

Сдержит ли ее Сперо?

Гонтран вернулся со шкатулкой в руке:

Виконт открыл ее и достал хирургический зонд.

– У меня не дрожит рука? – спросил он у художника, протягивая ему руку.

– Нет,– ответил Гонтран.

Виконт прозондировал рану.

Эта группа была достойна кисти художника. Дженни казалась спящей, и после поцелуя виконта ее бледное лицо как бы озарилось улыбкой.

– Гонтран,– сказал Сперо,– пуля, к счастью, проникла неглубоко, я нашел ее.

Затем он достал из шкатулки пинцет. Через минуту виконт подал Гонтрану пулю, сказав:

– Спасена!

8. Тайна Дженни

Ансельмо, как безумный, выбежал из дома. Слезы градом текли по лицу старика. После бесплодных поисков, дойдя до набережной Сены, он сел на камень и судорожно зарыдал.

Какая страшная тайна связывала бывшего каторжника и эту обворожительную девушку?

Пятнадцать лет тому назад каторжник Ансельмо в одном из домов местечка Боссюэ, между Тулоном и Марселем, присутствовал при ужасной сцене. Сын вонзил кинжал в грудь родной матери и завладел драгоценностями в шкатулке.

Ансельмо был негодяй, но и он содрогнулся при виде этого неслыханного злодеяния и отказался от своей доли добычи…

– Уходи или я убью тебя,– крикнул он своему бывшему товарищу по каторге.

Убийца бежал, захватив похищенные деньги. Читатель помнит, как он достиг берега и как его выбросило бурей на остров Монте-Кристо.

Ансельмо же, оставшись один, склонился над трупом госпожи Данглар. Вдруг он вздрогнул.

«А если она не умерла? – мелькнуло у него в голове.– Как быть? Позвать на помощь? Но тогда его сочтут убийцей, не поверят оправданиям и пошлют на эшафот!»

Раздались чьи-то шаги. Ансельмо вскочил на подоконник открытого окна, уцепился за ветви дерева и по ним спустился на землю. Он был спасен.

После долгого утомительного перехода и больших лишений Ансельмо удалось достигнуть границы, и спустя месяц он пробрался в Германию.

В течение десяти лет, честно трудясь, он тихо и скромно жил в Мюнхене. Но потом затосковал по родине, вернулся во Францию и поселился в Лионе.

Раз Ансельмо поздно вечером гулял по набережной Сены. Весь день шел густой снег, было довольно холодно, и он уже хотел вернуться домой, как вдруг на другой стороне улицы раздались крики. Слышались пьяные голоса, брань – очевидно, происходила ссора. Ансельмо, понятно, всегда старался избегать скандалов. Так же он хотел поступить и на этот раз. Ссора перешла в драку, били какую-то женщину.

– Негодяи! – кричала она.– Пустите меня! Мое дитя, дочь моя… Я не хочу… Помогите!

Бывший каторжник остановился, сердце его как-то болезненно сжалось, и он бросился на ту сторону улицы. Там какая-то женщина отбивалась от трех пьяниц, защищая скромно одетую девочку лет двенадцати.

– Да полно тебе ломаться, Зильда,– кричал осипшим голосом один из пьянчуг.– Гуляла ты с нами частенько, дай же и дочке с нами покутить…

– Поди-ка сюда, милочка, мы тебя научим уму-разуму.

Девочка отбивалась молча, не произнося ни слова. Один из негодяев поднял ее -на руки. Бывшая у нее в руках картонка упала на землю, раскрылась, и тюль и кружева рассыпались по снегу. Девочка глухо стонала и изо всех сил боролась со схватившим ее пьяницей. В этот момент она увидела Ансельмо и крикнула:

– Помогите!

Ансельмо одним ударом кулака сшиб с ног мерзавца, а затем расправился и с его товарищами.

– Будет с вас,– сказал он.– Другой раз поостережетесь.

– О, благодарю вас, сударь,– прошептала девочка, целуя руку своего избавителя.

Что-то дрогнуло в душе бывшего каторжника.

– Но моя мама… смотрите… Боже мой, она умирает!

Мать девочки без чувств лежала на снегу.

– Я помогу вам донести ее до дома. Где вы живете? – спокойно спросил Ансельмо.

При этом столь обыкновенном вопросе девочка вздрогнула.

– Там… на улице Траншефуан… я вас доведу…

– Так идем.

Ансельмо взял женщину на руки и понес ее. Они дошли до квартала, который пользовался весьма сомнительной репутацией, и углубились в узкий и мрачный переулок.

В подвальных этажах всех домов слышались пьяные голоса, шум, крики и песни, а за красными занавесками освещенных окон мелькали какие-то фигуры.

Отворилась дверь, и хриплый женский голос произнес:

– Вот погода-то! Добрый хозяин собаку на улицу не выгонит!

Девочка ускорила шаг и, наконец, остановилась у тяжелой двери.

В коридоре, подбоченясь, стояла какая-то женщина.

– Куда это вы провалились? – выкрикнула она.– Битых два часа шлялись и…

– Мама умирает,– ответила девочка, придерживая дверь.

На пороге со своей ношей показался Ансельмо.

– Ну вот, опять напилась! – крикнула женщина,– Видно, придется ее завтра вытурить…

– Эта женщина больна,– резко перебил ее Ансельмо, понявший, куда он попал.– Где ее комната?

– Больна? Полно вам врать!

– Сударыня, умоляю вас! – прошептала девочка.

– Ну хорошо… пойдемте, я вас провожу… Но завтра же с ней рассчитаюсь.

Она взяла фонарь и поднялась по лестнице, ступени которой шатались и скрипели… Из нижнего этажа доносились крики:

– А, Зильда явилась! Пусть придет сюда и споет нам песенку!

Больную внесли наверх, старуха отворила низенькую дверь. Все трое вошли в убогую комнату. Здесь на всем лежал отпечаток порока. Ансельмо положил больную на кровать и повелительным тоном сказал хозяйке:

– Пошлите немедленно за доктором.

– Полноте, господин, у нас этого и в помине нет… какого черта она больна… я ее каждый день на полчаса отпускаю, чтобы она сходила за дочуркой, которая живет в учении… загуляла, знать, и напилась.

Девочка застонала и, опустившись на стул, закрыла лицо руками. Чувство жалости, смешанное с отвращением, пробудилось в душе Ансельмо.

Он жалел эту девочку, перед которой, не стесняясь, говорили о позорной жизни ее матери, и с отвращением глядел на гнусную старуху, которая не щадила в ребенке детской любви и привязанности.

Ансельмо вынул из кармана двадцатифранковую монету и сказал:

– Пошлите сейчас же за доктором, я требую этого.

– Как вам угодно,– ответила старуха.

– И поторопитесь,– прибавил бывший каторжник.

– Сейчас, сейчас!

Старуха тяжело спустилась с лестницы. Ансельмо с женщиной и девочкой остались одни. Женщина лежала без движения, а ее дочь тихо плакала.

Ансельмо был смущен. Он, такой тихий и скромный теперь человек, попал сюда, в этот притон мошенников и негодяев всякого рода. Свой долг он исполнил: заступился за двух оскорбленных женщин, дал денег на доктора. Теперь надо поскорее уходить, чтобы не попасть в неприятную историю.

Ансельмо вообще избегал всякого столкновения с полицией, которая бывала часто некстати любопытна. Впрочем, после некоторого колебания, бывший каторжник кинул на стол шляпу и сказал:

– Трусость здесь неуместна, и доброе дело надо довести до конца.

До прихода доктора могло пройти с полчаса, а больная нуждалась в неотложной помощи.

Сам Ансельмо в своей долгой скитальческой жизни совсем отвык от людей и не знал, как подступить к несчастной, внушавшей жалость и отвращение.

Он обратился к девочке:

– Милое дитя мое, мне кажется, что…

Девочка обернулась к нему, тусклый свет фонаря осветил ее лицо, и Ансельмо только теперь разглядел ту, за честь которой он вступился.

Это было очаровательное создание. Ей было лет шестнадцать, хотя казалась она почти ребенком.

– Милое дитя мое,– повторил Ансельмо,– надо бы расстегнуть лиф вашей матушке… она задыхается…

Девочка смотрела на него, как бы не понимая его слов, и на лице ее отражалось полное, глубокое отчаяние.

О чем думал этот ребенок?

– Разве эта женщина не ваша мать? – несколько резко спросил он.

Она, не отвечая, встала и, полузакрыв глаза, подошла к кровати. Больная лежала в полузабытьи… Девушка наклонилась и поцеловала ее в лоб.

Ансельмо отвернулся, и на его глазах блеснули слезы. Девочка быстро расстегнула лиф больной, которая при этом встрепенулась и закричала:

– Нет, нет! Оставьте меня! Я страдаю… Мне больно!

Несчастная впала в бред и хотела соскочить с постели. Дочь бросилась к ней и сказала:

– Помогите, сударь… Одной мне ее не удержать!

Ансельмо поспешил на помощь. Больная уже стояла на полу. Ей было лет тридцать пять, но на вид она казалась гораздо старше.

Ее черные глаза блуждали, руки вцепились в волосы, из груди вырывались глухие стоны. Временами несчастная вскрикивала:

– О, злодей! Негодяй!

Под страшным взглядом больной бывший каторжник содрогнулся и отступил. На лестнице раздались шаги. Вошла хозяйка, за нею доктор.

После беглого осмотра пациентки врач объявил, что его напрасно потревожили – больная находится в безнадежном состоянии. Наскоро прописав какое-то успокоительное питье, он ушел, недовольный, видимо, что попал в такие трущобы.

Ансельмо сам сходил в аптеку за лекарством, и когда вернулся, хозяйка спросила его:

– Позвольте, сударь, спросить вас… Зачем вы принимаете такое участие в нашей Зильде?

– Мне жаль ее… она такая несчастная… Впрочем, к чему этот вопрос? – сказал он.

– А вот к чему: мне тут с ней некогда возиться, только от дел своих отрываюсь. Да, сказать по правде, я не люблю покойников.

– Так что же?

– А вот что: сплавлю ее в больницу, пусть там околевает, когда ей будет угодно…

Каторжник вздрогнул, а затем спросил:

– Скажите, пожалуйста, как зовут эту женщину?

– А кто ее знает… впрочем, паспорт ее у меня там, в числе прочих… кажется, ее фамилия Зильд или вроде этого, а у нас ее прозвали Зильдой.

– Вы знаете, кто она такая?

– А сами будто не видите? Болталась всю жизнь и попала в конце концов к нам.

– Но у нее есть дочь.

– А черт бы ее побрал с матерью вместе! Только хлопоты и неприятности, а туда же – будто и в самом деле…

Ансельмо задумался.

– Покажите мне ее паспорт и прочие бумаги,– сказал он затем,– и я избавлю вас от всяких хлопот.

– И прекрасно… Сейчас я вам их принесу.

Спустя минуту документы были в руках Ансельмо. Ее звали Дженни Зильд, и родилась она в Швейцарии близ Цюриха. К метрическому свидетельству был приложен вид на свободное проживание, выданный ее отцу от Сицгеймской общины в Эльзасе.

Бывший каторжник изменился в лице и едва удержался на ногах.

– Что с вами? – спросила хозяйка,– Можно подумать, что вы там вычитали Бог знает какие страсти?

– Да,– ответил Ансельмо, заикаясь,– я… действительно… кое-что вспомнил… Послушайте,– продолжал он затем, немного оправившись, – оставьте эту женщину до утра у себя, а завтра я ее увезу.

– А если она помрет за ночь? Впрочем, и то сказать, в такую погоду и собаку не выгонишь… только кто же при ней останется?

– Я,– твердым голосом сказал Ансельмо,– но об одном прошу вас – удалите дочь…

– Я ей постелю в смежной комнате, и пусть себе спит с Богом. Как бы только не нажить неприятностей.

– Не тревожьтесь, я все беру на себя, и вот вам за ваши хлопоты и беспокойство,– сказал бывший каторжник, подав хозяйке несколько банковских билетов.

Старуха, обрадованнная неожиданной наживой, уступила просьбе Ансельмо. Весь этот разговор происходил в одной из комнат нижнего этажа.

Ансельмо и хозяйка вернулись в конуру где лежала Зильда. Она снова впала в забытье. Ее дочь присела на коврик, лежавший возле убогой постели.

– Милое дитя мое,– кротким тоном сказал Ансельмо,– матушке вашей стало легче. Я останусь при ней, а вы ступайте и ложитесь – эта старушка проводит вас в комнату…

Девочка тихо и твердо ответила:

– Я не покину маму и никуда не пойду.

Ансельмо удалось все-таки уговорить ее, и она подошла к кровати.

– Мама,– прошептала она,– ты меня слышишь?

– Не будите ее,– сказал Ансельмо,– она спит.

Девочка удивленно взглянула на него.

– А вы? – робко спросила она.– Вы в самом деле останетесь при ней?

– Да.

– Вы знаете маму?

– О нет… впрочем, я… да ложитесь вы скорей: сами на ногах не стоите. Не бойтесь – я отсюда никуда не уйду.

– И позовете меня, если она проснется? Она такая добрая, моя мама!

– Непременно… Даю вам слово.

Девочка поцеловала больную и ушла в каморку, смежную с той, в которой лежала Зильда.

Через четверть часа все затихло – ребенок заснул. Ансельмо снова подошел к больной.