Текст книги "Сын графа Монте-Кристо"

Автор книги: Александр Лермин

Часть четвертая
МЕСТЬ БЕНЕДЕТТО

1. Письмо графа Монте-Кристо

«Г-ну виконту де Монте-Кристо, Елисейские Поля, Париж, апрель 186… года.

Дорогое мое дитя! Двенадцать лет тому назад я с помощью наших алжирских друзей спас тебя от лютой смерти. С того дня утекло много воды…

Мне уже шестьдесят лет, и поэтому я должен спешить…

Много преодолел я опасностей, дорогой мой сын, боролся с людьми сильными и могущественными и выходил победителем из этой борьбы. Не устоял лишь я перед последней улыбкой твоей умирающей матери.

Вот уже пять лет как скончалась на моих руках графиня Гайде – наш с тобой лучший друг.

Тогда-то я и изменил самому себе и в первый раз в жизни заплакал как ребенок. И подумал при этом, что я не более чем человек, бессильный в борьбе со смертью.

Я одолел Вильфора, Морсера, Данглара и Бенедетто с Мальдаром, но не смог победить смерть…

С этой минуты во мне поселилось сомнение. Смогу ли я признаться тебе во всем? Признание же необходимо. Сильный, когда дело касалось кары или мщения, я оказался бессильным, желая исправить сделанное мною зло.

Где Максимилиан Моррель? Где Валентина де Вильфор, счастье которой я хотел устроить? Оба погибли в Индии в 1857 году, во время восстания сипаев.

Где Альбер де Морсер, которого я вырвал в Уаргле из когтей фанатиков-убийц? Он пал в Париже в 1851 году, в день рокового переворота, и его несчастная мать, Мерседес, умерла с горя.

И теперь я страшусь своей гордыни, за многое чувствую себя виноватым. Перед тобой, дорогой мой сын, как перед духовником своим, исповедываюсь я.

От своей матери унаследовал ты доброе сердце и кроткий характер. Я же научил тебя любить науку, вселил бодрость духа и энергию. Но, быть может, вместе с этим я одарил тебя и гордыней? Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко. Да, я уезжаю. Куда и зачем – еще не знаю сам.

Я решился поступить таким образом на следующем основании: до сих пор ты жил лишь мною, смотрел на свет и людей моими глазами, был тверд и неустрашим, потому что возле тебя был я!

Но я человек, которого не сегодня-завтра может похитить смерть. Поэтому необходимо, чтобы ты начал самостоятельную жизнь. Я вооружил тебя для нее: ты свободен, богат и достиг зрелого возраста. Начни же жить и надейся главным образом на самого себя.

В случае грозящей тебе опасности обратись к Фанфаро, который некогда спас тебя от смерти. Он любит тебя, как сына.

Кроме того, при тебе остается преданный нам сержант Кукушка.

До свидания, обожаемое дитя мое!

Благославляю тебя!

Твой отец и друг, граф де Монте-Кристо.»

2. Виконт де Монте-Кристо

Виконту Сперо де Монте-Кристо минул уже двадцать второй год. Он был высок ростом, строен и отлично сложен. С длинными курчавыми волосами, свежим и здоровым цветом лица и кроткими задумчивыми глазами – он был очень хорош собой.

Бледный и встревоженный, стоял Сперо у письменного стола, перечитывая письмо графа. Наконец он закрыл лицо руками и зарыдал как ребенок.

Потом он отдернул тяжелую штору, закрывавшую часть стены. Глазам его предстал поражающий своим сходством с оригиналом портрет графа Монте-Кристо.

Сперо отдернул такую же штору на противоположной, стене. Озаренная лучами полуденного солнца, на него с портрета смотрела Гайде, дочь Али-Тебелина, графиня Монте-Кристо.

Виконт не сводил глаз с портретов.

– О, дорогой мой отец! – прошептал он.– Только теперь я понимаю, насколько я бессилен и слаб… Я страшусь жизни, боюсь недостойным поступком унизить свое имя!…

Да, Монте-Кристо был прав: он сделал своего сына ученым, но не смог сделать из него философа. Сперо, дожив до двадцати двух лет, привык смотреть на все глазами отца, во всем полагаться на него, ждать от него решений.

И теперь, одинокий и лишенный опоры, он был похож на ребенка, покинутого матерью. Но вдруг, будто собрав всю свою энергию, Сперо решительно вскричал:

– Да, я буду жить! Я хочу этого! Меня не устрашит неизвестность!

Раздался звонок, возвещающий о прибытии гостя. Сперо вновь обратился к портретам своих родителей.

– О, милая матушка!– произнес он громко.– Дай мне твое нежное сердце, пыл твоих желаний и твою чистую, беззаветную любовь! А ты, отец, дай мне свою энергию и силу! Да буду я достоин вас обоих! – И опять скрыл портреты от посторонних глаз.

Вошел Кукушка, державший серебряный поднос, на котором лежала визитная карточка. Сперо взглянул на нее, и радостная улыбка озарила его лицо.

– Просите в столовую,– сказал он,– и подавайте завтрак!

3. Вперед

Сперо сошел в столовую, где его ждал гость. Это был молодой, высокий и хорошо сложенный человек лет двадцати пяти с открытым и веселым лицом.

Виконт протянул ему руку:

– Очень рад, что вы пришли, милый Гонтран. Не знаю, как мне благодарить вас…

– Вы слишком добры, виконт,– ответил гость, которого звали Гонтран де Собранн.

Гонтран был довольно известным живописцем.

Сперо, до сих пор не имевший друзей, горячо привязался к молодому художнику, и между ними установилась тесная дружба.

Вот как это случилось.

Гонтран написал картину, имевшую большой успех на выставке. Виконту она очень понравилась, и он послал к Собранну своего управляющего, поручив ему купить картину. Но художник наотрез отказался продавать ее.

Сперо, удивленный отказом, поехал к живописцу сам в надежде уговорить его.

– Виконт,– сказал ему де Собранн,– вы предлагаете мне двадцать тысяч франков за картину, которую я с трудом продал бы за пятьдесят луидоров, а между тем я ни вам и никому другому ее не отдам. Ваше внимание очень лестно мне, и потому я должен объясниться. С этой картиной связано у меня одно воспоминание, и потому я с ней никогда не расстанусь.

Сперо вопросительно взглянул на него.

– Не думайте, впрочем,– продолжал Гонтран,– что тут кроется какая-то драма. Ничуть не бывало. У меня была любовница, которую я горячо любил. Она страдала чахоткой. Мы часто гуляли с ней в Медонском лесу. Как-то раз до нашего слуха долетели странные, необычные звуки. Мы тихонько подошли… На лесной прогалине стояла молодая цыганка и играла на скрипке…

Никогда я не слыхал раньше подобной игры. Это были какие-то дикие, нестройные звуки, в которых слышался гнев и отзвук пережитого горя.

Долго стоял я в каком-то оцепенении… Как вдруг моя подруга склонилась ко мне на плечо, лишившись чувств. Я отнес ее домой.

Спустя неделю она окончательно ослабела и сказала мне: «Я бы хотела еще раз услышать игру той цыганки!»

Покинуть больную я не мог и поручил отыскать цыганку своим друзьям. Больная спрашивала каждое утро: «Нашли цыганку?» «Нет»,– отвечал я. Она слабо улыбалась: «Я хочу еще раз услышать ее, и до тех пор не умру!»

На четвертый день она внезапно приподнялась на постели и сказала: «Вот она! Я могу теперь спокойно умирать!»

За стеной нашего садика раздались тихие звуки – играла цыганка. Каким образом узнала больная– о том, что это пришла она?

«Позовите ее в комнату»,– сказала моя бедная подруга.

Я исполнил просьбу умирающей. Цыганка вошла и, не говоря ни слова, заиграла… тихо, чуть слышно…

Бедная моя Эме не сводила с нее глаз и ловила каждый звук. Вруг она привлекла меня к себе, обняла, крепко поцеловала и закрыла глаза. Она умерла.

В этот момент смолкла и музыка.

На этой картине, виконт, я изобразил образ цыганки, и поймите меня, что я не отдам ее ни за какие деньги.

Рассказ Гонтрана, переданный им просто, без всяких прикрас, произвел сильное впечатление на Сперо, но виконт в то время до мелочей подражал отцу и отчасти рисовался своей холодностью и невозмутимостью. Поэтому он сказал самым флегматичным тоном:

– Премиленькая история, сударь, и теперь я охотно дам вам пятьдесят тысяч.

Гонтран был поражен подобным бессердечием и повторил еще раз:

– Эту картину я вам ни за что не продам.

Сперо был тогда недоволен собой, сердился на других, на весь мир.

В какой-то момент, не поверив рассказу художника, он увидел в нем лишь уловку для того, чтобы подороже сбыть картину. Но вскоре понял свою ошибку и на третий день поехал к живописцу.

– Два дня назад я поступил крайне бестактно,– сказал он.– Прошу вас, простите меня.

Гонтран, обладавший добрым сердцем, охотно простил виконта: он ясно видел, что этот гордый юноша не более, чем взрослый ребенок, нуждающийся в опоре, в сочувствии, и полюбил его.

Молодые люди подружились. Гонтран не вызывал виконта на откровенность, зная, что со временем она явится сама собой…

– Мой отец уехал,– сказал Сперо, придвинув Гонт-рану стул и садясь сам.

Зуав подал завтрак.

– Что такое? Когда? – спросил де Собранн.

– Сегодня в ночь.

– Куда же он поехал?

– Не знаю. Он оставил мне коротенькое письмо. Вот и все.

Гонтран не выразил никакого удивления. В этой семье существовали свои порядки… Отец уехал, не простясь с сыном, а сын отнесся к этому вполне равнодушно.

– Итак,– сказал он,– теперь вы свободны и предоставлены самому себе!

– Разве прежде я был в чем-либо стеснен или ограничен? – с грустной улыбкой спросил Сперо.

– Конечно нет! Впрочем, не будем говорить об этом. Я приехал к вам с просьбой.

– Очень рад. Вы знаете, что я весь к вашим услугам.

– Еще одно слово, и вы предложите получить мне из вашей кассы миллиона два-три. Но дело не в том. Я знаю, что вы богаты, и очень богаты, но моя просьба совсем другого рода. Будьте любезны, окажите мне большую услугу.

– Говорите, я вас слушаю.

– Прокатитесь вместе со мной на омнибусе.

– Что такое?

– Не думайте, что я шучу, милый Сперо. Несмотря на ваши миллионы, на всю окружающую вас роскошь, вы несчастливы и вы… страдаете!

– Позвольте…

– Да, вы страдаете, потому что никогда не выходили за известные условные границы. Появление на империале омнибуса вы считаете чем-то неслыханным. Скажите откровенно, влезали вы туда когда-нибудь?

– Нет.

– Когда вы хотите отправиться из дому, что вы делаете? Звоните, и через минуту вам подают экипаж. В театре вас ждут в вашей ложе. В обществе все жмут вам руки: вы видите везде улыбки, точно отлитые на заказ, слышите везде одни и те же заученные фразы… И это вы называете жизнью?

– Почему? – перебил его Сперо,– почему вы раньше никогда не говорили со мной об этом?

– Потому, что я выжидал случая. Вы, миллионеры, совсем не знаете жизни, проходите мимо нее и… скучаете.

Сперо молчал. Ему было неприятно, что художник угадал истину.

– Вы говорили о какой-то услуге? – спросил он.

– Прежде всего, позвольте мне чокнуться с вами,– ответил Гонтран, налив два стакана хереса.

Виконт, во всем подражавший отцу, с детства не пил ничего, кроме воды.

В первый раз в жизни он отступил от своих правил и, чокнувшись с художником, выпил стакан вина.

– А теперь,– продолжал де Собранн,– я объясню вам, в чем дело. Во-первых, я должен сообщить одну новость, а во-вторых, я желаю кое-что у вас занять…

– Говорите, милый друг.

– Завтра я даю вечер и бал.

– Вы?

– Да, я.

– В вашей мастерской?

– Да.

– Но по какому случаю?

– Это целая история, но я изложу ее вам в двух словах. Когда я еще учился живописи в Риме, то находился под покровительством одного мецената, графа де Веллини. Теперь он приехал в Париж, и я хочу ввести его в наш кружок. В своей мастерской я устраиваю картинную галерею из произведений моих товарищей… И вот я хотел бы попросить вас, чтобы вы одолжили мне на этот вечер японскую материю и несколько турецких ковров, которых у вас так много.

– Только-то? – с улыбкой спросил Сперо.– Завтра утром я пришлю вам обойщиков, и они в один час все устроят.

– Этого-то именно я и не хочу,– с досадой ответил Гонтран, – обойщики все испортят: разве у них есть вкус? Пойдемте к вам в кладовую и выберем все необходимое. Я свяжу все в узел, взвалю на плечи и унесу домой, там я засучу рукава, возьму молоток и гвозди и все устрою сам.

Виконт в недоумении посмотрел на художника.

– Приходите и вы, голубчик,– добавил Гонтран.– Я буду очень рад.

– Но по вечерам я занят.

– Как вам угодно. Мой адрес вам известен. В числе гостей будут и женщины.

Художник ушел.

Сперо долго смотрел ему вслед – что-то дрогнуло в его душе… Перед молодым человеком открывался новый, до сих пор еще неведомый ему мир!

4. Дженни Зильд

Гонтран де Собранн вернулся домой и немедленно приступил к делу. Спустя несколько часов квартира художника стала неузнаваемой. Стены комнат покрылись тяжелыми турецкими коврами, китайскими и японскими материями, пестрые цвета которых вполне гармонировали с изящной меблировкой и роскошными коврами, покрывавшими пол.

На другой день к девяти часам вечера стали съезжаться гости: одним из первых приехал граф де Веллини, известный меценат и знаток искусств, о котором Гонтран упомянул в своем разговоре с виконтом де Монте-Кристо.

Граф-миллионер оказался милым и любезным стариком, приятным в обращении и весьма скромным человеком. Общее впечатление, им произведенное, было в его пользу.

Вместе с ним приехал его управляющий или секретарь – синьор Фаджиано, человек весьма неприятный. Его беспокойно бегающие глаза, безобразный шрам и вкрадчивые манеры невольно отталкивали. Впрочем, он почти стушевался и лишь по знаку, поданному графом, приближался к нему.

Вслед за графом приехали г-н и г-жа де Ларсанжи. Г-н де Ларсанжи был видным финансистом и возглавлял банк, основной капитал которого равнялся шестидесяти миллионам франков.

Де Собранн поспешил к вновь прибывшим, но эта поспешность относилась вовсе не к банкиру, а к его дочери, Кармен де Ларсанжи.

Кармен была красивой блондинкой с изящными и грациозными манерами и роскошным бюстом. Воспитанная отчасти на американский манер, она иногда высказывала известную эксцентричность, на которую, благодаря ее громадному состоянию, все охотно смотрели сквозь пальцы.

Тот, кого называли ее отцом, был высокий худощавый старик, державшийся очень прямо. Он страдал тиком, от которого болезненно кривилось его морщинистое лицо.

– Как мне благодарить вас, мадемуазель? – сказал Гонтран.– Я никак не рассчитывал, что на приглашение, посланное вашему батюшке, отзоветесь и вы.

– А почему бы мне и не посетить вас? – с тонкой улыбкой ответила Кармен.– Вы писали с меня портрет, состоите при моей особе живописцем – поэтому, подобно влиятельной принцессе, я и приехала к вам.

Она грациозно оперлась о руку Гонтрана, увлекая его в картинную галерею.

– Мне говорили,– сказала Кармен,– что вы приготовили для ваших гостей два сюрприза. В чем они будут состоять?

– Слыхали ли вы о Дженни Зильд, мадемуазель? -спросил де Собранн.

– Об этой певице, приехавшей из Лапландии или Финляндии?

– Вы ошибаетесь – она приехала из Швеции.

– Эта певица до сих пор нигде не пела, хотя я знаю, что она получила приглашение из Компьена от самого императора…

– И она отказалась,– произнес Гонтран. – Но того, в чем отказано монарху, я добился для вас…

Он слегка пожал ей руку. Кармен повернула к нему лицо, и в ее холодных голубых глазах сверкнула молния.

– Быть может, я оскорбил вас? – тревожно спросил художник.

– Нет,– ответила Кармен.– Но, кажется, меня ищет отец.

Слово «отец» она произнесла с каким-то особым ударением. В этот момент произошло нечто очень странное и необъяснимое.

Синьор Фаджиано, почти ни с кем не говоривший, расхаживал по комнатам и пристально всматривался во всех и каждого. Случайно он столкнулся лицом к лицу с г-ном Ларсанжи.

Фаджиано быстро отступил, закрыл лицо руками и при этом споткнулся и чуть не упал. Банкир невольно поднял руку, чтобы его поддержать. Фаджиано оправился, поклонился банкиру и удалился.

Быть может, все это было делом обыкновенным, но между тем Гонтран почувствовал, как дрогнула в тот момент рука Кармен, девушка быстро подошла к г-ну Ларсанжи, на лице которого не было и тени заботы.

Это обстоятельство как будто успокоило Кармен, и она сказала Гонтрану:

– А в чем ваш второй сюрприз?

В эту самую минуту слуга доложил:

– Госпожа Зильд! Виконт де Монте-Кристо!

– Вот мой второй сюрприз,– ответил художник и, обратившись к банкиру, спросил:

– Что с вами? На вас лица нет! Вам дурно?

– Нет, нет,– произнес банкир. Но… так жарко здесь… и я бы хотел… пройти на балкон… вы позволите?

И, не дожидаясь ответа, он поспешно скрылся за драпировкой.

Кармен, по-видимому, равнодушно отнеслась к случайному нездоровью своего отца, так как присоединилась к кружку дам.

Гонтран поспешил навстречу своим гостям. При появлении Дженни Зильд в зале послышался одобрительный шепот.

Высокая и стройная, с тонкой талией, в черном тюлевом платье, отделанном китайскими розами, она сразу произвела на всех впечатление.

Ее черные волосы, заплетенные в косы, уложенные в виде диадемы, оттеняли матовую белизну лица, а темно-карие глаза как-то странно мерцали.

Кто была эта женщина?

На этот вопрос никто, даже сам король репортеров, не мог ответить.

На одном из благотворительных спектаклей, в котором знаменитый баритон должен был исполнить дуэт из «Северной Звезды» вместе с певицей, произошел довольно значительный скандал.

Перед началом спектакля секретарь этой дивы объявил, что она из-за «внезапной болезни» в спектакле участвовать не может.

Распорядители спектакля обратились к баритону с просьбой исполнить вместо дуэта арию Ренато из «Маскарада», но артист наотрез отказался и удалился в фойе.

Спектакль начался, но публика, собравшаяся в театре исключительно ради своих любимцев – красавца-баритона и молодой дивы, отнеслась к нему равнодушно, ожидая дивертисмента, в котором должны были появиться ее кумиры.

В фойе на кушетке полулежал баловень публики, покуривая сигару, и на все просьбы распорядителей отвечал:

– И не просите: петь один не буду!

В эту самую минуту из прилегавшей к фойе комнаты раздались звуки пианино и кто-то запел арию Маргариты из «Фауста».

Все встрепенулись.

Голос певицы был чудный, чистый и хорошо поставленный. Все умолкли, мало того – сам знаменитый баритон поднялся со своей кушетки.

Певица закончила арию такой блестящей трелью, что все пришли в восторг, а баритон вскричал:

– Превосходно! Нашей диве так не спеть!

– Кто вы такая? – спросили женщину.

– Какой талант! – восхищались все.

Молодая женщина встала и спокойно посмотрела на вошедших.

Баритон поклонился и сказал:

– Может быть, вы споете партию сопрано в дуэте из «Северной Звезды»?

У пианино уже сидел помощник капельмейстера. Он заиграл ритурнель. Певица взяла несколько тактов дуэта, и баритон сказал ей:

– Довольно, сударыня, я вижу, что вы обладаете таким талантом, который и не снился нашей звезде.

Все согласились с мнением артиста.

– Угодно ли вам будет исполнить вместе со мной дуэт? – продолжал баритон.

– Я никогда не отказываюсь от участия в добром деле,– тихо ответила молодая женщина,– не откажусь и сейчас.

– В таком случае,– сказал обрадованный режиссер,– необходимо сделать анонс… С кем имею честь?

Баритон остановил его.

– Можно обойтись без анонса,– сказал он горячо.– Вашу руку, сударыня!

Баритон и певица вышли на сцену.

Увидев вместо своей любимицы незнакомую артистку, зрители изумились, но из уважения к знаменитому певцу не выразили никакого протеста.

Начался дуэт. Баритон, бывший особенно в ударе, превзошел самого себя, но незнакомка оставила его далеко позади.

Она показала себя более чем первоклассной певицей, а зал театра едва не обрушился от рукоплесканий восторженных зрителей. О колоссальном успехе певицы заговорил весь Париж. Да к тому же здесь подозревали какую-то тайну: после спектакля незнакомка исчезла, как метеор.

Репортеры забегали как угорелые, и лишь через сутки одному из них удалось напасть на ее след.

Певица жила на одной из улиц вблизи Елисейских Полей. В домовой книге она значилась под именем Дженни Зильд, приехавшей из Америки со своим управляющим или камердинером, которого звали Масленом. На основании этих сведений репортер сочинил целую историю с романтической подкладкой, и эта легенда, украшенная различными вариантами, в течение двух недель не сходила со страниц бульварных газет.

Самоубийство одного из выдающихся общественных деятелей отвлекло наконец внимание публики, которая забыла о певице. Но не забыл о ней репортер, доставивший первые сведения о незнакомке.

За два дня до бала у Гонтрана художник получил от Дженни Зильд записку, в которой она просила у него позволения приехать к нему на вечер и, по желанию гостей, исполнить несколько песен.

Де Собранн с радостью согласился и любезным письмом поблагодарил артистку.

Итак, в зал вошла Дженни Зильд, а за ней следовал виконт де Монте-Кристо. Случайно Сперо приехал одновременно с певицей, помог ей выйти из кареты и, входя в зал, был уже наполовину ее кавалером… При появлении Дженни Зильд взоры всех обратились к ней.

Красота певицы, окруженной такой таинственностью и наделавшей столько шума, не имела в себе ничего обыденного. Нежно сложенная, Дженни казалась нервной натурой: ее бледное лицо, черные мрачно сверкавшие глаза дышали какой-то холодной энергией.

Все поспешили ей навстречу.

Дженни коротко отвечала на расточаемые ей любезности и сразу же села за рояль.

Против нее встал виконт Монте-Кристо, не спускавший с певицы глаз.

Он, повинуясь своему отцу, который сказал ему: «Живи!», отрешился от своей замкнутости и поехал на этот бал.

Наступила глубокая тишина, и Дженни взяла несколько аккордов и запела:

 
«Когда бы мог, души моей властитель,
Меня ты снова к жизни воскресить,
То для тебя, мой дивный повелитель,
Лишь одного я снова буду жить.
 
 
Скажу тебе и повторю я смело,
Святой огонь в душе моей храня:
Люблю тебя… невольно, неумело…
О, полюби!… Не любишь ты меня!
 
 
Когда б ты мог меня своей любовью
Хотя на миг случайно одарить,
То я клянусь тебе моею кровью,
Что лишь тебя я стала бы любить.
 
 
В тебе одном одна моя отрада,
Тобой одним хочу гордиться я,
Ты божество, ты жизни всей награда…
О полюби!… Не любишь ты меня!
 

Дженни умолкла. Было тихо. Никто не решился сразу грубыми аплодисментами нарушить чудное впечатление, произведенное артисткой, и лишь только когда она встала и с легким поклоном отошла от рояля, зал взорвался бурными рукоплесканиями.

Впрочем, один из гостей не двинулся с места, но на его глазах блестели слезы. Этим человеком был… виконт де Монте-Кристо.

Между тем, в одной из гостиных оживленно беседовали Гонтран и Кармен. К ним подошел Сперо.

– Вы видите,– сказал он с тихой грустью,– что я не забыл вашего приглашения, милый Гонтран.

– И хорошо сделали,– ответил де Собранн и затем продолжал: – Позвольте мне, мадемуазель, представить вам виконта де Монте-Кристо.

Сперо поклонился.

– Я в первый раз имею удовольствие встретиться с виконтом в обществе, – сказала Кармен.

– Виконт – человек кабинетный и пренебрегает нашими светскими развлечениями,– заметил Гонтран.

Сперо запротестовал, сказав несколько общих фраз.

– И на вас, мадемуазель,– продолжал художник,– и на ваших очаровательных подруг я также рассчитываю… обратите на путь истинный этого отшельника.

Кармен, недовольная тем, что виконт не оказал ей должного внимания, кивнула ему головой и отошла в сторону. Гонтран последовал за ней.

– Как он вам понравился?

– Так себе. Я хотела спросить вас об одном: этот виконт – сын графа Монте-Кристо, который имел самые невероятные приключения, всюду являлся романтическим героем и когда-то назывался Эдмоном Дантесом?

– Да.

– Скажите, мой отец был прежде с ним в каких-либо сношениях?

– Право, не знаю, но если вам угодно, то я наведу справки.

– Нет, не надо,– быстро, перебила его Кармен,– пойдемте на террасу – там не так жарко.

Была чудная лунная ночь. Издалека доносился гул никогда не умолкающего города.

– Ах, как здесь хорошо! – невольно вырвалось у Кармен.

Гонтран наклонился к ней, и среди безмолвной ночи раздался звук первого поцелуя.

Вдруг внизу в саду раздался голос:

– Берегитесь, господин де Ларсанжи, вы скоро узнаете, кто я такой.

Молодые люди вздрогнули.

Кармен наклонилась над балюстрадой террасы, но в саду было уже все тихо… Она быстро отворила дверь и сказала Гонтрану:

– Вернемся в зал!

Они вошли в бальный зал. К Гонтрану подошел Сперо и произнес поспешно:

– Мне необходимо немедленно с вами переговорить с глазу на глаз!