Текст книги "Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

в сжатом виде перечень событий, совершившихся на Кавказе в течение пяти тысяч лет. Надеемся, что благодаря этому вступлению читатели будут с большим интересом и с меньшими трудностями следовать за нами по неизменно красочному, а порой и опасному пути, который мы прошли.

Тифлис, 1 декабря 1858 года.

V КИЗЛЯР

Мы прибыли в Кизляр 7 ноября 1858 года, в два часа пополудни.

Это был первый город, встреченный нами после Астрахани. Мы проехали шестьсот верст по степям, не увидев ни одного пристанища, за исключением почтовых станций и казачьих постов.

Изредка нам попадался небольшой караван татар– калмыков или татар-ногайцев, кочующих, то есть переезжающих с места на место, и везущих с собой, причем непременно на четырех верблюдах, которые нужны, чтобы погрузить кибитку и ее содержимое, все свое имущество.

Тем не менее с приближением к Кизляру, когда до него оставалось не более семи-восьми верст, окружающая картина делалась более оживленной, как это происходит вблизи пчелиных ульев и больших городов.

Однако было заметно, что пчелы, вылетавшие из улья, который мы намеревались посетить, имели весьма острое жало.

Все кавалеристы и пехотинцы, попадавшиеся нам навстречу, были вооружены. Встретившийся нам пастух носил кинжал на боку, ружье за плечами и пистолет за поясом. Так что если бы его изобразили на вывеске, то на ней нельзя было бы написать, как это принято у нас: «У доброго пастыря».

Даже одежда людей приняла здесь воинственный характер.

Безобидный русский тулуп, незатейливую калмыцкую дубленку сменила черкеска серого или белого цвета, украшенная по обеим сторонам груди рядами гнезд для патронов.

Веселый взгляд сменился взглядом тревожным, и глаза всякого путника, кто бы он ни был, приняли грозное выражение, выглядывая из-под косматой черной, белой или серой папахи.

Чувствовалось, что вы вступили на землю, где каждый опасается встретить врага и, находясь слишком далеко от какой-либо власти, чтобы на нее можно было рассчитывать, защищает себя сам.

И действительно, мы приближались, как уже было сказано, к Кизляру – тому самому городу, который в 1831 году был взят и разграблен Кази-муллой, учителем Шамиля.

Здесь каждый еще вспоминает о потере или родственника, или друга, или дома, или имущества во время этого бедствия, отчасти повторяющегося каждодневно.

Чем ближе мы подъезжали к городу, тем неисправнее становилась дорога; во Франции, в Германии или в Англии ее сочли бы непроезжей, и, разумеется, ни один экипаж не мог бы по ней двигаться.

Но тарантас проходит везде, а мы ехали в тарантасе.

В итоге мы, кто только что пересек песчаное море и кому пять дней порошило глаза пылью, оказались на подступах к городу, где наши лошади тонули в грязи по самую грудь, а наши повозки – по самую ступицу.

– Куда вас везти? – спросил ямщик^[8].

– В лучшую гостиницу.

Ямщик покачал головой.

– В Кизляре, господин, – отвечал он, – нет гостиницы.

– Но где же, в таком случае, останавливаются в Кизляре?

– Надо обратиться к полицмейстеру, и он определит вам какой-нибудь дом.

Подозвав казака из предоставленного нам конвоя, мы вручили ему имевшиеся у нас подорожную^[9] и открытый лист^[10], с помощью которых можно было удостоверить нашу личность, и приказали отправиться как можно скорее к полицмейстеру, а вернувшись от него с ответом, ожидать нас у ворот города.

Казак пустился в галоп и скрылся из виду на извилистой дороге, напоминавшей реку из жидкой грязи и терявшейся среди заборов.

Заборы эти окружали сады, засаженные виноградом и выглядевшие чрезвычайно ухоженными.

Мы поинтересовались у ямщика, что это за сады, и услышали в ответ, что они принадлежат армянам.

Эти армянские сады и есть те виноградники, где делают знаменитое кизлярское вино.

Кизлярское вино и кахетинское, которое, по моему мнению, ему уступает, поскольку его перевозят в буйволиных бурдюках и оно приобретает привкус шкуры, это, наряду с вином из оджалеши в Мингрелии и эриванским, единственные вина, которые пьют на Кавказе, в краю, где, при всем его мусульманском населении, в пересчете на каждого жителя потребляют, возможно, самое большое количество вина на свете!

В Кизляре, кроме того, производят превосходную водку, повсюду на Кавказе известную под названием кизлярки.

Вино и водку производят армяне.

Вообще на Кавказе и в прилегающих к нему провинциях армяне производят все.

У каждого народа есть своя специализация. Персы продают шелк, лезгины – сукно, татары – оружие, и только у армян специализации нет: они продают все, что продается, и даже то, что не продается.

И вообще репутация армян не такая уж хорошая.

По каждому поводу вам скажут:

«Если татарин кивнет вам головой, положитесь на него.

Если перс подаст вам руку, положитесь на него.

Если какой-нибудь из горцев даст вам слово, положитесь на него.

Но, если вы договариваетесь с армянином, заставьте его подписать бумагу и возьмите двух свидетелей, чтобы он не мог потом отказаться от своей подписи».

К тому, чем армяне торгуют обычно, в Кизляре они, таким образом, добавляют еще торговлю вином и водкой.

В течение пяти дней мы не видели ни одного деревца, и на душе у нас было радостно от того, что мы вступили в этот оазис, хотя листва в нем уже начала осыпаться.

Мы оставили зиму в России, снова встретили осень в Кизляре и, как нас уверяли, должны были вновь обрести лето в Баку.

Определенно, времена года шли для нас в обратном порядке.

Проехав около четырех верст по отвратительной дороге, мы прибыли, наконец, к городским воротам.

Казак ожидал нас.

Полицмейстер отвел нам дом в ста шагах от почтовой станции.

Наша повозка, сопровождаемая казаком, остановилась у ворот дома.

Мы в самом деле находились на Востоке, – правда, на Востоке северном, но он отличается от Востока южного лишь нарядами его жителей: нравы и обычаи здесь те же.

Муане уяснил это, ударившись головой о притолоку входной двери нашей комнаты: видимо, дверь эта была сделана в расчете на десятилетнего ребенка.

Я вошел в комнату первым и с некоторым беспокойством осмотрелся кругом. Почтовые станции, на которых мы останавливались по дороге, обставлены были, разумеется, плохо, но все же в них имелись два деревянных стула, деревянная скамья и деревянный стол.

В нашей же комнате из всей обстановки была лишь висевшая на стене гитара.

Кто был этот испанский мечтатель, занимавший до нас это жилище и, не имея денег, чтобы расплатиться за кров, оставивший в качестве оплаты диковинный предмет, который наш хозяин приберег, вероятно, для кизлярского музея?

Мы обратились за разъяснениями к мальчику лет пятнадцати, в расчете на которого, без сомнения, и была сделана эта дверь и который предстал перед нами в черкеске, украшенной патронными гнездами, и с кинжалом, заткнутым за пояс; однако, пожав плечами, что означало: «А с какой стати вас это интересует?», он ограничился коротким ответом:

– Гитара там потому, что ее туда повесили.

Нам пришлось удовольствоваться этим разъяснением, каким бы туманным оно ни было.

Тогда мы спросили его, где нам предстоит есть, на чем – сидеть и на чем – спать.

Он указал на пол и, несомненно утомленный нашей назойливостью, удалился; при этом обнаружилось, что за спиной у него стоял его брат, маленький мальчик лет семи-восьми, привязанный домашними к кинжалу длиннее его самого и бросавший на нас дикие взгляды из-под своей косматой черной папахи.

Он вышел след в след за братом.

Их уход оставил нас в немалой тревоге по поводу нашего будущего. Так это и есть столь хваленое восточное гостеприимство, и вблизи оно выглядит куда хуже, как и почти все в этом мире?

В эту минуту мы заметили нашего казака, стоявшего по другую сторону двери, но изогнувшегося так, что мы могли видеть его лицо, хотя оно было бы полностью скрыто от нас, если бы он держался прямо.

– Что тебе надо, брат? – спросил его Калино^[11] с той особой ласковостью, какая присуща русским, когда они говорят с теми, кто уступает им в звании.

– Я хотел сказать генералу, – отвечал казак, – что полицмейстер сейчас пришлет ему мебель.

– Хорошо, – сказал Калино.

Казак тотчас повернулся на каблуках и удалился.

Наше достоинство требовало принять эту новость спокойно и расценить такое внимание со стороны полицмейстера как нечто должное.

Разумеется, дорогие читатели, вы теперь смотрите вокруг меня и пытаетесь отыскать генерала, не так ли?

Так вот, генерал это я.

Тут требуется пояснение.

В России все сообразуется с чином; слово это означает общественное положение, и, как мне кажется, пришло оно из китайского языка.

Соответственно вашему чину с вами обращаются или как со скотом, или как с важным вельможей.

Внешними признаками чина служат галун, медаль, крест и орденская звезда.

Каждое такое украшение соответствует определенному званию, каждое предназначается для определенного сана.

Орденскую звезду в России носят только генералы.

Перед моим отъездом из Москвы мне сказали:

– Вы путешествуете по России, поэтому прицепите какой-нибудь знак отличия либо к петлице, либо на шею, либо на грудь, иначе вы не найдете ни куска хлеба на постоялом дворе, ни одной лошади на почтовых станциях, ни одного казака в станицах.

Совет этот заставил меня рассмеяться, но вскоре я убедился не только в его пользе, но и в необходимости ему следовать.

Стоило мне повесить на мой костюм русского ополченца орденскую звезду Карла III Испанского, как отношение ко мне коренным образом переменилось: теперь все спешили не просто удовлетворить мои желания, но предупредить их, а поскольку в России, за редким исключением, одни лишь генералы могут носить какую-нибудь орденскую звезду, то меня называли генералом, не зная даже, какая на мне звезда.

Моя подорожная, составленная совершенно особенным образом, и открытый лист от князя Барятинского, разрешавший мне брать на всех военных постах надлежащий конвой, укрепляла всех, к кому я обращался, во мнении, что они имеют дело с военным начальством.

Правда, меня принимали за французского генерала, но поскольку русские в основном благожелательно относятся к французам, то все шло просто замечательно.

На каждой почтовой станции ее военный начальник, почти всегда унтер-офицер, подходил ко мне, вытягивался в струнку, подносил руку к своей папахе и говорил: «Господин генерал, на станции все обстоит благополучно» или: «На посту все в порядке».

На это я кратко отвечал по-русски: «Хорошо».

И казак уходил вполне довольный.

На всех станциях, где мне давали для сопровождения вооруженный конвой, я приподнимался в тарантасе или привставал в стременах, по-русски приветствуя казаков: «Здорово, ребята!»

И конвой хором отвечал: «Здравия желаем, ваше превосходительство!»

Благодаря этому казаки, вполне удовлетворенные своей судьбой, никогда не требуя вознаграждения и, после того как им пришлось проскакать во весь опор двадцать или двадцать пять верст, с признательностью принимая один или два рубля за порох, который они потратили, или на водку, которую им предстояло выпить, расставались с «моим превосходительством» настолько же довольные мной, насколько я оставался доволен ими.

Вот почему казак решил доложить генералу, что полицмейстер пришлет мебель, чтобы обставить квартиру.

И в самом деле, минут через десять на телеге привезли мебель, а вместе с ней пришел приказ открыть в доме столько комнат, сколько нам будет угодно занять.

До этого наш молодой хозяин, не слишком приветливый, как, помнится, я уже говорил, открыл нам лишь комнату с гитарой.

Увидев же мебель, присланную полицмейстером, и услышав пришедший вместе с ней приказ, хозяин совершенно изменил свое отношение к нам.

Мебель состояла из трех лавок, предназначенных служить кроватями, из трех ковров, предназначенных служить тюфяками, из трех стульев, о назначении которых мне нет нужды говорить, и из одного стола.

У нас недоставало лишь того, что можно было поставить на этот стол.

Мы послали нашего юного татарина купить яиц и курицу, а сами тем временем открыли нашу походную кухню и вытащили оттуда сковороду, кастрюлю, тарелки, вилки, ложки и ножи.

Из чайного сундучка были извлечены стаканы и скатерть, которой каждый из нас вытирал губы и руки.

В нашем распоряжении имелись три скатерти, и без слов ясно, что мы не упускали случая их выстирать.

Наш посланец возвратился с купленными яйцами, но ему не удалось отыскать курицу, и он предложил нам взамен нее то, что на Кавказе можно найти повсюду, – превосходного барана.

Я согласился, ибо для меня это была возможность отведать шашлык.

Когда во время нашего пребывания в Астрахани мы посетили одно бедное армянское семейство, то хозяева, при всей их бедности, предложили нам стакан кизлярского вина и кусок отменного шашлыка.

Вино показалось мне хорошим, шашлык же я нашел отменным.

А так как я путешествую, чтобы набираться знаний, и, встречая где-либо хорошее блюдо, тотчас выведываю рецепт его приготовления, чтобы обогатить им кулинарную книгу, опубликовать которую рано или поздно входит в мои планы, то я спросил рецепт приготовления шашлыка.

Какой-нибудь эгоист приберег бы этот рецепт для себя, но, поскольку почти все, что у меня есть, обычно принадлежит целому свету и поскольку я бесконечно признателен тем, кто ждет, пока я дам, в то время как другие берут у меня сами, я хочу дать вам, дорогие читатели, рецепт приготовления шашлыка; испытайте его, и вы будете благодарны мне за этот подарок.

Возьмите кусок баранины (лучше филейную часть, если сумеете ее раздобыть), нарежьте его на кусочки размером с грецкий орех, положите их в миску с нарубленным луком, полейте уксусом, щедро посыпьте солью и перцем и четверть часа маринуйте.

За это время приготовьте жаровню со слоем раскаленных углей.

Кусочки баранины нанижите на железный или деревянный вертел и поворачивайте его над раскаленными углями до тех пор, пока мясо не изжарится.

Честно сказать, это лучшее из того, что я ел за все время моего путешествия.

Если же кусочки баранины удастся продержать в маринаде целую ночь и если у вас будет возможность, снимая с вертела мясо, посыпать его сумахом, то шашлык будет совсем на славу.

Но когда вам надо спешить и когда у вас нет сумаха, вы вполне можете счесть эти два усовершенствования излишними.

Кстати, если у вас нет вертела и вы путешествуете в краях, где о нем не имеют понятия, то этот предмет кухонной утвари отлично заменяется ружейным шомполом.

На протяжении всего проделанного мною путешествия шомпол моего карабина постоянно служил мне вместо вертела, и я не заметил, чтобы это унизительное для него употребление повредило заряжанию оружия, приложением к которому он служил.

В Мингрелии мне удалось научиться готовить шашлык другим способом, о чем я сообщу в свое время и в надлежащем месте.

В то время как я жарил шашлык, а Муане и Калино, в ведении которых находились более простые хлопоты по хозяйству, накрывали на стол, от городничего, только что узнавшего о нашем прибытии, принесли сливочного масла, двух молодых цыплят и четыре бутылки старого вина.

Я велел поблагодарить городничего и известить его, что нанесу ему визит тотчас после обеда.

Масло и цыплята были отложены для завтрака на следующий день.

Однако бутылка старого вина кончила за обедом свои дни, и я ничего не мог ей пожелать: благословение Господне было с нею.

По окончании обеда, выполняя данное мною обещание, я взял с собой Калино в качестве переводчика и, оставив Муане, делавшего зарисовку семилетнего мальчугана с его кинжалом или, лучше сказать, кинжала с его семилетним мальчуганом, отважился вступить в какое-то болото, где грязь была мне по колено.

Это был главная улица Кизляра.

Не сделав и десяти шагов, я вдруг почувствовал, что кто-то дернул меня за полу редингота (я называю так выбранное мною платье, не имея возможности дать ему более подходящее название).

Я обернулся.

Это был наш молодой хозяин: став чрезвычайно предупредительным, он на ломаном русском языке, смешивая его с татарским, сделал мне замечание, что я вышел из дома, не взяв с собой оружия.

Калино перевел мне его слова.

Я в самом деле вышел из дома, не взяв с собой оружия; было четыре часа дня и совершенно светло, поэтому мне и в голову не приходило, что я поступаю неосмотрительно.

Я хотел было идти дальше, не обращая внимания на советы молодого татарина, но он так упорствовал, что я, не видя никакой причины, которая заставила бы этого парнишку насмехаться над нами, уступил его настояниям.

Я вернулся домой и заткнул себе за пояс хорасанский кинжал длиной в пятнадцать дюймов, который был куплен мною в Астрахани и который я носил во время поездки, но счел излишним носить в городе. Калино взял большую французскую саблю: она досталась ему от отца, подобравшего ее на поле сражения при Монмирае. Не слушая на этот раз замечаний нашего молодого хозяина, настаивавшего, чтобы каждый из нас прибавил к этой нелепой экипировке, и так уже достаточно грозной, еще и по двуствольному ружью, мы покинули дом, известив Муане об опасности и дав ему совет заботиться о сохранении не только вещей, но и самого себя.

VI ВЕЧЕР У КИЗЛЯРСКОГО ГОРОДНИЧЕГО

Городничий жил на другом конце города, и, чтобы добраться до его дома, мы должны были пройти через весь Кизляр.

Был базарный день, поэтому нам приходилось прокладывать себе путь среди телег, лошадей, верблюдов и торговцев.

Сперва это получалось довольно легко, поскольку вначале мы пересекали Крепостную площадь – огромную эспланаду, над которой высятся военные укрепления и на которой могли бы маневрировать двадцать пять тысяч человек, но, когда мы перешли с нее на базарную площадь, нам пришлось вступить в настоящую борьбу.

Не сделав и пятидесяти шагов посреди этой толпы вооруженных до зубов людей, я понял, как низко должны были ставить они – и все вместе, и каждый по отдельности – человека без оружия.

Оружие на Востоке служит не только для того, чтобы вы могли защитить себя, но и для того, чтобы предотвратить нападение на вас.

Вооруженный человек, даже храня молчание, словно говорит: «Уважайте мою жизнь, а не то берегите вашу».

И эта угроза вовсе не бесполезна в краях, где, как сказал Пушкин, у б и й ство – простое телодвижение!

Пройдя базарную площадь, мы вступили, наконец, на улицы города.

Нет ничего живописнее этих улиц с их растущими там и сям деревьями, с их лужами грязи, где барахтаются гуси и утки, а верблюды запасаются водой на дорогу.

Почти на всех улицах сделана земляная насыпь, поднятая на высоту трех или четырех футов от уровня дороги и образующая пешеходный тротуар шириной в тридцать или сорок сантиметров.

Если на таком тротуаре сталкиваются друзья, то, взаимно уступая дорогу и цепляясь друг за друга, они могут продолжать путь, каждый в свою сторону.

Но совсем иное дело, если это враги: кому-то из двоих приходится сойти в грязь.

По вечерам эти улицы должны обращаться и, несомненно, обращаются в настоящие разбойничьи вертепы, напоминающие даже не Париж времен Буало, ибо Париж времен Буало – это безопасное место в сравнении с Кизляром, а Париж времен Генриха III.

Прибыв к городничему, мы велели доложить о нас, и он вышел нам навстречу.

Городничий не знал ни слова по-французски, но благодаря Калино эта помеха была устранена; кроме того, в первой же обращенной ко мне фразе он сообщил, что его жена, с которой нам предстояло встретиться в третьей гостиной, говорит на нашем языке.

Я заметил, что в России и на Кавказе женщины в этом отношении имеют, вообще говоря, большое превосходство над своими мужьями: в молодости их мужья кто лучше, кто хуже умели говорить на французском языке, однако военные или административные занятия, которым они впоследствии отдались, заставили их забыть его.

Женщины же, имеющие свободное время, которое они чаще всего, особенно в России, не знают, на что употребить, занимают свой досуг чтением наших романов, поддерживая таким образом свое умение изъясняться на французском языке и даже совершенствуясь в нем.

И в самом деле, г-жа Полнобокова говорила по-французски великолепно.

Я начал с извинений за то, что предстал перед ней в таком боевом снаряжении, и хотел было посмеяться над опасениями нашего молодого хозяина, но, к моему большому удивлению, моя веселость никоим образом не передалась ей. Госпожа Полнобокова осталась серьезной и сказала мне, что наш хозяин был совершенно прав.

Однако ей было заметно, что я все еще сомневаюсь, и потому она обратилась к своему мужу, который подтвердил все сказанное ею.

Коль скоро и городничий разделял общее мнение по этому вопросу, дело становилось серьезным.

И тогда я попросил рассказать мне какие-нибудь подробности.

В подробностях недостатка не было.

Как раз накануне, в девять часов вечера, на одной из улиц Кизляра было совершено убийство.

Правда, произошло оно по ошибке.

Убили вовсе не того, кого хотели убить.

Четверо татар – а татарином называют на северной линии Кавказа, равно как лезгином – на его южной стороне, любого разбойника, к какому бы горскому племени он ни принадлежал, – так вот, четверо татар, спрятавшись под мостом, подстерегали богатого армянина, который должен был по нему пройти; однако в это время там проходил какой-то бедняга, которого они приняли за своего богатого купца и убили, лишь затем обнаружив свою ошибку; впрочем, это не помешало им забрать те несколько копеек, какие нашлись в его карманах. После чего они бросили его тело в канал, вода которого служит для орошения садов.

Упомянем попутно, что сады кизлярских армян снабжают винами под различными французскими названиями всю Россию.

А вот другое происшествие.

За несколько месяцев до нашего приезда трое братьев– армян Каскольт, возвращаясь с дербентской ярмарки, были взяты в плен вместе с одним из своих друзей по имени Бонжар; зная, что люди эти богаты, разбойники не убили их, а повели в горы, рассчитывая получить за них выкуп. Однако поскольку разбойники, отняв у пленных одежду и привязав их к хвостам лошадей, заставили несчастных пробежать пятнадцать верст, а затем вплавь преодолеть ледяные воды Терека, то двое бедняг умерли от воспаления легких, а третий, после того как его выкупили за десять тысяч рублей, скончался от чахотки.

Четвертый, менее богатый, чем другие, освободился из плена, дав татарам обещание шпионить на них и обязавшись извещать их, когда какой-нибудь богатый армянин отправится в путь и можно будет напасть на него; однако, возвратившись в Кизляр, он, вполне естесте– ственно, не сдержал слова и теперь не осмеливался выходить из собственного дома, ожидая даже там, что его убьют с минуты на минуту.

За год до этого полковник Менден и трое его конвойных казаков были убиты на дороге между Хасав-Юртом и Кизляром; однако полковник и казаки защищались как львы и, со своей стороны, убили пять или шесть татар.

Женщины в этом отношении подвергаются опасности меньше, чем мужчины. Поскольку татары, возвращаясь в горы, вынуждены заставлять своих пленников дважды переправляться через Терек, женщины, вообще говоря, не в состоянии вынести этого погружения в ледяную воду. Так, одна умерла в пути, а две другие скончались от воспаления легких еще до того, как за них был получен выкуп, и семьи этих женщин, узнав об их смерти, не сочли нужным продолжать переговоры по поводу вызволения трупов.

Такой оборот дела показался татарам невыгодным, и похищения женщин, продолжающие с успехом совершаться на южной стороне Кавказа, почти прекратились на его северной стороне.

Впрочем, следующая забавная история свидетельствует о том, что они всё еще совершаются, хотя и другим способом.

Татарский князь Б***, влюбленный в г-жу М*** – нет нужды говорить, что оба имени записаны в моем дневнике полностью и они не приведены здесь исключительно из соображений приличия, однако я решусь назвать их, если кто-нибудь пожелает оспорить достоверность этой истории, – так вот, татарский князь Б***, влюбленный в г-жу м***, которая, со своей стороны, платила ему взаимностью, условился с нею, что он ее похитит.

Госпожа М*** жила в Кизляре. В отсутствие мужа она попросила г-на Полнобокова предоставить ей лошадей, причем в такой час, когда исполнить эту просьбу показалось ему опасно.

И потому он решительно ей отказал.

Госпожа М*** настаивала, выставив предлогом болезнь одного из своих детей. Тронутый этим знаком материнской преданности, городничий выдает ей подорожную, и г-жа М*** уезжает.

Князь Б*** ждал ее на дороге; он похищает женщину, привозит ее в свой аул, своего рода орлиное гнездо на скале в нескольких верстах от Пятигорска, и держит у себя три месяца, тогда как муж ничего не знает о том, что с ней стало.

Через три месяца красавец-князь (говорят, что князь Б*** чрезвычайно красив), уже менее влюбленный, дает знать г-ну М***, что ему известно местопребывание его жены, и предлагает себя в посредники для ее выкупа. Господин М*** согласился. Через месяц князь написал, что он все уладил за три тысячи рублей. Господин М*** послал эту сумму и неделю спустя получил свою жену, радуясь, что смог выкупить ее так дешево.

Однако эта сделка была даже выгоднее, чем полагал бедный муж, ибо он выкупил не только свою жену, но и ребенка, которым она через полгода разрешилась.

Впрочем, татарские князья имеют обыкновение похищать не только чужих жен, но и тех, что становятся их собственными женами. Чем с большей неистовостью совершается похищение, тем больше чести это делает страсти похитителя. После этого начинаются переговоры о приданом с отцом, обычно соглашающимся на все условия, какие диктует ему зять, ибо тот, держа в своей власти жену, имеет преимущество перед отцом, который над ней более не властен.

Однако порой отец упрямится.

Вот пример такого упрямства.

Похищение совершается в Кисловодске.

Оно произошло как раз в то время, когда императорский наместник на Кавказе граф Воронцов, надеясь уменьшить число происходящих там убийств, запретил татарским князьям носить оружие.

Отец похищенной девушки, не сумев договориться с зятем о цене приданого, явился к графу, жалуясь на похищение и требуя наказать похитителя.

К несчастью, подобно барону де Нанжи из «Марион Делорм», он явился во главе свиты из четырех человек, причем эти четыре человека и он сам были вооружены до зубов.

Граф Воронцов, вместо того чтобы выслушивать его жалобу, отдал приказ арестовать просителя и четырех его телохранителей как нарушителей постановлений наместника.

Татарин услышал этот приказ, выхватил свой кинжал и бросился на графа, намереваясь убить его.

Граф Воронцов стал защищаться и одновременно звать на помощь; прибежала его стража. Татарского князя задержали, а один из его людей был убит на месте.

Однако трое других убегают на гору Бештау и укрываются там в пещере.

Там их атакуют, и они убивают двадцать казаков.

Когда же беглецов вот-вот должны были захватить, они производят вылазку.

Одного из них убивают в ходе этой вылазки; другой укрывается в конюшне, где случайно оказавшийся там кучер пробивает ему вилами грудь; третий как кошка карабкается на балкон ресторации, выдерживает на ее галерее настоящую осаду, убивает двенадцать человек и в конце концов падает, изрешеченный пулями, которые были посланы в него из соседних окон.

Следы пуль его противников и пятна его крови видны там до сих пор. Трактирщик использует их как своего рода рекламу и показывает останавливающимся у него путешественникам.

Разумеется, он отказывается показывать их тем, кто квартирует у его соседей.

Я мог бы рассказать два десятка подобных историй и назвать имена их героев, мертвых или живых, но следует отложить эти рассказы на остальную часть дороги, и, слава Богу, у нас не будет недостатка в таких сюжетах!

Мы целый час беседовали с г-жой Полнобоковой, под ногами которой, кстати сказать, лежал один из самых красивых персидских ковров, какие мне когда-либо доводилось видеть. Она пригласила нас прийти к ней вечером на чай, и ее муж заранее известил нас, что, опасаясь происшествий неприятного характера, он пришлет за нами двух казаков.

Я хотел было отказаться от этой чести.

– В таком случае, – сказал он, – мне придется взять назад приглашение моей жены: я не желаю, чтобы по дороге ко мне с вами случилось какое-нибудь несчастье.

Услышав такую угрозу, я поспешил согласиться на этих двух казаков.

У ворот мы обнаружили ожидавшие нас дрожки городничего. Лишь в России принято проявлять подобные знаки внимания. Путешественник сталкивается с ними на каждом шагу, и, если только он не думает, как г-н де Кюстин, что такая предупредительность вызвана его личными заслугами, ему следует быть за это по-настоящему признательным.

Что же касается меня, то я буду ежеминутно упоминать об этих знаках внимания и, поскольку это единственное предоставленное мне средство выразить признательность тем, кто мне их оказывал, прошу позволения пользоваться им при каждом удобном случае.

Дрожки подвезли нас к дому. Я хотел переменить сапоги, чтобы идти к полицмейстеру, однако он уже ждал меня на нашей квартире.

Совершенно смущенный тем, что он упредил меня, я извинился перед ним и показал ему на свои сапоги, покрытые грязью до самых икр.

Впрочем, у меня были в запасе другие: уведомленный о дорогах, по которым нам предстояло ехать, я купил в Казани сапоги, доходившие мне до самых ляжек.

(Нет никакого сомнения, что именно в России были сшиты семимильные сапоги Мальчика с пальчик.)

Полицмейстер явился предложить нам свои услуги.

Однако мы и так уже злоупотребили его вниманием: у нас не было к нему больше просьб, и нам оставалось лишь выразить ему нашу благодарность.

Четыре или пять незнакомых мне бутылок вина, которые я обнаружил выстроенными в ряд на подоконнике, свидетельствовали о новом проявлении заботы с его стороны.

Он обещал увидеться с нами вечером у городничего.

Я предупредил Муане об обстановке на улице, представление о которой мы попытались дать нашим читателям. Он взял свой альбом под мышку, подхватил Калино под руку, засунул по моему настоянию кинжал за пояс и в свою очередь отважился выйти из дому.

Впрочем, для художника Кизляр город сказочно живописный. Вначале нам бросилось в глаза смешение одежд. Армяне, татары, калмыки, ногайцы, евреи толпятся на его улицах, и каждый из них непременно носит свой национальный костюм.

Население города составляет от девяти до десяти тысяч душ, однако оно удваивается в базарные дни.

Помимо той торговли, какую ведут татары, похищая мужчин, женщин и детей и перепродавая пленников их же семьям, в Кизляре торгуют прежде всего знаменитым вином, которое изготавливают армяне, водкой, которую они гонят, шелком, который ткут местные жители, а также рисом, мареной, кунжутом и шафраном, которые выращивают в окрестностях города.