Текст книги "Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Наша лодка напоминала ладью Харона, пересекающую реку ада; море сделалось настоящим Флегетоном.

Мы плыли буквально посреди пламени.

К счастью, это пламя изумительного золотистого цвета напоминало легкое пламя спирта, и мы едва ощущали его приятную теплоту.

Избавившись от всякого беспокойства, мы смогли с еще большим вниманием наблюдать это сказочное зрелище.

Море пылало более или менее обширными островками: одни были размером с круглый стол на двенадцать приборов, другие – величиной с бассейн Тюильри; мы плыли в проливах между ними, но время от времени наши гребцы, подчиняясь приказу капитана, провозили нас сквозь какой-нибудь из этих островков пламени.

То было явно самое любопытное и самое волшебное зрелище, какое только можно увидеть и какого, я думаю, не встретишь нигде, кроме этого уголка света.

Мы, несомненно, провели бы здесь всю ночь, если бы не заметили, что зыбь стала понемногу увеличиваться, а затем не ощутили бы первый порыв ветра.

Первыми погасли маленькие острова, потом средние, потом большие.

Только один упорно продолжал гореть.

– Ну, – обращаясь к нам, произнес капитан, – пора возвращаться в Баку, а не то нам придется на дне моря отыскивать причины загадочного явления, только что у нас на глазах разворачивавшегося на его поверхности.

Мы стали удаляться. Ветер, и в самом деле, дул с севера и подгонял нас к мечети Фатимы.

Но руки наших восьми гребцов справились с ветром, как он справился с огнем.

«Скачи, ржи, закусывай удила, мой дикий конь, — говорит Марлинский, – ты несешь на своей спине зверя лютее, чем ты, и он укротит тебя».

Таков же был и ветер.

Ветер укротил и погасил последний островок огня, который на наших глазах долго боролся с ним, скрывался в жидких долинах, затем поднимался на вершины волн, снова скрывался, снова появлялся и наконец, как душа, воспарившая в небо, покинул поверхность моря и исчез в воздухе.

Но и мы, в свой черед, укротили ветер.

Решительно, как говорит Марлинский, человек – самый лютый из всех зверей, а я скажу больше – самый лютый из всех стихий.

Когда мы приблизились к порту, один из наших матросов зажег запальный факел.

По этому сигналу шхуна капитана Фрейганга озарилась праздничными огнями.

Это послужило сигналом для всех военных судов, стоявших на якоре в Бакинском порту. Они тотчас озарились подобным же образом, и мы проследовали сквозь настоящий лес факелов.

Госпожа Пигулевская поджидала нас с угощением из персидских засахаренных фруктов.

Вполне очевидно, что никакой самый богатый на свете император, если только это не император Александр II, отправившийся из Петербурга в Баку, не в состоянии устроить себе такое вечернее празднество в своей державе, какое только что устроили здесь нам, простым художникам.

Дело в том, что искусство – это, попросту говоря, царь над императорами и император над царями.

XXVIII ТИГРЫ, БАРСЫ, ШАКАЛЫ, ЗМЕИ, ФАЛАНГИ, СКОРПИОНЫ, МОСКИТЫ, САРАНЧА, ПОНТИЙСКАЯ ПОЛЫНЬ

Баку, название которого означает обитель ветров, тщетно пытался бы присоединиться к семье европейских городов: судя по его почве, по его морю, по его зданиям, по произведенным в его стенах товарам, по обитающим в его реках рыбам, по ревущим в его лесах зверям, по ползающим в его степях гадам, по живущим под его скалами насекомым, по наполняющим его воздух атомам, это город азиатский, преимущественно персидский.

Начнем с тигра: как говорится, по месту и почет.

Там, где обитает тигр, не увидишь львов; редко два тирана правят в одном и том же царстве.

Кура, носившая у древних название Кир, кажется границей, которую тигр определил себе сам.

Тигр редко встречается на левом берегу Куры, которая берет свое начало в горах, высящихся возле Ахалциха, проходит через Тифлис, Шемаху, Аксабар, в северном углу Муганской степи соединяется с Араксом – Арагом древних, а затем, обогнув эту степь, тремя рукавами впадает в Каспийское море, в Кызыл-Агачский залив.

Четвертый рукав отделяется от Куры у Сальян, идет на восток и теряется в море.

Так вот, тигр, весьма распространенный в Ленкорани и в соседних с ней лесах, переплывает Араке, проникает в Карабах, порой отваживается появляться даже в Грузии, но, повторяю, редко переходит через Куру.

Однако тигров встречали и на Кавказе: два-три этих зверя были убиты в Аварии.

Пять-шесть лет тому назад один тигр из Ленкорани прославился как грабитель прохожих. Обычно он устраивался на дороге между Ленкоранью и Астарой, дороге, которая тянется по берегу моря и вдоль подножия Гилян– ских гор.

Однажды какой-то казак, направлявшийся из одного названного города в другой, увидел зверя, лежащего на дороге; он подошел к нему, не зная, что это за животное. Зверь поднял голову, заревел и оскалил зубы. Ошибки быть не могло: это был тигр.

У казака был при себе хлеб. Он бросил его тигру; тигр протянул лапу, придвинул хлеб к себе и принялся его есть.

Казак миновал зверя, вернулся в Астару и, предупредив своих товарищей о случившемся, посоветовал им не ездить больше по ленкоранской дороге, не взяв с собой какой-нибудь кусок съестного, который можно будет бросить дорожному стражу.

На другой день тигр был на том же самом месте. Какой-то армянский купец избежал гибели лишь потому, что тигр бросился на его собаку.

С тех пор ни один путешественник не ходил ни из Ленкорани в Астару, ни из Астары в Ленкорань, не взяв с собой, подобно Энею, спускающемуся в преисподнюю, какую-нибудь лепешку для стража прохода.

Вначале все запасались хлебом.

Однако вскоре хлеб показался тигру пищей совершенно недостаточной.

Зверь ворчал, ясно давая понять, что он, возможно, еще согласится принять хлеб, но требует, чтобы к этому что-нибудь прибавили.

Под этим «что-нибудь» подразумевалось сырое мясо с кровью.

После этого ему стали приносить кур, индеек, куски говядины, и тигр, всегда проявляя великодушие, пропускал путника, лишь бы тот аккуратно заплатил подать.

Слух об этом дошел до русского правительства. Но правительство, какое бы оно ни было, не может допустить, чтобы какой-нибудь сборщик налогов обосновался на большой дороге, не имея в своем кармане свидетельства, подписанного министром финансов.

Тигр же забыл обратиться с просьбой о таком документе к наместнику Кавказа.

Устроили облаву; вначале тигр не мог поверить, что кто-то питает к нему неприязнь, но, когда полученная в бок пуля не оставила у него больше никаких сомнений на этот счет, он бросился на людей, столь неосмотрительно пришедших потревожить его во время мирного исполнения им своих обязанностей, и убил двух охотников.

Третий, который был лишь ранен, едва избежал гибели.

Была устроена еще одна облава, состоявшая на этот раз не из любителей-охотников, а из целой воинской роты.

Тигр, получив еще девять пуль, совершил прыжок на пятнадцать футов вверх, чтобы достать казака, который, забравшись на дерево, как раз и пустил в него девятую пулю; чтобы увеличить по возможности расстояние между собой и зверем, казак уцепился за ветку, находившуюся у него над головой, и хотел подтянуться на ней, но когти тигра остановили его, распоров ему живот и вырвав оттуда половину внутренностей. Тигр сдох, но император Николай заплатил за это жизнью пяти человек.

Спустя примерно четыре года после этого одна– единственная женщина одним ударом сделала то же, что тогда безуспешно начала дюжина охотников и с таким трудом закончила рота солдат.

Случилось это в деревне Джангамиран, стоящей посреди леса.

Любая русская или ставшая русской деревня, сколь угодно малая, имеет свою баню. Русский, как бы он ни был беден, не может обойтись без двух вещей: без чая два раза в день и без бани раз в неделю.

Муж с женой содержали деревенскую баню, находившуюся на самой окраине села, уже в чаще леса.

Была суббота, день, когда все в деревне мылись. Банщик и его жена начали разогревать банный котел и колоть дрова на дворе, чтобы довести температуру котла до самого высокого градуса, какой он был способен вынести.

В то время как они кололи дрова, на глазах у них в баню спокойно вошел тигр, ступая неспешным шагом зверя, уверенного в собственной силе.

В бане он разлегся на верхней полке. Тигры обожают тепло.

Банщик, топивший баню вовсе не для тигра, побежал, чтобы выгнать его оттуда, как если бы он имел дело с кошкой.

Он нашел зверя лежащим на верхней полке, как мы уже сказали, и, видимо, пребывающим в состоянии полнейшего блаженства.

Банщик схватил ведро, наполнил его кипящей водой и выплеснул ее в морду тигру.

Тигры любят тепло, однако терпеть не могут кипятка: всему есть мера! Зверь бросился на банщика.

Но, к счастью, жена шла следом за мужем, держа в руке топор, которым она колола дрова.

Увидев, что тигр бросился на ее мужа, она не задумываясь, со всего размаха ударила зверя топором.

Удар пришелся тигру прямо в лоб и раскроил ему голову, словно яблоко.

Тигр рухнул мертвым, повалив при этом обоих супругов, но не причинив им никакого вреда, кроме ушиба, который они получили при падении.

Князь Воронцов, тогдашний наместник Кавказа, вызвал убийцу тигра в Тифлис. Сначала женщину приняла княгиня.

Притворившись разгневанной, она воскликнула, обращаясь к ней:

– Как ты, несчастная, посмела убить царского тигра?!

– Ах, сударыня! – вскричала женщина, введенная в заблуждение тоном княгини. – Клянусь вам, я не знала, что он царский.

Княгиня Воронцова разразилась смехом, и этот смех успокоил бедную женщину.

Потом в свой черед вошел князь и успокоил ее окончательно.

Но этим дело не кончилось: князь дал ей в награду тысячу рублей и медаль, которую она носит на груди, словно солдат, награжденный почетным крестом.

Славная женщина сама рассказала нам об этом приключении. По ее словам, она до сих пор не может опомниться от того, с каким удивлением и восхищением все тогда на нее смотрели. Она не испытала столько волнения даже в ту минуту, когда ударила топором тигра, на которого ее муж выплеснул ведро кипятка.

Тигры приняли случившееся к сведению и больше не появлялись в русских банях.

Другой тигр, на этот раз в деревне Шанака, проявил еще большую ребячливость.

Одна женщина стирала белье у родника, в ста шагах от своего дома; с ней был малыш в возрасте четырнадцатипятнадцати месяцев.

У нее не хватило мыла, и она отправилась за ним домой, а ребенка, рассудив, что не стоит брать его с собой, оставила играть на траве у родника.

Отыскивая мыло, она выглянула из открытого окна, чтобы проверить, не случилось ли что-нибудь с ребенком, оставшимся на берегу источника; каков же был ее ужас, когда она увидела, что из леса вышел тигр: он пересек дорогу, направился прямо к ребенку и положил на него свою широкую лапу.

Мать оцепенела, затаила дыхание и побледнела, едва живая.

Но ребенок, по-видимому, принял свирепого зверя за большую собаку: он схватил его своими ручонками за уши и начал играть с ним.

Тигр не остался в долгу: будучи жизнерадостного нрава, он сам принялся играть с ребенком.

Эта страшная игра длилась минут десять; затем тигр, оставив ребенка, снова пересек дорогу и скрылся в лесу.

Мать, потеряв голову, бегом бросилась к ребенку и обнаружила, что он улыбается и на нем нет ни единой царапины.

Эти три случая, о которых я только что рассказал, столь же широко известны на Кавказе, как в Риме была известна история льва Андрокла.

Барсы довольно часто встречаются на берегах Куры и особенно, как я уже говорил по поводу тигров, на ее правом берегу. Они прячутся в тростниках, в зарослях, в густых кустарниках и оттуда бросаются на баранов, на диких коз и даже на буйволов, когда те приходят на водопой.

В прежние времена барсов дрессировали, как дрессируют еще и сегодня соколов, однако, вместо того чтобы охотиться с ними на фазанов, с ними охотились на газелей и, вместо того чтобы носить их на руке, их возили на седельной луке.

С упразднением персидского господства в южной части Грузии и с присоединением к России одного за другим различных ханств эта охота, главная княжеская забава ханов, вышла из употребления. Господин Чиляев, управляющий тифлисской таможней, вспоминал, что он, будучи еще совсем юным, был на такой охоте с ханом Карабаха.

Позднее он участвовал в двух или трех охотах на барсов. Во время одной из них охотник, стоявший рядом с ним, выстрелил в барса и ранил его, но зверь кинулся на охотника и, прежде чем тот успел сделать второй выстрел, взмахом лапы буквально сорвал ему голову с плеч.

Что касается шакалов, то они водятся здесь в таком количестве, особенно в деревнях, чуть углубленных в горы, что мешают спать тем, кто еще не привык к их лаю. Хотя животное это безобидно и довольно-таки трусливо, в его лае есть что-то ужасающее.

Это вызывает в памяти историю, рассказанную Олеа– рием.

На глазах у почтенного немца, посланного герцогом Гольштейнским к персидскому шаху, судно, на котором он плыл, потерпело кораблекрушение у берегов Дагестана. Его секретарь, собирая травы для гербария, заблудился в лесу и, опасаясь быть съеденным хищными зверями, влез на дерево, намереваясь провести там ночь. На следующий день, поскольку он долго не возвращался, его стали искать и нашли на дереве. Он совершенно потерял рассудок и никогда уже не обрел его вновь.

Однако из его ответов стало понятно, что случившееся с ним было следствием страха, который вызвали у него шакалы. Он утверждал, что около сотни этих зверей собрались под деревом, на котором он сидел, и, словно разумные существа, важно беседовали по-немецки о своих личных делах.

Что касается змей, весьма распространенных в местности, прилегающей к Баку, то нельзя сделать шага без риска раздавить ногой одну из них или быть укушенным ею, что куда более неприятно, если вы уже ступили в Муганскую степь. Мой добрый друг барон Фино, консул в Тифлисе, проезжая по ней с казачьим конвоем, видел змей целыми сотнями; на его глазах казак проткнул одну из них своим копьем: она была прекрасного золотистожелтого цвета. Чаще всего встречаются черные и зеленые змеи.

Граф Зубов, начав в 1800 году осаду Сальян, отделенных от Муганской степи лишь Курой, решил перезимовать в этой степи. Его солдаты, копая там грунт, чтобы установить свои палатки, вытащили на поверхность земли тысячи змей, оцепеневших от холода.

Сама античность удостоверяет этот факт.

Вот точные слова Плутарха:

«После этого последнего сражения — того, что он дал у реки Абант, – Помпей двинулся вперед, чтобы проникнуть в Гирканию и достигнуть Каспийского моря, но из-за множества ядовитых змей, укус которых смертелен, был вынужден оставить свой замысел и повернуть назад, хотя он находился от моря на расстоянии всего трех дней пути. И потому он вернулся в Малую Армению».

К счастью, укус этих змей, хотя и смертельный, если позволить яду распространяться и беспрепятственно воздействовать на кровь, становится почти безвредным, если облить ранку оликовым маслом или даже просто натереть ее каким-нибудь жиром.

Поразительное явление происходит весной: целые стада кочующих змей движутся из Персии, переплывают Араке и вторгаются в Муганскую степь. Что их ведет? Ненависть или любовь? Любовь змей весьма похожа на ненависть. На протяжении одного-двух месяцев в степи звучит свист, который напоминает шум, производимый эвменидами, и то здесь, то там виднеются огромные рептилии золотисто-желтого или изумрудно-зеленого цвета, исполняющие на своем хвосте нечто вроде польки и жалящие друг друга тройным жалом – черным у одних, огненного цвета у других.

В это время никто не отваживается ездить по Муган– ской степи, ибо укус змей тогда оказывается почти неизлечимым.

Да будет мне теперь позволено сообщить читателям, настроенным на недоверие, один факт.

Некоторые семьи, главным образом княжеские или находящиеся в родстве с княжескими семьями Грузии и ханскими семьями Баку, Кубы, Карабаха и все такое прочее, владеют камнем, обладающим свойством легендарного индийского безоара.

Этот камень, который отцы передавали детям вместе с самыми драгоценными из своих сокровищ, обладает свойством исцелять от укуса ядовитых животных – змей, гадюк, фаланг, скорпионов; достаточно приложить его к ране, и он притягивает к себе яд, как магнит притягивает железо. Полковник Давыдов, состоящий в родстве с французской герцогиней де Грамон и женившийся в Тифлисе на княжне Орбелиани, владеет одним из таких камней.

Камень этот величиной с яйцо дрозда, пористый, синеватый, не имеющий вкуса и почерневший в некоторых местах наподобие поджаренного боба. Если кого– нибудь укусила змея, за этим камнем приходят и прикладывают его к ране; от этого он изменяет цвет и приобретает мертвенно-серый оттенок.

Но едва эта процедура, похожая на ту, что в старину проделывали заклинатели змей, закончена, камень погружают в молоко; при этом он выпускает из себя яд и восстанавливает свой обычный цвет.

Я настойчиво уговаривал полковника Давыдова взять с собой в Париж, в ближайшую же его поездку туда, принадлежащий ему камень и подвергнуть его научному исследованию.

Что касается меня, то мне не верится, что он природного происхождения. Скорее я считаю его искусственным противоядием, приготовленным древними персидскими медиками.

Мы сказали, что этот камень действенно исцеляет не только от яда змей, но и от укусов фаланги и скорпиона. Сообщим теперь некоторые подробности насчет двух этих страшных пауков.

Фаланга, phalangium araneoides, очень часто встречается в Баку и его окрестностях.

Вид у нее ужасающий. С первого взгляда видно, что она должна быть отверженным существом среди Божьих творений. Ее тело размером с дюйм поддерживается довольно короткими ножками, но, несмотря на малость этих ножек, бегает она очень быстро. Шея у нее длинная, пасть вооружена зубами, с невероятной яростью схватывающими добычу.

Несомненно, своей дурной славой она обязана дурному нраву, ибо это самое вспыльчивое животное, какое мне известно.

Две фаланги, посаженные вместе в банку, тотчас бросаются одна на другую и не расслабляются до тех пор, пока одна из них не окажется мало того что мертвой, но еще и растерзанной на клочки.

То же самое происходит, если запереть ее со скорпионом. Скорпион вступает в борьбу, но в конце концов почти всегда становится жертвой.

Что такое скорпион, знают все: здесь он такой же, как и в Европе. Однако красная разновидность скорпионов опаснее желтых скорпионов, а еще одна разновидность, черная, опаснее красных.

Хотя в Баку мы находились ноябре и, следовательно, погода стояла относительно холодная, там в это время вполне можно было доставить себе удовольствие и найти одного или двух скорпионов под любым крупным камнем, лежащим у подножия южной части городских стен.

Для путешественников, вынужденных ночевать под открытым небом или располагаться лагерем в палатке, самое верное предохранительное средство от скорпиона, фаланги и даже от змеи – спать на бараньей шкуре.

Дело в том, что баран – самый жестокий враг этих тварей.

Бараны очень лакомы до скорпионов и фаланг: сколько бы стадо баранов ни встретило их на своем пути, все они будут съедены. Летом можно видеть, как они бегут, отступая перед пасущимися баранами, причем в таком количестве, что трава кишит ими и колышется из-за этого.

Еще одно существо, не только почти столь же опасное, но к тому же еще более надоедливое и несносное, чем скорпионы, фаланги и змеи, ибо от него невозможно защититься, это москит.

На протяжении пяти месяцев, с мая и до конца сентября, воздух начиная от Казани и вплоть до Астрабада принадлежит москитам.

Неуловимые для глаз, неосязаемые для рук, порхающие с помощью двух вертикальных крыльев, они проникают сквозь тончайшие ткани, целиком забираются в кожу, порождая зуд, такой же болезненный, как ожог, что приводит к появлению гнойничков, которые на три– четыре месяца оставляют на теле почти такие же следы, как оспа.

Существует одна персидская деревня, где никогда не останавливаются путешественники. Деревня эта называется Миана.

Только там, появившись неизвестно откуда, водятся небольшие клопы, укус которых смертелен для иностранцев. Весьма странно, что местные жители, когда их кусают эти насекомые, не испытывают никаких последствий, кроме тех, что оказывает на них обычный укус.

Ну а теперь, поскольку мы к этому подошли, скажем несколько слов о саранче – седьмой и последней казни египетской.

Саранча совершает настоящее нашествие на Грузию и Персию. Среди ясного неба внезапно появляется на горизонте темное облако.

Вам кажется, что это гроза.

Однако облако приближается чрезвычайно быстро, и вскоре вам становится понятно, что никогда ни один смерч не двигался так стремительно, даже если его подгонял своим крылом ветер.

К тому же оно свинцового цвета.

Облако это – мириады саранчи.

Везде, где она опустилась, урожай оказывается снят. После нее на поле не остается ни одного хлебного колоса, а в лесу – ни одного листочка на деревьях.

К счастью, эти тучи саранчи, как бы густы они ни были, вскоре тают; их преследуют стаи птиц, которых персы и грузины чтят так же, как голландцы чтят аистов, а египтяне – ибиса.

Этот истребитель саранчи, называемый по-местному «тарби», есть не что иное, как paradisea tristis наших музеев.

Наконец, словно для того, чтобы и животные подвергались таким же бедствиям, как человек, по всему пространству, заключенному между двумя морями, произрастает растение, смертельное для лошадей.

Это понтийская полынь.

Нередко табун из сорока, пятидесяти, ста лошадей полностью погибает на пастбище, где произрастает эта трава. Генерал Цицианов, о трагической смерти которого во время предпринятой им осады Баку мы рассказывали, потерял таким образом всех своих артиллерийских лошадей.

Овцы и быки едят эту траву, не претерпевая никакого вреда.

Кровопускание, кислое молоко и оливковое масло служат хорошим, но не всегда действенным средством против такого отравления.

Мы призываем туристов, которых охватило желание проделать такое же путешествие, какое было проделано нами, запастись в Петербурге или в Москве мешочком персидского порошка.

Этот порошок имеет свойство отгонять от тех, кто рассыпает его вокруг себя, большую часть насекомых, о злотворных инстинктах которых мы только что рассказали.

Впрочем, я везу во Францию пакетик этого порошка, так что его можно будет подвергнуть исследованию. Мои слабые ботанические познания позволяют мне до сих пор считать, что персидский порошок составляется всего-навсего из пестиков ромашки.

XXIX ШАХ-ХУСЕЙН

Рассказывая о нашем посещении мечети Фатимы, я упо– мянул о татарском празднике, устраиваемом в Дербенте, Баку и Шемахе по поводу годовщины смерти Хусейна, сына Али и той самой Фатимы, в мечети которой мы побывали. Так как смерть Хусейна произошла 10 октября, то по чистой случайности нам довелось присутствовать на этом ежегодном празднике.

Я не могу обещать, что мне удастся рассказать о нем вполне вразумительно, ибо незнание языка вынуждало меня почти все время воспринимать это зрелище как красочную пантомиму, скорее домысливая происходящее, чем правильно понимая его суть, или же полагаться на то, что говорили мне, коверкая французские слова, мои услужливые соседи.

Что же касается Калино, то вследствие недостаточного образования, которое получают в русских университетах, он еще больше, чем я, был несведущ в отношении драматического представления, разворачивавшегося на наших глазах.

Тем не менее я отважусь на разбор этого спектакля: мой рассказ, при всех его изъянах, покажет читателям, до какой степени развито у наследников Чингисхана и Тамерлана драматическое искусство.

Не знаю, известно это вам или неизвестно, дорогие читатели, – хотя я намерен приступить к рассказу так, как если бы это было вам неизвестно, – что магометанство разделяется на две партии: суннитскую партию Абу Бакра и Омара и шиитскую партию Али.

Турки по большей частью принадлежат к первой, то есть они сунниты.

Персы принадлежат ко второй, то есть они шииты.

К чести обоих народов следует признать, что из-за этого религиозного различия они еще и сегодня так же пламенно ненавидят друг друга, как это делали в шестнадцатом столетии католики и гугеноты.

Шииты отличаются особой нетерпимостью: их ненависть к христианам обычно так велика, что никакой шиит ни за что на свете, даже под страхом голодной смерти, не сядет за один стол с христианином, а если тот будет буквально умирать от жажды, не предложит ему воды, опасаясь осквернить свою чашку.

Шииты – это настоящие правоверные старого закала, живущие по заповедям Магомета.

Татары, обитающие в Дербенте, Баку и Шемахе, в основном принадлежат к этой любезной их сердцу партии, и именно они с особым пылом и рвением отмечают горестную для них годовщину смерти сына Фатимы.

Скажем несколько слов о Хусейне, чтобы, если это возможно, сделать наш рассказ более понятным.

Али, двоюродный брат Магомета, женился на его дочери Фатиме и с этого времени оказался не только двоюродным братом, но еще и зятем Пророка. У Али и Фатимы было два сына: Хасан и Хусейн. После смерти своего старшего брата Хасана, которая произошла в 669 году от Рождества Христова, Хусейн считался имамом, то есть законным главой религии. Одиннадцать лет он мирно жил так в Мекке, как вдруг после смерти Муавии, произошедшей в 680 году, его призвали в Куфу жители этого города, вознамерившиеся провозгласить его халифом; он откликнулся на этот призыв, но по неосторожности взял себе в сопровождающие лишь сто человек.

Тем временем Йазид, сын Муавии, справедливо или несправедливо подозревая Хусейна в причастности к убийству отца, решил отомстить кровью за кровь. Он напал на Хусейна недалеко от Багдада, на равнине Кербелы, в месте, которое еще и сегодня носит название Мешед-Хусейн, или Гробница Хусейна.

Таков исторический факт, лишенный всяческих прикрас; посмотрим теперь, как он выглядит, разукрашенный воображением татар.

За несколько дней до того, как должны начаться представления – мы говорим «представления», ибо спектакль длится не два дня, как «Монте-Кристо», и не три дня, как «Валленштейн», а десять дней, – на главной улице города строят театр. Возводят этот театр так, что улица служит его партером, дверной порог – местом для оркестра, окна – ложами, а террасы – галереей.

В первый из дней, в течение которых происходят эти представления, с девяти часов вечера татарские мальчишки начинают разжигать большие костры и пляшут вокруг них до одиннадцати часов, крича изо всех сил:

– Али! Али!

Тем временем мечети украшаются флагами, а галереи мечетей – зеркалами, коврами и шитыми шелком и серебром тканями, которые берутся для этого из самых богатых домов города.

Когда мы находились в Дербенте, в его главной мечети была выставлена написанная на лубяной ткани картина, изображающая смертельный поединок Рустама, легендарного основателя Дербента, который оспаривает у Александра Великого честь сооружения городских стен, с Сатаной.

Естественно, Рустам одет по-татарски или почти по-татарски: это своего рода святой Георгий или святой Михаил; что же касается Сатаны, то он выглядит традиционно – у него когти, хвост, но сверх того кабаньи клыки, что показалось нам чисто местным атрибутом. На палице, которой вооружен Сатана, четыре мельничных жернова, а между рогами у него подвешен колокол.

Их схватка кончается тем, что Рустам, несмотря на кабаньи клыки, четыре жернова и колокол, одолел Сатану и принудил его построить город Дербент, который, если верить этому преданию, должен являть собой образец архитектуры преисподней.

Около одиннадцати часов вечера начинается представление. Шествие открывают дети, которые несут зажженные свечи. На роль Хусейна выбирают самого красивого мужчину, какого только можно найти; его облачают в великолепный наряд, покрытый сверху богатой атласной мантией. Он шествует в сопровождении двух своих жен, сына, сестер, родственников и свиты. Призванный жителями Куфы, он отправляется в путь, но, узнав, что поблизости находятся вражеские войска, останавливается в деревне Банья-Сал. Предполагается, что сцена изображает эту деревню.

Местные старшины преподносят ему баранов и поздравляют его с благополучным прибытием. Встречу нарушает появление Омара – военачальника халифа Йазида. И тут начинается сражение.

Это сражение, при всех его несходных шансах на успех и на поражение, длится десять дней. Как гласит история, бой продолжался от восхода солнца до полудня, однако, поскольку для татар картина войны – самое увлекательное зрелище, они надолго затянули это сражение, в котором каждый предъявляет такие доказательства собственной ловкости, какие входят в репертуар самых умелых наездников. Капля по капле, если можно так выразиться, зрители наслаждаются этим представлением, развязка которого наступает только на десятый день.

На десятый день огни становятся ярче прежнего, а толпа шумит, как роящийся улей. Плоские крыши домов заполняются зрителями; вначале стайками бегут дети в лохмотьях, затем идут выстроившиеся в круг татары, причем каждый из них держит своего соседа левой рукой за пояс, а правой изо всех сил бьет его в грудь кулаком; попутно они нараспев произносят арабские стихи, которые подсказывают им искушенные в грамоте суфлеры, расставленные в толпе. Пока длится весь этот шум и крик, из мечети приносят гробницу Хусейна, предусмотрительно изготовленную заранее: она сделана по тому же образцу, что и сама мечеть, с двумя ее минаретами у переднего фасада, и украшена живописью и позолотой, цена которой доходит порой до восьми-девяти тысяч рублей.

Одновременно с другой стороны появляется еще один кортеж. Он несет уменьшенную копию мечети, где Муслим, двоюродный брат Хусейна, вступает в брак с его дочерью.

В составе каждого из кортежей идет конь, покрытый богатой попоной, но весь израненный стрелами и залитый кровью. На одно несчастное животное навьючены с обоих боков полные доспехи Хасана, сына Хусейна, а на другое – доспехи Муслима, его зятя: оба они убиты в сражении. Когда кортежи встречаются, удары в грудь становятся еще сильнее, а крики переходят в вопли.

После этого, сопровождаемые грохотом ружейных выстрелов, кортежи вместе отправляются к главной мечети, и в ее дворе, перед ней, одну против другой ставят обе гробницы. И тогда разворачивается дикая, ужасающая, комичная и в то же время страшная сцена, о которой ничто не может дать представления.

Вообразите тысячи татар с их бритыми головами, вопящих, жестикулирующих и наносящих себе удары, и все это при свете нефтяных факелов: красноватые отблески огней играют на правильных, но мрачных чертах этих азиатов, на разноцветных тканях, на складках развевающихся на ветру флагов, на стенах мечети, к которым прислоняются, расположившись в несколько рядов – либо опустившись на корточки, либо сидя, либо стоя, – женщины в своих длинных платьях, оставляющих открытыми лишь глаза; все это отчетливо выделяется на фоне мха и плюща, покрывающего стены, и листвы огромных платанов, затеняющих балконы. Галерея, которая тянется кругом двора, блистает зеркалами и люстрами. Фонтан, стоящий посреди двора, окружен пестрой толпой людей, которые пытаются утолить терзающую их жгучую жажду, жадно черпая воду пригоршнями.