Текст книги "Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 141 страниц)

CXXIX
САНФЕДИСТЫ ПЕРЕД АЛЬТАМУРОЙ

Странная, нелегкая для историков и философов задача понять, почему Провидение заботится порою об успехе предприятий, явно враждебных воле Божьей.

Ведь Господь, одарив человека умом и предоставив ему свободу воли, несомненно поручил ему великую и святую миссию непрерывного совершенствования и просвещения, дабы он стремился к единственной цели, достижение которой позволяет народам считать себя великими, – к свободе и знанию.

Но эту свободу и эти знания народы должны покупать ценою возврата эпох рабства и периодов мракобесия, когда самые мужественные души, самые могучие умы, самые твердые сердца утрачивают надежду. Брут умирает, говоря: «Добродетель, ты всего лишь слово!» Папа Григорий VII велит высечь на своей гробнице: «Я любил справедливость и ненавидел неправедность. Вот почему я умираю в изгнании». Костюшко, падая, шепчет: «Finis Poloniae!» [141]141
  «Конец Польше!» (лат.)


[Закрыть]

Итак, если только не предположить, что Провидение, возведя вновь Бурбонов на неаполитанский трон, имело в виду столь убедительно доказать их злонамеренность, деспотизм и бездарность, чтобы о третьей реставрации не могло быть и речи, то придется вопросить недоуменно, зачем оно равно охраняло кардинала Руффо в 1799 году и Гарибальди в 1860-м; каким образом могли совершаться одни и те же чудеса ради сохранения жизни двух человек, хотя существование одного логически исключало существование другого, потому что они действовали в диаметрально противоположных направлениях и деятельность одного была настолько же полезна обществу, насколько деятельность другого – вредна.

Как бы то ни было, вмешательство той высшей силы, которую мы зовем Провидением, в описываемые здесь события было совершенно очевидно. На протяжении трех месяцев кардинал Руффо был избранником Божьим, три месяца десница Господня поддерживала его.

Тайна!

Мы видели, как 6 апреля кардинал избежал опасности оказаться раздавленным под тяжестью собственной лошади, у которой случился апоплексический удар.

Десять дней спустя, то есть 16 апреля, его миновала, не менее чудесным образом, другая опасность.

После гибели первой лошади, на которой он начинал поход, кардинал сел на арабского скакуна, белого, без единой отметины.

Шестнадцатого утром, в ту минуту, когда его преосвященство собирался вдеть ногу в стремя, он заметил, что его конь слегка прихрамывает. Конюх осмотрел копыто лошади и вытащил из него маленький камешек.

Чтобы на этот день дать отдых арабскому коню, кардинал приказал вести его в поводу, а себе подать лошадь рыжей масти.

Тронулись в путь.

Часов около одиннадцати утра, когда армия проходила через лес Риторто Гранде возле Тарсиа, целый град пуль полетел в священника, ехавшего в первых рядах на белом коне. Конь был убит наповал, всадник остался жив.

Едва пронесся слух, что стреляли в кардинала, – а священника действительно приняли за него, – как армия санфедистов воспылала яростью, и тотчас же десятка два верховых бросились в лес преследовать убийц. Захватили двенадцать человек, из которых четверо были тяжело ранены.

Двоих расстреляли, остальных приговорили к пожизненному заточению в подземельях Мареттимо.

Через два дня, пройдя равнину, где когда-то возвышался древний Сибарис, а ныне простираются зараженные миазмами болота, армия санфедистов остановилась во владениях герцога де Кассано, там, где паслись стада его буйволов.

Прибыв туда, кардинал произвел смотр своему войску. Оно состояло из десяти батальонов, по пятьсот человек в каждом, все из армии Фердинанда. Они были вооружены только саблями и пехотными ружьями, из которых приблизительно треть была без штыков.

Кавалерия насчитывала тысячу двести верховых. Пятьсот человек из той же части из-за отсутствия лошадей шли пешком.

Кроме того, кардинал составил еще два полевых эскадрона из bargelli, то есть полицейских стражников, и кампиери. Эти эскадроны были экипированы, вооружены и одеты наилучшим образом.

Артиллерия была представлена одиннадцатью пушками разного калибра и двумя гаубицами. Войско нерегулярное, то есть являвшее собой просто людскую массу, насчитывало до десяти тысяч человек и подразделялись на сто рот, по сотне каждая. Они были вооружены по-калабрийски – ружьями, штыками, пистолетами, кинжалами, и каждый носил на себе огромный патронташ, полный патронов и пуль, называемый patroncina. Эти патронташи, больше двух ладоней в высоту, закрывали весь живот и представляли собой нечто вроде панциря.

Наконец, оставался последний корпус, носивший почетное название регулярного войска, потому что он действительно состоял из остатков старой армии. Но этот корпус не мог экипироваться из-за отсутствия денег и служил только для того, чтобы увеличить численность армии Руффо.

Словом, кардинал продвигался вперед во главе двадцати пяти тысяч человек, из которых двадцать тысяч составляли отлично организованное войско.

Но так как нельзя было требовать от подобных людей правильного построения, армия казалась в три раза многочисленнее, чем была, и, растянувшись на огромное пространство, она походила на авангард Ксеркса.

По обе стороны этой армии, образуя как бы барьеры, ее ограждающие, катились две сотни повозок, груженные бочками с лучшими калабрийскими винами, которые помещики и фермеры спешили принести в дар кардиналу. Вокруг повозок находились люди, в чьи обязанности входило разливать вино и раздавать его солдатам. Каждые два часа барабанная дробь возвещала остановку солдаты отдыхали четверть часа и выпивали каждый по стакану вина. В девять часов, в полдень и в пять армия располагалась на привал.

На биваке останавливались обычно подле какого-нибудь из прекрасных источников, столь часто встречающихся в Калабрии, один из них, Бандузия, был воспет Горацием.

Армия санфедистов, двигавшаяся, как мы видим, со всеми жизненными удобствами, располагала, кроме того, своими увеселениями.

У нее была, например, музыка, если не хорошая и серьезная, то, по крайней мере, шумная и разнообразная волынки, флейты, скрипки, арфы, там собрались дикие бродячие музыканты – обычно они называют себя Zampognari [142]142
  Волынщики (ит.).


[Закрыть]и приходят в Неаполь для участия в девятидневных празднествах Immacolata [143]143
  Непорочное зачатие (ит.).


[Закрыть]и Natale [144]144
  Рождество (ит.).


[Закрыть]. Эти музыканты могли бы составить отдельную армию и насчитывались сотнями, так что наступление казалось не только победным шествием, но и праздником плясали, устраивали пожары и грабежи, распевали песни. Да, армия его преосвященства кардинала Руффо была поистине счастливая!

Так они без всяких препятствий, если не считать сопротивления Кротоне, достигли Матеры, главного города Базиликаты, это было днем 8 мая.

Едва армия санфедистов составила свои ружья в пирамиды на главной площади Матеры, как раздался звук трубы и на одной из улиц, выходящих на площадь, появился небольшой отряд в сотню кавалеристов под предводительством командира в мундире полковника, сопровождаемый кулевриной тридцать третьего калибра, полевой пушкой, мортирой и двумя зарядными ящиками, полными зарядных картузов.

Эта артиллерия имела ту особенность, что ее обслуживали братья-капуцины и тот, под чьим началом она была, ехал впереди на осле, казалось гордившемся своим грузом, так же как лафонтеновский знаменитый «Осел, везущий мощи».

Командиром отряда был Де Чезари; повинуясь приказу кардинала, он прибыл, чтобы соединиться с его армией. Эта сотня кавалеристов – все, что осталось от его войска после поражения при Казамассиме. Двенадцать же артиллеристов в рясах и их начальник, взгромоздившийся на осла, который столь гордился своим седоком, были фра Пачифико и его осел Джакобино; они вернулись в Пиццо не только здравыми и невредимыми, но еще разжиревшими и потучневшими за время пути.

Что касается двенадцати артиллеристов в рясах, то это были монахи; мы уже видели их храбро и искусно управлявшими своими пушками при осаде Мартины и Аккуавивы.

Что до мнимого герцога Саксонского – иными словами, Боккечиампе, – то он имел несчастье попасть в плен к французам при высадке войск, которую производил в Барлетте.

Кардинал сделал несколько шагов навстречу приближавшемуся войску; поняв, что это должен быть Де Чезари, он остановился и стал ждать. А тот, догадавшись, что перед ним кардинал, пустил лошадь в галоп и, не доехав двух шагов до его преосвященства, спрыгнул на землю и, отдав ему честь, попросил руку для поцелуя.

Кардиналу не для чего было больше сохранять за молодым авантюристом его мнимое имя, и он приветствовал его как Де Чезари и дал ему обещанный чин бригадного генерала, поручив организовать пятую и шестую дивизию.

Де Чезари, как ему приказал кардинал, прибыл, чтобы принять участие в осаде Альтамуры.

Город Альтамура возвышается как раз за Матерой, если идти к северу. Название его, как нетрудно понять, происходит от его высоких стен. Население Альтамуры в обычное время достигало двадцати четырех тысяч человек, сейчас же оно увеличилось благодаря множеству патриотов, бежавших из Базиликаты и Апулии и нашедших себе убежище в здешней крепости, считавшейся самым мощным укреплением Неаполитанской республики.

И действительно, полагая Альтамуру своим надежнейшим оплотом, правительство отправило туда два кавалерийских эскадрона под командованием генерала Мастранджело из Монтальбано, послав ему в помощники как комиссара Республики священника по имени Никола Паломба из Авильяно, одного из первых, кто вместе со своим братом принял сторону французов. Трудно охватить в рассказе все живописные подробности, что во множестве предоставляет повествователю история, и мы не сможем подробно показать, как Никола Паломба, подоткнув сутану, стреляет из ружья в лаццарони на Пиньясекка и с карабином в руке вступает на улицу Толедо во главе французских солдат. Но, показав в сражении пример мужества и патриотизма, он дал в суде образец разлада, обвиняя в лихоимстве одного из своих коллег – Массимо Ротондо. В этом выступлении увидели опасный пример, и, чтобы удовлетворить беспокойное честолюбие Никола Паломба, его послали в Альтамуру комиссаром Республики. Там он мог дать волю своим инквизиторским наклонностям (кажется, они являются уделом духовных лиц) и, вместо того чтобы проповедовать среди горожан согласие и братство, велел арестовать сорок роялистов, заключил их в монастырь святого Франциска и подверг суду в то самое время, когда кардинал, объединившись с Де Чезари, готовился начать осаду города.

Коль скоро Паломба, единый в трех лицах, сочетал в себе священника, республиканского комиссара и военачальника, под его командованием находилось семьсот человек из Авильяно; с помощью своего товарища он усилил оборону Альтамуры некоторым количеством артиллерийских орудий, и особенно мушкетонов, расположив защитников на стенах города и на церковной колокольне.

Шестого мая жители Альтамуры произвели разведку окрестностей; при этом они захватили двух военных инженеров – Винчи и Оливьери, изучавших подходы к городу.

Это была большая потеря для армии санфедистов.

Итак, утром 7 мая кардинал отправил в Альтамуру офицера по имени Рафаэлле Веккьони в ранге полномочного представителя, чтобы предложить Мастранджело и Паломбе выгодные условия сдачи города. Кардинал требовал, кроме того, отпустить двух инженеров, взятых накануне в плен.

Мастранджело и Паломба не дали никакого ответа или, вернее, дали ответ самый красноречивый: они задержали парламентёра.

Вечером 8 мая кардинал приказал Де Чезари выступить с остатком своей регулярной армии, присоединив часть войск нерегулярных, и обложить Альтамуру, настойчиво порекомендовав не предпринимать никаких действий до его приезда.

Все оставшиеся нерегулярные части и множество добровольцев, сбежавшихся с окрестных мест, видя, что Де Чезари двинулся во главе своей дивизии, испугались, как бы Альтамуру не разграбили без них. Возможно, они сохранили слишком яркое воспоминание о разграблении Кротоне, чтобы допустить такую несправедливость. Во всяком случае, они самовольно снялись с лагеря и последовали за войском Де Чезари, так что Руффо остался с одной только охраной в две сотни человек и пикетом кавалерии.

Он жил в Матере во дворце герцога Сан Кандида.

Но на полпути в Альтамуру Де Чезари получил от кардинала приказ немедленно перебросить всю свою кавалерию на территорию Латерцы, чтобы схватить нескольких патриотов, посеявших там такую смуту среди населения, что роялисты были вынуждены покинуть город и искать убежища в окрестных селах и деревнях.

Де Чезари тотчас повиновался и передал командование людьми своему лейтенанту Винченцо Дуранте, который продолжал следовать прежним путем; потом, в условленный срок и в намеченном месте, то есть через два часа в таверне Канито, он устроил войскам привал.

Там к нему привели одного деревенского жителя; его приняли сначала за республиканского шпиона, но он оказался в итоге всего лишь беднягой, покинувшим свою ферму и в то же утро захваченным в плен республиканцами. Он рассказал лейтенанту Дуранте, что видел две сотни патриотов: одни верхом, а другие пешком, они держали путь на Матеру и остановились у небольшого холма вблизи большой дороги.

Лейтенант Дуранте подумал не без основания, что это ловушка, имеющая целью захватить врасплох его людей на марше и овладеть артиллерией, особенно мортирой, наводившей ужас на города, которым угрожала осада.

В отсутствие своего командира Дуранте колебался принять решение, но тут к нему подскакал верховой, посланный капитаном, командующим авангардом, и сообщил, что его отряд сражается с патриотами и просит помощи.

Тогда лейтенант Дуранте приказал своим людям ускорить шаг и вскоре столкнулся с республиканцами: избегая дорог, где их могла атаковать кавалерия калабрийцев, они шли самыми крутыми горными тропинками, чтобы в нужный момент обрушиться на арьергард санфедистов.

Последние в ту же минуту заняли позицию на вершине холма, и фра Пачифико установил там свою батарею.

В это время капитан, командовавший кавалерией калабрийцев, бросил против патриотов цепь из сотни горцев, которые должны были атаковать альтамурцев с фронта, в то время как он со своей кавалерией отрезал бы им отступление в город.

Небольшое войско могло рассчитывать на успех, пока его план был неизвестен противнику, когда же все обнаружилось, оно стало отступать и вернулось в город.

Теперь армия санфедистов могла беспрепятственно продолжать свой путь.

К девяти часам вечера вернулся Де Чезари с кавалерией.

В это же время кардинал снова соединился со своей армией.

Между его преосвященством и главными военачальниками состоялся совет; в результате было решено немедленно атаковать Альтамуру.

На совете был установлен порядок завтрашнего движения войск; Де Чезари должен был выступить до рассвета.

Переход был совершен, и в девять утра Де Чезари уже находился на расстоянии пушечного выстрела от Альтамуры.

Часом позднее с остальной армией прибыл кардинал.

CXXX
ЗНАМЯ КОРОЛЕВЫ

Жители Альтамуры расположили свой лагерь за крепостными стенами, на вершинах холмов, окружавших город.

Руффо, чтобы ознакомиться с подходами к городу, который предстояло атаковать, решил проехать вокруг его стен. Белый конь и одеяние porporato делали кардинала хорошей мишенью.

Республиканцы узнали кардинала, и с этой минуты он стал мишенью для всех, у кого было ружье с дальним прицелом; пули дождем посыпались вокруг него.

Увидя это, Руффо остановился, поднес к глазам подзорную трубу и застыл, неподвижный и бесстрастный, среди огня.

Все, кто окружал кардинала, закричали, чтобы он отъехал, но Руффо отвечал им:

– Отъезжайте сами. Я был бы в отчаянии, если бы кого-нибудь из-за меня ранили.

– Но вы, монсиньор! Но вы! – кричали ему со всех сторон.

– О! Я – другое дело. Я заключил с пулями мирный договор.

Действительно, в армии пронесся слух, что кардинал носит на себе талисман и пули не могут причинить ему вреда. Коль скоро подобной молве поверили, это усилило авторитет и популярность Руффо.

В результате разведки кардинала стало ясно, что дороги и даже все тропинки, ведущие к Альтамуре, находятся под прицелом артиллерии и, сверх того, повсюду построены баррикады.

Поэтому решили овладеть одной из высот, господствующей над Альтамурой; ее охраняли патриоты.

После кровопролитной битвы кавалерия Лечче, то есть сотня людей, которых привел с собой Де Чезари, захватила холм, где фра Пачифико тотчас установил свою кулеврину, нацеленную на городские стены, и мортиру, нацеленную на внутренние строения города. Остальные две пушки были направлены на другие цели, но из-за их малого калибра они производили больше шума, чем вреда.

Началась канонада. Но, как ни сильна была атака, город был хорошо защищен. Альтамурцы поклялись скорее найти себе могилу под развалинами, но не сдаваться, и, казалось, были готовы сдержать свое слово. Дома рушились, разбитые и подожженные снарядами; но отцы и мужья словно забыли об опасности, угрожавшей их детям и женам, словно не слышали криков умирающих, которые взывали к ним о помощи; они оставались на своем посту, отбивая все атаки и обратив в бегство во время вылазки лучшие войска армии санфедистов, то есть калабрийцев.

Де Чезари бросился вперед со своей кавалерией и поддержал их отступление.

Только ночь прервала битву.

Альтамурцы почти до рассвета обсуждали средства защиты.

Неопытные в деле осады, они собрали лишь незначительное количество метательных снарядов. У них оставались еще ядра и картечь на один день боя, но пуль не было.

Защитники города просили жителей принести на площадь все, что было у них из свинца и плавких металлов. Одни обдирали свинец со своих окон, другие – с кровель. Несли олово, серебряную посуду. Кюре принес органные трубы из своей церкви.

В пылающих кузнечных горнах плавили свинец, олово и серебро, а литейщики отливали из сплава пули.

Ночь прошла за работой. К рассвету каждый защитник имел по сорок пуль.

Рассчитали, что метательных снарядов у артиллеристов хватит примерно на две трети дня.

В шесть утра возобновилась канонада и стрельба из ружей.

В полдень пришли объявить кардиналу, что у многих солдат из ран извлечены серебряные пули.

В три часа пополудни заметили, что альтамурцы используют вместо картечи монеты – медные, потом серебряные, потом золотые.

Метательных снарядов недоставало, и каждый приносил все, что было у него ценного из золота и серебра, предпочитая самому отдать последнее ради обороны города, чем оставить на разграбление санфедистам.

Но, восхищенный этой самоотверженностью, о чем свидетельствует его историк, кардинал рассчитал, что осажденные, истощив таким образом последние запасы, не смогут долго продержаться.

К четырем часам раздался оглушительный взрыв, как если бы стреляли из сотни ружей одновременно.

После этого огонь прекратился.

Кардинал усмотрел в этом хитрость и, судя по тому, что он видел, решил, что, если не дать республиканцам возможности бежать, они погребут себя, как поклялись, под развалинами собственного города; поэтому он сделал вид, что собирает войска в одно место с целью начать оттуда решительное нападение, и оставил свободными те ворота города, что назывались Неаполитанскими. И действительно, Никола Паломба и Мастранджело, воспользовавшись этой возможностью отступления, ушли из города первыми.

Время от времени фра Пачифико стрелял из пушки, чтобы непрестанно держать жителей под угрозой опасности, которую те ожидали на следующий день.

Но город, окутанный печальной и таинственной тишиной, не отвечал на эти провокации. Все было там безмолвно и недвижно, как в городе мертвых.

К полуночи патруль стрелков осмелился приблизиться к городским воротам и, видя, что защиты там нет, возымел намерение поджечь их.

Каждый приступил к поискам горючих материалов. У ворот, пробитых насквозь пушечными ядрами, устроили костер и сожгли их дотла; никто и ничто со стороны города не мешало стрелкам.

Эту новость сообщили кардиналу, но он, боясь какой-нибудь ловушки, приказал не входить в Альтамуру и повелел только, чтобы не разрушить город окончательно, прекратить орудийный огонь.

В пятницу 10 мая, незадолго до рассвета, кардинал дал приказ армии выступить в боевом порядке и подойти к сожженным воротам. Но сквозь зиявший пролом не было видно никого. Улицы Альтамуры были пустынны и безмолвны, как улицы Помпей. Тогда кардинал приказал бросить в город две бомбы и несколько гранат, ожидая, что после взрыва будет заметно какое-нибудь движение; но все было по-прежнему тихо, ничто нигде не шелохнулось. Наконец над безжизненной и мрачной пустыней взошло солнце, однако ничто не пробудилось в этой огромной могиле. Кардинал отдал приказ трем полкам егерей войти через сожженные ворота, пересечь город с одного конца до другого и узнать, что там произошло.

Велико было его удивление, когда ему доложили, что в городе остались лишь те, кто был не в силах бежать: больные, старики, дети и девушки в монастырском пансионе.

Но вдруг все увидели человека, который возвращался из города; лицо его носило следы пережитого ужаса.

Это был капитан передовой роты, посланной кардиналом в город, – ему было приказано сделать все возможное, чтобы найти инженеров Винчи и Оливьери, так же как и парламентёра Веккьони.

Вот вести, которые он принес. Войдя в церковь святого Франциска, он обнаружил там следы свежей крови; капитан пошел по этим следам, и они привели его к склепу, полному роялистов, мертвых или умирающих от ран. То были сорок пленников, находившихся на подозрении и арестованных по приказанию Никола Паломба; все они, скованные по двое, были расстреляны в трапезной святого Франциска накануне вечером. Казнь свершилась в ту самую минуту, когда до слуха осаждающих донеслась оглушительная стрельба, за которой последовало глубокое молчание.

После этого мертвых и еще дышавших бросили всех вместе в склеп.

Это зрелище потрясло офицера, посланного в город кардиналом.

Узнав, что некоторые из несчастных еще живы, кардинал тотчас же отправился в церковь святого Франциска и приказал всех, мертвых и живых, извлечь из склепа, куда они были сброшены. Только троих, не получивших смертельных ранений, удалось выходить: они излечились совершенно. Пять или шесть других, еще дышавшие, умерли в тот же день, даже не приходя в сознание.

Трое оставшихся в живых были: отец магистр Ломастро, бывший провинциал доминиканцев, скончавшийся двадцать пять лет спустя от старости; Эммануэле де Марцио из Матеры, и парламентёр дон Рафаэлле Веккьони, служивший в военном секретариате и умерший между 1820 и 1821 годами.

Двое инженеров, Винчи и Оливьери, оказались в числе убитых.

Роялистские писатели сами признают, что разгром Альтамуры был делом ужасным.

Об этом же говорит и Винченцо Дуранте, лейтенант Де Чезари, написавший историю этой невероятной кампании 1799 года:

«Кто может без слез вспомнить скорбь и отчаяние этого несчастного города? Кто в силах описать этот нескончаемый трехдневный грабеж, который все не мог насытить жадность солдат!

Калабрия, Базиликата и Апулия обогатились трофеями Альтамуры.

Все было отнято у жителей, им оставили только горестное воспоминание об их мятеже».

В течение трех дней Альтамура исчерпала все те ужасы, которые междоусобная война, самая неумолимая из войн, приберегает для городов, взятых приступом. Оставшиеся там старики и дети были зарезаны, пансион для девушек осквернен. Либеральные писатели, и среди них Коллетта, напрасно ищут в недавних временах бедствий, подобных тому, какое испытала Альтамура; в поисках сравнений им следует обратиться к временам Сагунта и Карфагена.

Только страшный поступок, совершенный на глазах Руффо, заставил его дать приказ о прекращении резни.

В одном из домов нашли спрятавшегося там патриота и привели его к кардиналу, который, стоя на площади, в крови, среди мертвецов, в окружении сожженных и рушащихся домов, служил «Te Deum» перед наскоро сколоченным алтарем.

Этого патриота звали граф Фило.

В ту минуту, когда он бросился на колени, умоляя кардинала пощадить его жизнь, человек, назвавший себя родственником инженера Оливьери, найденного, как мы говорили, среди трупов, приблизился и выстрелил в него в упор. Граф Фило упал мертвый к ногам кардинала, и кровь его забрызгала пурпурное одеяние Руффо.

Это убийство, совершенное на глазах кардинала, побудило его дать приказ прекратить расправы. Он велел объявить сбор: все офицеры и священники получили приказание обойти город и остановить грабеж и убийства, длившиеся уже три дня.

Как только кардинал отдал этот приказ, показался верховой в мундире неаполитанского офицера, мчавшийся во весь опор. Он остановил коня перед кардиналом, соскочил на землю и почтительно подал Руффо письмо, написанное рукой королевы.

Кардинал узнал почерк, поднес письмо к губам, распечатал его и прочел следующее:

«Храбрые и благородные калабрийцы!

Мужество, доблесть и верность, которые вы проявили, защищая нашу святую католическую религию и вашего доброго короля и отца, данного вам самим Господом Богом, чтобы царствовать над вами, руководить вами и делать вас счастливыми, вызвало в нашей душе чувство столь большой благодарности и живейшего удовлетворения, что нам захотелось вышить для вас нашими собственными руками знамя, которое мы вам посылаем. [145]145
  Излишне говорить, что это послание скопировано с оригинала и, как все материалы, которые мы здесь приводим, переведено со строжайшей точностью. (Примеч. автора.)


[Закрыть]

Это знамя послужит ясным доказательством нашей искренней любви и признательности за вашу верность; но в то же время оно должно побуждать вас самым решительным образом продолжать действовать с неизменной храбростью и рвением до тех пор, пока не будут рассеяны и побеждены враги государства и нашей пресвятой религии, пока наконец вы, ваши семьи, отечество не смогут мирно наслаждаться плодами ваших трудов и мужества под покровительством вашего доброго короля и отца Фердинанда и всех нас; мы же никогда не перестанем находить возможности доказывать вам, что неизменно храним в сердце память о ваших славных подвигах.

Продолжайте же, храбрые калабрийцы, сражаться с присущей вам доблестью под этим знаменем, на котором мы собственноручно вышили крест и девиз – славный знак нашего искупления. Помните, благочестивые воины, что под защитой такого девиза вы не можете не прийти к победе. Да ведет он вас вперед! Без страха бросайтесь в битву и верьте, что враг будет побежден.

А мы тем временем с чувством глубокой благодарности будем молить Всевышнего, подателя всех благ, чтобы он смилостивился и помог нам в первую очередь в делах его чести, его славы и вашего и нашего спокойствия.

Полная признательности, неизменно

Ваша благодарная и добрая мать

Мария Каролина.

Палермо, 30 апреля».

После подписи королевы, на той же линии, стояли следующие имена:

«Мария Клементина,

Леопольдо Бурбон,

Мария Кристина,

Мария Амелия [146]146
  Впоследствии французская королева. (Примеч. автора.)


[Закрыть],

Мария Антония».

Пока кардинал читал письмо, посланец развернул знамя, которое было вышито королевой и молодыми принцессами и оказалось поистине великолепным.

Оно было из белого атласа; с одной стороны на нем был вышит герб неаполитанских Бурбонов с надписью: «Моим дорогим калабрийцам»,с другой – крест со священным девизом лабарума императора Константина: «In hoc signo vinces!»

Шипионе Ламарра, привезший знамя, был рекомендован кардиналу письмом королевы как храбрый и превосходный офицер.

Руффо приказал трубить в трубы и бить в барабаны, собрал всю армию и среди трупов, рушащихся домов, дымящихся развалин громким голосом прочел калабрийцам присланное ему письмо, затем развернул королевское знамя, которое должно было вести их к новым грабежам, новым убийствам и новым пожарам, что крест, казалось, одобрял, а Господь Бог благословлял!

«Тайна!» – сказали мы; вновь повторяем: «Тайна!»