Текст книги "Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 141 страниц)

LVIII
ВСЕ ПОТЕРЯНО, ДАЖЕ ЧЕСТЬ

И действительно, почти тотчас же появился король в сопровождении герцога д’Асколи. Благополучно доехав и уже ничего не опасаясь, он стал самим собою и вошел первым.

Его величество был в странном настроении; досада, вызванная поражением, боролась в нем с чувством удовлетворения от того, что опасность миновала, и он уже готов был отдаться свойственной ему склонности к насмешке, приобретавшей, однако, в теперешних обстоятельствах горький привкус.

Добавим к этому физическую усталость человека, скажем более – короля, которому пришлось в холодный декабрьский день и дождливую ночь проехать шестьдесят льё в скверном calessino [84]84
  Кабриолет (ит.).


[Закрыть], не имея возможности перекусить.

– Брр! – пробурчал он, входя, потирая руки и, казалось, не обращая внимания на присутствующих. – Здесь куда приятнее, чем на дороге в Альбано; как по-твоему, Асколи?

Заметив, что гости королевы торопливо отвешивают поклоны, Фердинанд продолжал:

– Добрый вечер, добрый вечер. Очень рад, что стол накрыт. С самого Рима у нас не было во рту ни кусочка мяса. Ломтик хлеба и сыра, съеденные на ходу, а скорее на бегу – представляете, как это восстанавливает силы! Да, плохи харчевни в моем государстве, и очень мне жаль бедняг, которые рассчитывают на них! За стол, д’Асколи, за стол! Я голоден как волк.

Король сел за стол, не беспокоясь о том, не занял ли он чье-нибудь место, и усадил д’Асколи рядом с собой.

– Государь, будьте добры, рассейте мою тревогу, – сказала королева, подойдя к своему августейшему супругу, в то время как все гости почтительно стояли поодаль, – скажите, чему я обязана такой радостью, как ваше столь неожиданное возвращение?

– Кажется, вы, сударыня, а не Сан Никандро рассказывали мне про Франциска Первого, что он после какого-то сражения, став пленником какого-то императора, написал своей матушке длинное письмо, оканчивавшееся прекрасной фразой: «Все потеряно, кроме чести». Так вот, вообразите: я возвращаюсь из-под Павии – там происходило это сражение, теперь вспомнил, – вообразите: возвращаясь из-под Павии и оказавшись не таким дураком, чтобы попасться, как это случилось с королем Франциском Первым, я, вместо того чтобы написать, явился самолично, дабы сказать вам…

– Все потеряно, кроме чести! – в ужасе воскликнула королева.

– Нет, сударыня, – ответил король с резким смешком, – тут необходима маленькая поправка: «Все потеряно, даже честь!»

– Государь! – прошептал д’Асколи, как неаполитанец смущенный цинизмом короля.

– Если честь не потеряна, д’Асколи, то почему же, скажи, люди бежали так стремительно, что я, заплатив вознице полтора дуката прогонных, еле-еле опередил их? Они бежали от позора, – сказал король, нахмурившись и стиснув зубы: это доказывало, что он куда ближе к сердцу принимает случившееся, чем старается показать.

Все молчали. Воцарилась мертвая тишина, ибо хоть еще и ничего не было известно, присутствующие догадывались обо всем. Король, как мы уже сказали, сел и посадил рядом с собою герцога д’Асколи; вооружившись вилкой, он взял с блюда, оказавшегося перед ним, кусок жареного фазана и разрезал его пополам; половину он положил на свою тарелку, другую передал д’Асколи.

Король осмотрелся вокруг и заметил, что все, даже королева, стоят.

– Садитесь же, садитесь, – сказал он. – Если вы плохо поужинаете, дела от этого не пойдут лучше.

Он налил себе полный стакан бордо и передал бутылку д’Асколи, сказав:

– За здоровье Шампионне! Молодец! Вот человек слова! Он обещал республиканцам быть в Риме не позже чем через двадцать дней, а вернулся туда на семнадцатый. Вот кто заслуживал бы выпить этого превосходного бордо, я же достоин разве что асприно.

– Как? Что вы говорите, государь? – воскликнула королева. – Шампионне в Риме?

– Это так же верно, как то, что я в Казерте. Только его, пожалуй, не лучше встретили, чем меня здесь.

– Если вас встретили не так тепло, государь, если вам не оказали приема, на который вы имеете право, то объясняется это не чем иным, как удивлением, вызванным вашим приездом в момент, когда мы никак не рассчитывали на счастье увидеть вас. Не прошло и трех часов с тех пор, как я получила ваше письмо с сообщением, что вы намерены прислать курьера с новостями об исходе сражения.

– Так вот, сударыня, – отвечал король, – я и есть тот курьер. А новости такие: нас разгромили наголову. Что вы скажете на это, лорд Нельсон, – вы, победитель победителей?

– За полчаса до прибытия вашего величества я говорил, что опасаюсь поражения.

– И никто, государь, не хотел поверить этому, – добавила королева.

– Такова судьба половины предсказаний: и милорд Нельсон не пророк в своем отечестве. Как бы то ни было, прав оказался он, а остальные ошибались.

– Но как же, государь, с теми сорока тысячами солдат, при помощи которых генерал Макк, по его словам, должен был одолеть десять тысяч республиканцев генерала Шампионне?

– Оказалось, что Макк не такой пророк, как милорд Нельсон, и что, наоборот, десять тысяч республиканцев Шампионне одолели сорок тысяч солдат Макка. А я-то, друг мой д’Асколи, пригласил его святейшество папу прилететь ко мне на крыльях херувимов в Рим, чтобы праздновать Рождество; надеюсь, папа не слишком поторопился принять это приглашение. Передайте мне, Кастельчикала, кабаний окорок; когда сутки поголодаешь, половины фазана маловато.

Потом Фердинанд обратился к королеве.

– Есть у вас, сударыня, еще вопросы ко мне? – спросил он.

– Еще один, последний, государь.

– Пожалуйста.

– Скажите, ваше величество, к чему этот маскарад?

И Каролина указала на д’Асколи и его расшитый мундир, ордена и знаки отличия.

– Какой маскарад?

– Герцог д’Асколи в королевском мундире.

– Ах, правда! А король одет, как герцог д’Асколи! Но прежде всего сядьте; мне неловко есть сидя, в то время как все вы стоите вокруг меня, особенно их королевские высочества, – сказал король, вставая; он повернулся к принцессам и поклонился им.

– Государь, – заявила принцесса Виктория, – каковы бы ни были обстоятельства, при которых мы снова видим ваше величество, будьте уверены, что мы очень рады этому.

– Благодарю, благодарю. А кто этот молодой красавец лейтенант, позволяющий себе походить на моего сына?

– Это один из семи телохранителей, приставленных вами к их королевским высочествам, – объяснила королева. – Господин Де Чезари из почтенной корсиканской семьи, государь; к тому же эполеты облагораживают.

– При условии, что те, кто их носит, не позорят их. Если то, что говорил мне Макк, – правда, то в армии найдется немало эполет, которые следует переместить на другие плечи. Служите преданно моим кузинам, господин Де Чезари, и мы прибережем для вас такие эполеты.

Король жестом пригласил садиться, и все сели, хотя никто и не притронулся к еде.

– А теперь послушайте, – сказал Фердинанд королеве. – Вы спросили, почему д’Асколи в королевском мундире, а я одет, как д’Асколи. Д’Асколи сейчас вам это расскажет. Рассказывай, герцог, рассказывай!

– Мне неловко, государь, хвастаться честью, которую ваше величество оказали мне.

– Он называет это честью! Бедняга д’Асколи!.. Ну так я сам сейчас вам поведаю о чести, которой я его удостоил. Представьте себе, до меня дошли слухи, что негодяи-якобинцы грозятся меня повесить, как только я попаду им в руки.

– Они способны на это!

– Вот видите, сударыня, вы такого же мнения… Так вот, мы уехали из Рима в том виде, в каком были, не успев переодеться, а в Альбано я сказал д’Асколи: «Дай мне свой мундир, а сам возьми мой; мерзавцы-якобинцы, если захватят нас, подумают, будто ты король, а меня отпустят; потом, когда я окажусь в безопасности, ты им растолкуешь, что король вовсе не ты». Но одно обстоятельство бедняга д’Асколи упустил из виду, – добавил король, расхохотавшись, – а именно, что, если бы нас схватили, ему не дали бы времени объясниться, его бы прежде всего повесили, а с объяснениями повременили бы.

– Отнюдь нет, государь, я об этом подумал: именно потому-то и согласился.

– Подумал об этом?

– Да, государь.

– И все-таки согласился?

– Как уже имел честь сказать вашему величеству, я согласился именно поэтому, – ответил д’Асколи, кланяясь.

Король снова был тронут столь простой и благородной преданностью герцога. Д’Асколи отличался от большинства придворных тем, что никогда ни о чем его не просил, и, следовательно, король никогда ничего для него не делал.

– Д’Асколи, – сказал Фердинанд, – я тебе уже говорил и повторяю: оставь у себя этот мундир как он есть, со всеми орденами и знаками, на память о дне, когда ты едва не пожертвовал жизнью за твоего короля, а я сохраню твой мундир тоже на память об этом дне. Если тебе когда-нибудь вздумается попросить у меня о какой-нибудь милости или упрекнуть меня в чем-нибудь, приходи ко мне в этом мундире.

– Браво, государь! – воскликнул Де Чезари. – Вот это называется вознаградить!

– Вы, молодой человек, кажется, забываете, что имеете честь говорить с королем, – заметила мадам Аделаида.

– Простите, ваше высочество, я помню об этом как никогда, ибо мне еще не приходилось видеть столь величественного короля.

– Смотрите-ка, молодой человек не плох! – сказал Фердинанд. – Подойди ко мне! Как тебя зовут?

– Де Чезари, государь.

– Де Чезари, я уже сказал, что ты вполне мог бы заслужить пару эполет, сорванных с плеч какого-нибудь труса; тебе не придется ждать такого случая и ты никогда не испытаешь подобного позора – жалую тебя чином капитана. Господин Актон, позаботьтесь, чтобы грамота ему была вручена завтра же. И прибавьте к ней награду в тысячу дукатов.

– Которыми государь разрешит мне поделиться с товарищами?

– Это твое дело. Но непременно явись ко мне завтра со знаками отличия, соответствующими твоему новому чину, чтобы я убедился, что распоряжения мои исполнены.

Молодой человек поклонился и попятился к своему месту.

– Государь, – сказал Нельсон, – позвольте вас поздравить – сегодня вечером вы дважды были королем.

– Это возмещение за те дни, когда я забываю быть им, милорд, – ответил Фердинанд полудобродушно-полулукаво, что всегда ставило окружающих в тупик.

Потом он обратился к герцогу:

– Так как же, д’Асколи, возвращаясь к нашим баранам, будем считать, что сделка заключена?

– Конечно, государь, и я вам за нее бесконечно благодарен, – отвечал д’Асколи. – Только соблаговолите, ваше величество, вернуть мне черепаховую табакерку с портретом моей дочери; она в кармане моего мундира, а я в свою очередь возвращу вам послание его величества австрийского императора, которое вы положили себе в карман, прочитав в нем только первую строку.

– Да, помню. Давай, герцог.

– Пожалуйста, государь.

Король взял из рук д’Асколи письмо и машинально развернул его.

– Наш зять здоров? – не без тревоги спросила королева.

– Надеюсь. Впрочем, я вам прочту письмо вслух, ведь оно было мне подано, как и сказал д’Асколи, в ту минуту, когда я садился в седло.

– Так что вы в самом деле прочли в нем только первую строку? – уточнила королева.

– Ну да, строку, в которой меня поздравляли с триумфальным въездом в Рим. А поскольку поздравление пришлось весьма некстати, ибо в это время я как раз собирался не особенно триумфально выехать оттуда, я подумал, что не стоит терять время на чтение послания. Сейчас – иное дело, и, с вашего позволения, я…

– Прочтите, государь, – промолвила королева, поклонившись.

Король принялся читать, но едва пробежал глазами две-три строки, как лицо его явно помрачнело.

Королева и Актон переглянулись, и взоры их обратились к письму, которое король продолжал читать со все возрастающим волнением.

– Что за странность, клянусь святым Януарием! – воскликнул он. – Или мне с испугу мерещится…

– Что случилось, государь? – спросила королева.

– Ничего, сударыня, ничего… Его величество император сообщает мне новость, которой я никак не ожидал, вот и все.

– Судя по выражению вашего лица, боюсь, что новость дурная.

– Дурная! Вы не ошиблись, сударыня. Такой уж выдался день. Как вам известно, поговорка гласит: «Во́роны летают стаями». Оказывается, скверные новости не отстают от воронов.

Тут к королю подошел ливрейный лакей и доложил ему шепотом:

– Государь, человек, которого вы пожелали видеть, когда выходили из экипажа, случайно оказался в Сан Леучо и теперь ждет в кабинете.

– Отлично, – ответил король, – сейчас приду. – Подождите. Узнайте, где Феррари… Ведь это он привез мою последнюю депешу, не так ли?

– Он, государь.

– Так вот, узнайте, здесь ли он еще.

– Здесь, государь. Он собирался уехать, но узнал о вашем прибытии и задержался.

– Хорошо. Скажите ему, чтобы ждал. Минут через пятнадцать или через полчаса он мне понадобится.

Ливрейный лакей ушел.

– Сударыня, – сказал король, – позвольте покинуть вас; разумеется, я прошу за это прощения, но надо ли напоминать, что после несколько вынужденной поездки, которую мне пришлось совершить, я нуждаюсь в отдыхе?

Королева кивнула в знак согласия.

Тогда король обратился к двум престарелым принцессам, продолжавшим тревожно перешептываться с той самой минуты, как узнали об истинном положении дел.

– Сударыни, – произнес он, – я хотел бы предложить вам гостеприимство более надежное, а главное – более длительное. Но как бы то ни было, если вам придется покинуть мое королевство и если вы не пожелаете отправиться туда, куда, быть может, придется поневоле ехать нам, я буду вполне спокоен за ваши королевские высочества, пока вашими телохранителями будут капитан Де Чезари и его товарищи.

Потом он повернулся к Нельсону:

– Милорд, я увижусь с вами, надеюсь, завтра или, вернее, сегодня же, не правда ли? В нынешних обстоятельствах мне необходимо знать, на каких друзей и до какой степени я могу рассчитывать.

Нельсон поклонился.

– Ваше величество, – отвечал он, – я надеюсь, что вы никогда не сомневались и не усомнитесь ни в моей преданности, ни в расположении, что питает к вам мой августейший монарх, ни в поддержке, которую вам окажет Англия.

Король ответил жестом, означавшим одновременно и «благодарю», и «полагаюсь на ваши обещания».

Потом он обратился к д’Асколи:

– Друг мой, тебя я не благодарю. Ты сделал нечто столь обычное – так ты, по крайней мере, считаешь, – что благодарить за это не стоит.

Наконец, обернувшись к английскому послу, он продолжал:

– Сэр Уильям Гамильтон, вы помните, как в тот день, когда было решено начать эту злополучную войну, я, подобно Понтию Пилату, умыл руки в знак того, что слагаю с себя ответственность за дальнейшее?

– Отлично помню, государь. Еще кардинал Руффо подал вам умывальный таз.

– Ну, а теперь кто посеял, тот пусть и пожинает. Меня это уже не касается. Это касается тех, кто все устроил, не посоветовавшись со мною, и тех, кто, со мною посоветовавшись, не пожелал прислушаться к моему мнению.

И, с упреком посмотрев на королеву и Актона, он вышел из зала.

Королева стремительно подошла к Актону.

– Вы слышали, Актон? – спросила она. – Прочитав послание императора, он произнес имя Феррари.

– Да, ваше величество, конечно, слышал. Но Феррари ничего не знает. Все произошло, пока он лежал в обмороке, а потом спал.

– Все равно. Осторожность требует избавиться от этого человека.

– Что ж, избавимся.

LIX
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО НАЧИНАЕТ С ТОГО, ЧТО НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ, А КОНЧАЕТ ТЕМ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ

Человек, ожидавший короля в его кабинете и случайно оказавшийся в Сан Леучо, когда король хотел повидаться с ним, был не кто иной, как кардинал Руффо, – другими словами, тот, к чьим советам король всегда прибегал в самых тяжелых обстоятельствах.

А надо заметить, тяжесть обстоятельств, в которых оказался король по возвращении из Рима, усугубилась еще и новым неожиданным осложнением, так что король особенно нуждался в совете кардинала.

Поэтому Фердинанд устремился в кабинет, крича:

– Где он? Где он?

– Я здесь, государь, – отвечал Руффо, идя навстречу королю.

– Прежде всего простите, дорогой кардинал, что я поднял вас с постели в третьем часу ночи.

– Поскольку вся моя жизнь принадлежит вашему величеству, вам принадлежат и дни мои, и ночи.

– Дело в том, мой преосвященнейший, что никогда еще я так не нуждался в преданных друзьях, как сейчас.

– Я счастлив и горд, что король считает меня одним из тех, на чью преданность он может положиться.

– Увидев мое столь неожиданное возвращение, вы, должно быть, недоумеваете, что же такое произошло?

– Генерал Макк потерпел поражение, полагаю.

– И произошло это на удивление скоропалительно, сразу. Нашим сорока тысячам неаполитанцев даже не пришлось сражаться.

– Надо ли напоминать, ваше величество, что я этого ожидал?

– Но в таком случае зачем же вы посоветовали мне начать войну?

– Ваше величество, вероятно, помнит, что я советовал это при одном непременном условии.

– А именно?

– Что австрийский император пойдет на Минчо, как только армия вашего величества направится на Рим. А император, оказывается, не выступил.

– Вы коснулись сейчас большой тайны, мой преосвященнейший.

– Какой тайны?

– Вы, конечно, помните письмо, в котором император говорил мне, что начнет военные действия, как только я окажусь в Риме.

– Отлично помню; мы это письмо вместе читали, обсуждали, толковали.

– Оно, кажется, как раз при мне, в бумажнике.

– И что же, государь? – спросил кардинал.

– Так вот, ознакомьтесь с другим письмом, которое я получил в Риме в тот момент, когда садился в седло, а прочитал до конца лишь сегодня вечером. Если вы в нем что-нибудь поймете, то объявляю, что вы не только умнее меня – это дело не такое уж трудное, – но что вы, кроме того, колдун.

– Государь, такое утверждение я просил бы вас не разглашать. Я и без того не в чести у Римского двора.

– Читайте, читайте.

Кардинал взял письмо и стал читать:

«Превосходнейший брат мой, дядя, тесть, свойственник и союзник…»

– Что же, письмо от начала до конца собственноручное, – заметил кардинал, прерывая чтение.

– Читайте же, – поторопил его король.

Кардинал продолжал:

«Позвольте мне сердечно поздравить Вас с успехом Ваших войск и с Вашим триумфальным въездом в Рим. Бог войны покровительствует Вам, и я возношу ему благодарение за его милость. Это тем более радует меня, что, как видно, у нас с Вами произошло великое недоразумение…»

Кардинал взглянул на короля.

– Сейчас увидите, мой преосвященнейший… Ручаюсь, что такого вы и представить себе не можете.

Кардинал продолжал:

«В письме, которое Вы соблаговолили прислать мне, чтобы возвестить об одержанных Вами победах, Вы пишете, что мне остается только выполнить свое обещание так же, как Вы исполнили свое, и прямо утверждаете, будто данное мною слово состоит в том, что моя армия выступит, как только Вы будете в Риме…»

– Вы ведь помните, мой преосвященнейший, что император, мой племянник, взял на себя такое обязательство?

– Мне кажется, что в его послании об этом говорилось совершенно определенно.

– Сейчас разберемся, – пробормотал король.

Пока кардинал читал, он достал свой бумажник и извлек из него первое послание императора.

– Вот письмо моего любезного племянника. Сравним его с тем, что у вас в руках, и посмотрим, кто же из нас – он или я – не прав. Читайте, читайте.

Кардинал продолжал:

«Я не только не обещал Вам этого, а, наоборот, решительно объявил, что начну военные действия лишь по прибытии генерала Суворова с сорока тысячами русских, – другими словами, не раньше будущего апреля…»

– Согласитесь, мой преосвященнейший, что один из нас двоих сошел с ума, – перебил его Фердинанд.

– Я сказал бы даже «один из нас троих», – возразил кардинал. – Я ведь, как и ваше величество, читал послание императора.

– Так читайте же дальше.

Руффо продолжал:

«Я тем более уверен в своих словах, любезный мой дядя и тесть, что по желанию Вашего Величества я имел честь обратиться к Вам с письмом, которое написал от начала до конца собственноручно».

– Слышите? Собственноручно!

– Слышу, но должен признаться, что, как и ваше величество, ничего тут не понимаю.

– А вот посмотрите, преосвященнейший, ведь рукою моего племянника написаны только адрес, обращение и заключительное приветствие.

– Все это я отлично помню.

– В таком случае – продолжайте.

Кардинал продолжал:

«А чтобы ни в чем не отклониться от того, что я имел честь сказать Вашему Величеству, я велел моему секретарю снять с письма копию; посылаю Вам эту копию, дабы Вы ее сличили с подлинником и de visu [85]85
  Воочию (лат.).


[Закрыть]убедились, что в написанном мною не было ни малейшей двусмысленности, которая могла бы породить такое заблуждение…»

Кардинал посмотрел на короля.

– Понимаете вы тут что-нибудь? – спросил Фердинанд.

– Не более, чем вы, государь. Но позвольте дочитать до конца.

– Читайте, читайте! Ну и попались же мы, дорогой мой кардинал!

«И, как я уже имел честь сказать Вашему Величеству, – продолжал Руффо, – я вдвойне рад, что Провидение благословило Ваше оружие, ибо, если бы Ваши войска потерпели поражение, я не мог бы, не нарушая обязательств, взятых мною по отношению к союзным державам, прийти Вам на помощь и вынужден был бы, к великой моей досаде, предоставить Вас злой Вашей судьбе. А это было бы для меня величайшим огорчением. Но Провидение, ниспослав Вам победу, избавило меня от него…»

– Да, победа! – буркнул король. – Хороша победа!

«А теперь примите, любезный брат мой и кузен, дядя и тесть…»

– И так далее, и так далее! – прервал Фердинанд кардинала. – Ах, любезный мой кардинал, посмотрим теперь копию так называемого письма, подлинник которого я, к счастью, сохранил.

В конверт действительно была вложена копия; Руффо вынул ее и прочитал. То была та самая депеша, которую королева с Актоном распечатали и, убедившись, что она не соответствует их планам, заменили подложным письмом. Король держал его в руках, собираясь сличить с копией, присланной Францем II.

Когда мы представим читателям копию с подлинного письма, – а это мы считаем необходимым для ясности нашего рассказа, – они поймут изумление короля.

«Замок Шёнбрунн, 28 сентября 1798 года.

Превосходнейший брат мой, кузен и дядя,

свойственник и союзник!

Отвечаю Вашему величеству собственноручно, как и Вы собственноручно писали мне.

По моему мнению, согласованному с придворным советом, нам не следует начинать войну с Францией, прежде чем мы не обеспечим себе все шансы на успех, причем один из шансов, на который я рассчитываю, заключается в участии 40 000 воинов из русской армии под началом фельдмаршала Суворова, которому я предполагаю поручить верховное командование нашими войсками, однако эти 40 000 воинов прибудут сюда лишь в конце марта. Повремените же, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, задержите всеми возможными средствами начало военных действий. Не думаю, чтобы Франция желала войны больше, чем того хотим мы; воспользуйтесь ее мирным настроением; дайте пока любое объяснение тому, что произошло, а в апреле мы начнем войну, собрав все свои силы.

Вот все, что я хотел сказать Вам, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, свойственник и союзник. Засим возношу Господу мольбу, чтобы он хранил Вас под своим святым покровом.

Франц».

– Теперь, после того как вы прочитали якобы копию, прочтите оригинал, и вы убедитесь, что там говорится нечто прямо противоположное, – сказал король.

И он передал кардиналу письмо, подделанное Актоном и королевой. Кардинал прочитал его, как и первое, вслух.

Как и первое, оно должно быть представлено нашим читателям, которые, может быть, и помнят общий его смысл, но забыли его точный текст.

Вот он:

«Замок Шёнбрунн, 28 сентября 1798 года.

Превосходнейший брат мой, кузен и дядя,

свойственник и союзник!

Мне было весьма приятно получить Ваше письмо, в котором Вы обещаете послушаться во всем моего мнения. Вести, полученные мною из Рима, говорят о том, что французская армия находится в полнейшем упадке. В таком же положении пребывает и армия Северной Италии.

Возьмите на себя одну из них, мой превосходнейший брат, кузен и дядя, свойственник и союзник, – я же займусь другой. Как только я узнаю, что Вы в Риме, я открою военные действия во главе 140 000 воинов; у Вас их 60 000, я ожидаю еще 40 000 русских. Этого более чем достаточно, чтобы будущий мирный договор вместо Кампоформийского получил название Парижского.

Вот все, что я хотел сказать Вам, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, свойственник и союзник. Засим возношу Господу мольбу, чтобы он хранил Вас под своим святым покровом.

Франц».

Прочитав письмо, кардинал задумался.

– Что вы теперь скажете, мой преосвященнейший? – спросил король.

– Что император прав, но что и вы, ваше величество, тоже правы.

– Как это понимать?

– Так, что здесь, – вы сами изволили заметить, – по-видимому, кроется страшная тайна. Более чем тайна – измена.

– Измена? А кому было выгодно изменить мне?

– Ответить на этот вопрос, государь, значило бы назвать виновных, а я их не знаю.

– Но нельзя ли узнать их?

– Поищем, кто они такие. Я был бы счастлив послужить вашему величеству ищейкой. Ведь нашел же Юпитер Феррари… Кстати, государь, полезно было бы расспросить его.

– Я прежде всего подумал о нем. И распорядился сказать ему, чтобы он был наготове.

– В таком случае вызовите его, ваше величество.

Король позвонил; появился тот же ливрейный лакей, который подходил к королю во время ужина.

– Позовите Феррари! – приказал король.

– Он дожидается в приемной, государь.

– Пусть войдет.

– Вы говорили, ваше величество, что вполне уверены в этом человеке.

– Мне казалось, что я уверен.

– А я скажу более того: что вполне уверен в нем и теперь.

Феррари появился на пороге в сапогах со шпорами, по обыкновению готовый отправиться в путь.

– Подойди, любезный, – обратился к нему король.

– К услугам вашего величества. Что я должен отвезти?

– Сейчас речь не о депешах, мой друг, – сказал король, – тебе надо только ответить на несколько вопросов.

– Извольте, государь.

– Спрашивайте, кардинал.

– Друг мой, – обратился Руффо к курьеру, – вы пользуетесь у короля самым высоким доверием.

– Надеюсь, что я заслужил его своей усердной и преданной пятнадцатилетней службой, монсиньор.

– Поэтому-то король просит вас напрячь память, так как – предупреждаю вас от его имени – речь идет о чрезвычайно важном деле.

– Готов служить вам, монсиньор, – отвечал Феррари.

– Вы во всех подробностях помните свою поездку в Вену, не правда ли? – спросил кардинал.

– Помню, монсиньор, словно только что возвратился оттуда.

– Письмо, привезенное вами королю, вручил вам самолично император?

– Да, самолично, и я уже имел честь доложить об этом его величеству.

– Его величество желал бы еще раз услышать это от вас.

– Имею честь решительно повторить это.

– Куда вы положили послание императора?

– Вот в этот карман, – ответил Феррари, распахнув куртку.

– Где вы останавливались?

– Нигде, кроме мест, где надо было сменить лошадь.

– Где вы спали?

– Я вообще не спал.

– Гм, – проронил кардинал. – Но я слышал, да вы и сами сказали нам об этом, что с вами случилось несчастье.

– В воротах дворца, монсиньор. Я слишком резко повернул лошадь, она упала, споткнувшись на все четыре ноги, а я стукнулся головою о столб и потерял сознание.

– Где вы очнулись?

– В аптеке.

– Сколько времени вы пробыли без сознания?

– Это легко высчитать, монсиньор. Лошадь упала в час или в половине второго ночи, а когда я открыл глаза, уже светало.

– В начале октября светать начинает в пять, в шестом часу, может быть, в шесть; значит, вы пробыли без сознания часа четыре?

– Да, приблизительно так, монсиньор.

– Кто находился около вас, когда вы открыли глаза?

– Господин Ричард, секретарь его превосходительства генерал-капитана Актона, и хирург из Санта Марии.

– Нет ли у вас подозрения, что кто-нибудь брал послание, лежавшее у вас в кармане?

– Когда я очнулся, я первым делом ощупал карман, – послание лежало на месте. Я осмотрел печать и конверт, они, как мне показалось, были в полной сохранности.

– Значит, вы все-таки сомневались?

– Нет, монсиньор. Я действовал бессознательно.

– А потом?

– Потом, монсиньор, после того как хирург из Санта Марии сделал мне перевязку, пока я был в беспамятстве, мне дали бульона, и я уехал и передал послание его величеству. И вы, монсиньор, присутствовали при этом.

– Да, дорогой мой Феррари, и я думаю, что могу положительно подтвердить королю, что во всей этой истории вы вели себя как безупречный, преданный слуга. Вот все, что нам хотелось услышать от вас. Не так ли, государь?

– Да, это все, – кивнул Фердинанд.

– А потому его величество разрешает вам удалиться, друг мой, и отдохнуть, в чем вы, вероятно, весьма нуждаетесь.

– Осмелюсь спросить его величество, уж не провинился ли я в чем-нибудь?

– Наоборот, дорогой мой Феррари, – сказал король, – наоборот, я доверяю тебе теперь больше чем когда-либо.

– Вот все, что мне хотелось узнать, государь, ибо это единственная награда, которую я стремился заслужить.

И он ушел, обрадованный заверением короля.

– Что скажете? – спросил Фердинанд.

– Ну что же, государь… Письмо подменили или переписали, и совершилось это, пока бедняга находился в обмороке.

– Но, мой преосвященнейший, ведь он говорит, что печать и конверт были целы.

– Сделать отпечаток не так уж трудно.

– А подпись императора, значит, подделали? Во всяком случае, это дело рук ловкого фальсификатора.

– Подпись императора не пришлось подделывать.

– Как же в таком случае поступили?

– Заметьте, ваше величество, что я не объясняю вам, как это было сделано.

– Тогда о чем же вы толкуете?

– Я говорю о том, как могли бы это сделать.

– А именно?

– Представьте себе, государь, что раздобыли или заказали печать с изображением головы Марка Аврелия.

– И что же?

– Могли над свечой растопить сургуч, вынуть письмо из конверта, сложить его вот таким образом…

И Руффо сложил бумагу так, как сложил ее Актон.

– А зачем так складывать? – спросил король.

– Чтобы сохранить в неприкосновенности обращение и подпись. Затем какой-либо кислотой смыли текст и вместо него написали то, что мы видим теперь.

– По-вашему, это возможно, преосвященнейший?

– Чего же легче? Скажу даже, – и вы со мною согласитесь, государь, – что это вполне объясняет, как строки, написанные чужой рукой, оказались между обращением и заключительным приветствием, написанным почерком императора.

– Кардинал! Кардинал! – воскликнул король, внимательно рассмотрев письмо. – Удивительный вы человек!

Кардинал поклонился.

– А теперь что же, по-вашему, делать? – спросил король.

– Предоставьте мне подумать до утра, а завтра мы все обсудим, – ответил кардинал.

– Любезный мой Руффо, – сказал Фердинанд, – помните, что если я не назначаю вас первым министром, так только потому, что это не от меня зависит.

– Даже не будучи первым министром, я столь же признателен вашему величеству, как если бы был им.