Текст книги "Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 141 страниц)

XXXVIII
АНДРЕА БЕККЕР

Взгляд Луизы, прикованный к глазам Сальвато, выражал всю глубину ее чувств, а раненый постепенно приходил в себя и, улыбаясь, узнавал ее в облике женщины, которая ухаживала за ним.

Он широко раскрыл глаза и прошептал:

– Какое счастье – так умереть!

– Нет, нет, не надо умирать! – воскликнула Луиза.

– Знаю, что лучше бы так жить, – продолжал Сальвато, – однако…

Он глубоко вздохнул, и от этого вздоха волосы молодой женщины зашевелились, а ее лица словно коснулось жгучее веяние сирокко.

Она тряхнула головой, несомненно для того, чтобы освободиться от магических флюидов, которыми окутал ее этот огненный вздох, уложила голову раненого поудобнее на подушку и села в кресло, стоявшее у его изголовья. Потом она обернулась к Микеле и ответила, – пожалуй, с запозданием, – на его вопрос:

– Нет, ты мне, к счастью, больше не нужен, но все же входи и посмотри, как поправляется наш больной.

Микеле подошел на цыпочках, словно боялся разбудить спящего.

– Да, вид у него куда лучше, чем тогда, когда мы со старухой Нанно уходили отсюда.

– Друг мой, – сказала Сан Феличе раненому, – это тот юноша, кто помог нам спасти вас в ночь, когда вас чуть было не убили.

– Да, я узнаю его, – улыбнулся Сальвато, – он толок травы, а женщина, которую я с тех пор не видел, прикладывала их к ране.

– Он приходил не раз, потому что, как все мы, принимает в вас горячее участие, только его к вам не допускали…

– Да ничего, я на это не сержусь, я не обидчивый, – промолвил Микеле.

Сальвато с улыбкой протянул ему руку.

Микеле взял руку Сальвато и задержал ее, рассматривая.

– Погляди, сестрица, – сказал он, – рука совсем как женская. И подумать только – этой-то ручкой он нанес такой славный удар Беккайо. Ведь, что и говорить, вы нанесли ему саблей действительно славный удар!

Сальвато вновь улыбнулся.

Микеле огляделся вокруг.

– Что ты ищешь? – спросила Луиза.

– Ищу саблю: раз я видел руку, хорошо бы посмотреть и на то, что в ней было – должно быть, отменное оружие.

– Тебе такое потребуется, когда ты станешь полковником, не правда ли, Микеле? – засмеялась Луиза.

– Господин Микеле будет полковником? – полюбопытствовал Сальвато.

– Ну, теперь уж непременно буду, – отвечал лаццароне.

– Почему же непременно? – спросила Луиза.

– Потому что мне это предсказала старуха Нанно, а все, что она предсказала тебе, в точности сбывается.

– Микеле! – воскликнула молодая женщина.

– А как же? Ведь она предсказала, что красивому молодому человеку, спускавшемуся с Позиллипо, грозит великая опасность: его выслеживают шесть человек, и для тебя было бы великим счастьем, если бы эти шестеро убили его, так как тебе предстоит его полюбить, а эта любовь станет причиною твоей смерти.

– Микеле! Микеле! – вскричала Луиза, отодвигая свое кресло от кровати, в то время как побледневшая Джованнина спрятала лицо за красную оконную штору.

Раненый внимательно посмотрел на Микеле и Луизу.

– Как? – спросил он. – Вам предсказали, что я окажусь причиною вашей гибели?

– Совершенно точно! – подтвердил Микеле.

– И, не зная меня, не имея, следовательно, никаких оснований сочувствовать мне, вы все же воспрепятствовали сбирам исполнить то, что было им приказано?

– Вот именно! – сказал Микеле, отвечая вместо Луизы. – Когда она услышала выстрелы, когда она увидела, что я, мужчина, и притом не из трусливых, не решаюсь прийти вам на помощь, потому что вы имеете дело со сбирами королевы, она воскликнула: «Значит, спасать его придется мне!» И она бросилась в сад. Если бы вы только видели ее, ваше превосходительство! Она не бежала, она летела!

– О! Микеле! Микеле!

– А разве не так было, сестрица? Разве не так ты воскликнула?

– Но зачем же повторять это? – проронила Луиза, закрыв лицо руками.

Сальвато протянул руку, отнял ладони Луизы от лица, залитого румянцем смущения и влажного от слез.

– Вы плачете! – сказал он. – Теперь вы жалеете, что спасли мне жизнь?

– Нет. Но мне стыдно за то, что сказал вам этот юноша. Его прозвали Микеле-дурачок, и он вполне заслуживает это прозвище.

Затем она обратилась к служанке.

– Напрасно, Нина, я побранила тебя за то, что ты не пускала его сюда. И не надо было пускать!

– Ах, сестрица, сестрица! Нехорошо ты говоришь! – заметил лаццароне. – И ты говоришь наперекор собственному сердцу!

– Дайте руку, Луиза, дайте руку! – умолял раненый.

Молодая женщина, в изнеможении от стольких противоречивых чувств, откинула голову к спинке кресла, закрыла глаза и протянула раненому трепещущую руку.

Сальвато жадно схватил ее. Луиза вздохнула – ее вздох подтверждал все, что сказал лаццароне.

Микеле наблюдал эту сцену, ничего не понимая в ней, зато ее отлично понимала Джованнина: судорожно сжав руки, она устремила взгляд в одну точку и в этот миг похожа была на статую Ревности.

– Так будь же покоен, дорогой мой, – весело сказал Сальвато, – не кто иной, как я, вручу тебе полковничью саблю; не ту, которой я расправился с негодяями, – они ее у меня утащили, – а другую, не хуже той.

– Ну вот и отлично, – сказал Микеле, – теперь мне недостает только патента, эполет, мундира и коня.

Потом он обратился к служанке:

– Разве ты не слышишь, Нина? Кто-то так звонит, что звонок оборвется.

Нина как бы очнулась от сна.

– Звонят? – удивилась она. – Где?

– У входа, где же еще?

– Да, у входа в дом, – сказала Луиза.

Потом она поспешила шепнуть Сальвато:

– Это не муж, он всегда возвращается через сад. Пойди, – сказала она Нине, – беги скорее. Меня здесь нет, понимаешь?

– Сестрицы здесь нет, понимаешь, Нина? – повторил Микеле.

Нина вышла, не произнеся ни слова.

Луиза приблизилась к раненому; сама не зная почему, она чувствовала себя свободнее, слушая болтовню Микеле, чем под немым взглядом Нины; но, повторяем, чувство это было у нее чисто инстинктивным: она не задумывалась ни о добром отношении к ней молочного брата, ни о дурных побуждениях служанки.

Минут через пять Нина вернулась и, с таинственным видом подойдя к хозяйке, шепнула ей:

– Это Андреа Беккер, госпожа. Ему надо с вами переговорить.

– А вы не сказали ему, что меня здесь нет? – громко спросила Луиза, чтобы Сальвато, не слышавший слов Нины, услышал, по крайней мере, ответ Луизы.

– Я колебалась, госпожа, – продолжала Нина по-прежнему шепотом, – в основном потому, что, насколько я знаю, он ваш банкир; к тому же он утверждает, что у него важное дело.

– Важные дела обсуждаются с моим мужем, а не со мною.

– Знаю, госпожа, – продолжала Нина все так же тихо, – но я побоялась, как бы он не пришел снова, когда кавалер будет дома, и не сказал бы, что не застал вас, а так как вы не умеете лгать, я подумала, что лучше вам принять его.

– Ах, вот что вы подумали? – промолвила Луиза, пристально посмотрев на девушку.

Нина потупилась.

– Если я поступила дурно, еще можно поправить дело; но бедняга будет очень огорчен.

– Нет, – сказала Луиза, поразмыслив минуту, – действительно, лучше принять его. Ты, дитя мое, поступила правильно.

Потом она обратилась к Сальвато, который немного отодвинулся, когда Джованнина что-то шептала хозяйке.

– Сейчас вернусь, – сказала она ему, – не беспокойтесь, разговор будет недолгий.

Молодые люди обменялись улыбкой, пожали друг другу руки, и Луиза вышла.

Едва только за нею затворилась дверь, Сальвато смежил глаза, как он всегда делал, когда Луизы не было рядом.

Микеле подумал, что раненый хочет вздремнуть. Он подошел к Нине.

– Кто это был? – спросил он шепотом с простодушным любопытством полудикаря, не привыкшего согласовывать свои побуждения с приличиями, принятыми в обществе.

Нина, разговаривавшая с хозяйкой шепотом, несколько повысила голос, с тем чтобы Сальвато, не услышавший, что она сказала хозяйке, услышал, что она говорит Микеле.

– Это очень богатый банкир и щеголь, – сказала она, – да ты его знаешь!

– Вот как? – ответил Микеле. – По-твоему, у меня есть знакомые среди банкиров?..

– Неужели ты не знаешь господина Андреа Беккера?

– Что это за господин Андреа Беккер?

– Что ты! Забыл?.. Белокурый красавец, не то немец, не то англичанин, – не знаю в точности; он ухаживал за госпожой до того, как она вышла за кавалера.

– Да, да, помню. Ведь Луиза держит у него весь свой капитал.

– Наконец-то сообразил!

– Отлично. Когда я стану полковником и у меня будут эполеты и сабля, обещанные господином Сальвато, мне для полной экипировки будет недоставать только коня, вроде того, какой у господина Беккера!

Нина промолчала; разговаривая с Микеле, она не сводила глаз с раненого и по еле заметным изменениям в его лице поняла, что он не спал и не пропускал ни слова из того, что она говорила Микеле.

Луиза тем временем вошла в гостиную, где ее ждал посетитель, о котором ей доложили; в первые минуты она с трудом узнала Андреа Беккера: он был в придворном мундире, сбрил свои английские белокурые бакенбарды, которые, заметим мимоходом, терпеть не мог король Фердинанд; на шее у него висел командорский крест Константиновского ордена Святого Георгия, грудь украшала орденская звезда, на нем были короткие кюлоты, на боку висела шпага.

По губам Луизы скользнула легкая улыбка. С каким намерением молодой банкир явился к ней в таком эффектном придворном наряде в половине двенадцатого утра? Сейчас она, несомненно, узнает это.

Поспешим, впрочем, заметить, что Андреа Беккер, представитель англосаксонской расы, был очаровательный молодой человек лет двадцати семи, белокурый, свежий, розовый, с квадратным лбом любителя цифр, острым подбородком упорного дельца и лопатообразными руками, привыкшими считать деньги.

Чрезвычайно элегантный, в большинстве случаев беззастенчивый, он на сей раз чувствовал себя несколько скованным в этом необычном наряде, который, однако, доставлял ему такое удовольствие, что он как бы случайно расположился против зеркала, чтобы видеть, как выглядит крест Святого Георгия у него на шее и знак этого же ордена на груди.

– Ах, Боже мой, до чего же вы великолепны, дорогой господин Андреа! – сказала Луиза, полюбовавшись на него некоторое время и предоставив ему отвесить почтительный поклон. – Я не удивляюсь, что вы были так настойчивы: не повидаться со мною вы хотели, конечно, а доставить мне удовольствие увидеть вас во всем блеске. Куда вы собрались в таком виде? Ведь не для того же вы облеклись в придворный мундир, чтобы поговорить со мною по делу?

– Если бы я предполагал, сударыня, что вам будет приятнее видеть меня в этом мундире, чем в обычном платье, я не стал бы дожидаться нынешнего дня, чтобы надеть его. Но, сударыня, я слишком хорошо знаю, что вы одна из тех умных женщин, которые, всегда выбирая платья, лучше всего идущие им к лицу, мало внимания обращают на туалеты окружающих. Пришел я потому, что мне хотелось видеть вас; однако облик, в каком я предстаю перед вами, и впрямь объясняется некоторыми особыми обстоятельствами. Три дня тому назад король соблаговолил сделать меня командором Константиновского ордена Святого Георгия и пригласить на сегодняшний обед в Казерту.

– Вы приглашены королем в Казерту? – воскликнула Луиза с удивлением, и в нем выразилось ее не особенно лестное мнение насчет милости, которой удостоился молодой банкир, – сидеть за столом Фердинанда, самого вульгарного простолюдина на улицах и самого спесивого короля в своих покоях. – Что ж, от души поздравляю вас, господин Андреа!

– Вы правы, сударыня, что удивляетесь чести, оказываемой сыну банкира, – заметил молодой человек, несколько задетый тоном, каким Луиза поздравляла его. – Но разве вы не слышали, что Людовик Четырнадцатый, каким бы ни был он аристократом, пригласил на обед в Версаль банкира Самюэля Бернара, у которого собирался занять двадцать пять миллионов? Так вот, оказывается, королю Фердинанду требуется сумма не меньшая, чем его предку Людовику Четырнадцатому, а поскольку мой отец – неаполитанский Самюэль Бернар, то король приглашает его сына Андреа Беккера на обед в Казерту, представляющую собою Версаль его величества Фердинанда, а чтобы быть уверенным, что двадцать пять миллионов не ускользнут от него, он повесил на шею ничтожества, приглашенного к обеду, недоуздок, с помощью которого он рассчитывает привести банкира к его денежному сундуку.

– Вы истинный остроумец, господин Андреа. Не впервые, поверьте, я убеждаюсь в этом, и вы могли бы получать приглашения ко всем владыкам мира, если бы при помощи одного только ума можно было отворять ворота королевских замков. Вы сравнили вашего отца с Самюэлем Бернаром, господин Андреа; мне хорошо известны его безупречная честность и широта в ведении дел, поэтому я вполне принимаю ваше сравнение. Самюэль Бернар был благородный деятель, который не только в царствование Людовика Четырнадцатого, но и при Людовике Пятнадцатом оказал Франции великие услуги. Что вы так смотрите на меня?

– Я не смотрю на вас, сударыня, я вами восхищаюсь.

– Почему?

– Потому что вы, вероятно, единственная в Неаполе женщина, знающая, кто такой Самюэль Бернар, и обладающая талантом сказать комплимент человеку, который сам понимает, что, явившись к вам с простым визитом, предстает перед вами в весьма нелепом наряде.

– Может быть, мне следует извиниться перед вами, господин Андреа? Я готова.

– Нет, нет, сударыня! Любая саркастическая фраза, срываясь с ваших уст, превращается в реплику прелестной беседы, которую даже самый тщеславный человек желал бы продолжить, хотя бы и в ущерб собственному самолюбию.

– Право же, господин Андреа, вы начинаете смущать меня, и, чтобы выйти из затруднительного положения, я хочу спросить у вас: что, через Мерджеллину проложена какая-нибудь новая дорога в Казерту?

– Такой дороги, сударыня, нет, но в Казерте мне надо быть только к двум часам, и я подумал, что успею переговорить с вами по делу, относящемуся как раз к моей поездке туда.

– Боже мой! Уж не хотите ли вы, сударь, воспользоваться проявленным вам благоволением, чтобы просить о назначении меня фрейлиной королевы? Предупреждаю вас сразу же, что я откажусь.

– Избави меня Боже! Хоть я и преданный слуга королевского семейства и готов пожертвовать ради него жизнью, а как банкир – бо́льшим, чем жизнь: всем своим капиталом, все же я знаю, что существуют души непорочные, которым надо держаться подальше от мест, где приходится дышать особым воздухом. Точно так же люди, желающие сохранить здоровье, должны избегать миазмов Понтийских болот и испарений озера Аньяно; но золото – металл стойкий, и ему не опасно появляться в таких местах, где горный хрусталь может помутнеть. Наш банкирский дом затевает, сударыня, большую сделку с королем; король удостоил нас чести, заняв у нас двадцать пять миллионов, причем заем гарантирован Англией; это дело верное, и капитал может принести семь-восемь процентов годовых вместо обычных четырех-пяти. В наш банк вложены ваши полмиллиона, сударыня. Теперь у нас будут просить купоны этого займа, в который сами мы вкладываем восемь миллионов. И я пришел узнать у вас, прежде чем это дело будет предано гласности, не желаете ли вы принять в нем участие?

– Дорогой господин Беккер, я бесконечно благодарна вам за предложение, – ответила Луиза, – но вы знаете, никаких дел, особенно денежных, я не касаюсь: всем ведает муж. В этот час – вам ведь известны привычки кавалера – он, вероятно, беседует, стоя на своей лесенке, с его королевским высочеством принцем Калабрийским; следовательно, если вы желали повидаться с господином Сан Феличе, вам надо было бы направиться в дворцовую библиотеку, а не сюда. К тому же присутствие престолонаследника куда лучше, чем мое, оправдывало бы ваш парадный костюм.

– Как вы жестоки, сударыня, к человеку, столь редко имеющему случай приветствовать вас! Разве мог он не поспешить воспользоваться такой возможностью?

– А разве, – возразила Луиза самым простодушным тоном, – кавалер не говорил вам, господин Беккер, что мы всегда дома по четвергам от шести до десяти вечера? Если он забыл сказать вам об этом, – говорю вместо него я, если же вы просто забыли – напоминаю.

– Сударыня! Сударыня! – воскликнул Андреа. – Будь на то ваша воля, вы составили бы счастье человека, любившего вас, а теперь он может только преклоняться перед вами.

Луиза обратила на него спокойный взор своих черных глаз, ясных, как алмаз Нигритии, потом подошла и протянула ему руку.

– Господин Беккер, – сказала она, – когда-то вы оказали мне честь, попросив у Луизы Молина руку, которую ныне протягивает вам жена кавалера Сан Феличе. Если бы я позволила вам пожать ее не только как другу, это значило бы, что вы ошиблись во мне и обратились к женщине, недостойной вас; отдать предпочтение кавалеру, а не вам побудила меня не мимолетная прихоть; он в три раза старше меня, в два раза старше вас; я предпочла его потому, что была полна дочерней благодарности к нему; каким он был для меня два года назад, таким остается и теперь. Будьте же и вы тем, кем кавалер, весьма уважающий вас, предложил вам быть, то есть моим другом, и докажите, что вы достойны этой дружбы. Вы докажете это, если никогда не станете напоминать об обстоятельствах, когда мне пришлось обидеть отказом – впрочем, без тени недоброго чувства – благородное сердце, в котором теперь не должно оставаться ни злобы, ни надежды.

Потом, с достоинством сделав реверанс, она прибавила:

– Кавалер будет иметь честь посетить вашего отца и даст ему соответствующий ответ.

– Вы не позволяете ни любить вас, ни боготворить, – ответил молодой человек, – но вы не можете запретить восхищаться вами.

И он удалился, благоговейно поклонившись и подавив вздох.

Что же касается Луизы, она, едва заслышав шум удаляющейся кареты Беккера и не сознавая в своей молодой наивности, насколько ее поведение противоречит морали, которую она только что сама проповедовала, бросилась в коридор и вернулась в комнату раненого живо и легко, словно птичка, возвращающаяся в свое гнездо.

Прежде всего она, разумеется, обратила взор на Сальвато.

Юноша лежал с закрытыми глазами, он был очень бледен, а на лице, неподвижном, как у мраморной статуи, читалось жестокое страдание.

Луиза, взволнованная, подбежала к нему, но он, против обыкновения, не открыл глаз при ее появлении.

– Вы спите, друг мой? – спросила она по-французски и тут же, охваченная тревогой, которую нельзя было не заметить, вскричала: – Или вам дурно?

– Я не сплю, и мне не дурно; не беспокойтесь, сударыня, – отвечал Сальвато, открыв глаза, но не глядя на нее.

– «Сударыня»! – повторила Луиза в недоумении. – «Сударыня»!

– Но я страдаю, – продолжал молодой человек.

– От чего?

– Все дело в моей ране.

– Вы обманываете меня, мой друг… Я ведь изучила ваше лицо за три дня, когда вам было очень плохо. Нет, вы страдаете не от раны, здесь кроется что-то другое.

Сальвато покачал головой.

– Скажите мне тотчас же, чем вы расстроены? – воскликнула Луиза. – Я так хочу!

– Вы этого хотите? – спросил Сальвато. – Вы понимаете, чего вы хотите?

– Да, это мое право. Ведь врач сказал, что я должна оберегать вас от всякого волнения.

– Ну, раз вы настаиваете… – сказал Сальвато, пристально смотря на молодую женщину, – я ревную.

– Ревнуете? Боже мой, да кого же? – спросила Луиза.

– Вас.

– Меня? – вскрикнула она, ничуть не рассердившись. – Почему? Как? По какому поводу? Чтобы ревновать, нужен повод.

– Почему вас не было целых полчаса, хотя вы должны были выйти отсюда всего лишь на несколько минут? И что вам до этого Беккера, с какой стати ему дается право украсть у меня полчаса вашего присутствия?

Лицо молодой женщины озарилось небесной радостью. Ведь он сказал, что любит, хотя и не произнес этого слова; она склонилась к раненому так близко, что волосы ее почти касались его лица и он ощущал ее дыхание; она ласково смотрела на него.

– Дитя! – произнесла она голосом, исходившим из самой глубины души. – Кто он такой? Что ему здесь надо? Почему он пробыл тут так долго? Сейчас я все вам скажу.

– Нет, нет, нет, – прошептал раненый, – мне больше ничего не надо знать… Благодарю вас, благодарю!

– За что? Почему?

– Потому что ваши глаза уже все мне сказали, любимая моя Луиза! Руку, дайте мне вашу руку!

Луиза протянула раненому руку, и он судорожно припал к ней губами. Из глаз его скатилась слеза и, словно жидкая жемчужина, задрожала на ее руке.

Этот твердый человек прослезился!

Сама себе не отдавая отчета в том, что она делает, Луиза поднесла руку к губам и выпила слезу.

Слеза явилась тем беспощадным и всесильным приворотным зельем, что предсказала ей Нанно.