Текст книги "Крепостной шпион"
Автор книги: Александр Бородыня
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
– Я не знаю ответа на её вопрос, – сказал Трипольский. – То, что я смогу сказать не решит дела.
– Ну скажите же хоть что-нибудь, – наставил глупый граф. – Мне кажется лучше что-то сказать даме, чем вообще ничего.
Часть собравшихся сочла за лучшее покинуть дом сразу после происшествия. Многие из тех кто оставался ещё к этому времени столпились вокруг Анны Владиславовны, а остальные не без любопытства наблюдали, как с поверженных на пол головорезов, были сорваны шубы.
Разбойников крепко связали и по распоряжению хозяина дома унесли куда-то в подвал, где и заперли.
– И что же вы будете делать с ними? – спросил Удуев, навязывая неприятный разговор хозяину особняка. – Зачем Вам эти злодеи? Не лучше было бы мне их сразу вручить?
– Утром, – почти растерянным голосом сказал Константин Эммануилович, – утром я предполагаю допросить их и, при необходимости, передать городским властям.
– Но почему же не сейчас?
– Простите, моей племяннице дурно, – Бурса попытался уклониться от разговора, но ротмистр поймал его за пуговицу крепкими пальцами.
– Ваше благородие, Константин Эммануилович, неужели Вы думаете, что братец Ваш на этом остановиться? Неужели Вы ещё не поняли, какой опасности себя подвергаете? Насколько я понял, организация Ваша, тайный «Пятиугольник», не помощник вам в этом вполне и семейном деле.
– Я не понимаю Вас, Михаил Валентинович, – Бурса приостановился и сосредоточился. Он уже не хотел вырываться, и пальцы Удуева отпустили пуговицу. – О чём вы говорите? Какая организация?
Ротмистр удовлетворённо подул в усы.
– Я вот что хочу Вам предложить, Константин Эммануилович, – сказал он. – Я сейчас же возьму жандармов, поеду на квартиру к Вашему брату на Сенной площади и арестую его. А Вы, в свою очередь, используйте все свои связи, чтобы мне за это по шапке не дали. По-моему это весьма стоящее предложение.
Хозяин дома закрыл даже глаза на минуту, чтобы сосредоточиться.
– Хорошо, – сказал он после небольшой паузы. – Согласен. Если Вы возьмёте Ивана под стражу я использую все свои связи, чтобы выгородить Вас. Хотя это может оказаться весьма не просто. Действуйте, ротмистр.
Во взгляде Бурсы Удуев отчётливо прочёл искреннюю благодарность.
– Вы видели, он душевно болен. Его, действительно, следует сейчас же, без промедления изолировать.
На улице раздался новый шум. Кто-то подъехал к дому. Бурса кинулся к окну.
– Карета?
– Нет верховой.
– Чудно, – сказал граф Ш. – мундир гренадерский, а прибыл верховым.
Афанасий Мелков вошёл в залу, оттолкнул лакея, пытавшегося преградить ему путь, и сразу пошёл к Анне Владиславовне.
Гости расступились. Анна подняла голову.
– Что с ним? Он жив?
Афанасий отрицательно покачал головой. Анна вцепилась ледяной рукой в руку молодого офицера и простонала:
– Я спрашиваю, он жив!?
Когда, не пытаясь отнять своей руки, почти проколотой острыми ноготками, Афанасий сказал сухим голосом:
– Василий Онуфриевич Макаров, гренадерский поручик Измайловского Гвардейского полка полчаса назад скончался в помещении роты, – голос Афанасия сорвался и остальное он тихо прохрипел. – Василий просил передать Вам, Анна Владиславовна, что любил Вас. Он просил меня также сказать, что не возражает против Вашего замужества, но просит всё же иногда поминать его.
Маятник, качнувшийся в часах за спиною Анны, при последнем слове будто бы застрял в её груди и потянул вниз сердце. Анна Покровская потеряла сознание.
Глава 6
Подозревая Ивана Бурсу не только в изощрённой жестокости, граничащей с почти детским наивом, а также и в звериной хитрости, ротмистр Удуев не стал откладывать арест, а взяв десять жандармов, тут же ночью отправился на Сенную площадь.
Но как Удуев ни спешил, он всё-таки опоздал. Квартира оказалась пуста. Двое тихих немолодых слуг собирали и упаковывали вещи. Из их напуганного лепета следовало, что барин неожиданно уехал домой к себе в поместье. А они должны завтра следовать за ним. Во что поверить было просто невозможно.
Иван Бурса просто растворился во вьюжной ноябрьской ночи.
«Совершенно определённо никуда он из города не уехал, – это Удуев определил для себя твёрдо. – Такой не уедет, не отомстив за нанесённое оскорбление. И ведь негодяй не станет драться. Он теперь выскочит где-нибудь из-под самых ног и ударит в спину. Где? Когда? Бог знает».
Направлений поиска негодяя был несколько. Можно как следует допросить обитателей барака в Литейной Слободе. Может быть, кто-то из них знает где прячутся остальные злоумышленники. Те двое, что захвачены, уж наверное могут указать адрес. Всё зависит от способности хозяина особняка на Конюшенной допросить с пристрастием. Хотя и здесь надежда совсем небольшая. Ведь и злодей знает, что они могут указать его адрес.
Другим направлением поиска были братья Игнатовы – Валентин и Пётр. Удуев даже пожалел, что отпустил Петра тогда ночью, но буквально через час раскаялся в своём недоверии.
Пётр Илларионович Игнатов, брат отравленной в кабаке Медведева Марии Игнатовой, как обещал, сам пришёл к ротмистру.
– Не ждали, что слово сдержу? – спросил он, опускаясь устало на скамью.
– Согласен, не ждал.
После бессонной ночи Михаил Валентинович воспринимал происходящее вокруг как сквозь лёгкую дымку.
– Арестуете теперь меня?
– Ну зачем же. Нет. Если уж я тогда ночью над двумя трупами Вас не арестовал, то теперь это глупо совсем. Кстати, поблагодарить хочу.
Удуев взял со стола большой гербовый лист с печатью и показал его молодому человеку.
– Только вчера утром доложил об англичанах, а они, смотри, вон как. Уже отметили меня письменной благодарностью. Боятся шельмы заграничных каторжников, и мне почему-то кажется опаснее наших отечественных.
– Вы знаете где теперь Иван Бурса? – спросил Пётр Игнатов, из вежливости разглядывая бумагу.
– Нет, – вздохнул Удуев. – Я предполагал, ты мне об этом что-нибудь скажешь. Знаешь что вчера случилось на Конюшенной?
– Слышал, – возвращая листок сухо отозвался тот. – И, думаю, нужно теперь же поставить охрану вокруг дома. Иначе барышне Покровской Анне Владиславовне жить осталось, может быть день, а может быть и того меньше.
– Вот, прямо день, – почти обиделся ротмистр. – У него что полк здесь в Сухом канале спрятан?
– Ну не полк, а банда из 40 человек.
– Объясни ты мне, наконец, – Удуев уже с трудом удерживался, чтобы во весь рот не зевнуть. – Расскажи, что же случилось на самом деле? Ты же больше моего знаешь про это дело. Нам делить с тобою ничего. У нас с тобой одна цель – зверя изловить.
Рассказ Петра Илларионовича Игнатова поразил ротмистра до такой степени, что Михаил Валентинович, совсем уж засыпающий за своим огромным служебным столом, окончательно проснулся.
Многое повидал за свою жизнь ротмистр Удуев. Но ещё ни разу не сталкивался с подобной изощрённой и жестокой историей.
Собственно, это была всё та же история о несчастных влюблённых Иване и Марии, лишённых родительского благословения и по произволу родительскому запроданных в рабство. Только новые детали предавали этой истории уж совсем другой жутковатый оттенок.
Первое, что выяснилось со слов Петра Игнатова, было то, что не сам отец, не по доброй воле вписал родного сына в число проданных с деревней крестьян. У Семёна Петровича Турсова были большие карточные долги. И как-то ночью в дом к нему пришли спросить этот долг.
Пётр рассказал, что пришёл неизвестный никому молодой дворянин, а на руках у этого дворянина были все перекупленные векселя Семёна Петровича. В обмен на векселя тот потребовал жуткую услугу. Семён Петрович Турсов отказал, но тот пришёл к нему на следующий день уже в сопровождении околоточного и двух полицейских. И выбор здесь был простой – либо в долговую яму в середине зимы, либо выполнить невозможные условия. Семён Петрович уже и сам по себе ненавидел сына. Не мог простить ему ослушание.
Напился пьяным. Три недели не просыхал, мучился, вероятно, совестью, но ведь подписал-таки, подлец, подушный список с внесёнными туда именами Ивана да Марьи.
Братья Игнатовы потратили немало времени и сил стараясь разузнать хотя бы имя того графа, что выкупил векселя Семёна Петровича Турсова и организовал дело. Увы, не удалось даже составить представление об облике дьявола. Единственной зацепкой была оригинальная, по всему очень дорогая, трость с резным нефритовым набалдашником в форме человеческой головы.
Далее, по сведениям Петра Игнатова, молодые супруги были дважды перепроданы и в конечном счёте оказались собственностью Ивана Кузьмича Бурсы.
Только тогда их силой забрали и привезли в усадьбу негодяя. Их держали вместе, в одной комнате, кормили с барского стола. Давали нормально одеваться, даже баню разрешали посетить раз в неделю. Но каждую ночь усадьба наполнялась дикими криками – это кричал Иван Турсов.
Каждую ночь Марью выводили во двор, прямо перед окном его супруга, раздевали догола, привязывали к деревянной рогатине и напускали на неё здорового хмельного крепостного мужика. Её даже не били. Но в первую ночь мужик был один, во вторую их было два, в третью – три. И так продолжалось целый месяц.
Иван Игнатов охрип от стонов и почти ослеп от слёз.
При всём этом Бурса сам либо спал с заложенными ватой ушами, либо стоял на балконе и наслаждался этими криками.
На 32-й день мужиков не оказалось. Когда Марью раздели и привязали к рогатине, палач притащил на ремне небольшого ручного медведя с подпиленными зубами.
Удуев не перебивал рассказчика в течение, наверное, нескольких часов. Потом Пётр замолчал. Он сидел на скамейке перед ротмистром, сдавливая кулаки. Ему было очень трудно обо всём этом впервые рассказать.
– А поджог тоже дело рук Бурсы? – спросил Удуев.
– Да, – отозвался Пётр. – Одним поджогом он уничтожил сразу всех своих врагов. Кого спалил заживо, а кого подвёл под суд. Только мне и брату удалось бежать.
Полные слёз и отчаяния глаза молодого человека смотрели на жандармского ротмистра.
– Михаил Валентинович, мы должны отомстить за муки, за их, оборванные рукой злодея, молодые жизни. Помогите нам.
Ближе к полуночи, когда несчастная Анна лежала почти без чувств в своей спальне, а Удуев напрасно спешил на квартиру к злодею, к хозяину особняка на Конюшенной подошла попрощаться княгиня Наталья Андреевна.
– Я возьму с собой сейчас Сергея Филипповича, – сказала она. – А ты, Константин, этого не заметишь.
– Зачем тебе это? Допросить его хочешь? Так без толку. Серёжа наивный искренний юноша. Путается он ошибается, но делу предан.
– Мне срочно несколько рукописей разобрать нужно, – сказала княгиня, – сама не справлюсь.
Несчастный, дрожащий то ли от холода то ли от волнение, секретарь ждал княгиню уже на улице, подле саней. Почему-то он не решился забраться внутрь и накрыться полостью, а подпрыгивал на месте и махал руками.
– Какой Вы смешной, Серёжа, – сказал Наталья Андреевна, сама откидывая полость. – Давайте садитесь, обнимите меня покрепче. Не бойтесь, кучер предан мне и даже под пытками никому ничего не скажет. Нас не видит никто, не бойтесь.
Если бы секретарь выпил ведро водки, он, наверное, не опьянел бы сильнее. Свист кнута, летящая в лицо снежная буря, хохот княгини – всё это казалось чем-то запредельным, невозможным.
Он очнулся уже только в доме книги Ольховской, в знакомом коридоре.
– Налево, – шепнула, подтолкнув его, Наталья Андреевна. – Потом Вы будете приходить через другой вход, и ждать в библиотеке, пока я сама не позову Вас.
«Боже, – подумал секретарь, – даже если она когда-нибудь узнает о том, что я убил здесь, в этом самом доме, князя Валентина, Боже».
Он двигался как во сне, послушный каждому её слову. Он изобразил ужас в глазах, когда Наталья Андреевна сняла парик, щёлкнула серебряной гильотиной.
– Закурите? – она обращалась к нему уже лёжа поперёк своей шикарной постели.
– Нет… Вообще я иногда курю, но сейчас не то, право, настроение, не совсем то.
– Идите сюда. Присядьте хотя бы на край. Вы, что боитесь меня?
Княгиня прикурила, склонившись к свече, погасшую сигару. Она приподнялась на постели и сквозь облако дыма рассматривала бледное испуганное лицо секретаря.
– Не понимаю, как Вы живете в доме Бурсы столько лет, и ничего ещё не умеете? Чистый цветок в центре ужасного притона, – она расхохоталась, но поперхнулась дымом. – Ладно-ладно, – сказала она, – простите меня, я, конечно же, шучу Константин Эммануилович лучший из людей, он почти святой. Дом на Конюшенной настоящая Мекка для посвящённых.
Совершив над собой усилие, Сергей Филиппович опустился на край постели и присел скованно. Все его слова были заранее готовы, но сейчас эти слова выглядели глупо. Он хотел промолчать и подождать, но почему-то вдруг громко сказал именно эти приготовленные слова:
– Видите ли, Наталья Андреевна, – сказал он, – я сам удивлён тем нежным, но сильным чувством, что испытываю теперь к Вам. Вы значительно старше меня, но мне кажется это не должно… – он начал заикаться, – не должно… – он готов был уже заплакать от неловкости. – Я хочу сказать Вам, что…
Одной рукой зажимая ему рот, а другой сильною, горячею рукой княгиня обняла секретаря и притянула его к себе.
– Молчите. Молчите, Серёжа, молчите, а то я сейчас сама заплачу.
В шестом часу утра, воротившись в особняк на Конюшенной, секретарь был поражён тем, что дом не то, что не спит, а напротив, весь на ногах, будто перед большим приёмом. Слуги двигались проворно, но без шума, и всё пребывало будто в трауре. На простой вопрос Сергея Филипповича «что же происходит?» он получил такой же простой ответ. Ответ состоял из двух частей:
– Похороны гренадера сегодня, Василия Макарова. Так барыня, зачем-то, велела наш дом привести в порядок, будто здесь его хоронить станут, – сообщил один из старших лакеев, а другой добавил:
– Боятся все. Этих двоих, что в подвале Константин Эммануилович всю ночь допрашивал, потом барышня туда спустилась. Все думают, нападение будет. А когда? Где? Никто не знает.
В гостиной секретарь увидел Анну. Анна казалась сосредоточенной. Клавесин был открыт, но она не играла, а только смотрела прямо перед собой на собственные руки и на клавиши. Девушка вздрогнула и повернулась к нему. Глаза сухие колючие.
– Доброе утро, Сергей Филиппович, – сказала она. – Похоже, Вы также не выспались. Пойдите, поспите, голубчик. Я полагаю Ваше присутствие на похоронах совсем не обязательно.
В этот момент откуда-то снизу из глубины подвала раздался душераздирающий вопль.
– Неужели Его превосходительство Константин Эммануилович пытает пленных? – удивился секретарь.
– А что же с ними делать? – пожала плечами Анна. – Что же с ними делать если они только молчат и угрожают? Вы знаете, что мне один из них сказал?
– Что же?
– Он молчал-молчал и вдруг говорит: «Вам, барышня от, моего господина никуда не деться. Поймает он Вас живьём, говорит. Кожу, говорит, спустит до пояса и потешится. А Вы ещё улыбаться будете.
– Но самим-то нам зачем же опускаться до них. Не нужно бы пытать.
– Да я пошутила, – устало сказала Анна, поворачиваясь к двери. – Никто эту нечисть пальцем не тронул. Они сами головой об стену бьются, потому что выйти не могут. Хозяину своему, сатане, служить не могут, вот и переживают.
Поднявшись к себе, секретарь заперся в комнате. Он разделся и собирался забраться в постель, когда в дверь постучали.
Счастье, обрушившееся на Сергея Филипповича этой ночью, нежное сильное чувство к княгине Ольховской, странным образом смешивалось в душе молодого человека с беспокойством, но он слишком устал от переживаний, хотел заснуть, и это теперь было сильнее любых чувств.
– Кто там ещё? – недовольно спросил он.
– Это я, Серёжа, открой, – раздался за дверью голос Бурсы.
Войдя в комнату, Константин Эммануиловича даже не присел, хотя выглядел он далеко не лучшим образом. Всегда здоровый цвет его лица сменился землистой бледностью. Щёки запали, на высоком лбу отчётливо проявились старческие морщины.
– Я должен поехать с Анной на кладбище, – сказал Бурса. – Я тебя прошу, не ложись пока. В доме остаются два этих негодяя. Приедет жандарм, отдай их ему. Тогда и ложись спать. Прошу тебя, Серёжа, больше никому не доверяю в доме. Из рук в руки нужно передать пленников ротмистру Удуеву. Проследи.
– Неужто, Вы думаете, их попробуют освободить? Да кому они, крепостные холуи, нужны? – удивился Сергей Филиппович, с трудом удерживаясь от того, чтобы зевнуть. – Впрочем, я, конечно, выполню Вашу просьбу. Не буду пока ложиться и прослежу за всем.
Метель бушевала всю ночь, но утихла к утру, а потом вообще очистилось. Следующий день выдался ясный, морозный, без ветра.
Анна Владиславовна Покровская больше не плакала. Девушка будто замирала на какие-то краткие мгновения, но даже лёгкая опухлость сошла с её миловидного личика.
Хоронили Василия Макарова очень скромно. Тел его перевезли из помещений казармы, где Макаров скончался, на Митрофаньевское кладбище. Там, в небольшой кладбищенской церкви и состоялась отпевание.
Присутствовали всего три офицера из полка. Но возле могилы всё-таки собралась небольшая толпа. Прежде, чем закрыли крышкою гроб, несколько человек по очереди подошли прощаться.
Анна Владиславовна также шагнула в сторону гроба, но Бурса поймал племянницу за руку:
– Не нужно, Анечка, не хорошо. Кто ты ему?
Глаза девушки болезненно сверкнули.
– Невеста.
Она вырвала руку и прошла к гробу.
Лицо мёртвого Василия оказалось перед нею неожиданно близко. Так близко оказывается только икона, когда приближаешься её поцеловать. И Анна Покровская чуть не упала от испуга.
Алые, как у девушки, губы, тонкие сомкнутые веки, чёрные ресницы, чёрные волосы зачёсаны назад, руки сложены на груди.
Афанасий Мелков стоял рядом. Хотел поддержать Анну, но девушка отвела его руку:
– Не нужно. Я сама.
Нежно, как возлюбленного, Анна Владиславовна поцеловала эти мёртвые губы. Она не плакала.
На гроб положили крышку, вбили гвозди и на верёвках опустили его в мёрзлую узкую могилу. Когда закапали, полковой командир сказал речь, но Анна не слушала. Девушка махнула рукой и прошептала только:
– Оставьте меня.
Медленно побрела к кладбищенским воротам. Она не хотела никого видеть, не хотела ни с кем говорить. Лицо Анны Владиславовны было бледное и сосредоточенное, как на молитве.
Трипольский, во время похорон стоявший без шапки, не решался даже глянуть в сторону девушки. Но теперь повернул голову.
Неприятное предчувствие охватило Андрея Андреевича, когда он проследил взглядом за скорбной медлительной женской фигурой.
– Проследить бы за нею надо, – сказал он, обращаясь к стоящему рядом Афанасию. – Моего общества она теперь не стерпит. Может быть, Анна Владиславовна согласиться на твоё общество, брат.
Афанасий хотел грубо ответить, сказать какую-нибудь колкость, может быть, непристойность даже – присутствие убийцы на похоронах неожиданно сильно раздражило молодого поручика. Несмотря на то, что дуэль была по всем правилам, присутствие «этого» выглядело до крайности неприлично.
Но вместо того, чтобы выругаться, Афанасий с удивлением сообщил, указывая вытянутой рукой:
– Посмотрите-ка, Андрей Андреевич, вон туда, – Афанасий указывал на странную фигуру, движущуюся с другой стороны кладбищенской ограды наперерез Анне. – Что-то мне эта шапка напоминает. Чистый каторжник! Лоб спрятал, клеймёная душа.
У центральных ворот Митрофаньевского кладбища к этому часу собралось около десятка саней и около десятка дорогих карет. Людей на кладбище было много, и не сразу Андрей Трипольский разглядел, куда свернула Анна – в какую-то минуту девушка ускорила шаг, и её фигурка вдруг оказалась далеко за оградой.
– Перед смертью Василий упомянул про клеймёного в шапке, – взволнованно сказал Трипольский. – Он говорил, что Анне Владиславовне угрожает какая-то опасность. Да бегите же Вы! – Трипольский резко обернулся к Афанасию. – Её нужно догнать, здесь опасно. Бегите! – повторил он, и прикусил язык.
Совершенно ясно Андрей Трипольский увидел налетевшие на девушку сзади две тёмные фигуры. Тут же, развернувшись лихо, подкатила карета. Всё было сделано так ловко и так быстро, что никто ничего не заметил, никто не услышал сдавленного женского крика.
– Предупредите Бурсу, – сказал Трипольский. В этот миг он выглядел совершенно спокойным. – Теперь уж я сам за ними. Тут уж не до сантиментов. Дождались худшего.
Сказав это, Андрей Андреевич кинулся, расталкивая людей, к своим саням.
Афанасий, ошарашенный подобным поворотом дела, был вынужден выполнить его приказ, и направился к Константину Эммануиловичу.
– Какая к чёрту шапка? – вскричал Бурса, прерывая бессвязные объяснения Афанасия. – Какие к чёрту клеймёные люди? Где моя девочка?
– Да говорю же, похитили. Только что, минуту назад! Вон там, – Афанасий указал рукой направление. – Какие-то люди схватили её и силой усадили в карету. Трипольский за ними рванулся в погоню.
– Братец, – сказал Бурса, и лицо Константина Эммануиловича исказила неприятная гримаса. – Ну, братец, я тебе устрою сладкую жизнь.
– О чём это Вы? Я не пойму, – удивился Афанасий.
– Да нет, – Бурса взял себя в руки и маска ярости на его лице сменилась другой маской. Лицо его приняло обычное благообразное выражение. – Это так, это глупость. Да что ж мы стоим? – закричал он. – В погоню!
После отъезда Анны и Константина Эммануиловича секретарь, зевая, прошёлся по дому. В голове секретаря будто кружил едкий дым чёрной сигары, и даже, если бы очень захотел, то не смог бы теперь думать ни о чём ином, кроме княгини Наталье Андреевне Ольховской.
Он боялся княгиню. Он восхищался ею. Ненавидел её и одновременно боготворил. Он бессчётное число раз произносил её имя про себя, потом, вдруг опомнившись, крестился на ближайшую икону и вслух произносил какую-нибудь небольшую молитву во спасение души.
К просьбе хозяина Сергей Филиппович отнёсся чисто формально, просто выполнил как неприятную обязанность.
Он не лёг спать. Ходил по дому, смотрел во все окна по очереди и этого ему показалось достаточно. Будь он сосредоточеннее, обрати он внимание на подозрительных людей ещё за час до визита негодяя в особняк, уже находившихся на Конюшенной в ожидании, отправь он посыльного за жандармами, может быть, дальнейшая судьба секретаря и сложилось бы иначе. Но Сергей Филиппович был влюблён и как всякий влюблённый упустил главное.
Вовсю звенели колокола. Возле парадного крыльца шумно остановилась какая-то карета. Был час пополудни, когда камердинер в фиолетовой ливрее, открывая, как рыба рот и вылупливая сонные глаза, остановился перед секретарём и стукнул палкой.
– Что ещё стряслось? – спросил секретарь. – Кто там приехал?
– Иван Кузьмич пожаловали, – преодолевая судорожную зевоту, сообщил камердинер. – Просит принять.
«Невероятно, – подумал секретарь, – вот уж действительно бесстрашный подлец. После того, что случилось вчера вломиться в дом среди бела дня».
Когда Сергей Филиппович вошёл в гостиную, Иван Бурса сидел, развалясь, в кресле и крутил в руках длинную чёрную трость. Он выглядел совершенно спокойным.
– Присаживайтесь, молодой человек, – нагло, будто хозяин дома, приказал, указывая концом трости на другое кресло. – В ногах правды нет.
– Константина Эммануиловича нет теперь, – почему-то оробев от этой безмерной наглости, сказал секретарь. – Все на похороны поручика Макарова уехали, его Андрей Андреич вчера утром на дуэли застрелил.
«Господи, зачем же я всё это ему говорю? – ужаснулся он про себя. – Будто оправдываюсь перед ним, будто задолжал ему».
– Да я знаю-знаю, – голос младшего Бурсы звучал издевательски благосклонно и одновременно с этим повелительно. В эту минуту он почти не отличался от голоса старшего брата. – Я не по поводу покойника. Я к вам совсем по другому делу приехал, Сергей Филиппович, присаживайтесь, поговорим.
– За мужиков своих похлопотать приехали? Так они в подвале заперты, а ключа у меня нет.
– Да что Вы, Сергей Филиппович, нет, – в голосе Бурсы появилась брезгливая нотка. – Они не нужны мне совсем. Можете их убить коли есть охота. Пропащие люди, каторжники беглые. – Он сделал паузу, давая секретарю услышать нарастающий неприятный шум, и добавил: – Да, может быть, их уже и убили мои ребята.
Внизу в подвале происходила какая-то возня. Потом оттуда раздался краткий горловой крик. Такой крик бывает, когда человека колют штыком в живот.
– Да, уже, – сказал Бурса и опять указал тростью на кресло. – Присаживайтесь, у меня к Вам разговор, Сергей Филиппович, очень серьёзный разговор.
– Зачем же Вы своих людей убиваете, – не в силах противостоять чужой воле и опускаясь в кресло, спросил секретарь. – Они же Вам верою и правдой.
– Они меня выдали, – поморщился Бурса.
– Почему же Вы думаете?..
– Я уверен. Их пытали и они меня выдали. Предательство я караю смертью. Но к делу, Сергей Филиппович, к делу. У нас с вами не так много времени. Я прошу Вас, дорогой мой секретарь, теперь же проводить меня в библиотеку и показать где там тайник с документами. Я бы сам посмотрел, но поджигать этот красивый дом я пока не собираюсь, а перебрать тыщу книг не хватает времени. Ну, так как, поможете мне?
Секретарь не в силах говорить от ужаса и волнения отрицательно качнул головой.
– Хорошо, – сказал Бурса. – Тогда я ухожу.
Он легко поднялся из своего кресла и стукнул тростью по полу.
– Но завтра же всему Петербургу станет доподлинно известно, что князь Валентин вовсе не выпал из своего экипажа, а был зарезан в доме княгини Натальи Андреевны Ольховской. А также станет известно и имя человека, который зарезал его.
– Откуда же Вам это известно? – закрывая лицо руками, прошептал секретарь. – Откуда Вам известно, когда Наталья Андреевна и сама не знает?
– Очень просто, – голос Бурсы звучал весело. – В доме княгини есть мой человек. Он видел, как Вы это сделали. Вы же, например, не знаете, что князь Валентин оставался ещё жив несколько минут после Вашего ухода. Не знаете. Мой человек добил бедолагу, чтобы не мучился, но это не меняет дела. Ну, так что ж, Сергей Филиппович, идём мы с Вами в библиотеку?
Секретарь отнял мокрые от слёз руки от лица и осмотрелся.
Слуг вокруг не было, часы больше не били, но колокола за окном всё не унималась.
– Не беспокойтесь, – заметив неуверенность секретаря, сказал Бурса. – Мои люди обеспечат нам с Вами полную конфиденциальность. Так, что пойдёмте. Пойдёмте. Я не буду забирать никаких документов, я только их посмотрю. Я гарантирую, если мы с Вами поладим, никто ничего никогда не узнает о происшедшем.
Невероятно яркое солнце, находящееся в зените, ослепило секретаря, распахнувшего портьеры на окнах библиотеки, и Сергей Филиппович, согласившийся на предательство, чуть не ослеп от ужаса.
В тот же час то же солнце, прожигающее белизной ледяной воздух, помогло Андрею Трипольскому быстро сориентироваться в суете карет и саней возле кладбищенских ворот. Ошибись он тогда, и Анна Владиславовна неизбежно погибла бы, захваченная негодяями, но Андрей Андреевич ясно видел убегающий ориентир.
С разбега он вскочил в свои узкие быстроходные сани, и взмахнул кнутом. Лошади вскинулись, заржали. Какой-то неуклюжий барин в огромной шубе отскочил и повалился в снег. Небольшая тёмная карета с двумя лакеями на запятках, запряжённая чёрной тройкой, была уже далеко, в самом конце улицы. Трипольский сильнее ударил лошадь кнутом, и та понесла.
За снегом, брызнувшим из-под полозьев, он на мгновение потерял тёмную карету из виду, но тут же опять увидел её. Экипаж, пролетев по набережной, сворачивал налево в какой-то переулок.
– Но! Но-о, пошла! – кричал, стоя в санях, Трипольский. – Давай милая! Давай, давай!
Если посетители никак не обратили на себя внимание, то на фигуру, состоящую в санях и страшно подхлёстывающую лошадь, заметили многие.
Бурса дал знак, и ещё двое саней, имея ориентиром уже Трипольского, кинулись в погоню.
– Не уйдут! – сам забираясь в карету, сказала он Афанасию. – Не уйдут! Только бы они девочку мою не повредили. Господи, помоги!
Какая-то нерасторопная француженка-гувернантка, чинно пересекающая улицу, ведущая за руку приодетого розовощёкого карапуза, обернулась на крик Трипольского, но место того, чтобы сойти с дороги остолбенела прямо посередине проезда. Встала, вылупившись в ужасе на несущуюся лошадь, карапуз рванул руку у женщины, заплакал. Но перепуганная француженка ещё сильнее сдавила в своей ладони детские пальчики.
Трипольский осадил лошадь в последний миг, вытер пот и длинным ударом кнута по снегу спугнул глупую женщину. Крестясь, француженка кинулась к обочине.
Трипольский ударил свою лошадь, но время было упущено.
С шорохом его обошли другие сани, посланные в погоню Бурсой, потом ещё одни.
Когда Андрей Андреевич завернул за угол проклятой кареты уже не было в конце переулка. Потеряв карету, уносящую Анну, Андрей Трипольский даже зарычал от бешенства, но сразу взял себя в руки. Опытный боец – он заставил себя успокоиться, сел в санях, растёр шапкой лицо и попробовал представить пересечение ближайших улиц. Трипольский хотел понять какой мог быть маршрут похитителей.
«Если у них здесь где-нибудь поблизости есть нанятый дом или квартира, – соображал он, – тогда уж не найти. Спрячут карету в сарае – придётся всю жандармерию поднимать, но вряд ли они настолько хорошо подготовились. Скорее всего, похищение во время похорон это экспромт. Так, что можно предположить – укрытия нет. А это значит одно из двух: либо они постараются выбраться из города, либо у них есть квартира в другом месте, и они будут стремиться к этому месту. Маловероятно, что квартира эта неподалёку от Невского проспекта – слишком большой риск. Скорее всего, клеймёный каторжник может укрыться в какой-нибудь слободе, на окраине.
Он вздрогнул, когда чья-то рука хлопнула его по колену:
– Что, брат, потерял их? – Трипольский обернулся. Рядом с санями стоял Афанасий.
– Потерял, – сказал Трипольский. – Садись. Думаю, настигнем. Есть шанс.
Афанасий послушно забрался в стоящие посреди улицы сани. Он, недоумевая, смотрел на Трипольского, но больше ничего не спрашивал.
Как часто бывало, в минуты опасности голова Андрея Трипольского была ясная, и мысль работала очень быстро и чётко.
Уже через несколько минут, вычислить два возможных маршрута, он интуитивно выбрал один из них, и, развернув сани, понёсся по улицам, рассчитывая выскочить наперерез карете.
– Вряд ли они знают город лучше меня, – объяснил он Афанасию, нахлёстывая лошадь. – У них тройка и карета, а меня узкие сани. Там, где я проскочу, они просто не пройдут. Так что, если расчёт правильный, если я не ошибся, то мы с тобой их скоро настигнем.