Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Желая рассмотреть книгу, Удуев опустился на четвереньки и проник внутрь кукольного жилья. Каково же было удивление ротмистра, когда он увидел миниатюрную Библию, одетую в деревянные переплёты и свиную кожу.

Чертыхаясь и отряхивая грязь с колен, Удуев выбрался из маленькой комнаты и поднялся наверх.

   – Где карлик? – спросил он, угрюмо присаживаясь на стул, посреди разбросанных собольих шкурок.

Светало в окна проникал уже утренняя мертвенная белизна. Братья Протасовы стояли перед ротмистром неподвижные, как белые тени – оба они так и не оделись. Лёгкий сквознячок чуть шевелил на худых телах исподнее. Братья молчали.

   – По закону я не могу вас казнить, – сказал Удуев. – Я обязан вернуть вас вашему хозяину Ивану Кузьмичу Бурсе, а потом уже с него спрашивать за ваши преступления. Но я могу поступить иначе. Если вы мне расскажете всё, что знаете я оставлю вашу лавку и вас в покое. – Он сделал длинную паузу, давая братьям подумать, и закончил вопросом: – Вы будете говорить?

Старший брат измученными глазами посмотрел на ротмистра и отрицательно качнул головой, и Удуев понял, что даже под самой страшной пыткою, он не сможет вытянуть из этих людей ни слова.

Конечно же, он мог казнить этих людей, они были полностью в его власти. Но какой смысл? Удуев решил оставить меховщиков в лавке и следить за ними неусыпно, за каждым шагом!

Переписав тщательно всю бумагу, ротмистр рассчитывал в течение следующей недели встретиться с каждым из господ, отмеченных в списке, и указать на домашнего шпиона.

Что сделает, например, прокурор с лакеем, подслушивающим и выдающим все его интимные тайны, Удуева просто не интересовало. Убьёт ли, продаст в разбивку семьёй или зверски выпорет, сделает калекой, не важно, в любом случае, власть негодяя над этими людьми прекращалась – этого было вполне достаточно.

Вторая, зашифрованная, бумага просто обжигала руки Михаила Валентиновича. Показав шифрованный лист казённому писарю и убедившись в его беспомощности, ротмистр не спешил в Тайную канцелярию. Он считал, что лучше дело представить сразу и во всей полноте, и он опять обратился за помощью Константину Бурсе, и отправился в тот же день, к вечеру, в особняк на Конюшенной.

Дом был полон гостей. Играл клавесин, звучал женский смех, из при открывшейся двери в курительную в гостиную доносился хриплый кашель и приходил горьковатый горячий запах трубочного табака. За ломберными столами кипела игра, но, как и обычно, Его превосходительства Константин Эммануилович не удостаивал гостей своим постоянным присутствием, а был занят работой в кабинете.

В ожидании пока его примут, Михаил Валентинович укрылся в курительной. Обычно от дыма трубок у ротмистра начиналось лёгкое недомогание, но теперь, погруженный в свои мысли, Михаил Валентинович только таким образом мог избавиться от обязательной светской болтовни.

Уже покидая курительную комнату, ротмистр столкнулся в дверях с графом Виктором Александровичем Алмазовым. Граф увлекал за собой и секретаря Бурсы, Сергея Филипповича, и что-то оживлённо говорил ему.

Остановись тогда Удуев возле двери, приложи ухо к тонкому лакированному дереву, то сразу получил бы ответы на многие свои вопросы. Прислушайся он тогда, всё бы сложилось совсем иначе. Но, во-первых, ротмистр не терпел подслушивать, а во-вторых, ему и в голову не могло прийти, что как только дверь за его спиной плотно закрылась, игривый тон графа Виктора сразу же сменился на угрожающе холодный шёпот.

   – В чём дело? Прошу Вас объясниться, – наставил секретарь. – Зачем подобная конфиденциальность? Что-то серьёзное хотите сообщить?

   – Серьёзное, – согласился Виктор, устраиваясь на турецком диване и ловко разжигая трубку. – Во-первых, привет Вам хочу передать это Ивана Кузьмича и благодарности за услуги, можно в денежном выражении. А, во-вторых, от его имени попросить Вас кое о чём хочу.

   – Откуда Вы… – задохнулся секретарь – он глотнул дыма и сильно закашлял. – Вы, граф, тоже…

   – Послушайте. Послушайте меня, молодой человек, – сказал Виктор и, больно сдавив плечо Сергея Филипповича, заставил его присесть рядом на турецком диване. – Я знаю всё. Я знаю, как Вы убили в доме на Фонтанке князя Валентина. Я знаю, как Вы похитили листок, привезённый курьером. Неужели не прочли, чьё имя стояло в бумаге?

   – Нет, не прочёл.

   – Лжёте, Сергей Филиппович. Всё Вы прекрасно знаете. Закурите? – предложил Виктор, подавая секретарю тяжёлую трубку. – Честное слово, курение успокаивает.

   – Что Вы хотите? – послушно разжигая трубку и бледнея на глазах, спросил секретарь.

   – Я знаю, что у Вас, Сергей Филиппович, очень близкие отношения с княгиней Ольховской, – сказал Виктор. Секретарь болезненно поперхнулся дымом, закашлялся, потом покивал. – Вы, Сергей Филиппович, должны уговорить Вашу пассию хранить молчание. Совершенно случайно княгиня узнала обо мне некоторые излишние подробности. И мне бы не хотелось, чтобы эти факты стали достоянием общества. Вы должны попросить её молчать, в конце концов, это знание опасно для её жизни.

   – Но как я могу? – ужаснулся секретарь. – Какие подробности? Она узнала что-то о Вас? Она подозревает Вас в чём-то? Откуда? Я ведь сам уничтожил листок, я сжёг его. Я видел, как бумага рассыпалась в пепел.

   – Неважно какие подробности, – сказал Граф Виктор, – Вам этого знать не нужно. Просто княгиня о должна забыть всё странное, что со мной связано. Например, она должна забыть то, что рассказал ей ныне покойный Валентин Игнатов.

   – Покойный? – губы секретаря посинели, он опять закашлял судорожно и отодвинул мундштук.

   – Добрый совет – не тяните с моей просьбой, – выпуская большое облако дыма, сказал Виктор. – Вы должны сегодня же встретиться с княгиней и объясниться с ней. Иначе…

   – Неужели Вы всё расскажете Наталье Андреевне? Неужели она всё узнает? – пролепетал секретарь.

   – Не только она. Все узнают, – весело сказал граф Виктор. – Весь свет, всё общество.

Слово «общество» он произнёс таинственным шёпотом и усмехнулся сквозь чёрный дым.

   – Хорошо, – горло Сергея Филипповича саднило и жгло, он перешёл на шёпот. – Хорошо я попробую что-то сделать, но от меня мало что зависит. Может ничего не получится, как я могу заставить княгиню молчать? У меня нет власти над нею.

   – Так употребите же её власть над Вами, – посоветовал Виктор. – Любовь – это обоюдоострое оружие, его всегда можно повернуть вспять.

Удуев видел, как вышел из курительной секретарь Бурсы, Сергей Филиппович. Опытный глаз жандарма отметил неестественную бледность секретаря. Михаил Валентинович хотел уж было подойти, заподозрив неладное, но слуга объявил ему:

   – Прошу подняться в кабинет. Константин Эммануилович ждёт Вас.

В кабинете Его превосходительства царила полутьма. Когда ротмистр вошёл на столе горела только одна свеча. Свеча была точно такая же – жёлтая, как в уютной каморке в меховой лавке Протасовых, где жандармский ротмистр провёл половину минувшей ночи.

Хозяин кабинета стоял у окна лицом к улице, чуть приподнимая занавесь, он даже не повернул головы.

   – Присаживайтесь, – сказал он.

Ротмистр опустился на диван.

   – Ваше превосходительство, Константин Эммануилович, я вижу Вы чем-то расстроены…

   – Да. Я буду с Вами откровенен, – тихо, всё также не поворачиваясь, сказал Бурса. – Я ещё раз допросил лакея, и сколь это ни печально, результата нет.

   – Может быть, вот это внесёт ясность? – сказал Удуев и положил на стол оба листка – шифровку и список.

Бурса опустил занавесь, подошёл к столу, взял сначала список. Константин Эммануилович ничего не говорил, но по его злой улыбке, вдруг заигравшей на губах, не трудно было угадать те чувства, что он в минуты идти испытал.

   – Вы нашли это в лавке Протасовых? – спросил Бурса. – Впрочем, понятно. Где же ещё. А здесь надо понимать шифр, – он взял второй листок.

   – Я пытался разобраться…

   – Не беспокойтесь. Я сам расшифрую, – сказал Бурса. – В общем-то это несложная работа.

Пока хозяин особняка занимался расшифровкой, Михаил Валентинович Удуев сидел напротив, молча наблюдая за ним. Ротмистр мог спуститься в гостиную и подождать там, но даже сама мысль о картах показалось ему теперь пустой и противную.

Казалось прошло очень много времени. Внизу всё там же играла музыка. Наконец Константин Эммануилович отодвинул от себя листок с тайнописью и удовлетворённо сообщил:

   – Готово, – он показал ротмистру лист с получившимся после расшифровки текстом. – Хотите я Вам вслух почту?

   – Разрешите я сам, – Удуев принял листок из рук бусы и просто въелся в него глазами.

Почерк Константина Эммануиловича был красив и графически точен.

Прочитав один раз, ротмистр взялся читать сначала.

«Донесения ваши получил. Ими вполне удовлетворён. Покуда нет надобности пользоваться, но нужно прокурора, а также камергера Его Величества припугнуть. Пусть они будут готовы на всякий случай. Сделайте это осторожно и без нажима. Очень плохо, что о княгине Ольховской нет ничего нового. Нужно нажать на человека в её доме. Пусть слушает и смотрит лучше. Помня вашу просьбу, для выполнения особо жестоких поручений высылаю вам человека и зверя. Зверя нужно беречь и холить. Зверь дорогого стоит. Того же человека, что принесёт зверя в мешке за плечами можете не щадить, а нагружать любою чёрною работой. Зверь может пролезть в любую самую малую щель и всё что потребуется подслушать или украсить. При надобности он может убивать быстро и ловко, потому, что ремеслу убийства обучен. Говорить сей зверь не может, но всё понимает, что будет сказано и абсолютно предан. Приказ выполняет с первого разу. Прошу также учесть, что зверь требует специального, привычного для него обхождения. Хоть он и может путешествовать в мешке за плечами, но жить должен в специальной маленькой комнате. В комнате должны быть плиты на полу и мебель соответствующего размеру. Также и вся мелочь должна быть того же размера: кружки, миски, подсвечники, одежда».

Увидев, что ротмистр прочёл Бурса сказал:

   – Дело это не новое. Ещё при Елизавете Петровне на Северном море, на одном из островов, в католическом монастыре стали выращивать этих уродов. Честно говоря, я думал, что их больше не осталось – их было всего около сотни. Отцы-иезуиты занимались продавали для европейских дворов.

   – Русские компрачикосы? – спросил Удуев.

   – Не совсем, – Бурса опять поднялся и расхаживал по кабинету. – Компрачикосы выращивали шутов для забавы. В монастыре иезуитов воспитывали уродов специально для воровства, подслушивания, убийства. Хотя и для забавы конечно тоже.

   – Я видел, меховщики устроили у себя в подвале маленькую кукольную комнату, – сказал Удуев. – Честное слово, это поражает воображение. Неужели эти карлики не могут жить в иных условиях?

   – Я специально занимался этим вопросом, – отозвался задумчиво Бурса. – В отличие от настоящих компрачикосов, в нашем монастыре не сажают младенцев в колодки, как это делалось в Испании. Переделывают их совсем другим способом: трёхмесячному ребёнку надрезают жилы, иначе разрастаются кости. Потом, в возрасте 4 лет, когда мальчик уже научился хорошо говорить усекается язык. Кроме того, они все воспитаны отцами-иезуитами, приучены к определённому ритуалу жизни и преданны, как Богу, человеку воспитавшему их.

   – А зачем же им такая комната? – спросил Удуев.

   – Они с рождения примчались к подобным условиям жизни. Они безгласны, но умеют читать и писать. Они совершенно неприхотливы, но постоянно жить могут лишь в специально созданных условиях. Они очень малы ростом, но обладают, притом, огромной физической силою.

   – Несчастные существа, – вздохнул Удуев.

   – Несчастные, – согласился Бурса. Он долгое время молчал, потом присел к столу. – Мне бы хотелось поймать одного из них. Вы сказали, кажется, что комнатка в доме меховщиков была пуста, а коли так, я прошу, Михаил Валентинович, не делайте ничего с братьями Протасовыми. Пусть мой лакей донесёт им о новом письме, полученном из Парижа.

   – Вы думаете они опять пошлют карлика? На этот раз он уже не будет имитировать кражу, а попробует украсть на самом деле? – сообразил ротмистр. – Он заберётся в дом, и мы сможем его поймать.

Ротмистр Удуев покинул дом на Конюшенной только в половине десятого вечера.

Сергей Филиппович проследил жандарма через окно. «Любопытно чем же они с Бурсой столько времени в кабинете были заняты, – подумал секретарь. После неприятной беседы в курительной секретарь почувствовал себя совсем уж дурно. Сердце его при каждом неожиданном звуке или новой посторонней мысли лишний раз болезненно вздрагивало. – Или, может быть, этот жандарм член нашего Общества, может быть, в Нижнем списке «Пятиугольника». Ерунда, я бы знал, коли так. Вот Граф Виктор он член «Пятиугольника». А что я вообще о нём знаю? Он обо мне, кажется, всё знает. А я о нём ничего».

Прислушиваясь, секретарь стоял в своей комнате. Он ждал, он хотел выйти из дома незамеченным, как делал это на протяжении последних месяцев, посещая княгиню Наталью Андреевну Ольховскую. Но выйти незамеченным становилось возможно лишь после того, как Анна Владиславовна и Константин Эммануилович уснут.

На сей раз, Бурса отправился в свою спальню раньше обычного, почти сразу же после отъезда жандарма. А вот юная хозяйка не спешила в постель.

Дом опустел, но проклятый Граф Виктор, уединившись с Анной Владиславовной в гостиной, всё ещё держал девушку за ручку и тихонечко нашёптывал что-то, сидя на диване. Секретарь не видел их в эти минуты, но хорошо себе представлял. Каждый раз картина была одинаковая – глаза красавицы томно приоткрыты, дыхание её учащённо, а мерзавец шепчет… Шепчет что-то, улыбается, смеётся тихим сатанинским смехом и никак не уходит. Не уходит почти до полуночи.

«Что же он такое совершил, о чём знает Наталья Андреевна, чего нельзя знать ни мне ни вообще никому? И почему он думает, что я смогу, ничего не зная толком, остановить княгиню? – размышлял секретарь, наблюдая, как отъехала, наконец, от парадного крыльца коляска графа. – Он угрожает её жизни. Он угрожает моей жизни. Чего он вообще от меня хочет?»

Как делал уже много раз, Сергей Филиппович накинул поверх своего платья длинный тёмный плащ с капюшоном, отпер своим ключом дверь чёрного хода и вышел на улицу.

Опять над дверью светился синий газовый фонарь, и не желая, чтобы его заметили, секретарь поспешил отойти от дома. Если бы он задержался ещё на несколько минут, то увидел бы и другого человека, покидающего дом точно также, через дверь чёрного хода. Тайно.

Лакей в длинном сером плаще вышел, озираясь, и заспешил в том же направлении, что и секретарь. После заключения в сыром подвале, где он провёл много часов, несчастный волочил ноги и задыхался от быстрой ходьбы.

Замешкайся Сергей Филиппович возле двери, он был бы поражён ещё и тем, что дверь чёрного хода за лакеем кто-то запер изнутри. Если б он обернулся, может быть, он заметил бы, как дверь распахнулась ещё раз. И в свете синего газового фонаря мелькнуло перед пустой улицей усталое лицо магистра «Пятиугольника» Константина Эммануиловича, который, оказывается, и не ложился спать.

«Куда же это Вы, Сергей Филиппович, отправились среди ночи, тайно? – подумала Анна Владиславовна, наблюдая сверху из окна за быстро удаляющейся фигурой в тёмном плаще. – Неужели у Вас, такого тихони, есть ночные амурные дела? Неужели у Вас есть любовница? – сердце Анны Владиславовны сладко сжималось. – Ну а почему же нет? Вот и теперь я сама влюблена. Конечно, конечно я влюблена! – Девушка стояла подле окна босая на холодном деревянном полу, смотрела вниз и вдруг зажмурила глаза от нахлынувшего счастья. – В первый раз, – сказала она себе, – всё, что было раньше – один лишь обман самой себя. Глупые фантазии. Я влюблена в Виктора, я готова сделать для него всё, что он только попросит. Я готова… – она похолодела при следующей мысли, – готова даже отдаться ему без брака, если он протянет руку, если он скажет, я могу совершить всё, всё, что угодно. – Бросившись на постель и зарывшись с мокрым лицом в подушку, Анна хотела успокоиться, но ни заснуть, ни даже заставить себя думать о чём-то другом девушка была не в состоянии. – Я люблю его, люблю его, – шептала она в подушку, – люблю».

Те же слова повторял и возбуждённый секретарь, в который раз, среди ночи пешком пересекающий город.

«Я люблю Наталью Андреевну. Я сделаю всё, что угодно только бы сохранить наши с ней встречи. Теперь я могу предать своего благодетеля и руководителя. Я могу совершить всё, что угодно. Любую подлость, любую низость, всё, что угодно с собою. Я могу отпилить себе руки, вырвать сам себе язык. Я могу выколоть ей глаза, чтобы только нам встречаться каждую ночь. Я не могу жить без неё. Вся жизнь моя сосредоточена в этом одном. Лучше я убью её, потом убью себя, чем мы расстанемся. Я сделаю всё, чтобы Наталья не узнала обо мне ничего. Я сделаю всё».

Возле чёрного чёрного хода дома на Фонтанке Сергей Филиппович приостановился, желая справиться с ужасным сердцебиением. Он припомнил, как тогда зимой наблюдал за мужской фигурой, скользнувшей в эту же дверь. Это был князь Валентин. До того рокового момента, предполагая за княгиней Ольховской недоступность и истинную чистоту, он не был разочарован. Он, наверное, даже обрадовался тому, что Наталья Андреевна такая же женщина, как все другие, в отличие от иных простушек княгиня ловко скрывала свои амурные дела.

Наталья Андреевна не меняла своих привычек. После смерти мужа у неё перебывало, наверное, не меньше 20 любовников и никаких слухов. Никто ничего не знал. Никто даже ничего не заподозрил.

Любовник являлся в дом на Фонтанке после двенадцати, когда всё погружалось в сон. Своим ключом отперев дверь, поднимался, никем не замеченный на второй этаж в маленькую комнатку, где можно было переодеться и привести себя в порядок. Только когда часы отмечали звонким даром час ночи, он появлялся в спальне ожидающей его княгине.

После смерти князя Валентина, заняв его место, Сергей Филиппович проделывал весь этот путь дважды в неделю, строго в четверг и субботу. Когда он входил в спальню, Наталья Андреевна уже без парика, коротко стриженная, одетая в полупрозрачный розовый пеньюар, лежала на постели с зажжённой длинной сигарой в белой руке. И секретаря встречал насмешливый взгляд её блестящих лукавых глаз.

   – Ну, что ты такой хмурый сегодня, Серёжа, – спросила княгиня, когда бледный секретарь, как обычно, в условленное время вошёл в спальню.

   – Княгиня, если Вы не выполните мои просьбы, произойдёт несчастье, – взволнованно сказал секретарь, сделав два шага, и опускаюсь на край постели.

   – Какое же несчастье, Серёжа, – обнимая секретаря, спросила княгиня. – Расскажи мне, какая просьба?

Затушенная сигара, наполнила комнату вонючим дымом. Сергею Филипповичу с трудом удалось справиться со своим голосом, но он всё же проговорил, не поворачиваясь:

   – Скажите, княгиня, недавно приходил ли к Вам некий Валентин Игнатов? Он из купцов или мещан, я точно не знаю.

   – Вон ты что, – княгиня оттолкнула секретаря, и села на постели, подтянув ноги. Её коротко стриженная голова упёрлась подбородком в колени. – Вон ты куда полез. – Неожиданно она изменила тон с резкого на ласковый. – Не нужно, Серёжа, тебе в это путаться. Это очень грязное дело.

   – Что? Что он рассказал Вам? – почти простонал секретарь. – Наталья Андреевна, умоляю, доверьтесь мне. Скажите, что он рассказал вам о графе Викторе. – Секретарь повернулся – из глаз его бежали слёзы. – Я ведь знаю, что он выдал Вам какую-то тайну.

   – Ты знаешь какую? – большие глаза княгини Ольховской смотрели холодно и жёстко.

   – Нет, не знаю. Да и не хочу знать, – слёзы бежали по бледным щекам секретаря. – Но если тайна эта выплывет, то мне конец. Граф имеет возможность сделать так, чтобы растоптать всю мою жизнь. Я не хочу ничего знать, – голос Сергея Филипповича срывался, – но, если вы не пообещаете мне хранить молчание, я убью себя.

Княгиня даже открыла рот, так была поражена. Она протянула руку и кончиками пальцев сняла слезинку со щеки секретаря.

   – Что ж, Серёжа, и в правду ты убьёшь себя?

Секретарь судорожно покивал и вдруг, как маленький ребёнок с плачем кинулся на грудь женщины. Прижался щекой и, вздрагивая, зачастил срывающимся голосом:

   – Я не могу открыть Вам, что он сделает. Сегодня в курительной комнате у Бурсы, когда мы остались вдвоём граф предложил мне выбор – либо Вы, Наталья Андреевна, будете молчать о том, что сказал Вам Валентина Игнатов, либо он уничтожит меня.

   – Погодите, погодите, Серёжа, – княгиня ласково гладила секретаря по голове. – Но ведь ты же не знаешь, о чём я должна промолчать?

   – Нет, я не знаю.

   – Но тогда, как же ты можешь меня об этом просить?

   – Граф сказал, что Валентин Игнатов умер. Прошу Вас, хотя бы несколько дней вы можете хранить молчание. Хотя бы несколько дней.

   – Умер? – повторила княгиня. – Странно. Кому это понадобилось его убить? – Она строго посмотрела на секретаря. – Ты рассказал об этом ещё кому-то, кроме меня, например, Константину Эммануиловичу?

Секретарь щёлкнул зубами.

   – Нет.

   – Ладно, – откинувшись на подушки и подложив руки под голову, Наталья Андреевна расслабилась и закрыла глаза. – Ладно, – проговорила она, – значит, говоришь, граф Виктор. Очень интересно. Но коли он просил тебя, таким образом, то получается, что сам же он, своей же рукой, зачем-то решился подтвердить все подозрения. Неужели он думает, что после подобной атаки я, действительно, промолчу.

Слёзы просохли на впалых щеках секретаря. Рука княгини выскользнула из его руки, и Сергей Филиппович испытал моментальный приступ чёрного отчаяния.

«Мне не уговорить её. Граф сдержит слово, – подумал секретарь, – и он объявит всему свету, что князя Валентину убил я. Так, что теперь это моя с ней последняя ночь. Трудно представить себе, но ведь злодей может убить её также хладнокровно, как того молодого мещанина».

Поднявшись с постели, секретарь подошёл к столику, пригнулся к зеркалу, рассматривая своё бледное лицо. На столике сверкала миниатюрная серебряная гильотина. В зеркале он видел отражение Натальи Андреевны, неподвижно раскинувшейся на кровати. Розовый пеньюар распахнулся, и свет свечи играл на нежной коже. С боку, одетый в шикарный парик, бюст Вольтера. Пустые мраморные глазницы великого просветителя смотрели на Сергея Филипповича холодно и отчуждённо.

   – Я докажу Вам свою любовь, – отвернувшись от Вольтера, тихо-тихо сказал секретарь. – Докажу. Вы думаете я шучу про смерть? Это вовсе не так. Я люблю Вас, Наталья Андреевна, и готов на любую жертву.

Положив мизинец левой руки на маленькую ледяную плаху, Сергей Филиппович зажмурился и правой рукой нажал маленький рычажок. Серебряный нож миниатюрной гильотины опустился с тихим свистом, секретарь вскрикнул, хлынувшая кровь забрызгала зеркало.

В особняк на Конюшенной Сергей Филиппович вернулся только к утру. Он улыбался, претворяя за собой дверь чёрного хода.

Дом уже проснулся. На кухне звенели ножи, по коридорам расползался пар от подогреваемой воды. Секретарь поскорее поднялся к себе в комнату, где и заперся.

Сергей Филиппович разделся и забрался в постель. От возбуждения он не сразу смог уснуть. Непостижимо, но ему удалось-таки уговорить неприступную княгиню Ольховскую. Удалось вырвать у неё обещание молчать, по меньшей мере, в ближайшие несколько дней. Он даже не чувствовал дёргающей боли в руке. Умудрился позабыть о том, что в порыве страсти отнял сам у себя при помощи серебряной гильотины, применяемой для обрезания сигар, половину мизинца левой руки. Перетянутая плотной тряпицей, рана только чуть-чуть кровоточила.

Наконец он заснул. Но проспав не более часа, как был разбужен к завтраку. За столом Сергей Филиппович прятал левую испорченную руку, а на прямой вопрос Его превосходительства сбивчиво соврал, что накануне вечером повредил палец дверью.

После завтрака, сославшись на недомогание, секретарь снова укрылся в своей комнате. Он знал, что Бурса этот день предполагает провести вне дома и был удивлён, когда рядом в библиотеке зазвучали голоса.

Некоторое время Сергей Филиппович лежал в постели, подозревая, что не проснулся, и голоса слышатся во сне, но потом сообразил, что о его присутствии здесь в комнате просто никто не знает. Это был первый случай за все последние годы, когда секретарь позволил себе расслабиться среди дня.

Но кто же забрался в библиотеку в отсутствии хозяина?

Сергей Филиппович прислушался. Неаккуратно опершись на испорченную руку, он чуть не закричал от боли, но смог всё-таки удержаться. Поднялся с постели, подошёл к двери и, встав на колени, заглянул в замочную скважину. Секретарь ничего не увидел, но зато, стоя таким образом, он совершенно отчётливо услышал знакомые голоса.

Говорили Анна Владиславовна, племянница Константина Эммануиловича, и граф Виктор.

   – Я готова убежать с Вами, – ясно прозвучал взволнованный голос девушки. – Куда угодно, если есть на то божья воля, мы можем обвенчаться с Вами, граф, в какой-нибудь тихой деревенской церкви.

   – Я не верю своему счастью, – отозвался голос Виктора. – Когда мы бежим?

   – Если хотите, завтра.

   – Мы поедем ко мне в поместье. Вы знаете, как там хорошо в это время года, – голос Виктора, так же, как и голос Анны звучал взволнованно и пылко. – Мы поселимся там и будем вести тихий, уединённый образ жизни. Вдали от света, вдали от всей этой столичной суеты.

   – Боже мой, как мне надоел этот пыльный город, – вздохнула Анна. – Но зачем мы забрались в библиотеку? Пойдёмте. Мы можем вызвать подозрения. Пойдёмте отсюда.

   – Погодите. Погодите минуту, Анна, – попросил Виктор. – Скажите мне, а что здесь за картиной?

   – Там дядюшкин тайник с документами. Не нужно ничего трогать, пойдёмте, пойдёмте, Виктор.

Секретарь услышал, как заскрипела дверь и как удаляются их шаги.

«А ведь это совсем неплохо, если они уедут, – подумал он. – Если граф уберётся из города, может быть, я надолго избавлюсь от его безумных притязаний. Может быть, надолго, а может быть, и навсегда. Хорошо получается, удачно».

Шагнув назад к постели, секретарь ощутил неприятную тошноту и головокружение. Кисть левой руки горела. Опустившись головой на подушку, он успел ещё подумать, что подушка какая-то слишком холодная и мокрая, и опять погрузился в сон.

После завтрака, когда секретарь, изменив обычному распорядку, сослался на недомогание и направился в свою комнату, Бурса также изменил своё расписание. Константин Эммануилович должен был работать у себя в кабинете, а вместо этого спустился в подвал.

Вернувшийся среди ночи, несчастный лакей спал прямо на полу маленькой подвальной комнаты. Парик его, теперь испачканный серой пылью, сбился и почти закрывал лицо. Башмаки в пыли, белые тугие чулки порваны, серый плащ, в котором выходил ночью, валялся на полу рядом.

   – Ваше превосходительство, – слуга открыл глаза, и сразу же вскочил. Он замер перед Бурсою, склонившись на дрожащих ногах. – Я всё выполнил, как Вы сказали.

   – Ты был у меховщиков?

   – Был, – слуга поклонился, – доложил им, что сам видел курьера, привёзшего новый пакет из Парижа.

   – Молодец, – сказал Константин Эммануилович. – Иди, поешь на кухне, а потом, я позволяю, можешь вернуться в свою комнату и поспать. Потом подумаем, что с тобой, с предателем, делать.

Сообщив Анне, что уезжает по делам, Константин Эммануилович около десяти часов вышел из дому, сел в экипаж, и действительно уехал. Но никто кроме нескольких преданных слуг не знал, что Бурса вернулся в особняк уже через час. При том, вернулся не один, а вместе с ротмистром Удуевым. Они тайно прошли в кабинет и заперлись там.

   – Будем надеяться, братья Протасовы примут обычные меры, – очень тихо проговорил Бурса. – Лакей сообщил им ночью, что накануне принесли пакет. Значит кто-либо из гостей попробует прокрасться к тайнику и взять его, либо…

Услышав какое-то движение на лестнице, Удуев приложил палец к губам. Было слышно, как в библиотеку вошёл человек. Спрятавшись в кабинете, Удуев и Бурса замерли и уже через секунду Бурса расслабился и опустился в своё кресло.

   – Это Анна с графом Виктором, – сказал он. – Пошептаться голубки в библиотеку забрались. Нужно будет слугам приказать не пускать её сюда.

Случайно подслушанный секретарём разговор между Анной Владиславовной и графом Виктором не был услышан ни Удуевым, ни Бурсою, хотя оба они находились рядом за дверью.

Константин Эммануилович счёл для себя неприличным стоять под дверью и тайно подслушивать любовный лепет молодых. Он пригласил ротмистра к окну. Он поднял штору и указывал во все время разговора на улицу, обрисовывая подходы возможного ночного шпиона.

   – А Вы уверены, что этот граф Виктор не может оказаться тем человеком, которого мы ждём, – спросил еле слышным шёпотом Удуев.

   – Я не доверяю ему, – также тихо отозвался Бурса. – Но вот в своей племяннице, Вы уж простите ротмистр, я нисколько не сомневаюсь. Если граф попробует снять картину и полезет в тайник, будьте уверены, Анечка поднимет такой шум, что слуги прибегут раньше нас.

Прошло ещё несколько часов. Вечерело, но за окном на улице всё ещё было светло. Проклиная себя за глупость, Бурса уж хотел открыть дверь и, прекратив нелепую засаду, спуститься вниз и всё-таки пообедать, когда отчётливо скрипнула цепь лифтового механизма.

Удуев вопросительно глянул на хозяина кабинета. Бурса кивнул и приблизился к двери, рука его осторожно повернула ключ.

Удуев взялся за рукоять своей сабли, после чего расстегнул пояс. Ротмистр положил пояс вместе с оружием поперёк рабочего стола Бурсы.

   – Слишком тесно, – одними губами объяснил он. – С ней не развернёшься.

Лифт, с грохотом спускающийся вниз, вверх шёл очень тихо. Затаив дыхание, Константин Эммануилович улавливал каждый оборот металлической шестерни. Потом, судя по звуку, кресло подтянулась и со щелчком остановилось. Ладонь Бурсы легла на ручку двери.

В кабинете раздались лёгкие шаги, будто простучали по полу деревянные подошвы. Что-то скрипнуло.

   – Картину снял. – прошептал Бурса. – Пошли.

Рывком он растворил дверь и кинулся в библиотеку. Удуев последовал за ним.

Как ни готовил себя Константин Эммануилович к тому, что увидит, наткнувшись глазами на это существо он опешил от ужаса и отвращения. Он замер в дверях. С разгону, Удуев налетел на Бурсу сзади.

Карлик был ростом, от силы, с пятилетнего ребёнка. Кривые ноги, кривые, будто раздутые в плечах, руки и огромная совершенно лысая голова. Губы лилипута растягивались на всё лицо. Рот карлика был широко разрезан.