Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Глава 6

Фасад, обращённый к реке, просто завораживал взгляд Анны Владиславовны. Комкая в руке краешек шторы, она стояла подле окна и смотрела на улицу. Ничего не изменилось здесь, будто с того момента, когда Анна, тогда ещё Покровская, впервые приехала в особняк на Конюшенный, прошла только минута. Анна смотрела на павильон с восьмигранной башней и куполом. Молодая женщина могла бы простоять у окна, наверное, целый час, но голос Генриха вывел её из задумчивости.

   – Сударыня, – сказал полковник, – я до сих пор молчал, но теперь, когда все опасности позади…

   – Да, прошу Вас, – не в силах оторваться от окна, сказала Анна. – Мне нечего от Вас скрывать.

Павильон венчала отлитая из меди золочёная фигура коня на шаре. Шар отражал солнце, и молодая женщина сосредоточилась на этом ярком блике, кусала губки.

   – Я слушаю Вас, Генрих.

Полковник, преодолев смущение, сказал:

   – Конечно же… Конечно, я преклоняюсь перед Вашей стойкостью. Решиться на подобное по доброй воле – венчаться с рабом, а потом отдаться грязному негодяю ради счастья всех людей на земле. Может быть, чище поступок для образованной светской женщины, но Анна почему, почему Вы не рассказали мне всю правду сразу? Неужели Вы думали, что я осудил бы Вас? Неужели Вы думаете, что я не нашёл бы сил поддержать Вас? Неужели?

   – Что? – резко обернувшись, сказала Анна. – Что за ерунду Вы говорите. Откуда Вы это взяли? С чего Вы решили, что все мерзости мною были совершены по доброй воле. Неужели, Генрих, Вы думаете что я лгала Вам?

«Боже мой, – подумал полковник. – Боже мой. Какой же я идиот, как я мог поверить этому Виктору? Он обманул меня, а я спас негодяю жизнь. Господи, что я натворил?»

   – Отвечайте, – сквозь слёзы потребовала Анна. – Отвечайте, откуда вы все эти глупости взяли отвечайте. Ну же!

   – Простите, – Пашкевич никак не мог придумать, что же теперь сказать, как загладить свою вину. – Простите меня, я поверил наглому лжецу. Я незаслуженно обидел Вас, Анна. Как я могу теперь вымолить прощение?

Анна Владиславовна отвернулась, красивая головка кокетливо наклонилась, из-под кружевного чепчика мелькнул быстрый взгляд, слёзы почти просохли.

   – Купите мне годовалого чёрного жеребца с белой звездой во лбу, – сказала Анна. – Купите, а я подумаю, может быть, я когда-нибудь прощу Вас, Генрих.

Успешное завершение операции, проведённые при его поддержке, порадовала ротмистра Михаила Валентиновича Удуева. Отчёт, посланный им в Тайную экспедицию, не был полным, но содержал все основные факты. А когда Афанасий Мелков со своим небольшим отрядом возвратился в северную столицу, Удуев счёл своим долгом сходить на кладбище. Долго стоял он подле могилы молодых супругов.

«Отомстили мы за вас, Иван и Марья, отомстили. Мучитель Иван Бурса мёртв, – думал он, обращаюсь к лежащим под землёй молодым супругам и глядя на треугольный камень. – Поместье, где пытали вас, разгромлено. Палачи – кто бит плетьми, кто продан, кто в лес бежал, – сказал он, непроизвольно водя рукой по своему кафтану, разглаживая карман, где лежала страничка когда-то вырванные из книги Апулея «Золотой осёл». – Так что всё завершилось самым лучшим образом. Спите спокойно, милые мои, спите покойно».

Но ротмистр лгал. Ничего ещё не было кончено. Виктор и Аглая крылись, и он имел строгое предписание к розыску беглецов.

Через неделю после возвращения Мелкова, Константин Эммануилович Бурса письмом пригласил ротмистра к себе. На Конюшенной давали бал, и Михаил Валентинович был несколько удивлён тем, что Бурса назначил ему время как раз к началу этого пышного приёма.

   – Что-то срочное, Ваше превосходительство? – спросил Удуев, склоняю голову на пороге знакомого затемнённого кабинета. – Вам опять потребовалась моя помощь?

Снизу уже долетали оживлённые голоса, шорох туфель, стук жезла, музыка. Магистр «Пятиугольника» сидел за столом. На его лице прочитывалось сильное беспокойство.

   – Давайте без обиняков, Михаил Валентинович, – сказал он, посмотрев на ротмистра красными от бессонницы глазами. – Теперь мне действительно нужна Ваша поддержка.

   – Слушаю, Ваше превосходительство, – Удуев присел на диване.

   – Вы знаете, что тот лжеграф Алмазов Виктор Александрович с бывшей крепостной девицей, а ныне богатой мещанкой, Аглаей Ивановной Трипольской, бежали из усадьбы моего брата.

Какое-то время Бурса молчал. Молчал и Удуев. Потом Бурса продолжил:

   – Видите ли, Михаил Валентинович, в связи с этим обстоятельством я попал в крайне затруднительное положение. Негодяй Виктор выкрал из тайника и унёс с собой очень важные документы.

   – Какие именно, – вежливо поинтересовался Удуев.

   – В основном это закладные на владение землёй. У Ивана в долгах больше половины Новгородской губернии. Представить себе трудно как Виктор может употребить эти бумаги. Но не это главное, мне деньги брата ни к чему. А главное в том, что Виктор Александрович Алмазов является законным супругом моей племянницы Анны, и в любую минуту может обвинить её как в двоемужестве, так и в похищении его сына, Андрея. Ведь по бумагам мой внучатый племянник Андрюша, – голос его дрогнул, но он продолжал, – является его законным сыном.

   – У меня предписание, – сказал Удуев после ещё одной долгой паузы. – Я должен задержать и Аглаю Ивановну и Виктора Александровича. Оба они обвинены в сговоре против государства.

   – Если Вы их арестуйте, будет ли публичное разбирательство? – быстро спросил Бурса и, поднявшись из-за стола, прошёлся из угла в угол.

Удуев погладил усы. Он ожидал такого вопроса, но никак не рассчитывал на подобную откровенность.

   – Так что, Михаил Валентинович, коли случиться так, что они окажут сопротивление при аресте, – Бурса остановился против Удуева, – пусть случайно получится, что они оба погибнут. Я не буду особенно огорчён.

   – Да где же их искать-то? – сделав вид, что не понял, сказал Удуев. – А коли попадутся, то конечно, – он подмигнул Бурсе, – я постараюсь для суда сохранить им жизнь.

Снизу долетел взрыв громкого хохота, задорно заиграл клавесин.

   – Конечно, – сказал Бурса, возвращаюсь за стол. – Вы правы, ротмистр.

Первый бал после почти трёхлетнего перерыва растревожил Анну Владиславовну. По стечению обстоятельств, её муж, Генрих Пашкевич, не имел своего дома в Петербурге, и с дозволения дядюшки они до времени поселились на Конюшенной. С самого утра Анна поразила Генриха, предложив немного потанцевать вдвоём.

   – Признаюсь Вам, мой друг, – сказал она, спрятав глаза, – я боюсь, что вечером меня пригласят на танец, а я не смогу даже и первые фигуры вспомнить.

Но опасения Анны Владиславовны казались напрасны. Вышедший из кабинета Константина Эммануиловича жандармский ротмистр, был просто очарован её грациозностью как, впрочем, было очаровано и всё общество. Восторженное настроение Анны будто передалось всем собравшимся. Это был фантастический пышный бал. Анна кружилась во всех подряд танцах, не пропуская ни одного. Она улыбалась чужим шуткам, шутила сама, сплетничала с дамами и за всем этим, конечно же, упустила неожиданную перемену настроения своего супруга.

   – Капитан Семён Одоренков, – объявил лакей, стукнула об пол палка.

Генрих Пашкевич побледнел. Что-то дрогнуло в сердце полковника. Дождавшись, когда Одоренков окажется один в курительной, Генрих резко толкнул дверь и вошёл.

Одоренков выпустил дым из ноздрей и, подняв голову, посмотрел на вошедшего.

   – Давно не виделись.

   – Давно, – Генрих присел рядом на турецком диване, раскурил трубку. – До сих пор плечо побаливает.

   – Это после того удара, что я нанёс Вам?

   – Я не в обиде, – Генрих, подражая Одоренкову, выпустил дым через ноздри. – Я не хочу теперь ни с кем конфликтовать, – сказал он, откашлявшись. – Но поймите меня верно. Я теперь совершенно счастлив с молодой женой, и я умоляю Вас, Семён, откажитесь от своей давней обиды. Поверьте мне, Анна Владиславовна небесное существо. Она никак не может быть повинна в том, что Вы убили на дуэли своего молодого друга.

Одоренков без слов докурил свою трубку, поднялся на ноги и только от двери объявил коротко:

   – Ничего не могу обещать Вам, полковник, ничего.

Внимательно следящий за происходящим, Удуев отметил, что Генрих Пашкевич побледнел при появлении нового гостя, а потом постарался уединиться с ним в курительной. Но следующее событие привлекло внимание ротмистра значительно сильней.

Он находился на приличном расстоянии, почти в другом конце зала, когда Анне Владиславовне, мило сплетничавшей в окружении нескольких дам, слуга подал какую-то записку. Анна быстро прочитала записку, скомкала листок, извинилась и вышла из зала. Через минуту она вернулась. Михаил Валентинович так же через некоторое время покинул гостиную. Подозрение, мелькнувшее у ротмистра, подтвердилось – Анна Владиславовна покинула зал только для того, чтобы избавиться от письма. Возле свечи в ближайшей комнате был рассыпан пепел.

«Если это любовное послание, – стоя у стены, размышлял ротмистр Удуев, – то зачем же от него избавляться подобным образом? Она могла кинуть послание куда-нибудь в ящик, запереть на ключ, в конце концов, она могла спрятать записку на груди. Что побудило её к этой предосторожности? Неужели это была записка от Виктора? Необходимо проверить. Я обязан узнать, что там было написано. Но как узнать, от листочка сохранился лишь рассыпанный по столу пепел?»

План родился у ротмистра далеко не сразу.

От того момента, как была сожжена записка, до того момента, как Удуев узнал о её содержании, прошло не менее двух часов. Рядом с Анной, когда слуга принёс письмо, стояли несколько дам. Михаил Валентинович припомнил, что ближе всех находилась графиня Полонская.

Понятно, спросить Анну – впрямую не ответит, обратиться за помощью к Бурсе – глупо, выход один: расспросить как можно подробнее Полонскую. Может быть, любопытная дамочка как-нибудь заглянула через плечо Анны Владиславовны. Но как заставить женщину на балу выдать интимный чужой секрет не подружке, а жандармскому ротмистру? Вариантов никаких. И Удуев пошёл на крайнюю меру.

Только скользнув завистливым взглядом по карточному столу, за которым как раз понтировал молодой Афанасий Мелков, ротмистр прошёл через залу и, пристроившись слева от щебечущей с какой-то другой дамой графини Полонской, стал ожидать удобного случая. Когда появился слуга с бокалами на круглом серебряном подносе, Удуев шагнул к Полонской.

   – Мадам, – произнёс он в ту минуту, когда графиня протянула руку к бокалу. – Позвольте, мадам, рука ротмистра переставила на подносе бокал, – по-моему, Вы перепутали?

Глаза графини жадно вспыхнули, алые губки задрожали, она подмигнула и взяла переставленный бокал.

   – Конечно, я ошиблась, – прощебетала она, глазами показывая на дверь.

Будучи человеком строгих правил, при этом женатым, Михаил Валентинович Удуев никогда не позволял себе подобных вольностей. И теперь, оказавшись с похотливой графиней в маленькой, обитой розовым штофом комнатке, испытал сильное смущение.

   – Ну что же Вы? – спросила Полонская.

Она встала спиной к ротмистру и упёрлась своими маленькими ручками в край клавикордов.

   – Ну что ж Вы, ну что ж Вы тянете?

Когда Полонская вздрогнула и тихонечко сладко застонала, ротмистр, совершив над собою ещё одно невероятное усилие, спросил.

   – Вы видели, как Анна Владиславовна получила записку?

   – Да, да, в смысле, саму записку?

   – Что там было?

   – Да, да видела.

   – И что же?

   – Ну разве можно такие вопросы даме задавать?

   – Что?

   – Адрес и час.

   – Подпись?

   – Только две буквы. Я запомнила «А» и «В».

Больше графиня уже ничего не смогла произнести.

Вернувшись в зал, ротмистр остановил лакея с полным подносом и, невзирая на приличии, один за другим опрокинул в себя три больших фужера шампанского, вытер пот. Под бешеный ритм кадрили медленно прошествовал через залу и присоединился к играющим за ломберными столами.

На следующий день после обеда, объявил Генриху, что ей пора обновить свой гардероб, Анна Владиславовна взяла свои сани, когда-то подаренные дядюшкой, собралась и уехала. Всё это показалось Генриху несколько странным: как можно покупать шляпки и заказывать платье, не взяв с собой даже служанку? Но он не хотел ссориться и ни о чём не спросил.

Ротмистр Удуев не ошибся в своих предположениях. Анна Владиславовна действительно получила записку от разыскиваемых полицией и жандармерией двух государственных преступников. Без всякого сомнения, «В» – означало Виктор, «А» – Аглая.

В записке были указаны только место и время встречи.

«Но зачем же им было вообще возвращаться в Петербург? – размышляла Анна. – По завещанию – оно совершенно точно в руках Виктора – он мог бы получить немалую сумму денег. Через подставных лиц, например, он мог бы перепродать как усадьбу, так и все 3000 душ крестьян, а потом исчезнуть в Европе. Неужто он хочет, чтобы я исполнила супружеский долг? Неужто он посмеет обвинить меня в двоемужестве? Зачем он солгал Генриху? Зачем вообще он таким образом тайно пригласил меня теперь?»

Погруженная в свои мысли, Анна Владиславовна не увидела, как проскочили по Невскому проспекту навстречу большие сани. Она не видела, как сани эти остановились, и из них выскочил уланский офицер. Офицер что-то крикнул двум своим друзьям, оставшимся в санях, и сразу же, подхватив извозчика, устремился вслед за Анной Владиславовной. Офицеры недоумённо переглянулись. Никто не ожидал от товарища подобной эксцентричности. Анна также ничего не заметила, она не обернулась. Да если бы она и обернулась и увидела бы преследователя в лицо, то вряд ли смогла бы его припомнить. Лицо это лишь однажды, несколько лет назад мелькнувшее перед ней, совершенно стёрлось из памяти. Анна не знала бы этого человека, точно так же, как и вчера на балу.

Это был Семён Одоренков. Случайно наткнувшись взглядом на Анну, он опять ощутил острый прилив ярости. Он повернул за женщиной, ещё толком не зная что собирается делать. Конечно же Одоренков хотел отомстить. Но как мстить безоружной женщине? Невозможно.

Откинув полог, Анна вышла из своих саней, быстро поднялась по ступенькам шикарного особняка, дёрнула за шнурок, дверь отворилась, и женщина вошла в дом.

Сани, в которых сидел Одоренков, пролетели мимо особняка и встали. Он расплатился и отпустил извозчика. Быстрым шагом он вернулся назад, подёргал шнурок звонка, толкнул дверь. Дверь оказалась не заперта. Незамеченный, Одоренков проник внутрь.

«Я отомщу ей, – теперь спросил он себя. – Нет, я не могу. Что я могу с ней сделать, с этой проклятой женщиной? Нужно вернуться в казарму, напиться шампанским, завалиться спать. Нужно бросить это дело. Зачем я преследую её? Я не могу больше носить в себе это чувство, не могу. Это невыносимо».

Безмолвный слуга проводил Анну в небольшую комнату во втором этаже и предложил немного подождать. Анну Владиславовну поразил, царивший повсюду в здании, полумрак, а в комнату, обитую тёмно-коричневым штофом, и вовсе не проникал ни один солнечный луч.

Горел бронзовый фонарь, было очень тихо. Анна устроилась в кресле. Молодую женщину охватило волнение. Звонко тикали напольные часы, в отдалении, за плотными портьерами, можно было различить шум города.

Аглая появилась неожиданно. Она вошла через какую-то тайную дверь и вдруг оказалась прямо перед Анной. Анна вздрогнула.

   – Боже мой. Зачем всё это? – спросила Анна, пытаясь справиться со своим дрогнувшим голосом, и неожиданным румянцем волнения, заливающим щёки.

   – Меня и Виктора ищут, – спокойно сказала Аглая. – Если нас поймают, то закуют в колодки и отправят по этапу в Сибирь. Мы оба теперь государственные изменники.

   – А если я выдам вас? – справившись со своим голосом, спросила Анна.

   – Я допускаю, но только это не выгодно Вам, Анна Владиславовна.

   – Почему же не выгодно?

   – Вы, наверное, думаете, что когда палач будет заковывать нас в кандалы, мы сожмём зубы и промолчим? Вы, наверное, думаете, что Ваше двоемужество навсегда останется тайной?

   – Думаю, Вам хватит благородства, – в голосе Анны больше не было уверенности.

   – Благородства у крепостных людей не бывает, – сказала Аглая. – Благородство это у князей. У нас только простые человеческие чувства и расчёт.

   – Вы жена Виктора Александровича, это так?

Анна непроизвольно кивнула.

   – Но ведь это не всё. Существует ведь и подлинный отец Вашего ребёнка.

   – Я сама не уверена, – парировала быстро Анна. – Нет доказательств.

   – Доказательство, как раз, существует. Завещание, оставленное Иваном Кузьмичом, в наших руках. В своём завещании Иван Бурса всё состояние оставляет незаконнорождённому своему сыну Андрею Ивановичу от крепостной девки Анны.

Последние слова Аглая сказала с нажимом и замолчала на минуту.

   – Так что, невыгодно Вам нас продавать, – закончила она и посмотрела на Анну Владиславовну.

   – Ну, погоди, – растерянно сказал Анна. – Погоди. Зачем же такая жестокость? Мы были с тобой подругами почти, мы столько пережили вместе. В конце концов, чего же ты хочешь от меня? Я что-то должна сделать?

   – Да должны, – неожиданно появляясь из той же потайной двери, сказал Виктор. Он держал в руках какой-то пакет. – Здесь завещание Ивана Кузьмича, составленное в пользу вашего сына, – продолжал он. – Я до сих пор не получил свободу. Бурса обещал мне вольную, но так и не дал.

   – Вы хотите, чтобы наследник Ивана Кузьмича подписал Вам вольную? – с удивлением спросила Анна.

   – В моём положении вольная ничего не изменит. Я хочу, чтобы Вы, Анна Владиславовна, ввели в права наследия своего сына, и оформили себе право опекунства.

   – Деньги? – удивилась Анна.

   – Да. В том же сейфе, где я взял завещание, лежали закладные на земли. Здесь огромная сумма. Мы с Аглаей Ивановной теперь должны навсегда покинуть Россию, и нам бы хотелось реализовать эти бумаги. Вы поможете нам?

   – Как? Как я помогу вам? – совсем уже испуганным голосом сказала Анна. – Чтобы ввести Андрея в права наследия я должна буду во всём признаться. Я должна буду обесчестить себя перед светом.

   – Думаю, полковник Пашкевич простит тебя, – сказала Аглая. – Уедете в деревню, заживёте там тихою жизнью. Скажи, Анна, зачем тебе это мерзкое общество, зачем?

   – Ну так Вы поможете нам или нет? – спросил Виктор.

«Бежать, – подумала Анна. – Как глупо было приходить мне сюда одной. Бежать. Мне не нужен этот пакет, но так просто они меня не выпустят отсюда».

Взгляд молодой женщины осторожно скользнул по стене. Небольшой серебряный кинжал висел прямо посередине чёрного бордового ковра. Анна отметила витую рукоять.

«Обмануть их. Как? Они не поверят ни одному моему слову.

   – Мне нужны эти бумаги, – сказала Анна, как могла сухо. – Не имея на руках завещания, я не смогу ничего никому доказать, и, таким образом, не смогу помочь в вашем деле.

Желая удержать свои подлинные чувства, не выдать себя, Анна Владиславовна схватилась рукой за подлокотник кресла. Пальцы её побелели. Подняв голову, Анна увидела насмешку Аглаи и не выдержала, её прорвало.

   – Невозможно быть рабой у каторжника! – крикнула она. – А от каторги вам обоим теперь не уйти! Я отказываюсь помогать вам, делайте со мной что хотите!

Виктор вопросительно посмотрел на Аглаю.

   – Иди, – сказала Аглая. – Будет, наверное, много лучше, если бывшие подружки вдвоём посекретничают.

Тайная дверь бесшумно затворилась за спиной Виктора. Аглая присела в кресло, и совершенно сменив голос, попросила:

   – Не нужно, Анна Владиславовна, так переживать. Я уверена, мы договоримся. Я люблю Вашего мужа, и я не намерена Вам его уступить.

   – Какого мужа? – вспыхнула Анна.

   – Виктора Александровича, – сказала Аглая мягко. – Он же первый Ваш муж. Первый и единственно законный. Разве не так?

Вернувшись в свою казарму, два офицера, что сидели в одних санях Семёном Одоренковым, конечно, тотчас принялись рассказывать анекдотец об эксцентричности своего приятеля.

Иногда бывает, маленькие случайные события моментально складываются в мозаический точечный узор. Это выглядит так же невероятно, как пять раз подряд выпавшие три шестёрки при игре в кости. Но так случается.

Анекдот, рассказанный в казарме, был услышан Афанасием Мелковым, а уже через час ту же историю в доме на Конюшенной из уст Афанасия услышал Генрих Пашкевич. Генрих побледнел.

   – Что с Вами, друг мой? – спросил присутствовавший тут же Бурса.

   – Он ненавидит Анну. Он может совершить с ней всё что угодно, – сказал Пашкевич. – Теперь же нужно вмешаться.

   – Почему Вы уверены, что Одоренков погнался именно за Вашей женой?

   – Не знаю. Уверен. Я чувствую. Но где же их искать?

Лицо Константина Эммануиловича никак не изменилась, но, мгновенно оценив серьёзность положения, Бурса, с присущей ему трезвостью и последовательностью, сразу же взялся за дело.

   – Где эти офицеры видели Анну?

   – Где?.. – удивился, ничего уже не понимающий, Афанасий. – Ясно где, на Невском.

Оказавшись в доме, Одоренков был поражён тишиною и полутьмой. Кругом дорогая, но без особых претензий мебель, портьеры, ковры. Он провёл пальцем по перилам лестницы, но пыли не оказалось. Дом был обитаем, здесь жили.

Обследовав нижние этажи, на что потребовалось немало времени, капитан осторожно поднялся по лестнице.

«Без сомнения, эта женщина отправилась к своему любовнику, – подумал он. – Но, странно, почему она направилась к любовнику днём? Где хозяева дома, где слуги?»

Подумав так, он тотчас получил ответ на свой вопрос. Навстречу по коридору с подносом в руках быстро двигался лакей в ливрее и напудренном парике. Прячась в ближайшую комнату, Одоренков успел разглядеть стоящую на подносе бутылку и какие-то тарелочки. Нужно было бы проследить за слугою, но не удалось даже выйти назад в коридор. В бок гвардейского капитана Семёна Одоренкова упёрлось что-то острое, совсем рядом раздалось неприятное мычание. Он не увидел карлика, стоящего за спиной, он не смог повернуться. С минуту Одоренков стоял неподвижно.

   – Я готов всё объяснить, – сказал он. – Уберите кинжал. Я вошёл сюда случайно, дверь была открыта.

В ответ снова раздалось мычание. В эту минуту он ясно услышал женские голоса где-то далеко в другом конце дома. Остриё отступило, Одоренков хотел повернуться, но не успел. Короткий удар, нанесённый рукою карлика, лишил капитана чувств.

В это самое мгновение в другом конце дома Анна Владиславовна крикнула, отступая к ковру на котором висел кинжал:

   – Я хочу уйти. Мне не нужен этот мерзавец, Ваш любовник, берите его, – она смотрела прямо ледяные глаза Аглаи. – Ничего не значит, что Вы получили вольную. Вы, Аглая Ивановна, навсегда останетесь крепостную девкой, этого не изменить. Вам недоступна свобода, Вам не помогут ни образование, ни деньги, ни титул. Вы оба счастливые рабы, Вы оба потеряли своё счастье вместе с своим хозяином, – Анна схватила со стены кинжал и направила его остриё на грудь Аглаи. – Рабы!

   – Очень интересно, – спокойно, не отрывая взгляда от взбесившихся сверкающих глаз Анны, сказала Аглая. – И что Вы собираетесь делать с этим кинжалом?

   – Я убью Вас! Я убью Вас, Аглая Ивановна! – крикнула Анна. – Убью! И, проверьте, мне не будет мучительно стыдно, потому что рабов иногда можно убивать.

А Аглая даже не шелохнулась. Когда Анна подступила и занесла руку с кинжалом у неё головой Аглая улыбалась. Анна не видела, как растворилась дверь за спиной, как совершенно бесшумно по ковру мелькнула тень карлика. Короткий точный удар, вынесенный карликом из иезуитского монастыря, положил конец разговору. Карлик поднял выпавший из женской руки серебряный кинжал и замычал вопросительно?

   – Нет, Питер, – сказала Аглая. – Иначе, не должно оставаться следов.

Прежде, чем покинуть комнату Аглая Ивановна лёгким движением руки опрокинула фонарь, состоявший на высокой бронзовой подставке. Стекло разбилось, масло растеклось по паркетному полу, а жёлтый значок огня лизнул драпировку, и стал быстро взбираться вверх по потолку. И вскоре пламя охватило уже всю комнату.

Возле чёрного хода уже были приготовлены сани, но ещё прежде, чем Аглая и Виктор покинули обречённое здание, из особняка вышли слуги.

   – Я нанял этот дом на деньги Ивана Кузьмича ещё перед тем, как мы уехали в Париж, – сказал Виктор, затворяя за собой дверь чёрного хода. – Теперь уж мы никогда не будем здесь жить.

Уже сидя в санях, Аглая обернулась. Огня видно ещё не было, но из окон второго этажа уже выплывал лёгкий дымок.

   – Мы больше никогда не вернёмся в Петербург, – сказала она грустно, и накрыла попоною карлика, устроившегося от неё по левую руку. – Мы никогда не вернёмся в Россию, никогда.

В небе стояло холодное зимнее солнце. Особняк уже полыхал из окон верхнего этажа вырывались снопы искр и пламя. Возле дома гарцевали, наверное, полтора десятка конных жандармов, когда к парадному крыльцу подкатили сани. В санях были Бурса и Пашкевич.

   – Всё верно, – сказал Бурса. – Никакой ошибки нет. Анна здесь.

   – Почему Вы так решили?

   – Если Михаил Валентинович своими людьми здесь, то адрес верный.

В эту самую минуту, задыхающийся от едкого дыма, Одоренков вошёл в пылающую комнату. Семён сразу увидел лежащую на полу Анну Владиславовну. Огонь охватил уже платье молодой женщины. Одоренков не размышлял, он действовал, как действовал бы в подобных обстоятельствах любой благородный человек. Опалив лицо Семён шагнул к женщине, наклонился, сильным движением подхватил на руки и вышел в коридор. Он шёл по длинному коридору, потом, с трудом сориентировавшись в дыму, стал спускаться по лестнице в первый этаж.

От толчка Анна Владиславовна очнулась, закашлялась, открыла глаза.

   – Кто Вы? – спросила она доверчивым слабым голосом.

И от этого вопроса и от близости этих ненавистных глаз, новая вспышка ярости охватила Семёна Одоренкова.

   – Будьте Вы прокляты! – крикнул он.

Анна Владиславовна попробовала высвободиться из рук капитана. Она изо всех сил рванулась, отталкивая его. И Одоренков опустил Анну прямо на ступени, а сам, охваченный гневом, кинулся вперёд в гудящее пламя, в чёрный дым.

Подбежавший к лестнице снизу, Генрих Пашкевич, только и увидел мелькнувшую в бело-жёлтых языках спину капитана Семёна Одоренкова. Анна попробовала подняться, но ноги отказывались держать её. Пашкевич, ни слова не говоря, подхватил жену на руки. Анна закрыла глаза, и в это мгновение она была счастлива, а страх и отчаянье отступили.

В верхних этажах что-то рушилось, гудело за спиной пламя, и можно было услышать сквозь это гудение душераздирающий крик ярости и отчаяния человека, не способного отомстить.

«Всё кончилось, – подумала Анна, обвивая руками в шею полковника. – Пусть они обвинят меня. Пусть общество отвернётся от меня. Всё кончилось!»

Константин Эммануилович Бурса стоял на безопасном расстоянии. Он видел, как Генрих Пашкевич вынес на руках его племянницу, как ласково уложил её в сани, как накрыл попоной. Бурса не хотел вмешиваться, молодые сами разберутся.

   – Где Удуев? – спросил он.

Рука одного из жандармов указал на распахнутые парадные двери, из которых теперь уже показалось пламя.

   – Внутри.

   – Боже мой! Зачем? Он же погибнет! Нужно что-то сделать!

   – Его благородие приказали ждать, – натягивая поводья, флегматично отозвался жандарм. – Приказ есть приказ.

«Не может он погибнуть, – подумал Бурса, – такие не гибнут!»

Он не ошибся. Михаил Валентинович Удуев вышел прямо из пламени. Жандармы, только что не проявлявшие никакой активности, соскочили со своих лошадей и закидали ротмистра снегом. Спустя несколько минут Удуев, рассерженный, но не пострадавший, отряхивая с дымящегося и шипящего своего зелёного кафтана чёрные мокрые лохмотья и снег, подошёл к Бурсе.

   – Бежали, – сказал он. – Никаких следов. А, если даже и были следы, – он с сожалением обернулся на полыхающий особняк, – огонь всё спишет.

В раздражение Михаил Валентинович сорвал с себя дымящийся мундир и бросил под ноги. Затем, что-то припомнив, ротмистр наклонился, порылся в тлеющих лохмотьях и вытащил сложенный вчетверо листок. Это была титульная страничка, когда-то вырванная рукой Ивана Турсова из книги «Золотой осёл».

Бурса протянул руку, взял листок, развернул. Улыбка сошла с губ Константина Эммануиловича, но чёрные глаза магистра «Пятиугольника» вспыхнули, как от прямого луча солнца, попавшего в них. На влажном тёплом листке, который Бурса держал в руках, медленно, строка за строкой, проступала тёмная надпись. Запись была сделана специальным составом и не видна, а теперь, под влиянием тепла, она проявилось. Это был перечень трав, записанный действительным членом императорской Академии наук Н.Н. Ломохрустовым. Магистр держал в дрожащих руках рецепт эликсира бессмертия.