Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

Легко миновав кладбище и проскользнув по саду, Анна Владиславовна из-за деревьев долго рассматривала дом. Левое крыло перестало существовать, центральная часть полуразрушена и только в правом крыле светились окна. Анна дождалась, когда часовые сошлись возле левого разрушенного крыла и вошла незамеченной прямо через парадный вход. Пробираясь в кромешной темноте, Анна задела рукавом накрытый стол, звякнуло какое-то стекло.

   – Кто здесь?

Вспыхнула свеча.

   – Ах, это ты, Нюрка, – сказал Анна, – а я-то подумала…

   – Не знаю уж чего Вы, барыня, подумали, – сказала пакостным голосом девка, приближая свечу к лицу Анны Владиславовны, – но только Вас здесь все ищут.

   – Зачем же меня искать? – удивилась Анна. – Кому я понадобилась?

   – Все думают, что это из-за Вас барина нашего, Ивана Кузьмича, убили.

   – Но ты-то, надеюсь, не думаешь так? – отступая, Анна уже пыталась представить себе внутренний план дома.

   – Думаю? И я также думаю. Из-за Вас! – во всё горло крикнула девка, и уже, сколько хватило сил, завопила: – Сюда, сюда, все сюда.

Тут же в двери парадного входа возникла фигура часового.

   – Стой, – сказал часовой неуверенно. – Стой, стреляю.

Выбив из руки Нюрки горящую свечу, Анна кинулась к лестнице, ведущей наверх. Моментально сбежала по ступеням, замерла, пытаясь сориентироваться в темноте, кинулась по коридору, нашла окно, распахнула, перекрестилась и прыгнула вниз. Села в снегу, вскочила, но не успела сделать больше ни одного шагу – тяжёлый удар кулака лишил её сознания.

Очнулась Анна Владиславовна лежащей на полу. Над ней склонялась отвратительная рожа Микешки.

   – Что, прочухалась, стервь? – язвительным голосом полюбопытствовал любимый лакей Ивана Кузьмича. И, повернувшись, доложил: – Зря сомневались, живая она. Не зашибли.

Анна Владиславовна приподнялась на локтях и присела. Прямо перед ней в креслах сидели помещики. Константин Грибоядов играл длинной тонкой косточкой, Григорий Полоскальченко просто пожирал её глазами.

   – Я всё понимаю, – сказал Полоскальченко, чуть наклоняясь вперёд, – но позвольте спросить, где же Вы, Анна Владиславовна, всё это время прятались?

   – В лесу сидела, – сообразив что лучше хоть что-то ответить, чем промолчать, отозвалась Анна.

   – Врёте, – Полоскальченко обернулся к Грибоядову и сказал: – Я уверен, она там не одна пряталась. Должен быть ещё кто-то.

   – Кто? Кто ещё может быть?

Помещики были пьяные. Вялый допрос продолжался не более получаса. Вопросы повторялись одни и те же, только противный шут Микешка скакал вокруг молодой женщины и просил разрешения лично казнить виновницу.

   – Связать её, – приказал Грибоядов. – До завтрашнего утра подождём, может, герой-спаситель объявится. Не может же быть благородный рыцарь, чтоб в беде свою даму оставил, а коли оставит – завтра с рассветом публично казним.

   – А давайте на цепь её посадим? – предложил Полоскальченко. – Хоть недолго, пусть в ошейнике посидит.

Огонь в фонаре неожиданно замигал и стал меркнуть. Теряя единственный свой источник света, склеп неровными толчками то погружался в темноту, то опять появлялся.

   – Нужно уходить, – повторил Виктор. – Иначе, утром вас обнаружат здесь и убьют, как поубивали всех ваших товарищей.

   – Кто-то живой остался?

   – Несколько человек, они заперты в подвале. Если Вы не послушаете моего совета, вы, в лучшем случае, составите им компанию. Впрочем, я знаю местные нравы, по всей вероятности, с рассветом пленников казнят.

   – Я не верю Вам, – Пашкевич приставил остриё клинка к горлу Виктора. – Коли Вы не хотите защищаться, то я убью Вас так же, как и барина Вашего, Ивана Бурсу. Так что лучше берите саблю и защищайтесь.

   – Не стану я, коли уж до сих пор не стал. Я, как человек делающий с Вами общее дело, просто не могу драться с Вами. Не могу и не буду, хватит.

   – Общее дело? Что Вы этим хотите сказать? Вы член «Пятиугольника»? Ерунда. Вы никогда не докажете мне этого.

   – Вспомните, – сказал Виктор, – вспомните, Генрих. Ночью во дворе Трипольского, когда люди Бурсы напали на усадьбу, или Вы считаете, что Вас Господь тогда выручил, проведение? Это я Вас спас. А утром и потерянный мною знак нашли и присвоили. А меня за это потом, между прочим, плетьми били, думали, оплошал.

   – Значит… – Генрих не находил слов, – значит, Вы член «Пятиугольника»?

   – Не верите?

Виктор небрежным жестом повернул отворот одежды – сверкнула под лампой пятиконечная серебряная звезда.

   – Вы этот знак выкрали, – сказал Пашкевич. – Он Вам не принадлежит.

Виктор перекрестился.

   – Ваше право не верить мне. Но этот знак мне вручил сам магистр ордена, Константин Эммануилович Бурса.

   – Но почему я тогда не видел Вас в Петербурге?

   – А я почти не жил в столице. После вручения знака я по делам Общества отбыл в Париж.

Значит, я обязан Вам жизнью? – спросил Генрих.

Но вопрос остался без ответа.

Виктор поднял стакан и залпом проглотил содержимое. Ребёнок громко всхлипнул, привлекая к себе внимание. Генрих поискал воду, но вода кончилась. Тогда он размочил сухари всё в том же вине.

   – Как Вы считаете, не повредит младенцу?

   – Да, наверное, лучше так, чем совсем голодным, – усмехнулся Виктор и проглотил залпом ещё один стакан. – Давайте я его покормлю.

   – Вы умеете?

Глаза Виктора оживлённо заблестели.

   – Андрюшенька, иди сюда, миленький. Иди к дяде Виктору.

Он протянул руки, чем вызвал приступ зависти у Пашкевича. Ребёнок послушно устроился на коленях Виктора. Он замолк, сосредоточенно поглощая размоченные в вине сухари.

   – Не обижайтесь, – сказал Виктор, – он же последнее время со мной провёл. И ребёнок-то, вроде как, по закону мой. Как ни крути, а мы с Анной Владиславовной венчанные муж и жена, хоть и на супружеском ложе никогда и не были. Уж кому-кому, к слову сказать, а Андрею Ивановичу здесь было неплохо. Иван Кузьмич его за родного сына держал, даже Завещание в его пользу оставил. Мы тут все с него пылинки сдували. Так что, хотите, соглашайтесь, хотите нет, но вся ваша военная затея для младенчика – вред один.

   – Я Вас убить хочу, – с трудом поборов новый приступ ярости, сказал Пашкевич. – Так что, мне кажется, будет всё-таки лучше, если Вы объясните мне всё толком и покороче.

   – А что тут объяснять? – сказал Виктор, укладывая ребёнка на постели. – Грибоядов и Полоскальченко своих людей нагнали, ищут вас везде. Мужики лес прочёсывают. Ну, думаю, высунется полковник с младенцем на руках, его каждый признает.

   – Я не этих жду объяснений. Я про Анну, Анну Владиславовну, я хочу знать правду. Как Вам удалось обольстить мою жену? Как Вы заманили её сюда, заманили дважды? При чём здесь орден «Пятиугольника»?

Ребёночек сидел на кровати. Он притих и смотрел мокрыми синими глазами на двух мужчин. Генрих медленно расхаживал от стены к стене, Виктор сидел за столом, сжимая в ладонях пустой стакан.

   – Эх, ты, милый человек. Неужели ты думаешь, что я её сюда, в этот вертеп, обманом завёл? Ты же был в Обществе, знаешь, как строг Константин Эммануилович. А это гнездо злодейское, развратный кружок помещиков для нас в России – враг номер один. Я был принят в Общество когда в Петербурге учился. Степанида послала и оплатила, а батюшка Иван Кузьмич велел продолжать. Когда Иван Кузьмич пожелал Анну Владиславовну получить, я Константину Бурсе тайное письмо написал. Ведь если бы я ослушался, место в этом доме потерял бы, а шпион-то здесь нужен для Общества, что делать?

   – Я Вам не верю! – не удержался от восклицания Генрих.

   – Напрасно не верите. Этот вопрос даже на «Пятиугольнике» поднимали. Анна – горячая светлая душа, сама и предложила всё разыграть, невзирая ни на стыд, ни на позор. Константин Эммануилович был против, но Анна его убедила. А жених-то её, Андрей Трипольский, просто ничего не знал. Храбро в самое пекло полез, неразумно. Когда Трипольский здесь погиб, Анна только для того к младенцу убежала чтобы змеиное гнездо здешнее разворотить посильнее. А потом что-то с ней… – Виктор отвёл глаза, – по-моему, любит она Вас, полковник. Но дела есть дела. Сами видели, как торжествуют негодяи.

   – Значит, Анна… Значит, Анна сама… Значит, она добровольно… – обеими руками Генрих взялся за голову. – Это невозможно.

   – Я же говорю Вам, горячая душа, смелая, умница.

Пашкевич резко повернулся, хотел крикнуть, но не успел. Полковника поразила необычайная бледность, вдруг покрывшая лицо Виктора.

   – Что с Вами? Вы ранены?

   – Вы меня немножко саблей задели. Ерунда.

   – Промыть рану надо, перевязать бы, – зло и язвительность сказал Генрих. – Вы же шпион ценный, Вам выходить из строя никак нельзя.

   – Точно. Мне Иван Кузьмич в завещании 1000 рублей вместе с вольной оставил.

Но Виктор ошибся – рана оказалась нешуточной. Через несколько часов он лежал в горячке. Вероятно, могильный яд попал в его молодое здоровое тело через царапину, оставленную шпагой Генриха Пашкевича.

Генрих колебался. С ребёнком на руках, ночью, что он мог сделать один, но не верить умирающему, казалось, глупо.

   – Бегите, – шептал в горячке Виктор. – Бегите.

Было уже не ясно, говорит он это уже в бреду или всё ещё сохраняет сознание.

   – Они убьют Вас! Они убьют Анну Владиславовну! Бегите, полковник!

И только когда Виктор потерял сознание и замолк, откинувшись на постели, Генрих решил, что оставаться в склепе будет опаснее, чем попробовать выбраться. Он тщательно закутал спящего ребёнка и, прижимая его к себе, взобрался по крутым ступенькам.

Было совсем тихо вокруг, ни голоса, ни шевеления. Рассчитывая найти лошадь, Пашкевич пошёл в сторону дома, остановился в отдалении, прячась за деревьями. Никого. Осторожно Пашкевич приблизился к парадному крыльцу и вошёл в дом. Пусто. Только ветер закручивает в лунном свете лёгкие потоки снега.

«Виктор сказал, что всех наших, кто жив остался, сволокли в подвал. Должно быть, в правом крыле?»

Руки были заняты и он не смог даже зажечь свечу. На счастье ребёнок всё ещё спал. Обнаружив лестницу вниз, Пашкевич спустился. Долго бродил полковник с ребёнком на руках по, казалось, совершенно пустому тёмному дому. Везде был холодно, проломы в стенах. В проломах Луна, снег серебрится на полу и вдруг осторожные шаги, шёпот:

   – Ребёночка-то не мучайте, барин, не нужно.

Генрих Пашкевич резко обернулся. Перед ним стоял старый слуга в съехавшем парике.

   – Не мучайте Андрея Ивановича, – жалко кланяясь, попросил слуга. – Он теперь хозяин наш. После смерти батюшки, Ивана Кузьмича, мы теперь ему, – сгорбленный палец показал на одеяло, – только ему принадлежим.

   – Куда делись все люди? – спросил Генрих, прижимая к себе дышащий живой свёрток. – Вымерли что ли в одночасье.

   – Да живы, живы, – отозвался охотно слуга. – Дворня по своим комнатам забилась, грибоядовские бандиты ушли.

   – Давно? По какой причине ушли?

   – Час, как ушли. Все. Сами не знаем, барин, почему. Сели на лошадей и ускакали, только господа одни остались. Непонятное дело.

   – Где господа? Говори. Где? Скажешь – я ребёночка не трону, слово даю.

   – Господа там, – сгорбленный палец показал направление. – Только ребёночка пока мне отдайте. Не ходите с ним.

Слуга опустился на колени, мгновение помедлил, и стал отвешивать поклоны. Поднимаясь по ступеням, Пашкевич какое-то время ещё слышал, как несчастный раб бьётся головой о ледяной пол.

Ещё издали Генрих уловил звук голосов, а, приблизившись, увидел и свет, идущий из полуотворенных дверей. Полковник прижал к себе ребёнка. Только теперь он сообразил – хоть сабля и висит у него на боку, но он безоружен – младенец полностью сковывал Генриха. Сделав ещё несколько шагов, Пашкевич заглянул в комнату. Он увидел несколько больших кресел, в креслах сидели три человека – видимо те самые помещики. Прямо перед ними стояла спиной к двери Анна Владиславовна, а ещё ближе на полу лежал мертвец.

Если бы Генрих Пашкевич когда-нибудь раньше видел любимого шута Ивана Бурсы Микешку, он смог бы опознать его в мертвеце. Но полковник никогда не видел барского шута. Он замер, вслушиваясь в каждое слово.

   – Где-то в доме должен быть тайник с документами, – сказал, сидящий по правую руку от Анны Владиславовны помещик Грибоядов. – Вы должны знать где тайник. Скажите нам и мы освободим вас тотчас.

   – Освободим, всенепременнейше освободим, – жалким плаксивым голоском поддержал Полоскальченко. – Вы только скажите нам, Анна Владиславовна, где бумаги-то и идите с Богом, идите.

Генрих ясно видел, что на коленях Полоскальченко держит заряженный пистолет.

«Что же произошло здесь? – подумал Генрих. – Неужели этот плаксивый негодяй вот так, у меня на глазах, застрелит Анну Владиславовну, а я не смогу ничего изменить?»

   – Ну же, – сказал Чернобуров и поднялся со своего кресла.

   – Уберите руки, негодяй, – сказала Анна. – Тайник в столовой за портретом старой барыни. Только он пуст, кто-то уже забрал все бумаги.

   – Не верю, – сказал Чернобуров. – Не верю. Мне почему-то кажется, что бумаги взяли Вы, Анна Владиславовна, и спрятали в доме.

Генрих увидел, как рука Чернобурова поднялась и взяла подбородок Анны. Наклонившись, Пашкевич положил спящего ребёнка на пол и вытащил саблю. Но он не успел сделать и шагу – в спину упёрся ствол пистолета и очень знакомый голос попросил:

   – Погоди, рано. Не спешите, полковник.

Генрих замер. Только теперь он увидел ещё одну фигуру – Михаил Львович Растегаев, вероятно, всё это время молча стоял возле камина в другой части комнаты.

   – Да развяжите её, ребята, – сказал Растегаев. – Я ей верю. Сказала бы, коли знает. Она врать не может. Если врёт, то всё на лице написано. Плюньте. Зачем нам эти бумаги? Вам что, бумажки важнее своей жизни?

Он подошёл к креслу, в котором сидел Полоскальченко, легко вынул из кривых дрожащих рук помещика пистолет и откинул его в сторону.

   – Поедемте лучше отсюда. Сядем в тепле, выпьем вина. В горле-то пересохло.

   – Пересохло, – согласился Чернобуров.

   – Застрелите Вы Анну Владиславовну, уж и не выпьем никогда. Ведь как кроликов перережут, – Растегаев указал рукой на мёртвого Микешку, – не простят.

Только в этот момент полковник понял, кто стоит за его спиной с пистолетом в руке.

   – Аглая Ивановна?

   – Хватит! – закричал Чернобуров. – Надоело всё! Поехали ко мне пить. Гори ясным пламенем.

   – Гори!

   – Поехали!

Аглая засунула пистолет за пояс и, подняв ребёнка с пола, прижала его к своей груди.

   – Ну что ж Вы, Генрих? – спросила она. – Что же Вы замерли? Подите, развяжите Анну. Как-никак она жена Ваша венчанная.

Невзирая на невозможность и даже фантастичность происшедшего, все загадки разрешились довольно-таки просто. Уже после того как магистр «Пятиугольника» Константин Эммануилович Бурса написал Пашкевичу своё последнее письмо, где извещал о том, что экспедиция против сводного брата Ивана Кузьмича Бурсы хоть и возможна, но откладывается, в Петербург вернулся некий поручик Измайловского полка по имени Афанасий Мелков. Пробыв в плену у негодяев долгое время, Афанасий бежал и принёс с собой много интересных подробностей.

«Пятиугольник» единогласно проголосовал за проведение карательной операции. Был собран небольшой подвижный отряд, которым руководил Афанасий. По настоянию магистра в экспедицию были вовлечены Растегаев и Аглая.

Штурма не было. Тщательно составленный план предполагал совершенно бескровно, хитростью овладеть поместьем и захватить негодяя Ивана Бурсу. В то время как снаряды из пушки, привезённой Генрихом, били по особняку, Михаил Львович Растегаев уже третий день гостил здесь. Он приехал на этот раз с покаянием, как бы желая выпросить у Ивана Кузьмича прощения за своё предательство. А в лесу, всего в трёх вёрстах, спрятался небольшой, но тщательно подготовленный отряд, в основном состоящий из молодых офицеров – членов Нижнего списка «Пятиугольника».

Штурм для Растегаева был полной неожиданностью, никак не входящий в его планы. Осторожный Михаил Львович решил не вмешиваться и выжидать. Когда людей Пашкевича перебили и поместье захватили наёмники Чернобурова, Растегаев испугался и послал в лес к Афанасию Мелкову, руководящему отрядом, письмо, где просил выждать ещё какое-то время. Когда же в доме всё успокоилось, отряд вышел из леса и ночью без шума взял под контроль усадьбу. Англичан и прочих наёмников сразу заперли в казармах, дворню загнали в комнаты для прислуги и тоже заперли.

Угрожая жизни трёх помещиков, Афанасий Мелков добился полного отвода людей Чернобурова. Проблема была лишь в том, что в руках негодяев осталась связанная Анна Владиславовна. В последние часы весь торг крутился только вокруг неё. Чернобуров и Полоскальченко обещали убить Анну Владиславовну, если к ним сунутся. Михаил Львович Растегаев, которому магистром «Пятиугольника», при успехе операции, была обещана огромная сумма, на глазах Генриха уговорил-таки мерзавцев, что никакие документы, никакие миллионы, никакая власть не стоят собственной жизни. И Анну отпустили, а помещики, ни кем более не удерживаемые, уехали.

   – Но где же мои соратники? – спросил Генрих, обращаясь к Афанасию. – Те, что были в подвале заперты.

Афанасий Мелков неприятно дёрнул плечами, губы молодого офицера, только что блестяще завершившего военную акцию, сжались в складку.

   – Их казнить хотели поутру, – сказал Афанасий, чуть помедлив, – и объявили об этом. В общем, мы их освободили, и теперь они так напились, что проснуться не могут.

Светало.

По огромному дому гулял ветер со снегом. Анна и Генрих, одетые в шубы, сидели в столовой и пили из железных кубков горячий пунш. Молодые супруги просто не могли оторваться друг от друга. Они говорили и говорили. Взбудораженный рассказом Виктора, Генрих сразу хотел спросить жену свою: «Правда ли всё это», но не смог. Он просто держал Анну Владиславовну за руку, смотрел ей в глаза, и был в эти минуты совершенно счастлив.

   – Ну как он? – спросила Анна, отнимая у Генриха руку, когда в зал вошла Аглая.

   – Спит Андрюшенька, – печально сказала Аглая. – Я его покормила, и он опять уснул. Я его устроила в бывшей вашей комнате.

   – Нужно ехать, – сказал Пашкевич. – Давайте не будем здесь задерживаться. Поедем теперь же, противно здесь.

Аглая обошла длинный стол, толкнув по дороге портрет старой барыни, так и стоящий прислонённым к стене, и, встав против полковника, спросила жёстко:

   – Где Виктор? Он предупредить Вас пошёл. Вы его видели?

   – Он в склепе остался. Разве за ним не сходили ещё? – искренне удивился Генрих. – Он ранен.

Не прошло и двадцати минут, как четверо слуг под руководством Аглаи перенесли Виктора в дом. Его положили в спальне Бурсы на раскрытую постель. Виктор был без сознания, он умирал.

У Генриха оставалось несколько вопросов и, оставив Анну Владиславовну в столовой, он также поднялся в спальню, где лежал раненый. Портьеры на окнах спущены, в комнате полумрак. Пашкевич остановился в дверях.

   – Витенька, ты слышишь? Витенька? – шептала Аглая, склонясь над постелью. – Эти, в театре, актёры, совсем с ума посходили. И теперь пьесу какую-то чернобуровскую ставят. Прямо на углях, на том месте, где театр стоял. Довольные все. Голые. Так страшно, Витенька, не спи. Не спи, Витенька.

Виктор только хрипло дышал в ответ.

   – Не спи.

   – Что, и вправду сумасшедшие на угольях театра теперь водевиль играют? – спросил неуверенным голосом Пашкевич.

Его вопрос был как взрыв бомбы. Аглая вскочила и оказалась лицом к лицу с Генрихом.

   – Правда, – сказала она очень тихим и напряжённым голосом. – Ставят водевиль. Снег идёт, а они голые и смеются. Он спас Вас, – Аглая указала рукой на постель, – а Вы спасите его. Как угодно, но спасите. Актёров Бог уже проклял, разума лишил. Не спасёте его и Вас Господь в яму опустит.

Может быть, от усталости, может быть, от неожиданного счастья возвращения своей жены, может быть, от лишнего пунша, но Генрих Пашкевич будто обезумел:

   – Я спасу его! – крикнул он и выскочил из спальни.

Он кинулся бегом по лестнице, толкнул тяжёлую парадную дверь, потом через сад по снегу, проваливаясь в сугробы, прошёл по кладбищу напрямик, спустился вниз в склеп, взял железный сундучок и, задыхаясь, той же дорогой вернулся в дом. Откинув металлическую крышку, Генрих извлёк из сундучка толстостенную бутыль с жёлтою густой жидкостью.

   – Это эликсир вечной молодости, – сказал он, обращаюсь вовсе не к остолбеневшей Аглае, а к лежащему на постели без сознания Виктору. – Я уверен, эликсир спасёт Вас!

   – Эликсир Ломохрустова? – изумилась Аглая.

Дрожащей рукою Генрих Пашкевич сорвал сургуч и распечатал бутыль. Густая жидкость в первый раз наполнила глубокую серебряную ложку. Аглая склонилась к умирающему и очень-очень осторожно влила эликсир в полураскрытые губы. Прошло несколько минут. Лицо Виктора чуть порозовело, дыхание выравнялось, но сознание всё ещё не возвращалась. После третьей ложки умирающий открыл глаза, но сказать ничего не мог, он только хрипел.

   – Ещё, – сказала Аглая.

   – Мы уже использовали половину бутылки, – возразил Пашкевич. – Если мы дадим ему остальное, то, может быть, он выживет, а, может быть, и нет, но эликсир будет навсегда утерян для общества.

   – А там, в сундучке, разве нет рецепта? – не поворачиваясь к полковнику, спросила Аглая. – Мы восстановим эликсир по рецепту. Давайте ещё.

Борьба за жизнь Виктора казалась очень долгой, но всё происходило в течение каких-то минут. Последние жёлтые капли проникли в сухие губы раненого, грудь Виктора неожиданно расправилась, и из горла вместо хрипа вырвался какой-то свист. Виктор повалился на подушки, и глаза его закрылись.

   – Умер?

   – Нет, он спит, – сказала Аглая. – Теперь я уверена, он проснётся здоровым. Здоровым и, может быть, бессмертным.

Она встала, повернулась к Пашкевичу.

   – Давайте прочтём рецепт. Мы, кажется, использовали состав полностью. Не осталось ни капли.

Был полдень.

В окна врывалось яркое зимнее солнце. Ушло немало времени, пока Пашкевичу удалось вскрыть металлический футляр. В железную коробку много лет назад, возможно, и были сложены страницы с рецептом эликсира вечной молодости, но теперь она была полна только серой сырой трухой. Рецепт был окончательно утерян.

На следующее утро Аглая и Виктор незаметно покинули усадьбу. Может быть, Виктор смог подняться, может быть, Аглая вывезла его мёртвое тело, никто не знал. В первый момент никто даже не обратил на это внимание.

Сидящий в столовой Генрих сказал, обращаясь к Анне:

   – Ну, дорогая моя. Ничто нас не держит здесь больше, уедем теперь ж. Лошади готовы.

Но Анна Владиславовна отрицательно качнула головой.

   – Что ещё стряслось? – испугался Генрих.

   – Я должна проститься с Андреем, – сказала она тихо. – Я не могу уехать отсюда, не сходив на его могилу. Я любила его когда-то. Он погиб, спасая мою жизнь. Оставь меня Генрих, прошу. На несколько часов оставь меня одну.

Рассчитывая, что всё-таки удастся уехать хотя бы после обеда, полковник держал готовую упряжку и сани. Но Анна Владиславовна вернулась с кладбища только в сумерках. Она была бледна и заплакана.

Ещё одна ночь прошла в полуразрушенном поместье. Эту ночь Анна Владиславовна и Генрих провели порознь. Анна осталась с ребёнком в своей комнате, где прожила столько кошмарных месяцев, а полковник, сам не подозревая того, лёг в комнате Виктора на его постели. Во сне Генриху казалось, что он всё ещё находится в пустом Трипольском, бродит по пустому дому, слышит детский плач, и каждый раз поворачивает в новый тёмный коридор, и коридор неизбежно завершается тупиком. Генрих прислушивался. Он опять улавливал детский плач и опять шёл в темноте.

«В начале я ударил саблей Анну Владиславовну, – думал он во сне, – теперь спас этого негодяя Виктора. Почему я? Почему моя рука разит только друзей, а спасают врагов?»