Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Глава 3

Василий не пил ничего, ни глотка, а ходил два дня по городу, будто пьяный. Но ближе к назначенному сроку хмель немножко сошёл. Его сменило беспокойство.

Пролежав без сна почти до рассвета, он спросил, обращаясь в темноту казармы:

   – А что, если нам вместе пойти?

Афанасий шумно повернулся на другой бок и просопел, не просыпаясь:

   – Куда вместе? Спи, ты, спи.

Но Василий не послушал совета. Он вскочил и стал ходить. Сперва по коридору, потом отворил двери возле казармы. Он потёр лицо снегом и посмотрел на луну. Луна – яркая, круглая висела как раз между шпилем адмиралтейства и собором Петра и Павла.

Василий так волновался, что даже подумал: «Застрелиться что ли мне? Хотел же застрелиться два года назад, что не застрелился?»

Позади него открылась дверь. Афанасий Мелков, потирая заспанные глаза, стоял на пороге.

   – Ты, я вижу, совсем ума лишился, – сказал он кашляя и показывая рукой внутрь тёплого помещения. – Хватит бродить, иди, поспи! Слова какие-нибудь придумай, а то ведь будешь стоять перед девушкой как обструганный пень!

   – Пойдёшь со мной туда? – спросил Василий и взял своего приятеля за грудки. – Прошу тебя, Афоня. Страшно мне, влюбился я, разум теряю! Пойдёшь?

   – Коли б меня пригласили, – заявил Афанасий шёпотом, увлекая Василия за собой внутрь казармы. – Ты ж пойми, дурья башка, как я могу с тобой пойти? Кроме того, мне завтра вечером в наряд.

Но Василий уговорил его. На счёт наряда тоже уладилось. И на следующий день оба молодых офицеров, в пятом часу пополудни входили в дом на Большой Конюшенной.

Василий был так неприлично бледен, что Афанасий пытался прикрывать товарища собой и выступал вперёд.

В одной из комнат играл оркестр. Слуги ставили стулья. Шелестя юбками, дамы занимали места. Господа в камзолах и господа в мундирах не спешили к ним присоединиться.

Если бы не заботы о своём свихнувшимся от любви приятеле, Афанасий попробовал бы сразу уйти. Совсем ещё недавно произведённый из солдат в офицеры, он опасался праздных разговоров с другими чинами.

Анна Владиславовна, как положено хозяйке, сама встречала гостей.

Когда Афанасий и Василий появились в гостиной, она задорно посмотрела на молодых поручиков и спросила, вероятно, заметив бледность Василия и желая его добить:

   – А сегодня вы тоже устроите представление на саблях?

   – Я... Я не понял, – Василий поперхнулся. Лицо его побелело ещё сильнее, хотя, казалось бы, белеть ему больше было некуда. – В каком смысле?

   – А в том смысле, что я в окошко видела. Я вас узнала, – она улыбнулась Афанасию и падала для поцелуя ручку. – Он Вам на ногу, кажется, наступил, а Вы его за то закололи прилюдно. Так было? Признавайтесь, вы специально разыграли сценку, для меня?

   – Как можно, – приглядываясь к женской руке, сказал Афанасий. – Вы ошибаетесь, Анна Владиславовна. Действительно, на ногу он мне наступил. Действительно, бились мы прямо здесь под окнами. Так это же чистый случай, до того мы и знакомы не были. А когда ему клинок к груди приставил, тут и познакомились.

   – Ну, допустим. Простите господа, – и она повернулась к новым гостям.

   – Дурак, – выдохнул Василий, хватая с подноса проплывающего мимо лакея, бокал шампанского, и одним залпом опорожняя его. – Зачем? – он выдохнул воздух как после рюмки водки и добавил: – Спасибо, выручил.

Музыканты настроили наконец свои инструменты. Зычный голос объявил, что будут играть и музыка, заполнив комнаты, изменила рисунок прогуливающихся пар.

Лакеи с подносами, лавируя между присутствующими, множились в глазах Василия. Молодой офицер умудрился опьянеть от одного бокала.

   – Нужно сказать ей, что я её люблю, – подумал он, хватаясь за рукав Афанасия. – Нужно напомнить.

Сергей Филиппович – секретарь Бурсы – по своему обыкновению желал избежать, насколько это было возможно, появление на публике.

Но на сей раз Константин Эммануилович просто изгнал его из кабинета:

   – Молодые должны веселиться, – почти насильно провожая своего застенчивого секретаря к двери, сказал он. – Я немножко поработаю и также присоединюсь. Если кто спросит, скажи Серёженька, мол у Константина Эммануиловича лёгкое недомогание.

Неохотно секретарь сошёл в гостиную. Его раздражало всё – музыка, томные взгляды дам, гусарские колкости, сказанные таким громким шёпотом, что не услышать их просто невозможно.

Привыкнув к тишине архива и библиотеки, где он проводил большую часть своего времени, секретарь многого просто не понимал. Ум секретаря, полностью настроенный на письменное слово, путался в лабиринтах недомолвок и тайных знаков. Здесь существовало как бы два языка: язык слов – учтивый, достаточно сдержанный и язык знаков – откровенный и весьма конкретный.

Ежели кто-нибудь, например, желал пригласить замужнюю даму на антресоли, он не шептал на ухо, и уж, тем более, не делал открытого предложения. Способов было много: отодвинуть пальцем с левой стороны веер, которым обмахивается дама; поставить свой бокал, также слева от её бокала; громко произнести что-нибудь незначимое по-французски и тут же в диссонанс присовокупить что-нибудь глупое простонародное словечко.

Если дама хотел овладеть кавалером и уединиться с ним в одной из маленьких комнат в левом крыле здания она с громким «Ах» просто роняла веер у его ног.

Но можно было также знаком отказаться. Поднять веер, а потом, как бы случайно, наклонившись, долго поправлять саблю, съехавшую на перевязи прямо между ног.

Краткие любовные контакты, совершавшиеся повсеместно, раздражали Сергея Филипповича, наверное, даже сильнее, нежели сальные анекдоты на турецком диване в курительной.

Четырнадцати лет, взятый из дотла разорённой дворянской семьи, и получивший у тайного советника Бурсы неплохое образование, Сергей Филиппович ненавидел общество.

Быстро, за счёт определённых качеств своего ума, он овладел как математикой и словесностью, так и некоторыми другими науками. Научился соблюдать правила приличия, но так и не умел, до сих пор, поддержать даже самый лёгкий светский разговор. Развратное общество было скучно Сергею Филипповичу, он тяготился двуличием света во время пышных приёмов.

Обычно, если уж никак было не избежать бала, секретарь с одним и тем же бокалом в руке стоял где-нибудь в углу у стеночки и наблюдал за собранием, ожидая подходящего случая, чтобы ускользнуть из гостиной.

Вот и на сей раз он взял бокал и поискал подходящее место. Сергей Филиппович был очень осторожен в подобные минуты, он опасался случайно поставить свой бокал куда-нибудь не туда и быть неправильно понятым. Он наткнулся глазами на распорядительницу и смущённо отступил к стене. Из другого конца зала прямо к нему, помахивая огромным разноцветным веером, и роняя с обнажённых локтей свои полупрозрачные шёлковые рукава, направлялась княгиня Наталья Андреевна.

Шампанское было охлаждено до той степени, что стекло, подобно золотой ритуальной чаше, обжигало пальцы. Сергей Филиппович поднёс бокал к губам. Исходящие от шампанского кислый газ, немножко помутил сознание библиотекаря. Он был неравнодушен к этой немолодой, но очень красивой женщине, и ясно отдавал себе отчёт в этом.

Высокая светлая причёска, совершенно недопустимая для вдовы. В каждом движении её тонкой открытой шеи столько энергии, что секретарь сразу потупил взгляд.

Накануне прошёл слух, что некоторые детали женского туалета раздражают императора. На Наталье Андреевне была одета исключительно то, что перечислялось, в пока ещё устном запрете – и искусственные мелкие цветы в причёске, и разноцветная кайма-змейка по всему платью.

   – Я смотрю, Вы, как всегда, скучаете, бедный мой Серёжа, – приблизившись к секретарю, сказала Наталья Андреевна. – Ну вам это неприлично так откровенно скучать. У вас, милый мой, лицо такое, будто Вы уксусу хлебнули.

Секретарь хотел ответить шуткой, но не смог. Запах этой женщины окончательно добил его. Я свежие губы, я ехидные большие глаза, чувственно трепетавшие ноздри, тонкая рука с веером.

   – Я постараюсь, – сказал он.

   – А скажите, какую музыку сегодня играют? Опять немецкую?

Наталья Андреевна расхохоталась. Она замахала веером, стукнула каблучком. Головы присутствующих гостей начали поворачиваться в их сторону.

На счастье, появления новых гостей, избавило секретаря от конфуза.

«Я неравнодушен к ней, – сказал себе секретарь, овладевая новым бокалом. – Это нужно прекратить. Эта женщина нарочно сводит меня с ума. Я должен быть холоден! Я не должен о ней всё время думать!»

Веселье шло по плану. И княгине Наталье Андреевне стоило некоторых усилий отвести интерес гостей от хозяина дома. Объяснить, почему он до сих пор не спустился в зал было непросто, но подхваченный под руку послушный, влюблённый в неё секретарь, облегчал задачу.

Деревянным голосом этот дурачок повторял будто попугай:

   – Небольшое недомогание. Их превосходительство, конечно же, скоро спустится. Простите, а что это за мелодия? Незнакомая мелодия, симпатичная. Удивительно, Вы говорите итальянцы, а я почему-то думал – немцы. Хозяин непомерно спустится. Нет, ничего серьёзного, небольшое недомогание.

Но Бурса не спешил спуститься в гостиную. Устроившись с книгой в руках, у себя в кабинете он, поглядывая на часы, ожидал курьера.

Безобразные слухи, в последнее время распространяемые кем-то по городу, чернили честь его брата. И теперь, отправленный несколько месяцев назад инкогнито специальный человек, должен был либо подтвердить эти слухи, либо полностью опровергнуть.

Утром хозяину особняка доложили, что посланный им человек вернулся, и теперь в городе. И Бурса не хотел выходить гостям до его появления. И для того имелась веская причина.

Брат Константина Эммануиловича, Иван, также приехал в Петербург. Иван был приглашён на сегодняшнее торжество, а как принять его было неясно. Отвратительные анекдоты, гуляющие по северной столице, следовало пресечь до встречи.

Вопрос состоял лишь в том, кто раньше появился в доме – шпион с информацией, либо брат.

По установленному правилу, шпион должен был придти через чёрный ход и подняться в лифте.

В ожидании, Бурса изгнал из кабинета секретаря и растворил дверь в библиотеку. Он ждал со всё возрастающим напряжением. Снизу сквозь блестящий паркетный пол пробивались редкие музыкальные аккорды. Бурса прислушивался.

На улице – ржание, хлопки кнута, открылась дверца кареты, приехал ещё кто-то, возможно брат, но лифт не двигался. Не было привычного звука наматывающейся цепи.

В то время, как Бурса, сидя в кабинете ожидал своего брата, общество в гостиной ожидало появления совсем другого лица.

Из мятежного Парижа несколько дней назад вернулся известный скандалист и дуэлянт Андрей Трипольский. Никто не мог понять, зачем Бурса пригласил этого молодого повесу, но всем было любопытно его видеть.

Кроме того, что по слухам, Трипольский привёз из-за границы целую карету запрещённых императором книг, он шокировал общество, повсюду появляясь со своей дамой.

Дама была вовсе не дама, а крепостная девушка получившая блистательное образование и воспитание, но не получившая, при этом, освобождения от рабства. Говорили, что в течение последних пяти месяцев девушка эта, вместе с своим молодым барином, прошла через огонь французской революции. Была остра на язык и фантастически хороша собой.

Трудно было одобрить подобное поведение, но ещё труднее совладать со жгучим любопытством и когда камердинер, стукнув в паркет жезлом, объявил:

   – Граф Андрей Андреевич Трипольский!

Все головы разом повернулись к дверям.

Не зная как объявить девушку, камердинер помялся, и две секунды подумав, присовокупил потише:

   – Аглая Ивановна Трипольская!

Девушка была, действительно, хороша собою. Одетая в шелка и бриллианты, стоившие целого состояния, Аглая вела себя непринуждённо.

Она легко двигалась среди гостей и в течение короткого времени очаровала всех присутствующих. Она вовсе не держалась за своего господина, а была как бы совсем сама по себе.

Известный своей сдержанностью князь Валентин, предложил Аглае танец, что, учитывая их сословные различия, уж само по себе было настоящим скандалом и, наверное, половина собравшихся в зале гостей была сосредоточена на этой паре.

Все ожидали тайного знака и краткого отсутствия князя и крепостной девки. Но ни Аглая, ни князь не делали никаких знаков. Они только выполняли изящные фигуры танца, будто бы издеваясь над обществом.

Сам Андрей Трипольский, шокировав общество своим нарядом, с первых же минут будто приклеился к виновнице торжества, чем изрядно смутил Анну Владиславовну.

волосы молодого человека были убраны как у старика. Пудреный парик в три локона с пучком и кошельком. А щегольской костюм был просто неприличным, в особенности в сочетании с подобной причёской.

Оркестр сделал небольшой перерыв. Кажется, на одной из скрипок лопнула струна.

Бурса прислушивался. Он ясно различал оживлённые голоса внизу под полом.

И вдруг совершенно отчётливо лязгнула цепь, заработал подъёмный механизм. Константин Эммануилович вышел из-за стола в нетерпении. Он хотел встретить человека прямо у лифта, но передумал и вернулся назад. Нужно было соблюдать приличия.

Судя по звуку, лифт остановился, но дверь не открылась. Бурса ждал.

Внизу шумели голоса, раздавался смех, возобновилась музыка.

Минута шла за минутой. Человек сидел в лифте тихо, похоже даже не шевелился.

Не выдержав ожидания, Константин Эммануилович подошёл и снаружи распахнул лифтовую дверцу.

В узком колодце было темно. Снизу порывом воздуха принесло неприятный пряный запах с кухни.

Бурса сдавил ручку двери. Он не мог поверить своим глазам. Шпион сидел в лифтовом кресле, ладони на деревянных рычагах, лицо обращено к выходу, но он был мёртв. Из груди торчала рукоять обыкновенного кухонного ножа. Полные боли и недоумения, неподвижные глаза смотрели на хозяина дома.

Преодолев отвращение, Бурса склонился к мертвецу. Тот был ещё тёплый. Кровь стекала из раны и капала вниз, в колодец. Судя по всему, посланца закололи несколько минут назад прямо в лифте.

Не в силах отделаться от Трипольского, Анна сдалась. Девушка позволила молодому дворянину развлекать себя анекдотами из нынешней французской жизни, и даже сама задавала вопросы.

Василий Макаров, наблюдая с расстояния нескольких шагов, за тем как эти двое мило общаются, почти взбесился. К уже привычному, любовному опьянению примешалось новое, острое, жгучее чувство. Макаров не успел получить ни одного даже намёка на взаимность, уже ревновал.

   – Там другие, совсем другие нравы, – говорил Андрей Андреевич, увлекая Анну по залу. – Совершенно иные. Они привержены свободе. Они больные идею свободы. А мы здесь даже не понимаем смысл этого слова.

   – Почему же мы не понимаем? – искренне удивилась Анна. – Может быть, мы как-то неверно переводим само слово?

Она вопросительно смотрела на своего собеседника

   – Переводим мы верно, – сказал Трипольский. – Только наше понимание свободы это одно, а понимание французов – совсем иное.

   – Но они такие же люди, – удивлённо спросила Анна. – Почему же мы не понимаем? Они едят также, одеваются также, танцуют также и свобода у них, я уверена, та же.

   – Не совсем та же.

   – Там не едят? Там не танцуют? Нынешним французам, что ж не нравится танцевать?

Афанасий вовремя поймал за рукав своего товарища, шагнувшего в сторону Трипольского.

   – Стой, – попросил он. – Не надо, Вася. Успокойся.

Василий вырвался, и с трудом сдерживая свои возбуждения, повернулся и пошёл в другую сторону, через зал. Он остановился перед одним из зеркал и, глядя в отражение собственных глаз сказал себе мысленно: «Не нужно. Не нужно. – Он напряжённо сжал кулаки. – Не нужно скандала. Я его потом убью. Выйдем на улицу и договоримся где и когда. Не сейчас. Сейчас я не должен. Я могу праздник Анне Владиславовне испортить».

   – Позволь представить тебя графине Полонской, – неожиданно отвлекая Василия от его мыслей, прозвучал рядом голос Афанасия. – Представь, был уверен, что, не увижу здесь ни одного знакомого лица, и вот…

Василий повернулся и взглянул на высокую даму в голубом муаровом платье. Графиня прикрывала лицо веером.

   – Мы знакомы, – сказала она.

Василий даже не понял, что произошло. Когда веер при неосторожного движения выскользнул из тоненьких женских пальцев и оранжево-жёлтой птицей распластался на паркетном полу возле его начищенных сапог.

Никогда раньше поручик не попадал в подобную ситуацию, хотя и знал, по рассказам других офицеров, что означает как бы невзначай, как бы случайно оброненный дамою веер. Сделав вид, что ничего не заметил, Афанасий отвернулся и призвал к себе знаком лакея с подносом, разносившего как раз бокалы с шампанским.

А Василий покорно поднял веер и подал его графине. Что произошло в следующие 10 минут, плохо сохранилось в памяти поручика. Полонская скользнула по залу, он за нею. Потом был длинный тёмный коридор. Маленькая комната – ни одной свечи. Алые губки искрились. Что-то она проговорила, конечно, но что именно Василий не запомнил.

Маленькие ручки графини упёрлись в край лакированного низкого столика, и он обеими руками разом подбросил вверх многочисленные женские юбки.

Удивительно, но оказавшихся опять в зале, Василий Макаров, несмотря на пикантное приключение, сохранил всю свою ревность и всю свою ярость.

   – Вы чудесная девушка, – говорил в это время Трипольский Анне. – Во Франции нет таких девушек, поверьте. От чего я раньше не встречала Вас в Петербурге? Вы жили, наверное, где-то в тихой провинции, в уединённой усадьбе, – голос его становился всё слаще и слаще, – под присмотром тётушки, в тишине.

Анна хотела возразить, уклониться от этого разговора, явно переходящего рамки приличия, но не могла вырваться из-под обаяния этого молодого дворянина.

Положение спасла Наталья Андреевна. Она возникла неожиданно перед Трипольским и взмахнула неосторожно своим веером.

Молодой человек вынужден был отступить на пару шагов, а Наталья Андреевна сказала:

   – Я смотрю вы совсем овладели нашей Анной. Нехорошо. Вы бросили свою даму, – она показала глазами на Аглаю, оживлённо беседующую среди мужчин. – Неудобно, Андрей Андреевич.

Трипольский нетерпеливым движением руки отвёл назойливый веер.

   – Она не дама, – сказал он вкрадчиво и громко, явно рассчитывая на то, что слова услышат все стоящие рядом. – Аглаша крепостная девушка, Вы разве не знали?

Наглец вопросительно смотрел на Наталью Андреевну.

«Скользкий гад какой, – мелькнуло в голове Анны. – Какой же негодяй оказался. А я-то, дура, чуть не влюбилась в него».

   – Не знала, – холодно и презрительно ответила Наталья Андреевна.

Музыка по какой-то причине прервалась опять. Камердинер объявил:

   – Михаил Валентинович Удуев!

Стукнула палка.

«Разве я просила дядюшку этого жандарма пригласить? – переключаясь с Трипольского на вошедшего ротмистра, в раздражении подумала Анна. – Зачем же он мне такую гадость устроил? Зачем он его в список включил?»

Трипольский сознательно шёл на скандал, но доводить ситуацию до полного накала наглец всё же не решился. Оставив Анну, он оттеснил князя Валентина, и в паре с Аглаей прошёл в танце по залу. Они были восхитительны – стройная черноволосая девушка и изящный молодой дворянин.

Следующая за ними пара выглядела как жалкая карикатура.

Анне почудилось, что Аглая и Трипольский отражаются сразу во всех зеркалах. Это разозлило девушку. Она презрительным взглядом смерила жандарма, так некстати появившегося теперь. Анна Владиславовна была уверена в себе: она никак не хуже этой Аглаи, но она одна.

Почему-то в доме Бурсы было заведено не назначать танцы и не планировать пары. Здесь всё происходило каким-то стечением обстоятельств. Даже оркестранты точно не знали, что будут играть. Никакого протокола.

В первых трёх танцах Анна, как виновница торжества, была нарасхват. Но на четвёртый никто из кавалеров не подошёл и не пригласил юную хозяйку бала. Не имеющая практики в языке тайных знаков и полунамёков, девушка даже растерялась.

Рядом раздался голос княгини:

   – Действуй, ну что ты замерла, – одними губами сказала Наталья Андреевна, указывая взглядом на несчастного Василия.

С трудом припоминая движения, которые она столько раз проделывала перед зеркалом, Анна Владиславовна подняла правую руку, будто отправляя свой воротник, и одновременно бросила быстрый взгляд на молодого офицера. Эффект превзошёл все ожидания.

Как зачарованный на деревянных ногах гренадерский поручик пошёл через залу к Анне. Он ещё до конца не оправился от быстротечного любовного контакта с графиней Полонской, весь дрожал.

Запинаясь, Макаров предложил Анне следующий танец.

«Чучело, – подумала Анна Владиславовна, подавая руку поручику. – Если это влюблённое чучело не удержит фигуру танца – я умру».

   – Я умру, если Вы будете дурно вальсировать, – шепнула она в ухо Василия. – Будете хорошо вальсировать, я обещаю серьёзно подумать о Вашем предложении.

После этих слов, на первый взгляд совершенно искренних и чистых, но в негласном регламенте бала выходящих за любые рамки, Василий Макаров, и так уже погибающий от неловкости, почти что окаменел.

Ноги его не гнулись, дыхание остановилось. Тогда как сердце просто раздирал тугой мундир.

Когда прозвучали первые такты вальса, Трипольский склонился к уху Аглаи и шепнул что-то. И глаза девушки насмешливо вспыхнули.

Но музыканты сбились – очень неудачные были в тот день музыканты. Образовалась пауза, и Василию всё-таки удалось справиться со своим волнением.

Единственным человеком, который заметил появление хозяина особняка был ротмистр Удуев. Бурса спустился по лестнице, отдал короткие распоряжения слугам и исчез в другом конце зала.

«Что-то произошло, – подумал Удуев. – Что-то весьма серьёзное. У человека без веской причины не может быть такого выражения лица. У этого человека вообще не может быть подобного выражения лица – он умеет прятать своё лицо от других, умеет прятать свои чувства».

За окнами сыпал сухой снег. Снег закручивало, било в стёкла, и он блестел, преломляя свет огромных люстр.

   – Вальс! – Вторично объявил распорядитель.

Но опять первые такты были прерваны – прерваны громким стоном. Анна сбросила со своей талии руку несчастного Василия и в раздражении повернулась. Все замерли.

Где-то в доме быстро одна с другой хлопали двери. В образовавшейся тишине были слышны напуганные возбуждённые голоса невидимых слуг. Все присутствующие в зале хорошо видели, как лицо Аглаи побелели, губы смялись в болезненной гримасе.

   – Ничего, – сказала она с трудом, – сейчас пройдёт.

После долгих мгновений Аглая стояла неподвижно, вцепившись в локоть своего партнёра, потом качнулась и упала. По залу прокатился вздох.

Поймав девушку на руки, Трипольский крикнул:

   – Воды!

После чего, не дожидаясь пока принесут воды, схватил с подноса, замершего в испуге лакея, бокал с ледяным шампанским и плеснул его в лицо Аглаи.

Глаза девушки закатились, она вся дрожала, как от сильного озноба, но каким-то невероятным усилием всё-таки приговорила:

   – Простите, барин… – голос её звучал еле слышно, но не было вокруг человека не понявшего этих двух слов.

   – Рана ещё не зажила, – объяснил Трипольский. – Но думаю она скоро очнётся.

   – Что ж, серьёзное ранение? – приближаясь поинтересовался ротмистр Удуев.

   – Пустяк. Попала под французскую пулю. Никакой опасности, – в голосе Трипольского явно прочитывалось беспокойство. – Она молодец, она очень сильная. Вот увидите, завтра на балу у графа Т… мы опять будем с ней танцевать.

Трипольский сам укутал Аглаю в шубу и вынес на руках на улицу. Все кинулись к окнам.

В полутьме за снегом можно было разглядеть, как Андрей Андреевич устраивает девушку в санях, накрывает её пологом, после чего долетело с улицы резкое: «Гони!» и сани с шелестом растворились во мраке.

Сам Трипольский вернулся в гостиную. Отряхнулся, осмотрелся, медленно поворачивая голову, и вдруг с широкой улыбкой подступил к Анне.

   – Я рассчитываю на следующий танец, – сказал он, смерив каким-то нехорошим язвительным взглядом Василия с головы до ног. – Уверен, следующим номером у нас будет мазурка.

Руки мертвеца застыли на деревянных лифтовых рычагах, пальцы побелели и остыли. Пришлось отделять их по одному.

Лампы наполняли кабинет сильным, почти немигающим светом. Дверь заперли изнутри, портьеры на окнах опустили.

Ощущая неприятную слабость в ногах, Бурса отступил вглубь библиотеки и наблюдал оттуда. В первую минуту он сбежал вниз по лестнице, и сгоряча накинулся на слуг. Однако вовремя прикусил язык – никто не должен был знать о шпионе. Никто не должен был знать об убийстве. Расследовать произошедшее следовало тихо.

Не решившись позвать слуг, Константин Эммануилович пригласил в свой кабинет секретаря и Наталью Андреевну. Он воспользовался тем, что гости устремились к окнам наблюдать, как владетельный граф Трипольский собственноручно отнесёт в сани крепостную девку Аглаю.

Княгиня и библиотекарь покинули гостиную не привлекая внимания.

По приказу генерала, Сергей Филиппович вытянул мёртвое, уже теряющее гибкость тело, из кресла, и при помощи бесстрастной Натальи Андреевны, уложил его на полу. Секретарь был бледен и кривит губы.

   – Я не могу больше, – прошептал он.

   – Нужно доктора, – сказал Бурса.

Секретарь поднял голову.

   – Зачем?

   – Мы должны установить причину смерти.

   – По-моему она ясна.

Секретарь мизинцем указал на торчащий из груди мертвеца кухонный нож с круглой деревянной рукояткой.

   – Действительно, не стоит доктора, – сказала Наталья Андреевна. – Даже если перед тем, как заколоть его отравили, это ничего не меняет. Огласка нам теперь опасней самого убийства.

Она отошла и присела в кресло.

   – Ты допросил слуг?

   – Допросил.

   – Убийца ещё в доме?

   – Думаю нет.

Бурса ходил медленными шагами вдоль стеллажа с книгами.

   – Похоже убийца вошёл через дверь чёрного хода, вслед за жертвой. Нож из кухни взят.

Бурса остановился. Он стоял спиной к секретарю.

   – Мне кажется, убийца настиг его в последнюю минуту в лифте. Мы не можем исключить, что он был подослан моим братом Иваном, и в моём доме мог иметь сообщника. Пожалуйста, Серёжа, осмотрите тело, – не поворачиваясь, попросил Бурса. – Может быть там какое-нибудь письмо.

   – Это он собирал сидения о последней экспедиции Ломохрустова? А заодно и о твоём сводном брате Иване, – спросила Наталья Андреевна, не глядя на мертвеца.

   – Он.

   – Как его звали?

   – Разве это имеет значение?

   – Он принадлежал к нашему обществу?

   – Да.

   – Нижний список?

   – Да.

   – Тут нет ничего, – сказал секретарь. Расстёгивая тугие пуговицы на камзоле мертвеца и обшаривая его карманы, он испачкал руки. – Подкладка разорвана.

   – Здесь должно было находиться письмо, и убийца взял его.

   – Жаль.

В голосе Натальи Андреевны ни испуга, ни сострадания, не холода. Эта женщина опять поразила Сергея Филипповича. Теперь она была также спокойна и величественна, как несколько минут назад среди гостей, разве только потеряла свою улыбку.

«Господи, – подумал секретарь, – Господи, я не должен думать об этой женщине, по крайней мере, сейчас. Я не должен о ней думать. Почему я думаю о ней? Почему я не могу отвести глаз от её лица?»

   – Когда приезжает твой брат, – спросила Наталья Андреевна.

   – Должен был уже приехать.

   – Плохо.

   – Наташа, – сказал Бурса, – может так случиться, что в этом деле мне потребуется помощь «Пятиугольника».

Некоторое время Наталья Андреевна молчала. Снизу долетал смех, топот. Музыки не было. За окном на улице прогрохотала карета.

Бурса остановился и напряжённо смотрел на Наталью Андреевну.

   – Нет, – наконец сказала она, – наше общество не может этим заниматься серьёзно, не имея доказательств.

Многочисленные часы в разнобой пробили десять. Снег за окнами повалил сильнее. По всему было похоже, ждать бесполезно. И Удуев, одиноко замерев у стены с бокалом в руке, прикидывал уже, что лучше, теперь же уйти или всё-таки присоединиться к развернувшейся, наконец, карточной игре.

Гости, в основном, уже определились в своих пристрастиях, как обычные и случается к тому времени. Группа гостей собралась вокруг ломберных столов: наблюдающие за игрой и сами играющие.

Играли, в основном, в банк и квинтич. Мелькали руки банкомёта, летели на сукно карты, сухо звучали голоса понтирующих. Использованные колоды цветной россыпью ссыпались под стол.

Несколько пар незаметно исчезли в левом крыле особняка, распределившись по маленьким комнаткам-гостиным. Из курительной комнаты слышался кашель, и через полуоткрытую дверь в общую залу долетал остро-сладкий, режущий ноздри, запах трубочного индийского табака.

Большая группа, в основном состоявшая из дам солидного возраста, собралась вокруг графа Т… На следующий день граф давал у себя бал, и теперь, разводя в воздухе пухлыми розовыми ручками, рассказывал увлечённо о своём сюрпризе.

Накануне граф Т… приобрёл за баснословные деньги, за 65000 руб., австрийскую кукольную комнату и обещал завтра же продемонстрировать её обществу.

«Лучше уйти», – припоминая все свои недавние проигрыши, определился ротмистр, когда за окном опять появилась карета.

   – Явились ещё гости? – спросил насмешливо Трипольский. – За такое опоздание штрафовать, штрафовать.

Он был неестественно весел. После отъезда Аглаи он не отходил от Анны Владиславовны, и уже совершенно очаровал юную хозяйку бала.

   – Это же неприлично! Одиннадцатый час!

   – Дядюшка Иван приехал, – сказала Анна, – больше никому.

То, что произошло потом, Михаил Валентинович Удуев запомнил до последней чёрточки. Он часто возвращался к этой картине. Чутьё подсказало ему: «Вот он ключевой момент, вот он ключ к разгадке отравления!»

Хотя, на первый взгляд, ничего особенного не произошло.

   – Иван Кузьмич Бурса! – объявил камердинер.

Хозяин дома стоял наверху лестницы. За его спиной возникла Наталья Андреевна.

«Когда она успела подняться в библиотеку? – подумал Удуев. – И, главное, зачем компрометировать себя столь вызывающе, уединившись с Его превосходительством?

И сам себе с удивлением ответил: Они не были в интимной связи, они просто вели беседу».

Сквозь заснеженное окно была видна карета – белая тройка. Тёмная, без украшений, карета чуть покачивалась. Герба на дверце не разглядеть – залепило снегом, лошади замерли.

Кучер спрыгнул вниз и, засунув кнут за голенище, исчез с глаз. Снег облепил карету со всех сторон. На запятках скорчился лакей.

Даже издалека сквозь стёкла было видно – человека на запятках бьёт сильная дрожь.

«Зачем ему там оставаться? – подумала Анна. – Странность какая. Нужно сказать, чтобы несчастного проводили в дом».