Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

«Убийца должен был как-то отпереть дверь, войти без шуму, задушить шнурком княгиню, после чего он должен был дверь запереть и уйти. Невозможно. Глупости. Всё возможно, ведь удалось же мне как-то заколоть князя Валентина в этом же доме, в библиотеке, и бежать. Это наказание. Кара за убийство князя Валентина».

За окном уже слоился мутноватый Петербургский рассвет, а Сергей Филиппович не мог ни на что решиться. Потом, позвонив в колокольчик, секретарь вызвал всё-таки преданного слугу. Когда Вольф Иванович подошёл к двери и осторожно постучал, Сергей Филиппов спросил его:

   – Не сможешь ли ты, любезный, сейчас же послать за одним господином? Я передам записку.

И он просунул в щель конверт.

Привыкший к странному поведению своей хозяйки, Вольф Иванович не задавал никаких вопросов, и записка уже через полчаса оказалась в руках разбуженного ротмистра Удуева. Михаил Валентинович прочёл, спрятал в карман и сразу же вышел из дому. Ещё через полчаса он оказался стоящим перед той же запертой изнутри дверью в спальню.

   – Я её не убивал, – тихим и дрожащим голосом завёл секретарь, пропуская ротмистра внутрь и опять запирая дверь. – Мне никто не поверит. Дверь была заперта, но я её не убивал. Помогите мне.

   – Вы были любовниками? – спросил Удуев.

Секретарь кинул.

   – Почему Вы пригласили именно меня?

   – Потому что мне никто больше не поверит, а Вам Константин Эммануилович, я знаю, доверяет.

Глупо. Коли убили Вы, то какая разница, участковый пристав Вас в крепость препроводит или из моих рук Вы туда попадёте.

   – Я не убивал! – вскрикнул секретарь.

   – А я и не сказал, что Вы убили. Пока не сказал. Вот что, Сергей Филиппович, попробуйте-ка припомнить, может быть, какая-то деталь, какое-нибудь событие удивили Вас накануне. Перестаньте дёргаться и напрягите память. Прошу Вас, это же в ваших интересах.

   – Ничего странного, – сказал секретарь, опять промакивая платочком глаза. – Только, если не считать, что она попросила меня накануне прийти попозже. Ничего. В баньке она накануне парилась.

   – Скажите, Сергей Филиппович, накануне вечером был ли на Наталье Андреевне нательный крест? – спросил Удуев, опять наклоняясь к мёртвому телу и осторожно расправляя на нём прозрачную ткань. – Так я спросил, был ли крестик?

   – Конечно, серебряный на шнуре. Меня всегда поражало что она на шнуре носит. Вот видите у меня на цепочке.

Он вытянул из-за пазухи свой крест и показал. И вдруг глаза его округлились.

   – А действительно, куда же крест подевался?

   – А вот он.

Удуев наклонился и указал на глубокий багровый след, пересекающий шею женщины. Там что-то блеснуло. Он взял с туалетного столика маленькие ножницы, просунул острые кончики в борозду, тихонько чикнул и вытянул тонкий шёлковый шнурок, а на нём крест.

   – Вы говорите, Наталья Андреевна в баньке накануне парилась? – Удуев резко повернулся и встал неподвижно перед напуганным секретарём. – А не знаете у кого? Где эта банька? Насколько я понимаю, собственной мыльни княгиня ведь так и не построила.

   – Вероятно, у Аглаи Ивановны Трипольской нужно спросить. Княгиня, прежде чем умереть, про Аглаю Ивановну мне рассказывала. В последние месяцы они были очень дружны.

Удуев одобрительно крякнул и намотал шнурок с крестиком на большой палец так, что распятие оказалась прижатым к ногтю.

   – Я знаю, кто это сделал.

   – Это не я?

   – Нет, не Вы, – голос ротмистра был таким, будто он только что на охоте подстрелил зайца. – Княгиню преднамеренно лишила жизни Аглая Ивановна. И я могу доказать её вину.

Передав мёртвое тело княгини Ольховской в руки напуганных слуг, Михаила Валентинович Удуев сам доставил бледного трясущегося и уже плачущего секретаря в особняк на Конюшенной, где Сергей Филиппович моментально заперся в своей комнате, а ротмистр попросил без шума разбудить хозяина.

   – Передайте Его превосходительству, что у меня дело, не терпящее отлагательства. Я не имею возможности долго ждать. Если Его превосходительство не захочет теперь же проснуться и поговорить, то у него могут возникнуть сложности.

Бурса спустился тотчас же. Вид у хозяина дома был заспанный.

   – Честное слово, ротмистр, я обижусь, если принесённые Вами известия не достаточно серьёзные. Я прилёг только под утро…

   – Достаточно серьёзные, – Удуев поднялся навстречу и сделал несколько шагов. – Убита Наталья Андреевна, княгиня Ольховская.

   – Когда это произошло?

   – Ночью в своей спальне. Её обнаружил любовник, секретарь Ваш, Сергей Филиппович. Испугался он до смерти, что на него подумают, и сразу послал за мною. Он почему-то решил, что я стану за него заступаться.

   – Глупость какая. Зачем Серёже убивать Наталью Андреевну? Он человек нервный, задумчивый, может быть, и вспыльчивый, но я знаю, он был влюблён в княгиню и даже сделал много дурного по просьбам.

   – А он и не убивал, – Удуев подошёл и закрыл дверь. – Убил другой человек, но человек этот также член вашего Общества.

Бурса молчал, и после недолгой паузы Удуев пояснил:

   – Аглая Ивановна Трипольская, – он опять помолчал, раскуривая поданную хозяином трубку. И как хитро всё сделала. В бане подменила верёвочку нательного креста княгини. Не знаю уж, как ей это удалось, а верёвочка-то необычная. С виду совсем такой же шёлковый шнурочек, только мокрый. Так вот, когда такая верёвочка окончательно просыхает, а случается это часа через три-четыре, то сжимается вдесятеро. Если она на шею надета а жертва спит, моментально задушит насмерть. Фокус, надо сказать, известный. Таким образом убили в Шотландии одну высокопоставленную особу.

   – И зачем же Вы мне всё это рассказываете? – также раскуривая трубку, спросил Бурса. – Вы считаете стоило меня будить ради того, чтобы рассказать о случайной гибели очень красивой женщины, и тут же, как я понимаю, совершенно беспочвенно, обвинить в убийстве другую красавицу.

   – Увы, не беспочвенно. Я точно знаю и могу это доказать. Аглая Ивановна повинна в смерти княгини.

   – А мотив?

   – Помилуйте, Константин Эммануилович, мотив на лицо. Остаётся поражаться, как при подобном мотиве Наталья Андреевна была столь неосторожна.

   – И всё-таки, зачем же Вы подняли меня в столь ранний час?

   – Вы хотите, чтобы я арестовал и допросил Аглаю Ивановну? Мне казалось, что это не совсем в Ваших интересах, а точнее сказать не совсем в интересах вашего тайного общества.

   – Неужели в наше время вот так сразу по косвенному подозрению можно взять под стражу человека? У Вас же нет доказательств, только предположения и фантастические домыслы, – возмутился Бурса. – Кроме того, она женщина. А коли и убила, разве Аглая Ивановна совершила нечто против монархии? Разве она повинна в заговоре, в покушении на августейшую персону, в подстрекательстве к бунту?

   – Вы правы, Ваше превосходительство, – вздохнул Удуев. – Помните в прошлом месяце в ведомостях писали: двое мещан отравили грузинского князя. Знаете, чем дело кончилось?

   – Плетьми, – зло сказал Бурса. – Плетьми. Нашли бутылочку с ядом и всыпали по сотне плетей каждому.

   – А потом нашёлся истинный виновник, – добавил Удуев. – Бывает, дело семейное. Будем считать, что это дело именно государственной важности, – Михаил Валентинович в эту минуту не смотрел на хозяина кабинета. – Сейчас я поеду домой и лягу спать. Вы знаете, я ведь, так же как и Вы, Константин Эммануилович лёг поздно, не выспался. А после обеда возьму несколько жандармов и арестую госпожу Трипольскую. В нашем ведомстве её вина легко будет доказана. Вы, надеюсь, правильно поняли меня?

   – Спасибо, что предупредили. Спасибо.

Стук колёс ещё не утих на пустой улице, а Бурса уже положил перед собою чистый лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу. Ещё через пять минут письмо было готово и сложено. Заклеив конверт, Бурса крупно написал на нём: «Генриху Пашкевичу лично в руки».

Очнулся Генрих от того, что сиделка с силой трясла его за плечо.

   – Что случилось?

Он открыл глаза. Было ещё раннее утро, светло, но солнце ещё не поднялось над крышами, только лёгкое зарево на востоке.

   – Что случилось? – опять повторил он, ощутив неладное.

Без слова девушка протянула конверт. Генрих разорвал конверт, прочёл. Содержание записки оказалось столь неожиданным, что он прочёл ещё раз: «Это не ошибка, письмо адресовано именно Вам. Хотя оно и не подписано, я надеюсь Вы сможете понять от кого оно. Настоятельная просьба по прочтении тотчас сожгите листок. Суть вопроса в следующем: коли Вам, Генрих, не безразлична судьба Аглаи Ивановы, то поспешите. Не позже, как после обеда, Аглая Ивановна, вероятно, будет арестована и водворена в крепость. Откуда её уж никак не вызволить. Поторопитесь, мой друг, жизнь девушки исключительно в Ваших руках. С глубочайшим уважением и надеждой, Ваш общий друг».

Листок ещё догорал в камине, а Генрих уже успел на половину одеться. Голова немного кружилась от резких движений.

   – Да куда же, Вы? Куда? – почти заплакала сиделка. – Вы же и шагу по улице не пройдёте, а ещё сабля. Слабый Вы ещё.

Но увещевания не помогли. Пашкевич желал получить объяснения, он жаждал объяснений.

«Ясно, письмо от Бурсы, – размышлял он, всё более и более распаляясь. – Но какого чёрта Его превосходительство, Константин Эммануилович, обращается с подобной просьбой ко мне? Я что член «Пятиугольника»? Я им ничем более не обязан».

Солнце уже поднялось над крышами, когда его экипаж остановился возле парадного входа дома на Конюшенной. Пашкевич взбежал по ступеням и, оторвав резким движением шнурок у звонка, и со всей силы ударил в дверь.

Но пришлось подождать. Очень нескоро дверь растворил заспанный старый слуга.

   – Его превосходительство почивают ещё. Ну куда же, куда же Вы?

Слуга попытался задержать полковника, но тот, не замечая его, прошёл внутрь, и через минуту оказался перед дверью спальни. Сдержав руку, Пашкевич постучал.

   – Входи, Генрих.

Бурса сидел на постели, одетый в халат и ночной колпак. Глаза Константина Эммануиловича были красными, по всей вероятности, он уснул совсем недавно, а теперь был разбужен.

   – Милостивый государь… – начал было Пашкевич, но осёкся под его взглядом.

   – Дурак я, – сказал Бурса, – старый дурак. Мог бы догадаться о твоей реакции. Погоди, – остановил он следующую гневную реплику Пашкевича, – погоди не перебивай. Послушай меня. Мы можем договориться. Если Аглаю Ивановну возьмут в крепость, это совсем не в интересах нашего Общества. Подключить кого-то из действующих членов, даже используя Нижний список, я не могу. Так что одна надежда на тебя, Генрих.

Он перевёл дыхание, но полковник не перебил, стоял молча в ожидании.

   – Я обещаю, что сделаю всё возможное для возвращения тебя в члены «Пятиугольника», – проговорил медленно Бурса.

   – Хорошо, – сказал Генрих. – Я сделаю, как Вы хотите, но объясните мне только, что она совершила, в чём её обвиняют.

Бурса вздохнул, закрыл усталые глаза, и весь как бы обмяк.

   – Сегодня ночью Аглая Ивановна помогла умереть княгине Наталье Андреевне. Вам достаточно?

   – Более чем. Каким временем мы располагаем?

   – До полудня.

   – Я всё сделаю.

Пашкевич демонстративно щёлкнул сапогами и вышел. Через минуту он сидел уже в своём экипаже. Ещё через 5 минут от сильной тряски у него закружилась голова и, не сказав вознице точного адреса, полковник потерял сознание и повалился набок.

Очнулся полковник от того, что ему в лицо брызнули водой.

   – Домой бы надо, барин, на квартиру.

Огромная седая борода кучера почему-то насмешила Генриха. У возницы были наивные голубые глаза.

   – Ни в коем случае.

Солнце стояло уже высоко над городом, было жарко. Продиктовав адрес, Пашкевич крикнул:

   – Гони! Коли опоздаем, честное слово, запорю насмерть!

И коляска полетела с треском по мостовой.

В особняк Трипольского, полковник вырвался ещё более нагло, чем перед этим в дом Конюшенной. Отпихнул, растворившего двери лакея, взбежал по лестнице, и даже не постучав, оказался в женской спальне.

   – Ну, не ожидала, – Аглая прикрылась одеялом, на лице девушки была кокетливая улыбочка.

На секунду Генрих смешался.

   – Подите вон! – выставленный палец, указал на дверь.

   – Как угодно, – сказал Генрих, – но только имейте в виду, что с минуты на минуту здесь будут жандармы.

Взгляд Аглаи сменился на вопросительный, улыбка исчезла.

   – Вам нужно бежать. Вас обвиняют в убийстве.

   – Хорошо. Прошу Вас, отвернитесь.

Аглая соскочила с постели и сама без помощи служанки быстро оделась.

   – Теперь можете повернуться, – голос девушки был деловым, речь быстрой. – На чём Вы приехали?

   – На коляске. Она ждёт.

   – Думаю лучше нам тихонечко уйти через чёрный ход и воспользоваться Вашей коляской. Так будет безопаснее. Дура! – она с отвращением глянула на себя в зеркало. – Зачем же я здесь мужского платья не оставила, в мужском было бы совсем безопасно.

Но выйти незамеченными из дома им не удалось. В тот момент, когда Аглая только выскользнула в коридор, снаружи раздался стук множества копыт, и громкий хрипловатый голос скомандовал:

   – Двое на чёрный ход, остальные за мной!

   – Всё, – сказала Аглая, – опоздали.

   – Зачем Вы убили княгиню Ольховскую? – спросил Генрих.

   – Я должна была отомстить, – Аглая горько вздохнула. – Она повинна в смерти Андрея.

   – Вот и отомстили.

   – Да кабы Вы знали всё в подробности, то сами бы, наверное, захотели её смерти.

На весь дом разносилась громкая грубая речь и стук сапог.

   – Теперь меня в часть увезут. Глупо, – сказала Аглая. – Наверное, пытать станут.

Она глянула на Генриха блестящими глазами.

   – Не думаю, – Генрих вытянул саблю. – Где тут чёрный ход?

   – Будете драться за меня?

Но Генрих не ответил. Сабля в руке Генриха Пашкевича чуть дрожала. В окна врывался яркий свет, солнце блестело на обнажённом клинке.

Быстрым шагом он и Аглая прошли через маленькую уютную гостиную и спустились по короткой широкой лесенке. Пашкевич легко толкнул Аглаю к стене, а сам оказался настоящим против двери. Совсем рядом стукнулись сапоги, и дверь распахнулась.

Полнолицый жандарм, оказавшийся против полковника, выглядел весьма удивлённым. Из-за его плеча выглядывала квадратная физиономия его напарника.

   – Пропустите нас, – сказал Пашкевич.

   – Кто же их держит? – удивился полнолицый, – проходите. – В этот момент он увидел Аглаю. – Мы, собственно, барышню хотели пригласить с нами. Пойдёмте, барышня.

   – Пропустите, – повторил Пашкевич, и остриё его сабли упёрлось в грудь жандарма.

Тот отступил и вытянул из ножен своё оружие. Делая выпад, Генрих почувствовал сильное головокружение. Раненный в плечо, полнолицый отступил и закричал во весь голос:

   – Сюда! Сюда! Здесь! Они здесь!

Второй жандарм тоже вытащил палаш. Квадратное лицо неприятно качнулось перед глазами Пашкевича, полковник взмахнул своим оружием и, не удержавшись на ногах, повалился вперёд.

Что произошло дальше Генрих Пашкевич запомнил со всей ясностью, хотя и смотрел сквозь слёзы. Тоненькой ручкой Аглая вынула саблю из разжавшихся пальцев, девушка призывно щёлкнула языком. Второй свободной ручкой она подбирала широкую белую юбку. Сделала ложный выпад, отступила. Жандарм, похоже, смутился, но быстро сообразив, что хоть перед ним и не мужчина, но противник серьёзный, встал в позицию.

Раненый продолжал кричать. Где-то совсем уж рядом распахивались двери, вопили слуги. Вопли эти смешивались с истерическим женским плачем.

   – Будьте осторожны! – крикнул Удуев. – Девица владеет саблей не хуже вашего.

Сверкнув глазами, Аглая сделала следующий выпад. Второй жандарм, так же как и первый, схватился за плечо и выронил оружие.

Аглая склонилась к Пашкевичу. Щёки девушки пылали от возбуждения.

   – Вы ранены?

   – Бегите, – приказал полковник. – Бегите на моей коляске, – хватаясь за стену, он поднялся и взял саблю, – со мною всё уже в порядке. Я задержу их.

Без сомнения, если бы не преданные слуги Удуев задержал бы Аглаю. Но дворовые, обожающие своего барина, Андрея Андреевича Трипольского, любою ценою пытались спасти его молочную сестру. Один жандарм был облит кипятком, другого, выскочившая навстречу растрёпанная баба попросила подержать грудного ребёнка и демонстративно рухнула в обморок. Третий уж сам угодил сапогом в ночную вазу, и поехал по натёртого паркету, как на одном коньке по невскому льду.

Кроме того, после первого же вопля раненного жандарма слуги подняли в доме такой гвалт и такое хлопанье дверьми, что трудно было разобраться, в какой же части особняка происходит стычка.

Пашкевич увидел в окно, как девушка вскочила в коляску, и как коляска умчалась. И только после этого, повернувшись, он встретился глазами с вошедшим в комнату Михаилом Валентиновичем.

   – Добрый день, – вкладывая саблю в ножны, сказал Пашкевич.

   – Глупо. Глупо. Зачем Вы полезли в это? Насколько я знаю, Вы даже не член Общества. Теперь у Вас будут серьёзные неприятности. Лучший вариант – запрет на дальнейшее пребывание в Петербурге.

   – А худший? – весело спросил Пашкевич.

   – В худшем случае Шлиссельбургская крепость, – устало отозвался Удуев.

Полковника немного удивила улыбка, промелькнувшая в глазах Михаила Валентиновича. Губы ротмистра были прижаты в серую складку, но глаза веселились, будто он и сам был доволен исходом дела.

На квартире, куда Генрих вернулся сразу же после утомительного допроса в части, ожидала записка.

   – Вы почти выздоровели. Я ухожу, – сказала сиделка, передавая полковнику свёрнутый лист бумаги. – Если будет нужна моя помощь, может всегда обратиться. Я беру недорого.

Генрих развернул записку.

«Сами понимаете, меня ищут теперь по всему городу, и всё же мы должны обязательно увидеться с Вами. Жду Вас в 8:00 вечера в кабаке Медведева. С благодарностью за поддержку, Аглая».

Чувствуя слабость и головокружение, Пашкевич, не раздеваясь, прилёг. Было ещё пять часов. До встречи оставалось время. Удивительно, но проснулся полковник почти здоровым, так что в условленное место он приехал со свежей головой и вовремя.

В большой полутёмной зале к этому часу набилось довольно-таки много народу. Пашкевич несколько раз осмотрел помещение, Аглаи не было. Он присел за столик и спросил водки.

«Неужели всё-таки забрали, – думал он, – или она не смогла прийти? Что-то здесь не так. Почему ротмистр улыбался? Бурса солгал мне? Маловероятно».

В раздражении Пашкевич шарахнул кулаком по мокрому столу и потребовал ещё водки.

«Может, меня просто используют?»

   – Может быть, не стоит напиваться? – совсем рядом раздался насмешливый женский голос.

Полковник обернулся, но Аглаи рядом не было, только за соседним столиком сидели несколько оборванных нищих. Одна из нищих с лицом, замотанным платком, склонилась к нему:

   – Вам понадобится трезвая голова, – из-под платка насмешливо посмотрели знакомые глаза.

   – Вы?

   – Закажите отдельный кабинет, – шепнула Аглая. – Нам нужно поговорить.

Наедине, в отдельном помещении за занавеской, Аглая сняла со своей головы лохмотья.

Ну и что же Вы хотите мне сказать? – Генрих смотрел выжидательно, Аглая молчала. – Вы признались мне, что убили княгиню Ольховскую. Вы мстили за смерть Андрея Трипольского.

Аглая кивнула.

   – Но Вы также сказали мне, что, если бы я был в курсе всего происшедшего, то сам бы хотел её смерти. Не могли бы Вы объясниться по этому вопросу?

   – Очень просто, – сказал Аглая. – Наталья Андреевна, захватив в полностью контроль над «Пятиугольником», во-первых, явилась причиной того, что Андрей без всякой подготовки и поддержки ринулся спасать теперешнюю жену Вашу, а тогда девицу Покровскую Анну Владиславовну. А, во-вторых, и нападение на Трипольское произошло не без её ведома. Я уверена, что о существовании Трипольского, и о том, что мы с Анной прячемся там, и о младенце Иван Бурса узнал именно от Натальи Андреевны. Анна Владиславовна писала Константину Эммануиловичу, и этого оказалось достаточно.

   – У Вас есть доказательства?

   – Косвенные, – Аглая вынула из-под лохмотьев толстую пачку пожелтевшей бумаги и положила её на стол. – Вот это я украла из тайника в доме княгини.

   – А что это?

   – Научные записки некоего учёного Ломохрустова. «Пятиугольник» охотится за ними уже много лет. Доподлинно известно, что Ломохрустову из цветка лотоса удалось получить эликсир вечной молодости.

   – Это же несерьёзно.

   – От чего же? – Аглая протянула Пашкевичу папку. – Кстати, Вам будет любопытно ознакомиться. Вам многое станет ясно. Здесь господин Ломохрустов приводит подлинную историю семейства Бурсы.

   – Хорошо, – сказал Пашкевич, – я понимаю. Сегодня же ночью прочту, но зачем я Вам понадобился? В чём может стоять моя помощь?

   – Ну, во-первых, Вы спасли меня от ареста. Я думаю, Константин Эммануилович сдержит слово и постарается вернуть вас в Общество. Он ведь Вам это обещал. Во-вторых, в этой части документов, увы, нет главного, нет прямых доказательств предательства Натальи Андреевны. Я предполагаю, что они спрятаны где-то у её любовника, секретаря Бурсы Сергея Филипповича. Вы должны встретиться с секретарём и отнять у него остальные документы. Кстати Вы можете обменять их на эти дневники. Если Сергей Филиппович принесёт в Общество дневники Ломохрустова, то его положение там сильно укрепится. Кроме того, я совершенно уверена, что этот малахольный дурень представления не имеет, что хранит.

   – Когда мы с Вами увидимся и где? – поднявшись из-за стола, спросил Пашкевич.

   – Я сама появлюсь.

Аглая замотал лицо платком, и через секунду полковник потерял фигуру нищенки в полутьме кабака.

Запалив свечу и на этот раз раздевшись, Генрих Пашкевич лёг в постель и развернул рукопись, полученную от Аглаи. Читать это было отвратительно и одновременно смешно. С трудом припоминая собрание «Пятиугольника» трёхлетней давности и сопоставляя их с текстом, Пашкевич наконец-то сообразил, что имела в виду Аглая, утверждая, что сей документ крайне ценен для «Пятиугольника».

«Прежде чем приступить к описанию самого места, где по моим предположениям можно собрать в одночасье все необходимые компоненты для создания эликсира, – писал Ломохрустов, – я обязан рассказать о полновластном хозяине земли, на коей это место расположено. Ибо доступ туда может оказаться крайне затруднён.

Ещё в 1711 году Михаил Святославич Кармазинов, известный в Москве развратник и гуляка из свиты Алексея Петровича, получил на очередной дуэли удар в лицо, от которого в возрасте 35 лет лишился левого глаза. Может быть по этой, а может по иной причине, он уехал из столицы и поселился в своём родовом поместье в Новгородской губернии. Свидетельств о его жизни сохранилось немного, но собиравший новые виды лекарственных растений для последующего их описания, мещанин Иван Подольский в своих дневниках писал: помещик Кармазинов, к коему довелось мне попасть, радушен, хоть и слеп на один глаз. Он потчевал меня и всячески ублажал. Но на третий день житья в его усадьбе я тайно бежал, уйдя через окошко, потому, что ночью сам услышал звериное рычание и ласковые уговоры хозяина.

Подольский в своих дневниках утверждал также, что Кармазинов сожительствовал попеременно то с глухонемой девкой из своего села, то с лисицей или волчицей, которую держал где-то в подвале. На основании лично виденного, я подобное кощунство вполне могу допустить.

За несколько лет до своей кончины Кармазинов женился на малахольной слабенькой соседке Наталье Панковой. Первые роды прошли, несмотря на опасения, вполне успешно, а вторые женщина не вынесла – умерла. Сам Михаил Святославич скончался в возрасте 42 лет и оставил после себя двух сирот – девочку и мальчика. Согласно завещанию, мальчик Руслан был отправлен в государственный пансион, где возрасте пяти лет и умер, а девочка воспитывалась пьяницей-опекуном, приятелем Кармазинова, соседом Львом Львовичем Растегаевым. Таким образом, маленькая хозяйка, владелица 40 душ, до 16 лет была предоставлена сама себе. Она жила независимо в окружении дворни в совершенно разорённом поместье.

Шестнадцати лет Степанида Михайловна, не встретив препятствий со стороны нерадивого опекуна, продала 10 душ и отправилась в Петербург. Надо полагать, девушка была хороша собою и спустя только год вышла замуж за немолодого человека Тайного советника Эммануила Ивановича Бурсу, от которого и родила сына Константина. Трудно сказать, что именно произошло, но спустя всего полтора года Степанида Михайловна, прихватив с собой лишь дорогой портрет кисти модного итальянского художника и сундук платьями, оставив драгоценности и деньги, подаренные супругом, покинула Петербург и перебралась на вечное жительство в свою родовую усадьбу, а маленький Константин Эммануилович остался с отцом.

В течение нескольких лет Степанида Михайловна Бурса, перезревшая христианский долг супруги своего мужа и матери своего дитяти, оторванная от общества и наделённая некоторыми качествами своего отца, превратилась в злобную жестокую развратницу. Начало крепостного театра, воочию наблюдаемого мною, было делом её рук. От какого-то крепостного мужика Степанида родила сына Ивана, а сама 10 лет назад скончалась и была похоронена в одном с Михаилом Кармазиновым семейном склепе.

Подбирая необходимые травы и минералы для моего животворящего состава, я был в тех местах. Волею случая оказался в усадьбе Ивана Кузьмича Бурсы человека острого ума, но по природе своей крайне жестокого и развратного. Степанида Михайловна Бурса, урождённая Кармазинова, бесстыдно присвоив своему рождённому сыну позорное отчество, но при том, сохранив фамилию законного супруга, похоже, уже одним этим поставила Ивана Кузьмича на ужасный путь. В иных обстоятельствах человека этот мог, вероятно, послужить как государству российскому, также и науке, но положил жизнь свою на кошмарные забавы. Я воочию смог убедиться в правильности поговорки: «Яблоко от яблони недалеко падает».

Не покидая почти своего поместья, Иван Бурса, как уже было мною отмечено, человек крайне одарённый, различными хитрыми способами сделал себе огромное состояние, а со временем и возглавил местных помещиков. Только опираясь на поддержку этого человека, я смог собрать все необходимые мне травы, минералы и соли. Только при его помощи достиг я конечного результата долгих моих изысканий и получил эликсир…

Далее в страницах рукописи был большой пропуск. Не хватало восьми страниц, по всей вероятности полностью посвящённых рецепту составления эликсира вечной молодости, а в самом конце дневника было пространное описание фамильного склепа.

Не ясно, как Ломохрустов угодил в этот склеп, и зачем нужно было это описывать.

…Очень глубокое помещение, – писал Ломохрустов, – ступеней 30 вниз в сырости и паутине. И когда я зажёг свечу, то увидел, что на камне лежит высохшая лисица. И кроме этой лисицы и покойников в каменном гробе здесь ещё многие нашли последнее пристанище. Здесь безумствовали по очереди как одноглазый Михаил Кармазинов и его распутная дщерь Степанида, так и последний хозяин усадьбы, Иван Кузьмич Бурса. Никто не знает кроме хозяина, и, быть может, его верного телохранителя о тайнах склепа.

Любой, кто приходил сюда пировать, оставался здесь навсегда. На стенах насечены кривые надписи, как будто насекал их нетрезвый человек в горячке, кругом черепа и кости людей, ржавое оружие, следы безумный трапезы.

Когда же я, опираясь на тщательно составленный план, нажал в нужном месте на камень, то открылось ещё одно скрытое помещение…

На этих словах рукопись обрывалась.

«Что же даёт мне эта рукопись? – размышлял Генрих, лёжа ночью в своей комнате и глядя в потолок. – Ничего она мне не даёт. Здесь нет главного – страницы с рецептом эликсира отсутствуют. Что я узнал из рукописи? Часть родословной братьев Бурса, но в общих чертах всё это и так было известно. Ломохрустов искал травы, «Пятиугольник», озабоченный эликсиром вечной молодости ищет рецепт. Рецепта здесь нет. Может быть, в рукописи содержится только намёк на то где можно искать. Остаются какие-то архивы, находящиеся у секретаря Бурсы Сергея Филипповича. Вероятно, Аглая права, я должен встретиться с секретарём и любой ценой заполучить эти бумаги. Будут на руках бумаги, уж наверное, общим голосованием «Пятиугольника» приговорят Ивана Бурсу к заслуженной каре».

Определив свои дальнейшие действия, Генрих Пашкевич уснул а, проснувшись утром, сразу же отправился в дом на Конюшенной. Он не хотел сталкиваться с хозяином особняка и объявил, открывшему слуге, что желает переговорить только с Сергеем Филипповичем, на что получил ответ:

   – Заперся в своей комнате и никого не пускает. Стонет.

   – Ладно. Хозяину доложи, что приехал Генрих Пашкевич.

Бурса принял его не сразу. Некоторое время пришлось поскучать в гостиной. Хозяин кабинета сидел за столом, и спокойное его лицо было обращено к вошедшему гостю.

   – Я сделал то, что Вы просили, – сказал Пашкевич, присаживаясь на диванчике. – Теперь Ваша очередь выполнять обещания. Мне бы хотелось вернуться в «Пятиугольник».

   – Разве я о чём-то просил? – удивился искренне Бурса. – Помилуйте, не помню, – жестом прерывая возмущённый возглас полковника, – но что касательно Вашего возвращения в Общество, сегодня же вечером на собрании поставлю этот вопрос и поскольку… поскольку Натальи Андреевны более нет с нами, мне кажется предложение моё будет принято. Может быть нелегко, может быть со скрипом, но, думаю, оно будет принято.

   – У меня несколько вопросов, – сказал Пашкевич.

   – Слушаю.

   – Как Вы узнали о том, что жандармы собираются арестовать Аглаю Ивановну? Вы же прислали мне письмо почти что сразу…

   – Не понимаю Вас, Генрих. Кого хотели арестовать? Какое письмо?

   – Ну хорошо, – Генрих поднялся и положил на стол перед Бурсой листки рукописи, которые принёс с собой. – Ваше право не помнить.

   – Что это? – спросил Бурса, переворачивая первую страницу.

   – По-моему Вы знаете, – сказал Генрих. – Это, Константин Эммануилович, рукопись Ломохрустова.

Рука Бурсы быстро перевернула рукопись, пальцы теребили страницы.

   – Нет, – сказал Пашкевич, – рецепта эликсира в ней нет, часть рукописи отсутствует.

   – Да что ж Вы мне голову-то морочите, – в голосе Бурсы звучало раздражение. – Эти материалы я сам отдал на хранение Наталье Андреевне. Без этих страниц рукопись не представляет никакой ценности. Кстати, как она у Вас оказалась?

Генрих не стал отвечать. Он подошёл к двери и, только уже взявшись за ручку, повернулся к хозяину особняка.

   – Скажите честно, Вы поможете мне в освобождении Вашей племянницы Анны или мне как несчастному Трипольскому придётся действовать в одиночку?

Бурса долго молчал, потом сказал сдержанно: