Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Глава 7

Список подслушивающих и подглядывающих за своими хозяевами крепостных людей, Михаил Валентинович Удуев добыл в меховой лавке братьев Протасовых ещё в середине лета.

Удивительно, но слухи о шпионах, засланных в общество негодяем Иваном Бурсой, слухи способные, казалось, будто пламя на ветру, охватить в считанные мгновения всю северную столицу, поползли только в середине октября. Причина тому была простая – никто из попавших в западню младшего Бурсы не хотел огласки. Это в равной степени касалось как столичного прокурора с его возможностью в одночасье потерять место и отправиться в Сибирь, так и, например, княгини Натальи Андреевны. Ведь Иван Бурса на протяжении многих лет шантажом добивался от этих людей и денег и измены. Вместе со шпионами могло всплыть и то, что они узнали, а это нежелательно даже и для Тайной экспедиции.

Когда же слухи всё-таки просочились и поползли по Петербургу, Удуев, явившись к Бурсе, потребовал помощи в опровержении. Так же, как и прокурор, Михаил Валентинович мог потерять на этом деле и место, а может быть, даже и голову. О предписание Тайной экспедиции ротмистр, конечно, в разговоре не упомянул.

   – Вы должны употребить всё своё влияние, – сказал ротмистр, прощаясь. – Дело нужно замять. Я же, своей стороны обещаю сделать всё от меня зависящее.

Надежды на успех было мало, но неожиданно сотрудничество Удуева и Бурсы дало неплохой результат. Через месяц уже если и упоминал кто о крепостных шпионах засланных в столицу новгородским помещиком, то лишь как глупейший анекдот, какой приличный человек и слушать-то не станет.

А об исчезновении же Анны Владиславовны и вообще не говорили. Константин Бурса публично объявил, что отослал вздорную племянницу назад в Москву к тётке. И почему-то такая ложь вполне устроила общество. Пробыла-то девушка в Петербурге всего несколько месяцев: конец осени, зиму и лето – меньше года, уехала и забыли. Новые загадочные красавицы будоражили свет, кому нужно вспоминать?

Все будто успокоились. Занятый делами «Пятиугольника» и не способный ничего более предпринять, Константин Эммануилович Бурса продолжал ту же жизнь, что вёл до исчезновения племянницы. Разве что секретарь, Сергей Филиппович, и, может быть, слуги смогли заметить серьёзные перемены в характере Его превосходительства. После тяжкого объяснения с государем-императором, случившегося в Зимнем дворце, он стал суровее, реже выходил к гостям, всё более и более предпочитая работу в кабинете живому общению.

Андрей же Трипольский, потерявший как Анну, так и свою названную крепостную сестру Аглаю, запил. Он сдружился с приятелем убитого им на дуэли Василия Макарова, Афанасием Мелковым, и поручик стал непременным участником бесчисленных попоек.

В тоже время, секретарь Бурсы Сергей Филиппович, как это не удивительно, ведь на нём все поставили крест, все же выкарабкался из своей болезни. Он посуровел, стал менее словоохотлив, замкнут, хотя обязанности свои выполнял теперь более точно и быстро.

Связь секретаря и княгини Ольховской возобновилась и уже не была тайной. Сергей Филиппович больше не крался ночными улицами, чтобы ближе к полуночи проникать через чёрный ход в дом на Фонтанке, они встречались почти открыто. Настолько открыто, насколько позволяли приличия.

Всё замерло.

Но тогда же, в середине октября, случились некоторые события, всколыхнувшие «Пятиугольник» и повлёкшие за собой новую череду ужасных происшествий.

После гибели братьев Игнатовых, могилка, в которой лежали убитые по приказу злодея Ивана Бурсы каторжником Федькой, несчастные супруги Иван да Марья, казалось, скоро придёт в запустение. Но случилось чудо – она была круглый год чиста и ухожена.

Не имеющий собственных детей, жандармский ротмистр и специальный агент Тайной экспедиции Михаил Валентинович Удуев во время одного из своих посещений Митрофаньевского кладбища ощутил вдруг странную привязанность к этим двум, хоть и умершим, но очень молодым людям. Удуев взял себе за правило не реже, чем раз в месяц навещать Ивана да Марью. Как ужасную реликвию хранил Михаил Валентинович страничку, вырванную из книги – титульный лист из сочинения древнего римского философа Апулея «Золотой осёл». Он уже знал, что означала эта страница в жизни умерших супругов. Он приходил на кладбище и сперва просто подолгу молча стоял у камня.

Несколько недель спустя, жандарм стал прибирать чужую, эту никому не нужную, могилу. Каждый раз Михаил Валентинович приносил страшную страницу с собой. Свёрнутой она лежала в кармане его мундира и напоминал о том, что не всё ещё кончилось, что никто ещё не отомщён, что злодей на свободе резвится. Страничка, казалось, обжигала сердце ротмистра.

В третьей декаде октября 1797 года было чертовски холодно и, простояв всего несколько минут возле камня, ротмистр хотел уже уходить, когда вдруг заметил за оградой снаружи кладбища знакомый экипаж. Никаких похорон в этот день не было, и появление кареты с гербами княгини Ольховской показалось странным. Прячась за надгробиями, Михаил Валентинович прошёл дальше и скоро увидел саму Наталью Андреевну. Княгиня склонялась над какой-то могилой. В руке её был маленький пурпурный цветок – это было уж совсем непонятно. Могила находилась за оградою, в той части, где обычно закапывают самоубийц.

Когда карета отъехала ротмистр подошёл и обомлел. Здесь не было даже креста. Багровый цветочек лежал под плохо отёсанным деревянным столбом. К столбу была прибита дощечка, говорящая, что здесь похоронены 8 без исповеди умерших безымянных бродяг, а также, не имеющий имени, потешный карлик-лилипут. Присутствовала также и дата: лето 1797 года, июль.

Несколько дней Михаил Валентинович размышлял о том, что он увидел на кладбище. Потом его вдруг будто осенило. Ротмистр достал копию постыдного списка – сам список, найденный в меховой лавке Протасовых, состоящий из 27 адресов, уже давно передал в руки городского прокурора. Удуев развернул лист и сразу нашёл нужное. По каждому пункту, прежде чем идти к хозяевам шпионов, Удуев наводил подробные справки, и теперь одна из этих справок пригодилась.

Недаром 16-ым был особняк княгини Ольховской на каменной набережной Фонтанки. Опытный камердинер по имени Вольф Иваныч или проданный княгине через третьи руки негодяем Иваном Бурсой, Вольф Иваныч был почти уникален: четыре языка, умение играть как на клавесине, так и на скрипке, удивительная физическая мощь.

Ещё летом по приказу Тайной экспедиции Удуев предупредил всех пострадавших от Ивана Бурсы, но проверить что сталось со шпионами не мог. Полученное им строгое предписание уведомляло: «По означенному делу, в услугах ваших более нужды нет. А поскольку дело, с которым вы соприкасались, сугубо секретное, имеет государственное значение, не подлежит огласке. Вы не можете более к делу этому возвращаться ни в действиях, ни даже в разговорах».

Теперь ротмистр Удуев нарушил предписание. Он не без удивления узнал, что камердинер по имени Вольф Иванович не только не был высечен или перепродан, а, напротив, он всё ещё прибывает в собственности княгини Ольховской и пользуются в особняке на каменной набережной достаточной свободой.

«Она носит цветы на могилу карлика-убийцы и одновременно с тем, похоже приблизила к себе засланного Иваном Бурсой лакея, – размышлял Михаил Валентинович. – Вывод напрашивается простой, тут и двух мнений не может быть: княгиня каким-то образом содействует негодяю Бурсе, но у меня связаны руки. Не имея полномочий, я никак не могу провести разбирательство. Я не могу понять истинных побуждений Натальи Андреевны. Как бы мне посмотреть секретные отчёты общества «Пятиугольник». А то ведь как слепой щенок. Может я по незнанию путаю что, но в любом случае с магистром, с Константином Эммануиловичем Бурсой, мне опять поговорить надо и на этот раз без лишних ужимок, в открытую. Невозможно же представить себе, что ради какого-то тайного общества он любимой своей племянницей пожертвовал. Хотя, конечно, и это может быть. Общее дело оно всегда сильнее любви выходит».

Вечером того же дня было назначено собрание «Пятиугольника». А накануне нашёлся подлец Растегаев. Оказалось, что не явившийся в срок за своими деньгами, Михаил Львович всё-таки находится здесь, в Петербурге, почти под носом. Он просто пил горькую и жил по случайным квартирам, не попадая в поле зрения Общества.

Собрание предполагалось начать в восьмом часу. Растегаева притащили уже после обеда. Двое верных слуг подогнали коляску к чёрному ходу и, по заранее отданному приказу Бурсы, не повели в гостиную, а сразу на лифте отправили в библиотеку.

Константин Эммануилович более всего не желал огласки. План, придуманный Аглаей, теперь казался ему безумным и не имеющим ни одного шанса на успех. О последствиях этого плана Бурса желал узнать без свидетелей.

Михаил Львович был совершенно пьян. Одет он был в перепачканный и сальный тёмно-синий кафтан, явно с чужого плеча. Волосы взлохмачены, из-под воротника выбивается чёрное от грязи кружевное жабо, на ногах драные ботфорты, под глазами такие синяки, будто углём нарисованы. Ободранные пальцы судорожно сцепились на горлышке початой бутылки.

   – Я невиновен, – хрипло сообщил Растегаев. – Анна Владиславовна сама ехать не пожелала. Я предложил, она не пожелала, я её не выручил, я и за деньгами не пошёл.

После первых же своих слов Михаил Львович вырвал зубами из бутылки пробку, сделал большой глоток и мгновенно заснул. Секретарь был вынужден вынимать его из лифта, как покойника. Совместными усилиями Бурса и Сергей Филиппович положили Растегаева на диван и попытались растрясти его, но пьяница, даже когда его хлестали по щекам, глаз не открывал.

   – Ты вот что, Сергей, сходи принеси ароматической соли, – неуверенно попросил Бурса. – Конечно лучше его просто спать ставить: проспится, куда денется? Но времени у нас мало.

   – Ему не соли, ему ведро снега хорошо, – возразил секретарь, – воды ледяной в морду, плетей.

Пока секретарь ходил за солью Константин Эммануилович нервно расхаживал, сложивши руки за спину, по библиотеке. Потом Бурса не выдержал и, склонившись над спящим, обыскал его кафтан. Что-то подсказывало – должно быть письмо! А коли письмо есть, то Растегаев непременно держит его при себе.

Бурса не ошибся. Записка, переданная Растегаеву Анной Владиславовной, нашлась во внутреннем кармане кафтана. Но когда Константин Эммануилович развернул листок, то почти ничего не смог прочесть. Записку носили в кармане очень долго, не раз, похоже, она промокала вместе с одеждой, потом высыхала. След карандаша на сильно помятой бумаге был еле различим, хотя по каким-то отдельным изгибам письма Константин Эммануилович угадал почерк племянницы. Одна только фраза сохранилась ясно. Бурса прочёл её дрожащими губами вслух:

   – … я в ужасном плену, – тихо проговорил он, впившись глазами в листок, – и мне не вырваться. Аглая, присланная вами…

Дальше шёл сгиб и текст обрывался. Константин Эммануилович аккуратно сложил листок и спрятал его в стол и подошёл к окну.

Октябрьское солнце просто ослепило отставного генерала. Сияли кровли конюшен, сияли купола Спаса. Колокольного звона в этот час не было, но Бурсе почудилось, что прозрачный воздух раскачивается вокруг.

   – Бедная, бедная моя девочка, – шептал он. – Бедная моя.

Он услышал, как вернулся секретарь, но даже не повернулся. Сергей Филиппович потянул Растегаева за волосы так, чтобы голова откинулась назад на спинку дивана, и сунул под нос пьяному большой флакон из тёмного стекла. Растегаев сильно засопел, закашлял и открыл глаза.

   – А, это ты, – сказал он и подтянул к себе руку с бутылкой. – Ты дурак, – он сделал новый глоток, – ты ничего не поймёшь. Ты здесь как птица в клетке, ты не видишь жизни.

Он приобнял вдруг секретаря и доверительно предложил:

   – Пойдём, Серёженька, в кабак. Там настоящая жизнь. Пойдём, я тебе покажу.

Всё также не поворачиваюсь Бурса сказал сухо и громко:

   – Хватит глупости. Прошу Вас, Михаил Львович, расскажите всё подробно и по порядку. В любом случае я заплачу Вам. Только подробно и по порядку. Я хочу знать что произошло с моей племянницей? Какова судьба составленного нами плана? Где теперь Аглая Ивановна, что с нею.

   – А Вы не можете это знать, – ехидно заявил Растегаев, пытаясь подняться на ноги. – Что толку, если я расскажу? Я сам всё толком не знаю.

Он опять хлебнул из бутылки и не хорошим голосом крикнул:

   – Не надо мне ваших масонских денег!

Он вскочил, отворачиваясь, покачивался. Рука его с бутылкой металась в воздухе, разбрызгивая сивушные прозрачные капли по запрещённым книгам.

   – Не надо! Не повинен я в этой мерзости! Не виноват я!

Вечером того же дня в особняке на Конюшенной состоялось собрание тайного общества. Председательствовал по протоколу магистр «Пятиугольника» Константин Эммануилович Бурса. Одетый в белую мантию, испещрённую серебряными розами и змеями, он первым прошёл вдоль длинного стола и встал во главе. В руке магистра был короткий обоюдоострый меч.

   – Братья и сёстры! – провозгласил он торжественно. – Сегодня нашему обществу исполнилось ровно 15 лет, и я хочу спросить вас в этот торжественный час, – в полной тишине магистр сделал долгую паузу и продолжил: – разве когда мы умрём и станем прахом, это возврат далёкий?

   – Нет, – тихим хором отозвались, состоящие с двух сторон длинного стола, члены Верхнего списка.

   – Мы знаем, что желания отнимают у нас, – продолжал магистр, – и что ни у нас книга хранится. Разве не смотрим мы в бездну над головой? Разве не спрашиваем себя: зачем мы сами воздвигли небо и разукрасили, когда в нём столько расщелин?

   – Нет, – таким же негромким хором отозвалось общество, – не знаем.

И Бурса продолжал:

   – Братья и сёстры! Не сочли ли мы ложью истину в состоянии смятенном, когда она пришла к нам?

   – Нет, – не громко прозвучал хор. – Нет.

После первой и чисто ритуальной части по правилу полагался небольшой перерыв. А после перерыва обычно обсуждение текущих дел и проектов.

Во время перерыва к Бурсе подошла княгиня.

   – Магистр, я хотела бы, во избежание неловкости, предупредить Вас.

Бурса был рассеян и погружен в свои мысли:

   – О чём Вы хотите меня предупредить? – не без удивления он всмотрелся в княгиню Ольховскую.

По случаю праздника Наталья Андреевна была одета в мужской кафтан из чёрной шёлковой материи, через плечо княгини была перекинута широкая перевязь со шпагой, а на голове широкая мужская шляпа. Губы её чуть растягивались в улыбке.

   – Я не могу более молчать, – произнесла она так тихо, что и Бурса с трудом уловил смысл слов. – Я хочу заявить перед всеми братьями и сёстрами о том, что Вы, Ваше превосходительство, находитесь в тайном заговоре со своим ужасным братом и действуйте по одному плану.

   – Я с Иваном заодно!?. – искренне удивился Бурса.

Княгиня Ольховская, ни слова больше не говоря, вытащила из рукава сложенный листок, сама развернула и подала его Константину Эммануиловичу.

Это было письмо Виктора. Это письмо проделало большой путь. Найденное на теле мёртвого карлика, оно было отправлено в Петербург со специальным курьером. Курьер доставил конверт на каменную набережную Фонтанки и передал прямо в руки камердинера княгини Вольфа Иваныча, и уже от него письмо перешло к Наталье Андреевне.

   – Откуда у Вас это? – спросил Константин Эммануилович, пробежав глазами письмо. – И что это доказывает?

Это доказывает, что Трипольский и Аглая, также как и Вы, сами печётесь о делах Ивана Бурсы. Кто рекомендовал Андрея Трипольского обществу? Вы. А в свою очередь Трипольский привёл и Аглаю. Мы до сих пор не установили, кто предал наш филиал в Париже. Братьям и сёстрам, думаю, будет интересно узнать об этой связи.

   – Но, по-моему, этого недостаточно, – возразил спокойно Бурса. – Или у Вас ещё что-то есть?

   – У Вас есть, – сказала княгиня. – У Вас есть записка от племянницы. Записку Вам привёз господин Растегаев и вручил из рук в руки.

   – Но откуда? Неужели Сергей Филиппович?

   – Вы удивлены?

   – Помилуйте, Наталья Андреевна, записка сильно испорчена водой. В ней всего-то и можно прочитать полторы строчки. Это ничего не доказывает.

   – В сочетании с письмом Виктора вполне достаточно, – Ольховской вынула из руки магистра письмо и сунула его обратно себе в рукав. – Так что приготовьтесь к неприятному разговору.

   – Но ведь вы сами знаете, что всё это ложь. Согласен, поверят Вам а не мне, обстоятельства против меня, но зачем же всё это устраивать? Глупо же, Наташа, глупо.

   – Но мы могли бы договориться.

   – И чего же Вы хотите?

   – Жезл, – почти не открывая губ, проговорила Ольховская. – Я хочу ваш магистерский жезл. Я считаю, что место магистра «Пятиугольника» по праву принадлежит мне.

На следующий день после собрания «Пятиугольника» в дом на Конюшенной ворвался Трипольский в сопровождении неразлучного своего друга Афанасия Мелкова. Андрей Андреевич вот уже несколько месяцев не посещал никаких собраний и был неприятно удивлён запиской, полученной от Бурсы. Записку принесли в тот момент, когда Трипольский откупорил бутылку красного. Он безуспешно пытался прогнать жуткую головную боль и строки расплывались перед глазами. «Во избежание серьёзных последствий, – писал Бурса, – настоятельно прошу Вас прийти ко мне тотчас, как Вы получите конверт».

Афанасий тоже заглянул в записку, ухмыльнулся, но ничего не сказал. Опрокинув ещё по стакану красного, молодые люди отправились на Конюшенную, по дороге всё более и более распаляясь и негодуя.

Когда лакей открыл дверь и пропустил их в гостиную, Трипольский и Афанасий просто кипели от негодования.

   – Ваше превосходительство, что за дело? Что за срочность? – показывая записку спросил Трипольский. – Что ещё стряслось? Что Вы имеете в виду под выражением «серьёзные последствия»?

   – Вы пьяны? – строго спросил Бурса.

   – Да нет, – под взглядом хозяина дома Андрей сразу остыл, – не успел ещё сегодня.

Бурса повернулся и стал подниматься по лестнице в библиотеку.

   – Пойдёмте, Андрей Андреевич, Вы как раз вовремя. Прошу Вас, – обратился он к Афанасию, – без обиды, тут конфиденциальный разговор. Подождите внизу.

Увидев в кабинете Бурсы Удуева, Трипольский поморщился – он терпеть не мог этого навязчивого жандарма в начищенных сапогах. Но Михаил Валентинович сделал вид, что не заметил искривившегося лица.

   – Присаживайтесь, – Бурса указал на кресло, – присаживайтесь, Андрей. На Вас лица нет. Разве можно столько пить?

   – Так всё-таки, что произошло? – послушно опускаясь в кресло, спросил Трипольский.

   – Я нашёл Растегаева, – сказал Бурса. – Нашёл и допросил.

   – Он в городе? Он воротился? Он один?

   – Я его в кабаке поймал, – Бурса тяжело расхаживал по кабинету он, по-моему, несколько не в себе. При нём была записка от Анны Владиславовны, но записка так испорчена, что прочесть нельзя. Только полфразы удалось разобрать.

   – Хотелось бы поговорить с ним, – поднимаясь с кресла, сказал Трипольский. – Вы что же, отпустили мерзавца?

   – Почему отпустил? Он здесь в доме. Я его запер в комнате внизу. За ним смотрят, чтобы он не убежал, да он бежать и не пытается. Только водки просит побольше. Пьёт и спит. Я велел закуски к водке подавать, так каждый раз бутылка пустая, а закуска нетронутая. – Бурса демонстративно пожал плечами и опять прошёлся по кабинету. – Не вижу я пока из этого положения выхода. Может быть, Михаил Валентинович что-нибудь предложит?

Удуев сидел на диванчике. Спина ротмистра было прямой, руки сложены на рукоятке сабли. Он ответил не сразу, будто оценивал некоторое время, нужно ли вообще что-то говорить, а потом решил, что всё-таки лучше сказать.

   – У меня, сами поймите, руки связаны. Для того чтобы действовать, мне нужно хотя бы с протоколами ваших совещаний познакомиться.

Бурса остановился перед Удуевым и просто высверливал ротмистра глазами.

   – Зачем это Вам? Вы же понимаете, я надеюсь, что ни один из протоколов я не могу показать Вам. Это невозможно.

После ещё одной продолжительной паузы Михаил Валентинович неожиданно изменил тон:

   – Хорошо, – сказал он, – хорошо. Я понимаю всю нелепость моей просьбы. Но чтобы упростить положение я кое-что сам расскажу.

Бурса ничего не ответил. Трипольский, с трудом поборов приступ ярости, отвернулся.

   – Ну давайте, давайте, – сказал Трипольский, – выкладывайте что там у Вас ещё припрятано.

Рассказывал ротмистр неторопливо, сухо, останавливаясь на каждой мелочи. Он подробно изложил, как встретил княгиню Ольховскую на кладбище, как нашёл багровый цветок, положенный Натальей Андреевной на могилу карлика, как потом, опираясь на странное это поведение, сопоставил копию списка и вдруг обнаружил, что шпион в доме Натальи Андреевны, камердинер по имени Вольф Иваныч не был не то что удалён из дома, а даже и наказан.

Удуев не стал приводить все вытекающие из рассказа его выводы а, закончив, выждал минутку тишины и спросил:

   – Ну так что, Константин Эммануилович, дадите мне протоколы посмотреть? Если решитесь, то лучше бы все за последний год, а то и за два.

Трипольский перевёл взгляд с лица ротмистра, вдруг совершенно переставшего его раздражать, на лицо хозяина дома.

   – Нет, не дам, – устало возразил Бурса. – Кабы Вы мне это раньше сказали, ну хотя бы вчера днём. Теперь-то что толку. После вчерашнего собрания мне просто не поверит никто. Наталья Андреевна заявит, что я выдумал всё про карлика, и Вас купил, чтобы лжесвидетельствовать. А камердинера из дому тихо уберёт. Да и убирать-то не будет. Кто тот список видел? А кабы кто и видел, кто поверит?

Бурса опустился в своё кресло за столом и закрыл лицо руками. Громко тикали часы.

Секретарь, всё это время находившийся тут же в библиотеке, но в противоположном её конце за конторкой, напрягал слух. Дверь в кабинет была приоткрыта, однако не все слова Сергею Филипповичу удавалось уловить.

   – Ничего не выйдет, – сказал Бурса таким тоном, что секретарь от неожиданности чуть не откусил кончик пера, которое непроизвольно тихонечко грыз. – Могу только Вам в общих чертах обрисовать ситуацию. Негодяй Иван переслал княгине Ольховской одно письмо. Письмо это косвенно указывает на то, что мы оба, и я и Андрей Андреевич, предатели. Вчера вечером только чудом Андрея Андреевича не приговорили к смерти. Голоса разделились ровно пополам. Но власть моя в «Пятиугольнике» окончена.Ваш рассказ полностью подтвердил мою догадку. Без сомнений, Ольховская и есть тот предатель, которого мы столь долго не могли найти. Но повторяю уличить её теперь нет ни малейшей возможности, если только Вам, ротмистр, удастся найти какие-нибудь ещё компрометирующие факты.

   – Мне нужно посмотреть то письмо, о котором Вы сейчас упомянули, – сказал Удуев. – Покажите мне письмо, и я попробую помочь Вам.

   – Простите, Михаил Валентинович, но показать Вам письма этого теперь не могу. Это невозможно. Княгиня вчера передала его публично в архив «Пятиугольника». Я не могу вскрыть архив, мы все давали клятву.

   – Понимаю, понимаю, – вздохнул Удуев. – Но коли не можете, то и на мою поддержку не рассчитывайте. Не зная вопроса, я просто умываю руки.

Секретарь осторожно положил обгрызенное перо на конторку перед собой. Только теперь Сергей Филиппович сообразил, что, подслушивая, подвергает себя опасности. После происшедшего накануне он вообще чувствовал себя в доме Бурсы довольно неловко.

   – Но нужно как-то действовать, – сказал Трипольский. – Неужели Вы так и будете сидеть, сложа руки, покуда племянницу Вашу унижениям и пыткам, может быть, подвергают.

Вопрос, заданный Бурсе, был обращён и к Удуеву. Но ротмистр только пожевал губами.

   – Что же я могу изменить? – сказал Бурса. – Нет у меня больше никакой власти. И Вам, Андрей Андреевич, следует поостеречься. Вы знаете что «Пятиугольник» делает с предателями? Вас, как Вы надеюсь, поняли, иначе как за предателя теперь никто и не держит. Доказательств мало, а то и вчера бы к смерти приговорили. Поймите Вы, Наталья Андреевна с полной убедительностью доказала всем, что Ваша протеже Аглая Ивановна была в сговоре с Виктором. А коли Аглая, так, понятно, и Вы тоже не без пятна.

Стараясь, чтобы конторка не скрипнула, секретарь поднялся и, ступая на цыпочках, прошёл в свою комнату. Он бесшумно затворил за собою дверь и присел на кровати.

«Наталья Андреевна просила меня подробно пересказать все разговоры, что будут сегодня происходить в кабинете Константина Эммануиловича, – соображал он. – Но стоит ли мне пересказывать ей всё? Не лучше ли повременить?»

Не давая никаких объяснений гостям, Его превосходительство Константин Эммануилович Бурса достал бумагу, поставил чернильницу поближе к себе и некоторое время что-то писал. Потом взял листок и разорвал в клочья.

   – Бессмысленно, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Всё совершенно бессмысленно. Теперь я лишён поддержки Общества, которое до сих пор составляло главное дело моей жизни. А именно теперь мне необходима помощь.

Его больные глаза смотрели будто сквозь Трипольского.

   – Я опять пойду к государю. Буду просить, буду стоять на коленях.

   – По-моему это ненужная жертва, – подал голос Удуев и поднялся, скрипнув сапогами. – В свете того, что я слышал о вашем тайном обществе, вряд ли теперь, когда Вы, Константин Эммануилович, остались не у дел, император захочет Вам помочь.

Взгляд Бурсы как взгляд затравленного зверями метнулся с Удуева на Трипольского.

   – Я попробую сам спасти её, – сказал смущённо, но решительно Андрей. – Просто нужно пробраться незамеченным туда в логово, в поместье и выкрасть Анну Владиславовну. Возьму несколько надёжных людей и, если Бог поможет нам, – он обратил лицо к Удуеву. – Ротмистр, Вы со мной?

   – Увы, – Удуев отрицательно покачал головой. – Я не могу на столь долгий срок оставить Петербург, я на службе. Могу посодействовать только планом поместья и приблизительным числом охраны. Большего мне за всё это время не удалось найти. Так что разрешите откланяться, Ваше превосходительство.

И он быстро спустился по лестнице.

Прежде, чем последовать за ротмистром, Трипольский поинтересовался:

   – Вы хотели написать письмо негодяю.

Бурса печально посмотрел на него.

   – Да, – совсем упавшим голосом сказал он. В глазах его была такая безнадёжная пустота и боль, что Трипольский содрогнулся. – Всё же мы родственники, одна кровь. Я подумал, может быть, он как-то отзовётся на мою слёзную просьбу освободить Анну, – Бурса махнул рукой. Но, конечно, сообразил. – Без толку всё это. Зверь он в человечьем обличье, зверь.

Дождавшийся внизу в гостиной Афанасий, был просто атакован Трипольским. Андрей Андреевич горячо напал на поручика, предлагая сейчас же, сегодня же вечером, вместе кинуться в дорогу и продолжал непрерывный монолог до самых дверей своего особняка. Только увидев почтенно склонившегося лакея, Андрей опомнился и, повернувшись к приятелю, спросил:

   – Ну так что же, ты поддержишь меня в этой экспедиции, Афанасий?

   – Поддержу, – усмехнулся поручик, – тут и моя честь, сам понимаешь, немного задета. Хотя бы в память о моем друге Василии Макарове поддержу. Но только не сегодня вечером, ради Бога. Прошу. Подготовить это следует. Мне нужно испросить отпуск в полку.

   – Конечно, конечно, – с жаром согласился Трипольский, – нужно ещё раз с Удуевым встретиться, иначе, кто нам подорожную выправит. Пойдём пока, пойдём, выпьем по маленькой, а то я продрог совсем. Пойдём в дом, чего мы на пороге-то замерли.

За два дня всё было подготовлено. Афанасий оформил свой отпуск, а Трипольский, встретившись с ротмистром, договорился о помощи с документами. Но тут ледяная сухая погода оборвалась, резко потеплело, и пошёл нескончаемый дождь. В одночасье дороги размыло и ни единого шанса проскочить на приготовленной коляске дальше первой же городской заставы не стало. Никакая безумная храбрость не могла вытянуть завязшие в глине колёса.

Пришлось отложить экспедицию до холодов, до того момента, когда дороги замёрзнут и будут засыпаны снегом.

Весь каменный Петербург ещё блестел от влаги, а Новгородскую губернию уж накрыло тёплым снеговым пуховиком.

После ужасного спектакля и последовавшей и за ним расправой во дворе усадьбы прошло много времени. После неудачной казни Прохора Анна Владиславовна уже на следующий день послушно спустилось к завтраку. Она заставляла себя быть вежливой иногда на её губах появлялась вымученная улыбка. Она обязала себя поддерживать любой разговор, и отношение Ивана Бурсы к девушке с каждым следующим днём будто бы менялось к лучшему.

Анну стали выпускать из комнаты, дали возможность гулять по парку. Под тщательным присмотром ей даже было позволено несколько раз прокатиться на лошади. Виктор не солгал – в конюшне Бурсы действительно нашёлся вороной жеребец с белой звездой во лбу по кличке Алтай. Жеребец этот не обманул ожиданий соскучившейся по быстрой езде Анны Покровской.

Иван Бурса не спешил. Он хотел подчинить Анну и получить всё по доброй воле. Анна Владиславовна, в свою очередь, имела целью спасти Аглаю. Девушка даже разрешила себе кокетничать с Виктором, хотя с нажимом называла его «мой милый муженёк», что веселило Бурсу.

Когда Анна сделала попытку навестить раненую Аглаю, Виктор неожиданно поддержал её. Бурса, в тот момент пребывающий в прекрасном расположении духа, сразу согласился:

   – Думаю не будет беды, если мои крепостные девушки между собой немножко посекретничают, – сказал он. – Я читал где-то такую фразу: «Если у вас есть два драгоценных камня, один получше, а другой чуть победнее, но в сто крат всё равно богаче прочих камней, то в пользу будет соединить их оба вместе. Пусть соревнуются рядом, ведь всё равно они оба в вашей власти, в вашей короне». Так что Вы, Анна Владиславовна, бриллиант первой величины, а фехтовальщица наша, – Бурса хитро глянул на Виктора, – она тоже немалого стоит.

Раны Аглаи зажили. И уже в конце октября обе девушки, одетые в новенькие песцовые шубки, прогуливались вдоль пруда. Представленная охрана держалась на некотором расстоянии и говорить можно было без опаски. Это был их первый разговор наедине за всё время, и как только стало возможно, Аглая сказала:

   – Бежать нам надо, Анна Владиславовна, бежать. Скоро дороги замёрзнут.

Аглая вынула руку из муфты и, сделав вид что подавляет волосы, глянула на охрану. Но оба наёмника были увлечены новой горничной по имени Соня, также обязанной наблюдать за девушками.

   – Как же бежать? – удивилась Анна. – Вдвоём?

   – Дороги замёрзнут, – сказала Аглая, – выйдем тихо ночью и убежим. Иван Кузьмич пока от нас подвоха не ждёт. Нужно пользоваться, только лошадей заранее приготовить.