Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Он вложил саблю в ножны и шагнул к Бурсе.

   – Да чего же Вы трясётесь как осиновый лист? Стыдно. Вы лучше мне скажите, где Анна Владиславовна.

Пачкая жёлтое зеркало паркета растаявшим грязным снегом, Шморгин успел сделать только один шаг. Иван Бурса завизжал по-бабьи, громкой и натужно, так что у стоящего на лестнице Генриха заныло от этого вопля сердце, распахнул шубу и, стреляя с обеих рук, разрядил в грудь Антона Михайловича сразу два пистолета.

Антон Михалыч, не поняв даже что произошло, повернулся на месте. На лице Шморгина отпечаталось удивление, он покачнулся и упал прямо на руки вбежавшего в комнату Пашкевича. Только глянув на Бурсу, Генрих осторожно опустил тело умирающего на пол, расстегнул меховой воротник. Сквозь пороховой дым было видно, как глаза Антона Михайловича Шморгина моргнули и остекленели. Он ничего не успел сказать.

   – Я не хотел! – взвизгнул Бурса. – Я не хотел его убивать! Я его даже не знаю. Я его никогда не видел!

Негодяй забился в кресло с ногами, и только дрожащей рукой всё подёргивал на себе шубу.

   – Я ненавижу Вас, – неожиданно прошипел он из-под шубы. – Ненавижу! Ни в ком из вас нет натуральной жизни, только притворство, – рука Ивана Кузьмича проникла глубоко в шубу и нащупала рукоятку пистолета. – Всё ваше существование похоже на карточную игру. Весь ваш азарт всего лишь азарт дешёвой картонки с нарисованной на ней дамой или тузом. Все ваши высокие идеалы лишь шёпот молитвы игрока, поставившего на бубновую шестёрку.

Бурса выхватил пистолет, подвинулся, выхватил другой и, направив оба ствола в грудь замершего полковника, разом вдавил курки. Пистолеты сухо щёлкнули, Пашкевич вытер пот.

   – А ты думал они заряжены? Испугался умирать? А что тебе, умереть или карточный долг не воротить, что страшнее? Признайся.

Растворив дверь, Генрих Пашкевич вышел на балкон. Ему стало противно смотреть на Ивана Бурсу. За своей спиной Генрих слышал частые сухие щелчки – это негодяй всё возводил и спускал курки своих пустых пистолетов.

Все тройки были уже во дворе. Со стороны казармы раздавались недовольные выкрики и стоны, по дороге между деревьями бежали солдаты. Один из офицеров заметил Генриха и, сорвав с головы шляпу, помахал ей. Победа была одержана решительная и окончательная.

Было 10 часов утра.

Снег под солнцем сверкал невыносимо. Полковник воротился в комнату. Иван Кузьмич всё ещё забирался в кресло, шуба дёргалась над полом.

   – Ну что мне с тобою делать? – спросил Генрих, с трудом сдерживая нарастающую в ярость. – Заколоть тебя следовало бы, как свинью. На твоё счастье не приучен я свиней колоть, так что бери саблю и защищайся, мерзавец.

Последние слова он процедил сквозь зубы и вынул свою саблю.

   – Нет, не хочу, – Иван Кузьмич загораживался растопыренной ладонью. – Нет, это нельзя, я хороший человек. Я дворянин. Это незаконно, не законно.

   – В последний раз предлагаю, защищайся.

   – Не стану, – Бурса сглотнул слюну, явно пытаясь совладать с одолевающим его ужасом. – Все Ваши правила чести та же поза, – сказал он. – Нет различий, как ты человека убьёшь, в бою или в спину. В спину, может, даже и лучше, потому что неожиданно, – гнилые зубы негодяя почти уже не стучали. – Но в бою, правда сказать, азарт. Тебе азарт нужен? Не дам я тебе азарта, не дам. Смерть от смерти только болью отличима. А какова боль – такова и смерть.

Негодяй, похоже, был искренен в своих словах. Бурса просто не желал умирать в открытом бою, он имел шанс и отверг его.

«Почему?» – спросил себя Пашкевич, но ответа не нашёл.

Много позже ему пришло в голову, что негодяй тянул время, ожидая подмоги. Генрих Пашкевич ещё раз повторил своё предложение защищаться, потом тяжело вздохнул и со словами: «Что же мне с тобой делать, раз ты сам кабаном прикинулся?» тремя короткими ударами заколол Ивана Кузьмича. Клинок легко входил в шубу и проникал довольно глубоко, как будто под мехом был не живой человек, а просто набитая волосом кожаная подушка.

Только когда Пашкевич в третий раз вытащил свою саблю, Бурса выпрямился, вывалился из кресла и захрипел. Из гнилого рта хлынула кровь, и полковник ещё раз ударил в выпяченную грудь злодея. Голубые шёлковые обои были забрызганы кровью, лакировка кресла была покрыта чёрными язвами, даже на балконном стекле кровь, хотя за стеклом буйствует утреннее солнце. Совершенно отупевший от произошедшего, и потерявший реальные ориентиры, с обнажённым окровавленным клинком в руке, полковник стоял между двух мёртвых тел.

Во время атаки только два человек ускользнули из поля зрения штурмующих. Один из них был дезертир в гусарских эполетах – Игнатий Петрович Зябликов. Услыхав грохот канонады, Игнатий Петрович заперся изнутри и стал судорожно заряжать одно за другим ружья, и выстраивать их у стены.

   – Я вам так не дамся, – шептал он хрипло, работая шомполом. – Хотите моей смерти? Пожалуйста! Но пожалуйте со мною. Сколько? А чем более, тем лучше, – на секунду он отставил шомполы и с сомнением слезящимися пьяными глазами оглядел арсенал. – Не дамся, не дамся! На тот свет в весёлой большой компании, иначе я не согласен.

Вторым, ускользнувшим из поля зрения был Микешка. После отданного ему Бурсой приказа Микешка осторожно вышел через окно первого этажа, вскочил в седло, и, никем не замеченный, с завидной резвостью проскакал четыре с половиной версты, отделяющие поместье Грибоядова от поместья Бурсы.

Растворивший двери, чинный высокий лакей не пожелал провести взлохмаченного слугу к хозяину, за что на следующий день был бит жестоко палками. А когда Микешка попытался, отпихнув лакея, прорваться бегом, то велел изловить его и запереть в подвале. Так бы и не узнал Грибоядов происшедшее вовремя, но другой лакей, мучаясь сомнением и крестясь, донёс Грибоядову о происшедшем, отрывая барина от завтрака. Грибоядов сам не пошёл в подвал, и не велел привести к себе крепостного, он не любил прерывать своей трапезы, а попросил Виктора, гостившего у него третий день проверить посыльного. Виктор был отправлен Бурсою к соседу подобрать талантливых актёров – Грибоядов проигрался в дребезги Ивану Кузьмичу и должен был теперь целых пять душ по выбору.

   – Напали! – увидев Виктора, завопил Микешка и бухнулся на колени. – Напали!

   – Кто напал? – спросил Виктор. – На кого напал? Говори ясно.

   – На барина нашего напали. Из пушки бьют, казарму окружили. Помощь надо.

Наконец уяснив, что произошло, Виктор пихнул Микешку и вернулся в столовую.

   – Дело, кажется, серьёзное. На усадьбу Ивана Кузьмича напали. Похоже силы большие – из орудий бьют.

   – Армия?

   – Так сразу не скажешь. Посыльный ничего толком не говорит, путается. Но уж коли пушки у них…

   – Коли орудия… Я полагаю, что у разбойников артиллерии нет, хотя чем чёрт не шутит.

   – Константин Алексеевич Грибоядов, осмыслив сказанное, широко улыбнулся, отшвырнул обглоданную куриную кость и вытер жирные губы дряблой рукой.

   – Очень хорошо, – сказал он, выбираясь из-за стола, – великолепно. Ничего я теперь ему не должен.

   – Что ж великолепного? – удивился Виктор.

   – Повеселимся, – объяснил Грибоядов, – настоящая охота, а то запрела армия моя без дела. Сколько ж можно солдатам зайцев по лесу гонять? Так что повеселимся.

Нужно было действовать, а Генрихом овладела какая-то неестественная медлительность. Он стоял между двух мёртвых тел и никак не мог сообразить: что же теперь делать? что же дальше? И вдруг осознал – случилось нечто непредвиденное. От предчувствия беды у полковника даже перехватило дыхание.

«Боже мой, что же это? Ведь уже несколько минут не было ни одного выстрела. Мы же перебили казарму и захватили дом. Что происходит?»

Во дворе перед домом всё изменилось. Отчётливо разносились страшные вопли и, смешиваясь с этой жутковатой какофонией, откуда-то из глубины дома доносился шорох шагов, стук и опять стон. Генрих вышел на балкон.

Жуткая картина предстала его глазам. Совершенно голая молодая баба сдавила между двух своих крепких колен грудь, лежащего на снегу Игоря Александровича Бартошевского, стойкого суворовского бойца, отважного командира. Волосы бабы волной колыхались. Пашкевич даже отпрянул от неожиданности. Женщина, испустив пронзительный визг, вонзила нож в горло Игоря Александровича, задрала голову и захохотала. Глаза её горели сумасшедшим бешенством. На снегу лежали остальные товарищи Генриха. Кто-то из них ещё шевелится, но ножи быстро прерывали это последнее движение.

Женщины, казалось бы, истерзанные и забитые, оказались до такой степени преданными своему барину, что, не раздумывая, рискуя своей жизнью, мстили за него. Бросившиеся всей толпой, будто бы благодарить своих избавителей, они вдруг выхватили, попавшие под руки железа, и не сговариваясь но одновременно, нанесли добрую сотню ударов исподтишка. Баба, оседлавшая уже мёртвое тело, ещё сильнее запрокинула голову, ничуть не смутилась под пристальным взглядом Генриха, а, напротив, указывая на него, закричала:

   – Вот ещё один! Убейте его!

И столько было ненависти в этом визге, столько бешенства и скорби, что полковник непроизвольно отступил в сторону. Он понял – в доме произошло то же, что и на дворе. По коридору уже стучали босые замерзшие пятки сорвавшихся с цепи крепостных. И снова Генрихом овладело будто оцепенение. Жёлтый солнечный свет, жёлтый зеркальный паркетный пол, чёрные лужи крови.

«Я схожу с ума, – подумал Генрих. – Это наваждение. Ничего этого не существует».

Звенел где-то рядом, будто клавесин на двух одинаковых аккордах, детский плач. Плач звучал значительно ближе, ближе. Генрих выпустил из рук саблю и зажал уши ладонями. Как во сне, он увидел: медленно распахнулась часть стены, в открывшемся проёме стоит Анна с ребёнком на руках.

   – Это Вы? Сюда, Генрих, скорей. Пойдёмте. Сейчас вся деревня будет на ногах, – сказала Анна. Не скрывая любопытства, она заглянула в комнату. – Убили?

   – Конечно, убил.

   – Теперь нужно бежать. Тут прятаться негде. Мужики-телохранители они и лес прочешут до последнего кустика. Я думаю, что он отправил за помощью, так что с минуты на минуту здесь будут солдаты Грибоядова. У него сильная дружина.

   – И что же нам делать?

   – Бежать, – сказала Анна. – Бежать и спрятаться. Здесь только одно безопасное место остаётся. Пойдёмте, Генрих, пойдёмте.

Анна взяла Генриха за руку и потащила за собой внутрь тайного прохода. Едва потайная дверь успела затвориться за ними, в комнату ворвалась толпа, и сквозь деревянную переборку Генрих Пашкевич услышал, как взорвались плачем по покойному любимому барину одновременно десятки женских безумных голосов. Тут же во дворе загремели выстрелы. Анна прижала ладонь к губам Пашкевича.

   – Тише, тише, – прошептала она, – это, похоже, возле арсенала стреляют. Пойдёмте.

Анна Владиславовна не ошиблась, стрелял Зябликов. Когда в доме раздались женские вопли, Игнатий Петрович выглянул в окно, выставил вперёд ствол и, не прицеливаясь, пальнул. В ответ последовал короткий залп. В дальнейшем так и не удалось выяснить: стреляли в Зябликова люди Пашкевича или кто-то из английских наёмников, в хаосе боя перепутавшие врага. Шальная пуля, срикошетив от стены, попала в Зябликова. Обливаясь кровью, гусар опустился на пол. Он протянул руку, взял новую бутылку вина, одним ударом выбил пробку и присосался.

   – Нет, – прошептал он, – нет, не возьмёшь.

Дрожащей рукой он подтянул к себе заряженное ружьё и навёл его на бочонок, в котором хранился порох.

   – Только вместе с вами, пусть в ад, но в компании. Не приучен в одиночестве путешествовать. Извините, но так воспитан.

Оказалось, что тайный ход, по которому шли Анна Владиславовна и полковник, охватывал весь дом. Они уже спустились в первый этаж и остановились перед ступеньками, идущими вниз под землю.

   – Быстрее, – шептала Анна. – Прошу Вас, быстрее.

Генрих рванул за ручку, нажал, нажал изо всей силы. Перекошенная дверь подалась, открылся тёмный проход и тут прогремел взрыв. Это Зябликов в арсенале зажмурился и нажал на спуск своего ружья. Сдетонировал весь пороховой погреб. Взрыв был такой мощный, что от его эха, раскатившегося во все стороны, заложило уши даже у всадников за две версты.

Лошадь Виктора испугалась, заржала, встала на дыбы.

   – Это пороховые погреба, – проговорил он, усмиряя лошадь и оборачиваясь к Грибоядову. – Опоздали мы с Вами, Константин Алексеевич, опоздали.

Стены частично обвалились от взрыва, но Анна с мальчиком на руках вслед за Генрихом всё же пробиралась до конца тоннеля. Полковник одним сильным ударом выбил деревянный квадратный люк и вышли на воздух. Усадьба осталась слева за спиной. По правую руку стояла запертая небольшая церковь. Угрюмо и тихо было на погосте.

Опасаясь погони, Генрих положил крышку люка на место. На счастье пошёл крупный снег, скрывающий следы беглецов. Утопая по колено в сугробах, полковник перебирал в уме пути бегства и отметал их один за другим.

«Лошади сейчас не достать, даже без седла. Уходить пешком через поле и через лес в компании женщины с маленьким ребёнком на руках верная гибель».

   – Анна.

   – Что? – она повернулась.

   – Может быть, укрытие найдём где? У местных крестьян? – с трудом справлялись с собственным языком, проговорил, наконец он. – Может быть, есть рядом какая-нибудь захудалая усадьба.

   – Деревня, конечно, есть, – спокойно отозвалась Анна.

   – Ну так пойдёмте в деревню. В какой она стороне?

   – Нет, в деревню нам нельзя. Здесь любой выдаст, так приучены.

В налетевшем порыве ветра послышался стук копыт, крики. Пашкевич замер. Ударил тупо выстрел, ещё один.

   – Я была права, – сказала Анна. – Бурса за подмогой всё-таки успел послать.

   – Подмога? Откуда?

   – Помещики-соседи. Они здесь все одним миром мазаны, бандиты.

   – Неужели все? – искренне удивился Генрих.

   – Они здесь всё скупили. Кто не хотел продать или на дуэли убит или отравили. Одного утопили даже.

Она вдруг неожиданно свернула с тропы к приземистой засыпанной снегом часовне и надавила плечиком на тяжёлую железную дверь.

   – Вот здесь нам, полковник, прятаться предстоит.

   – Что это?

   – Не видите? Склеп.

Генрих Пашкевич послушно последовал за Анной вниз в сыроватый полумрак.

   – Глубоко как они вырыли, – нащупывая ногой следующую ступень, спросил он. – Нарочно?

   – Нарочно, – Анна двигалась в темноте вполне уверенно. – Здесь всего колена звериного склеп. Для первого негодяя, Михаила Кармазинова, назначен и всех потомков его. И матушка Степанида Михайловна здесь лежит. Болтают, много кого с весёлого настроения здесь прихоронили, – она протянула руку и поймала ладонь Генриха. Сжала. – Здесь, при этом, самое безопасное место, – добавила она. – Хоронить Ивана Кузьмича будут на третий день. Переждём похороны и уйдём спокойно.

Вниз вела крутая лестница. Прежде чем они оказались у цели, Генрих насчитал 30 ступеней. В памяти его, против воли, всплывали страницы дневника Ломохрустова.

«Почему травник столь подробно описывал склеп?» – думал Пашкевич.

В нише у входа Анна, немного пошарив рукой, взяла небольшую четырёхугольную лампу. Зажгла. Удивительно, но в подземном склепе оказалось значительно теплее, нежели снаружи. Воздух был густой и влажный, стоячий. В свете лампы будто выплывали навстречу тени прошлого. Полковник увидел, описанный Ломохрустовым, каменный гроб, высохшую лису, вокруг груды гнилой одежды, человеческих костей и нечистот.

Между гробницей и входом лежал огромный скелет. Мертвец этот при жизни, наверное, был не менее двух метров роста.

   – Боже! – Анна указала лампой на непомерного роста останки. – Наверное, его убили здесь.

   – Это член императорской академии Ломохрустов, – сказал Генрих. – Глубокого забрался травник. Вот только что он искал здесь? Или, может быть, спрятаться хотел?

   – Или спрятать.

   – Здесь должен быть тайник, – сказал Генрих. – В дневнике всё очень подробно указано.

Анна Владиславовна дала полковнику фонарь и взяла на руки мальчика. Фонарь горел хорошо. В подрагивающем свете видна была каждая трещинка, каждая блестящая паутинка.

После долгих поисков полковник обнаружил нужный камень. Просунул руку, надавил. Раздался громкий щелчок, посыпалась пыль, и стена прямо перед ним медленно разошлась. В небольшой подземной комнатке оказалось даже уютно. По всему, похоже, Бурса спускался сюда совсем недавно. В отличие от самого склепа, чисто. В шкафчике сухари, сало, вяленая рыба, сушёные фрукты, бутылки с вином. Рядом со шкафчиком в каменной нише небольшой железный сундучок. Слева широкий выступ, покрытый морёными досками, здесь же шёлковые перины и подушки.

   – Любопытно, что в нём может быть? – указывая на сундучок, сказала Анна.

Сразу догадавшись о содержании сундучка, Генрих попробовал её отвлечь.

   – Хотите поесть? – спросил он. – Здесь сухари припасены, вода, вино. Хотите вина?

Сперва Анна устроила ребёнка на широком каменном ложе, а потом присела к каменному столу, она явно испытывала смущение перед своим мужем.

   – Вы, наверное, простить меня не можете за бегство?

   – Почему же? – возразил Генрих. – Нет, я понимаю.

   – Вы в состоянии понять женщину, у которой похитили дитя?

   – Я понимаю, – повторил Генрих.

Он просто не находил иного слова. И вдруг, отведя глаза, не удержавшись, сказал:

   – Я люблю Вас, Анна Владиславовна, а Вы не верите мне?

   – Простите меня, – рука Анны легла на его руку, лёгкая и холодная. – Простите меня, Генрих, я тоже люблю Вас. Нам нужно поговорить, но мы оба устали, нам нужно отдохнуть, а уж тогда…

Она отняла осторожно руку от его руки, и Генриху показалось, что у него отсекли ударом клинка часть собственного тела, так стало больно. Анна подошла к спящему ребёнку. Стоя спиной к полковнику, склонилась, поцеловала мальчика в лоб.

   – Нам здесь придётся подождать, – сказала она. – Пока обмоют Ивана Кузьмича, пока оплачут, пока нарядят покойника.

Анна улыбалась и Генриху её улыбка показалась странной. Эта женщина была ещё более желанна ему сейчас и недоступна.

Ночью полковник проснулся и зажёг лампу, кажется, прошло много часов. Лёжа на широкой постели рядом со своею женой, он успел отдохнуть. Ребёночек спал, Анна Владиславовна также спала. Платье на груди её немного отвернулось и, пригнувшись к вырезу, полковник отчётливо увидел серебряный уголок пятиугольника.

«Вот ведь, не боится же уколоться. Неужели она член тайного общества? – подумал Генрих. – Невероятно».

Он замер над своей женой. В груди на секунду возникло неприятное волнение. Так бывает, когда тебя ни за что ни про что вдруг жестоко обманет близкий человек. Стараюсь не производить шума, Генрих Пашкевич осторожно вынул маленький железный сундучок, поставил его посреди стола и открыл. В сундучке лежала большая толстостенная бутыль, на треть наполненная маслянистой жёлтой жидкостью.

   – Вот он, эликсир вечной молодости. Вот где спрятал ты его, несчастный травник, – прошептал полковник.

Также в сундучке была плоская металлическая коробка, но открыть коробку полковнику сразу удалось. Пашкевич потряс её. Судя по звуку, внутри находилось стопка бумаги. Совершенно очевидно, там лежала рукопись, раскрывающая тайну составления чудесного эликсира. Вернув железный сундучок на место, в нишу, Генрих Пашкевич опустился на постель. Он ни о чём в эти минуты не думал, просто лежал на постели, пока опять не уснул.

Ничто не указывало в склепе на движение времени, но проснувшись, полковник понял, что проголодался. Анна уже сидела за столом. Генрих поднялся, размял ноги, взглянул на свою жену.

   – Откуда это у Вас? – спросил он и протянул руку к пятиугольнику, спрятанному под платьем.

Анна удивлённо взглянула на него.

   – Ночью я хотел украдкой поцеловать Вас, – смущённо признался Генрих. – Я не хотел Вас даже разбудить, я увидел…

   – Поцеловать?

   – Но Вы же жена моя венчанная. Я соскучился по Вас. Мы очень давно не были вместе, я хотел Вас поцеловать и наклонился и увидел пятиугольник. Откуда он у Вас? Вы член тайного общества?

   – Поцелуйте меня, Генрих.

Анна потянулась к нему, прикрывая глаза.

   – Вы не ответили мне.

   – А Вы хотите услышать ответ?

   – Скажите, – он обнял Анну, прижался губами к её губам. – Скажите, умоляю Вас, скажите, – шептал он между жаркими поцелуями.

   – Нет, я не член «Пятиугольника», – задыхаясь, отозвалась Анна. – Знак мне вручила Аглая, когда я собиралась бежать из Трипольского.

   – Зачем же?

   – Аглая думала, что это поможет мне сохранить жизнь. Это её собственный знак и, представьте, Аглая оказалась права, этот пятиугольник действительно сохранил мне жизнь.

После долгого молчания полковник спросил осторожно:

   – Вы счастливы сейчас Анна Владиславовна?

Она кивнула.

   – Счастлива, – прикусила губу, отвернулась, стала поправлять на ребёнке одежду. – Невозможно счастлива. Но, прошу Вас, Генрих, подождите немного, не торопите меня.

Дважды за ночь Генрих поднимался наверх. Он ошибся. На кладбище действительно появилось несколько десятков новых могил. Но кого хоронили здесь? Только свежие холмики, зарастающие снегом, ни креста, ни камня.

Ночью наверху было холодно и ветрено. Небо бездонное, звёздное просто сверкало над головою изогнутым чёрным бархатом. Запрокинув голову, Генрих Пашкевич помолился этому небу. Он благодарил создателя за то, что тот вернул ему жену. Когда он сошёл вниз по ступенькам, Анна Владиславовна сказала:

   – Я должна выйти, разузнать, что творится в усадьбе.

   – Может быть, всё-таки я? – возразил Генрих.

   – Нет, Вы сразу привлечёте внимание. Вы не знаете этих мест. К тому же, если меня схватят, то вряд ли убьют, никому и в голову здесь не придёт, что на усадьбу напали именно из-за меня. Скажу испугалась взрыва, спряталась. Что мне сделают? Только умоляю Вас, ждите меня здесь, я вернусь через два-три часа.

Барский дом взрывом разворотило так, что на месте левого крыла, где располагался гарем, высились лишь дымящиеся обломки. На правах управляющего поместьем, сделав все необходимые распоряжения, Виктор обследовал разрушенную взрывом часть дома и ходил по руинам. Среди повсюду разбросанных мёртвых тел, он думал найти Аглаю. Он решил почему-то, что Аглая непременно участвовал в нападении, и погибла.

Тело Ивана Кузьмича, найденное в развалинах, положили в гроб и поставили в уцелевшей нижние зале. За Виктором повсюду маленькой тенью ходил карлик по имени Пит. Это был последний из трёх карликов, живших в розовом флигеле. Пит, также как и его хозяин, обследовал обломки. Если карлик находил что-то интересное, то громким мычанием привлекал внимание и показывал Виктору находку. При взрыве арсенала портрет Степаниды Михайловны, висевший в столовой, упал. Снег, проникающий в разлом стены, присыпал бархатное платье старой хозяйки. Снежинки таяли на золоте, смешивая свой блеск с блеском нарисованных бриллиантов. Виктор немного постоял возле портрета потом взял его и прислонил к стене, почистил ладонью.

Мёртвые тела складывали во дворе перед пулуразрушенным парадным крыльцом, и к исходу второго дня собрали, кажется, всех. Только убедившись, что Аглаи среди мёртвых нет, так же как нет среди мёртвых мёртвых и Анны Владиславовны, Виктор вспомнил о главном. Где-то в доме был спрятан необходимый документ. Как и всем своим преданным слугам, Иван Бурса после своей смерти обещал ему свободу. Тайник, где были спрятаны вольные завещания, Виктор нашёл только к утру. Вместе с карликом они разобрали завал в кабинете, вскрыли шкафчик, и в руках Виктора оказался большой пакет.

В пакете не оказалось ни одной вольной. Здесь было краткое завещание в пользу младенца Андрея и толстый пакет с закладными. Только теперь, увидев этот пакет, Виктор понял какой силой обладал хозяин. В пакете лежали закладные на землю почти что всех губернских помещиков: Чернобуров, Полоскальченко, Грибоядов да и все прочие находились в абсолютной зависимости от Ивана Кузьмича или от того человека в чьи руки, по смерти хозяина, попали эти закладные записки.

Правильно распорядившись бумагами, Виктор теперь мог бы купить, наверное, княжеский титул и дом в Петербурге, но находка почему-то не очень обрадовала его. Перепрятав бумаги, он позволил себе прилечь и заснул впервые за двое суток. Уже в полусне Виктор слышал голоса часовых во дворе, шаги, завывал в развалинах ветер.

Перепуганные атакой на усадьбу Бурсы, помещики собрали всё своё войско. Подобный отряд смог бы противостоять, наверное, и регулярным войскам. Усадьба была окружена тройным кольцом, внутри повсюду выставлены посты. Освобождённых наёмников Ивана Бурсы три помещика: Грибоядов, Полоскальченко и Чернобуров сразу разделили между собой. Англичанам оружие не дали, не доверяя, заперли в казарме. Раненых относили в деревню, убитых закапывали. Нужно было выяснить, кто пропал из дома, и таким образом узнать шпиона.

Из нападавших 53 человек в живых осталось всего 11 – четверо офицеров, остальные слуги. Всех вместе пленников заперли в подвале. Сами помещики, пришедшие на помощь Бурсе, обосновались в правом, уцелевшем крыле дома.

Разбудило Виктора мычание карлика, который спал у него в ногах. Виктор открыл глаза и почувствовал, как рука лилипута стягивает с него одеяло.

   – Что? – спросил он.

Маленькая ручка указывала на тёмный проем двери.

   – Кто здесь?

Виктор схватился за саблю, но разглядев посетителя, бросил оружие. В дверях стоял Микешка.

   – Зачем пришёл?

   – Пойдёмте, – сказал он очень-очень тихим печальным голосом. – Пойдёмте, покажу кое-что.

Светало.

Вслед за Микешей Виктор вышел из здания и двинулся по садовой дорожке. Карлик ковылял позади. Несколько раз дорогу им преграждали часовые, но разглядев лицо Виктора, пропускали.

   – Зачем ты меня сюда притащил? – спросил Виктор, разглядывая дымящиеся уголья. – Что ты хочешь?

По какому-то фатальному совпадению в тот момент, когда сабля Пашкевича в четвёртый раз ударила Ивана Бурсу в грудь, здание театра вспыхнуло. Может быть, и от случайной искры, а может и от умышленного поджога, но театр сгорел дотла. Пожарище кололо глаза, но ещё более покоробили Виктора актёры. Они пришли сюда сами, полуголые, с остатками грима на лицах и телах. Сбившись в небольшую толпу, актёры шептали, как сумасшедшие, в разнобой слова из ранее сыгранных здесь пьес, и хотя не было у них ни одного зрителя, пытались даже что-то представлять.

Микешка потянул Виктора за рукав, и тот обернулся. В нескольких шагах от него стояла, одетая в чёрное женщина. Лицо закрыто платком, так что черт не разобрать.

   – Уходи, – сказала она, и Виктор сразу узнал голос. – Уходи. Через несколько часов всех ваших перебьют. А кого не прибьют, поймают и будут судить. Уходи, Виктор. Много крови будет.

Анна Владиславовна не вернулась в склеп ни через час, ни через два, ни через три. Мальчик тихонечко плакал. Полковник покормил ребёнка и уложил его спать. Через какое-то время ребёнок заснул.

«Нужно ещё подождать, – определил себе Генрих. – Нужно иметь терпение. Её схватили? Нет, совершенно необязательно. Ей легко было отсюда выйти, но незамеченной вернуться на кладбище не так-то просто. Наверное, нужно подождать новой ночи».

Он не собирался спать, но сам того не заметил, как задремал, положив голову на руки. Очнулся Пашкевич от какого-то неясного шума в склепе.

«Это не Анна», – подумал Генрих.

Было слышно, как чья-то рука шарит по стене, вытаскивает камень из кладки.

«А говорила, никто не знает об этой комнате».

Стена подвинулась, подчиняясь тайному механизму. Человек, вышедший из полной темноты, был на мгновение ослеплён светом лампы, тогда как Генрих отлично его увидел.

   – Кто вы и кто вас послал? Вас послала Анна Владиславовна?

Вошедший не ответил. Он прикрывал глаза ладонью.

   – Вас интересует моё имя?

   – Да, отвечайте, иначе я убью Вас и безымянным.

   – Виктор.

   – Так Вы живы? – удивился полковник.

   – Как видите. А Вы, насколько я понимаю, Генрих Пашкевич – второй муж Анны Владиславовны?

   – Мерзавец! – зубы полковника скрипнули, от с трудом сдерживаемой ярости. – Молодец, что сам пожаловал. Раз уж такая неприятность вышла, что ты ещё жив, так нужно неприятность эту как-то присечь. Защищайся!

Рука полковника дрогнула. Если бы не это, Генрих убил бы Виктора с первого же удара. Лезвие скользнуло под левой рукой, Виктор отступил и выхватил саблю.

   – Давайте не будем драться, – сказал Виктор. – У меня к вам дело. Выслушайте меня, прежде чем нападать.

Но полковник не понял слов, и Виктор был вынужден отразить его следующий выпад. Теперь Виктор, медленно наступая, потеснил дрожащего от ярости полковника к выходу из тайника, потом дальше к самому гробу одноглазого Кармазинова.

   – Оставьте же, не нужно. Я не хочу с Вами драться. Я вовсе не хочу Вашей смерти, – в отличие от своего противника, хладнокровно действуя саблей, говорил Виктор. – Скажите, где Анна Владиславовна?

Пашкевич только хрипел в ответ. В новом приступе бешенства он атаковал Виктора.

   – Да погодите же, я Вам всё объясню, погодите же.

Сабля Пашкевича скользнула по плечу противника, показалась кровь.

   – Да нет, Вы ничего не понимаете. Остановитесь, – простонал Виктор, – Вы же не знаете ничего.

Следующий удар Генриха должен был стать роковым для противника, но удар не получился. В последнюю секунду Виктор поддел ногою череп. Под ноги Пашкевича покатился с костяной шар, полковник отступил, раздалось неприятное мычание, и в ту же минуту кто-то невидимый сильно толкнул Генриха в бок. Полковник не удержался на ногах, остриё скользнула по полу, выбивая искры.

   – Что за чёрт?

   – Спасибо, Питер, – сказал Виктор, – ты очень вовремя. Ещё секунда и этот ревнивец заколол бы меня.

Повернувшись, Генрих Пашкевич увидел сморщенное личико карлика и длинный кинжал в маленькой ручке.

   – Нет, – сказал Виктор, – ни в коем случае. Если ты его убьёшь, Аглая никогда мне простит.

Пашкевич поднялся на ноги, отряхнулся. Виктор приставил остриё сабли к груди полковника и вдруг совершенно неожиданно для Генриха бросил своё оружие. Сабля со звоном брякнулась об пол.

   – Если хотите, можете зарезать безоружного, – сказал Виктор, – но драться я с Вами не стану.

   – Где Анна Владиславовна? – спросил Пашкевич, почему-то поворачиваясь к ребёнку.

   – Я не знаю. Честное слово, я не знаю. Я думал она здесь. Я пришёл предупредить Вас, что завтра похороны и это убежище уже знают. Вы должны сейчас же уходить отсюда.

Сказав Генриху, что иного пути, как спрятаться в склепе, у них нет, Анна немного погрешила против истины. Она много месяцев провела здесь в заточении и уже знала как можно тайно достать лошадей и какой дорогой лучше выбираться из поместья. Но Анна Владиславовна не стала посвящать Генриха в свой дальнейший план. После смерти негодяя, должно было вступить в силу его завещание. До того момента, как это сделает кто-нибудь ещё, Анна Владиславовна хотела взять из тайника документы. Но как проникнуть в центральную часть усадьбы, где в одном из двух тайников в кабинете или за портретом в столовой должны были лежать документы? Возле дома расхаживали двое часовых.