Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Крепостной шпион

Они захотят попрекнуть меня в недостоверности

фактов, но я гордо отвечу гонителям, что превыше

всего ставлю достоверность помыслов и чувств.

Первейшее из чувств есть любовь, которая

в неравных долях смешивает высокое и низменное,

божественные вершины и пропасти ада.

Михаил Сушков

(из комментариев к Российскому Вертеру).

ПРЕЛЮДИЯ

сего за две недели до гибели на плахе короля Франции Людовика XVI, когда после падения Бастилии прошло уже три с половиной года, а до восшествия на престол артиллерийского генерала Бонапарта оставалось ещё одиннадцать лет, в северной части Парижа в маленькой таверне под яркой круглой вывеской «Чёрный петух», сидя на высоких табуретках пили красное вино три человека.

   – Ещё бутылочку «Amontillado»! – крикнул один из гостей.

Хозяйка подошла к столику. Коричневое длинное платье, красный пояс по моде 1789 года за пояс заложен кинжал, а на голове маленькая шапочка с трёхцветной кокардой.

   – «Amontillado»?

   – Именно «Amontillado»! Две бутылки!

Рассмотрев как следует своих посетителей хозяйка не сдержала улыбки. Двое сидящих за столом в одежде более всего походили на провинциальных буржуа, но холёные руки и немного растрёпанные, но ухоженные волосы выдавая в них аристократов. Первый – голубоглазый блондин с тоненькими только пробивающимися усиками. Второй – огненно-рыжий широкоплечий красавец. Третий посетитель оказался женщиной. С нескольких шагов не различишь. Обычное дорожное чёрное платье, громкий певучий голос могли принадлежать и подростку, но, приблизившись, хозяйка ясно увидела нежный овал лица, алые губы, тёмные огромные глаза, каштановые локоны на щеках.

   – А что будет пить мадемуазель? – спросила хозяйка, не без иронии.

   – Тоже, что и господа.

Девушка усмехнулась и заговорила с голубоглазым блондином на незнакомом кабатчице русском языке.

   – Мне кажется, никогда не научусь выдавать себя за мужчину.

   – По-моему, глупо было и пробовать, – отозвался тот, так же по-русски.

   – То, что ты, Аглая, шпагой и пистолетом владеешь получше гвардейца, ещё не даёт тебе возможность отрастить гвардейские усы.

   – Прости, Андрей Андреич, не могу с тобою согласиться, – возразил рыжий. – Твоя сестра не вызывает во мне никаких чувств кроме дружеских, хотя я не смог бы отказать ей в красоте, потому, что мне кажется, здесь нет разницы – женщиной ты выступаешь против бунтовщиков или мужчиной. Но давайте о деле. – Он понизил голос до шёпота. – Вчера был курьер, привёз пакет от магистра. Магистр предлагает нам любой ценой препятствовать казни короля.

   – Но каким образом? Как мы можем препятствовать? Право же, Виктор, посуди сам. Как?

   – Многие депутаты выступают за тюремное заключение. Казнь Людовика предрешена, – сказал рыжий Виктор. – Марат заявил в своей речи, что аристократы пьют кровь народа. Теперь я думаю, бунтовщики, казнив очередного аристократа, будут открывать его пальцами рот и проверять были ли у Дракулы клыки.

   – Увы, они всё понимают буквально, – согласился Андрей, – но как же, что нам делать? Мы не можем оставить требование магистра без внимания.

   – А по-моему, нам следует уделить внимание этому прекрасному вину, – сказала Аглая. – Мы случайно удивили хозяйку, а это дурно.

В таверне было тихо и полутемно. Хозяйка продолжала вытирать со столов.

   – За свободу! – крикнул по-французски Виктор, демонстративно поднимая свой бокал и прежде чем выпить, прибавил немного тише по-русски, – храни Господь жизнь короля Франции Людовика XVI!

   – За монархию и справедливость! – также по-русски поддержал его Андрей.

Бокалы сошлись над столом, и как эхо звоном отозвался шум шагов. Через минуту дверь распахнулась, и на пороге появился не молодой офицер в сопровождении гвардейцев.

Вынимая шпагу, вошедший сразу направился к трём русским.

   – Граф Виктор Александрович Алмазов, – конец шпаги указал в грудь рыжего. – Граф Андрей Андреич Трипольский, – шпага указала на блондина. – Именем Революции и властью данной мне конвентом и народом я арестую Вас по обвинению в предательстве революции.

XVIII век был веком рождения и гибели множества тайных обществ, масонских лож и рыцарских орденов. Все они боролись за свободу и истину, хотя представляли себе свободу истину очень по-разному, и единственным исключением было тайное общество «Пятиугольник».

Ещё в 1782 году по тайному повелению Екатерины II в противовес нескольким уже запрещённым царицей масонским ложам польский князь Станислав Ольховский основал в Санкт-Петербурге ещё одно герметическое общество «Пятиугольник». Устав общества был сочинён, может быть, самою государыней, а может быть отчасти и князем Ольховским.

Члены общества разделялись на две степени – это на «Верхний» и «Нижний» список. Из Верхнего списка общим тайным голосованием избирался магистр. Для принятия в общество новых членов назначались торжественные обряды. Желающий вступить в общество давал клятву сохранять в тайне всё, что ему откроют, даже если это будет не согласно с его мнением. По вступлении в «Пятиугольник» он давал другую клятву. Сверх того, каждая ступень посвящения и сам магистр имели свою особую присягу. Собрания и обряды Верхнего списка должны были оставаться тайной для нижней ступени.

Политической целью общества «Пятиугольник» было, с самого начала, поддержание российской монархии, но средства достижения этой цели не были определённые.

Члены общества обязывались только служить во благо Отечества, способствовать всему полезному, если не содействием, то хотя бы изъявлением одобрения, стараться пресекать злоупотребления, оглашая предосудительные поступки недостойных чиновников, особенно же стараться усиливать общество приобретением новых надёжных членов.

После смерти князя Станислава Ольховского, который на протяжении многих лет был магистром «Пятиугольника», все нити оказались в руках его вдовы княгини Натальи Андреевны. Однако никакие идеи равенства не могли позволить женщине занять ответственный пост магистра.

Место магистра общества «Пятиугольник» занял тайный советник иностранной коллегии Константин Эммануилович Бурса. Цели общества переменились. Под руководством нового магистра «Пятиугольник» сосредоточился, в основном, на научных исследованиях, оккультных знаниях и отдалился от политической жизни России. Только события французской революции заставили «Пятиугольник» вспомнить о первоначальных задачах для создания парижского отделения. С целью поддержания монархии в Париж были отправлены несколько человек, в основном молодые дворяне члены Верхнего списка.

По чьему тайному доносу солдаты национальной гвардии появились в таверне «Чёрный петух». Ответ на этот вопрос и Андрей Андреевич Трипольский получил лишь много лет спустя.

Солдаты вошли в таверну. Немолодой седовласый офицер в потрёпанной форме, вынув шпагу из ножен, и предложил сдаваться и следовать за ним. Но не так-то просто арестовать подвыпивших русских. Под неистовый визг хозяйки один из них толкнул стол и вскочил на ноги. В одной руке голубоглазого русского был заряженный пистолет, в другой блестела сабля.

   – Вы, кажется, хотели нас арестовать? – спросил он весело, обращаюсь к угрюмому офицеру-якобинцу. – Попробуйте! Двое против одиннадцати?

Медленно отступая между столами, с обнажённой саблей в руке, рыжий Виктор задорно подмигнул своему товарищу. Трое против одиннадцати!

Андрей Андреевич взмахнул саблей, отбивая выпад ближайшего солдата, и крикнул:

   – Я запрещаю тебе вмешиваться, Аглая!

Солдат сделал неверное движение и шпага француза, выбитая красиво проведённым приёмом Андрея, полетела и со звоном вонзилась в деревянную стойку. Аглая Ивановна выдернула клинок из дерева буфета. Лезвие, подразнивая замешкавшихся солдат, задрожало в воздухе.

   – Не бойтесь, – сверкая глазами, сказала девушка. Её французский не был идеальным. – Не бойтесь меня обидеть! Давайте, господа якобинцы, немного пофехтуем. Или вы считаете зазорно фехтовать с дамой?

Волосы девушки растрепались от резкого движения и теперь никто не сомневался, что это вовсе не подросток, а юная красавица.

   – Я запрещаю тебе как брат, – Андрей уже отбивался сразу от двух наседающих на него французов. – А коли ты не хочешь послушать меня как брата, я велю тебе не вмешиваться как твой законный владелец!

Трактирщица отошла в угол и стояла там, одну руку положив на рукоять кинжала, торчащую из-за пояса, а другой, по-женски испуганно зажимая себе рот.

   – Ну, хватит, – сказал устало офицер. – Назад! Всем отойти к двери!

Когда четверо солдат со шпагами послушно отступили, офицер опять обратился к русским:

   – Предупреждаю, или вы теперь же отдадите мне своё оружие, или мои люди на счёт «три» просто расстреляют вас. У меня нет времени с вами возиться. Решайте.

Восемь заряженных ружей медленно поднялись. С такого малого расстояния пуля неизбежно должна была поразить насмерть. Офицер вложил свою шпагу в ножны и поднял руку. Но он не успел скомандовать «Пли». Андрей Андреевич Трипольский выстрелил из пистолета, и бросился на пол под прикрытие большого дубового стола.

Офицер прижал руку к груди, захрипел и упал. Из восьми ружей выстрелили только два. Одна пуля ударила в дубовый стол, не причинив Трипольскому никакого вреда. А вторая, предназначенная для рыжего Виктора, угодила в девушку.

Выстрелом Аглаю Ивановну швырнуло на Виктора и оба повалились на пол.

   – Что же вы наделали, – крикнул Трипольский. – За что вы её убили?

Лишённые своего командира, солдаты опустили ружья и сбились в кучу у входа. Пачкаясь в крови, мужчины положили умирающую на спину, и Виктор, склонившись, долго протирал бледное красивое лицо девушки носовым платком, смоченным в вине.

   – Убирайтесь отсюда, – крикнула хозяйка, и непонятно было к кому она обращается толи к солдатам, толи к скорбным фигурам, склонённым над умирающей девушкой.

Виктор не мог оторваться от гаснущих глаз Аглаи. Он шептал что-то, умолял, молился. Он будто сошёл с ума в одно мгновение.

Почувствовав мягкий удар женского тела и кровь на своих ладонях, Виктор Александрович Алмазов, член Верхнего списка «Пятиугольника», человек лишённый каких бы то ни было предрассудков и совершенно не сентиментальный, вдруг ощутил такую острую тоску, такую невыразимую любовную тягу к этой умирающей девушке, что, сам того не замечая, простонал в голос:

   – Зачем вы закрыли меня собой? Лучше б умер я? Зачем?

Побелевшие губы Аглаи Ивановны с трудом шевельнулись. Чтобы услышать её шёпот Виктор склонился так низко, что его щека коснулся её щеки.

   – Я люблю вас, – прошептала Аглая. – Я люблю вас, Виктор. Простите, но я не могла поступить иначе.

ЧАСТЬ 1
ВЛЮБЛЁННЫЙ НЕГОДЯЙ.
ПОЛОНЕЗ

Глава 1

бнявшись, мёртвые лежали как голубки почти под воротами императорских конюшен, вблизи церкви так, что круглые пустые звонницы Спаса нависали прямо над ними. Церковь Спаса – надвратная церковь в здании конюшенного двора над южными воротами.

И снежно было и люто холодно в первую неделю после Рождества Христова 1796 года в городе Санкт-Петербург.

Мёртвые тела, подобно любовникам в страсти, припали друг к другу. Окаменевшие фигуры смёрзлись и, чтобы отбелить лицо от лица жандармский ротмистр воспользовался саблей. Хорошо, раз целовались, другого места не нашли.

Ротмистр Михаил Валентинович Удуев, возвращаюсь верхом, в третьем часу ночи от карточного стола, смертельно устал после срединного проигрыша в штоссе и совершенно не был расположен к процедуре опознания трупов. Он бы даже и головы не повернул в сторону покойников, но негласное предписание, полученное накануне, требовало очистить город от тел, насмерть замерзших, и ответственность за это возлагалась на единственный, бывший кавалергардский, а ныне жандармский полк, скрытно переброшенный в столицу по велению государя.

Если бы не это, ротмистр даже и с коня бы не сошёл.

Ледяной наст не хрустел под сапогом Михаила Валентиновича, а будто посвистывал. Прозрачный воздух обжигал как пламя при каждом глотке. Луна полыхала в небе полная яркая так, что город вокруг был хоть и неподвижен, но освещён.

Праздники тихие, не то, что при матушке Екатерине. Ночные выезды по 50 карет устраивали. Лакеев голышом с ледяной кровли, как с горки наперегонки спускали. Смолы для факелов не жалели, да шампанское в сугробы лили без счета из французских бутылок.

А теперь не то, что открытые веселья, жидовская торговля в городе и та пресеклась на время праздничных холодов. Мороз такой, что птица крылья складывает, собаки околевают. За два дня в скудельницу человек сорок сволокли.

Зато никакого беспокойства по службе. Только первого числа, ближе к утру, пьяные гренадеры Измайловского полка, забавы ради, подожгли кабак Медведева на Васильевской стороне. А теперь вот ещё и триста рублей в доме Его Превосходительства князя Валентина оставил.

Но нет худа без добра. Как ты крупный банк снимешь, когда Его Превосходительство тайный советник в убытке остаётся.

Постояв над мёртвыми, Удуев уже хотел ставить ногу в стремя и двигаться дальше, что толку посреди улицы столбом мёрзнуть, когда жена дома заждалась и злеет с каждой новой минутой и деревянными каблуками стучит, нарочно спать не ложится, клавесин мучает. Слуг пугает, свечи дюжинами жжёт. Но как человек в службе совестливый, ротмистр приостановился. Склонившись над мёртвыми, он ещё раз всмотрелся в неподвижные фигуры.

«Странность какая» – подумал усталый жандарм, разглядывая белую застывшую руку женщины. По одёжке, вроде, голь, но ручка-то, ручка! У другой благородной барышни такой ручки не сыщешь. Будто выбитая из мрамора, покрытая лёгким инеем, рука не могла принадлежать женщине из низшего сословия. Тонкие очень длинные пальцы сцепились на вытертом овечьем воротнике. Пальчики не имели даже малейшего следа тяжёлой работы. Они были, словно, сделаны. Каждый ноготок – произведение искусства.

Купола сверкали под луной. Ротмистр посмотрел вдоль улицы. Единственный фонарь на столбе не давал никакого света, тонул в морозном белом сияние, и полосатая полицейская будка выглядела вполне пристойно. Но будка была пуста.

Перед самым Рождеством, отдельным предписанием все будки в столице надлежало заменить новыми. Так, что официально полосатой будки уже не существовало. Но даже самый лютый указ не мог заставить пьяных плотников и маляров работать в праздники.

Проклинаю свою обязательность, Михаил Валентинович привязал лошадь и, поднявшись по высоким ступеням, стал бить кулаком в дверь церкви, призывая на помощь служку.

Невзирая на новый порядок, двери всех храмов, как и прежде, как при матушке Екатерине Алексеевне, были распахнуты и в полночь.

Вдвоём с насмерть перепуганным, дрожащим на морозе подьячим, они перенесли тела в помещение, и, разделив, положили на пустые скамьи, где обычно размещают для отпевания гробы с покойниками.

   – В скудельницу бы их надо, не сюда, – попробовал воспротивиться жалобным голосом подьячий, но ротмистр обрезал его:

   – В скудельницу везти – телегу нужно. Где ты теперь телегу достанешь? А если так бросить, собаки сгрызут.

Удуев согревал руки собственным дыханием.

   – По всему городу растащат, потом не соберёшь для опознания. А тут разобраться надо. Если и чьи люди и беглые, одно дело – наплевать и забыть, ну а если барышня из благородных…

Ротмистр взял мёртвую женскую руку и подышал на неё так же, как перед тем на собственную. Рука покрылась инеем.

В лунном свете легко можно было обознаться, но подьячие поднёс свечку довольно близко, тут не перепутаешь. Ноготки покойницы были поломаны, но всё ещё сохраняли, приданную им пилочкой и щипчиками, изящную закруглённую форму.

   – Да зачем же, Михаил Валентинович, – искренне ужаснулся подьячий, задирая острую реденькую бородку. – Мёртвым руки-то целовать!

   – Смотрю я. – подобрев в тепле, буркнул Удуев. – А ты чего подумал?

В пустом храме каждое слово, сперва, будто зависало в воздухе, а потом звонко билось о далёкие тёмные стены и многократно повторялось, утихая.

Подьячий быстро перекрестился. Только что в городе царила полная тишина, а теперь, совсем недалеко, будто отозвавшись на их странный разговор, загудели пьяные голоса. На ступенях шаркнули сапоги и в дверь загрохотали в четыре кулака. Подьячий перекрестился ещё раз.

Пьяные гренадеры легко могли вышибить дверь церкви. Ожидая скандала и драки, Удуев взялся было за рукоять сабли, но сразу отпустил. Гренадер, во-первых, было всего двое, а во-вторых они еле держались на ногах. Зелёные мундиры распахнуты, перчатки на руках полопались, головных уборов нет. Оба широко улыбались и были благодушны.

   – Впусти их, – приказал ротмистр, – пусть погреются.

Плечистые голубоглазые гренадеры сопели как малые дети, застенчиво оправляли на себе мундиры и звенели саблями. Перевязь на одном из них съехала и оружие весело между ног. Всё время, подвигающая саблю рука молодого офицера, сбивалась. В движении руки и сабли было легко различима непристойная игра.

По долгу службы, встретив подобную парочку, любой жандармский обер-офицер был обязан произвести арест и последующее дознание. Но жандармский ротмистр мог позволить себе смотреть на гренадеров сквозь пальцы. К тому же гренадеры не представляли опасности.

Оценив ситуацию, Удуев только кивнул в их сторону. Он вернулся к гробовым скамьям и, наконец, осмотрел найденных мертвецов. Осмотр не показал ничего нового. Судя по платью, замерзшие насмерть двое относились к низшему сословию. Никаких отличительных примет, за исключением широких порезов на лицах от его собственной сабли, никаких следов насилия. Оба молоды и даже в смерти хороши собой.

На безымянный палец женщины надето простенькое медное колечко-проволочка, какие в некоторых приходах используют за обручальные. А в кармане сильно вытертого овечьего тулупа нашёлся клочок бумаги, вырванный из книги – титульный лист.

   – Печать гербовая. Штемпель. – Поворачивая листок в негнущихся ладонях, приближая его к свету, сказал Удуев. – Не разгляжу я что здесь, не по-русски вроде. Писаря бы надо. Может ты грамотный? – обратился он к плечистому гренадеру, неподвижно подпирающему стену. – Грамотный, спрашиваю?

Гренадер вяло разомкнул глаза, подул в усы. Смысл вопроса дошёл до его сознания не сразу. Гренадер отрицательно мотнул головой.

Читать пришлось подьячему.

   – Латынь, – кривой и твёрдый палец почти проткнул мятую бумагу, – Апулей книгу написал «Золотой осёл» называется.

Гренадер оживился, глянул на ротмистра и хитро подмигнул.

   – Знаю я эту латынь! Неприличное чтение. Корнет Чибрисов в подробностях пересказывал. Подробности таковы, что в храме повторить не могу.

   – А на штемпеле что?

   – Написано «Бурса».

   – Духовное заведение?

   – Да вроде и нет, – чуть не подпалив листок от свечи, усомнился подъячий.

   – Не похоже. Фамилия такая известная, – прогудел гренадер. – Его Превосходительство новый дом поставили в четыре этажа. Говорят, с нечистой силой знаются.

Подъячий опять перекрестился.

   – Племянница у него красотка, – гренадер даже щёлкнул языком, припоминая разговоры в полку. – Белокурая богиня, эдакая! Не подступисся!

Гуляющие гренадеров в Санкт-Петербурге боялись.

Когда в августе у цыган сбежал медведь, и вся жандармерия северной столицы ловила опасного зверя, вынужденные ходить пешком чиновники нижних классов окрестили его штабс-гренадером в шубе.

С завершением очередной военной кампании солдаты возвращались в свои тёплые казармы, и тут добра не жди, то подерутся в центре города и разнесут вдрызг какую-нибудь дорогую лавку, то ввосьмером, забавы ради, поднимут небольшую карету и отнесут в овраг, то, размахивая саблями и обещая порубить каждого, кто плохо кровь за Отечество проливал, пешего чиновника насмерть перепугают.

Полиция не могла управиться. После доклада полицмейстера, на высочайшее имя, последовало предписание – часть полицейских обязанностей в Санкт-Петербурге передать жандармерии. Но единственный жандармский полк хоть и занялся уголовным следствием, во многом выполнял свои обязанности на военный манер. Арестованных офицеров долго не задерживали и, как правило, основная масса мелких дел дальнейшего развития не получала.

Вот и в ту ночь, освободившийся из гауптвахты, куда они попали после дебоша в кабаке, двое поручиков Измайловского полка Василий Макаров и Афанасий Мелков снова напились. До казармы шагать через весь ночной город далеко. Отогрелись в церкви, немножко протрезвели и, под нажимом настырного служки, опять на мороз.

Сияла луна. Ещё недавно такой огромный и чужой город-столица показался младшим офицерам тесным и родным. Хмель ударил в голову, и речь их сделалась напыщенно-гладкой.

   – Ты знаешь, друг мой Афанасий, хочу жениться.

   – Зачем тебе?

   – Пора. Хочешь, щас пойду и сделаю предложение? Мы с тобой свободные люди! Могу я сделать предложение сердца? – Рукой с зажатой в ней бутылкой, Василий Макаров показал на темнеющее впереди большое четырёхэтажное здание. – Ты знаешь кто там живёт? Там живёт некто Его Превосходительство отставной генерал, который и пороха-то никогда не нюхал. А у Его Превосходительства есть племянница белокурая богиня семнадцати лет, приданого 10000 дают не подступишься. Но я подступлюсь. Вот сейчас пойду и сделаю предложение, может она меня с первого взгляда полюбит.

   – Врёшь Василий, кишка тонка ночью свататься.

   – Не тонка! Запросто сделаю предложение руки и сердца!

   – Пять рублей ставлю, не сделаешь.

   – Согласен! Готовь деньги!

Передав сильно початую бутылку плитку «Клико» в руки своего боевого товарища, Василий повернулся по-уставному на месте, щёлкнул красными каблуками и, демонстративно печатая шаг, направился возле снежной мостовой к тёмному особняку.

Мерцали и гасли редкие масляные фонари. Город ещё не проснулся но тишины не стало – недавно взошедший на российский трон император Павел поднимался в 5:00 и он в любую минуту мог потребовать к себе министра с докладом или карету к крыльцу. Прислушавшись можно было уловить отдалённый стук подков, голоса конюхов, свист кнута, ржание. Это оживали перед рассветом раскинувшиеся вдоль всей улицы царские конюшни.

Немножко постояв у парадного входа, пьяный гренадер задумался. С разгона он собирался постучать, но не посмел. Подняв голову Василий изучил окна особняка. Прямоугольная тёмная махина здания заслонила луну. Везде плотные шторы, но в бельэтаже, вроде, свет сквозь щёлочку пробивается.

«Не спит она! – Ощутив жжение в груди, подумал очумевший гренадер. – Не спит ангел! Книжку, наверное, про любовь читает. Она читает, а я к ней подойду, ухвачу край шёлкового полога в кулак, дёрнусь слева направо, как это может сделать только самый пылкий любовник, упаду перед постелью на колени и признаюсь в большой жаркой любви».

Он достаточно уже протрезвел, чтобы одуматься. Вот так, среди ночи, проникнуть в чужой дом, провинность серьёзная. Попадёшься – одним днём гауптвахты не отделаешься. А при нынешних порядках можно в Сибирь. Но необычайное волнение, неожиданно родившееся в нём, толкало вперёд.

Василий Макаров обошёл здание с торца. Над дверью чёрного входа с лёгким шипением полыхал сатанинский газовый фонарь. Василий прищурился. За дутым стёклышком крутилось и подпрыгивало голубоватое пламя.

Массивные дубовые двери имели объёмные петли и мощный врезной замок. Притом дверь оказалась не заперта. Громко скрипнув, она растворилась от лёгкого нажима ладони. Изнутри пахнуло теплом. Вниз, в подвал, вела деревянная лестница.

Осторожно опуская ноги, Василий сошёл степеней на 15 когда за спиной наверху снова послышался скрип петель. Кто-то проник в дом след за ним.

«Вовремя я проскочил, – чувствуя всё возрастающую неловкость и трезвея с каждым шагом, но не желает отступить, подумал Василий. – Кто-то для себя дверь оставил, чтобы тайно воротится. Этот кто-то теперь воротился и замок закроет. Как обратно выйду?»

Кругом темнота хоть глаз коли. Запах кухни. Ощупью он нашёл поворот, проход узкий. Протиснулся, ушиб колено. Сабля звонко ударяла по стене. Поднялся наверх в бельэтаж.

В бельэтаже все портьеры опущены, но лунный свет кое-где пробивается сквозь щели, мутно отражаясь в зеркалах. Хоть и с трудом, можно различить роскошный навощённый паркет, резные рамы, канделябры, кресла, часы.

В одном месте, не успев пригнуться, Василий зацепил головой хрустальную люстру. Мелодичное позвякивание наполнило зал.

Лесенка в галерею – три ступеньки. Узкая дверь, ведущая в спальню. Припоминая расположение окон, Василий растворил эту дверь. Не раздумывая двинулся дальше. С каждым следующим шагом, обезумевший от вина, храбрый солдат трезвел и трезвел.

И вдруг Василий уловил хриплое покашливание и шаги у себя за спиной. Перепутать невозможно. Кто-то, не привлекая внимания и не поднимая шума, крался за ним. Василий хотел обернуться, но в этот самый момент увидел пробивающийся сквозь двустворчатые двери одной из спален свет, и сразу забыл об опасности.

Он не решился даже приоткрыть двери, а припал к щели глазом.

«Почему я решил, что это её спальня, – с трудом преодолевая волнение, нарастающее в груди с ударом сердца, соображал безумец. – Зачем я вообще сюда полез?»

В комнате горели свечи, шёлковый голубой полог над постелью был откинут и Василий, поражаясь своему везению, замер. Теперь он боялся даже дыханием выдать себя. Каким-то чудом или, может быть, невольным прозрением, гренадер не ошибся.

Под шёлковым одеялом, поставив тонкий локоток на подушку, лежала та самая девушка-ангел. Полог вокруг кровати был раздвинут и чуть колыхался, пылала свеча.

Никогда раньше на яву́ Василий Макаров не видел Анны Владиславовны Покровской, но столько слышал о её красоте, что несколько раз девушка приходила во сне, и образ её казался совершенно ясен.

Та, что лежала под голубым пологом полуприкрытая атласным одеялом была из сна – те же черты, тот же наивный светлый локон на виске, та же нежная ручка. Перед девушкой была развёрнута толстая книга, наслюнявив пальчик, юная Анна Владиславовна перевернула страницу. На запястье блеснул серебряный браслет-змейка. Только нежная, взбалмошная душа могла забраться в постель, не снимая драгоценностей, и до утра читать, жечь свечи и мечтать над каждой строкой.

Сердце в груди гренадера больно билось. Билось хуже чем при атаке на турок, когда пошли в штыковую с расчётом один на четверых. Опустившись перед дверью на колени, и замерев, Василий смотрел на девушку, он не дышал от восторга.

Вдруг ей что-то не понравилось в книге. Красивая головка качнулась, белый лоб наморщился, из-под края одеяла показалось нежная круглая коленка, пальчики перевернули новую страницу.

   – Ну зачем же ты князь не сказал ей, что ты женат? – спросила она, обращаюсь к книге и, наверное, вступая в полемику с одним из литературных героев. – Нехорошо князь, коль уж ты женат, то ты не свободен, ты не можешь другую полюбить!

«Дитя. Совсем дитя», – подумал Василий. – Небесное создание».

Позади в этот миг приблизились осторожные шаги, заскрипел паркетный пол, но в своём упоение Василий не обратил на это внимание.

«Анна Владиславовна, – прошептал он, – Анна Владиславовна, ангел!»

Боль была неожиданной, острой, но он даже не смог крикнуть. Накинутая сзади верёвочная петля, впилась в горло и успела затянуться прежде, чем Василий понял, что его пытаются удавить. Голубой полог постели, мерцание свечей и нежное девичье лицо – всё это толчкообразно погружалось во мрак. Возле уха молодого поручика развивалось свистящее хриплое дыхание, но его перекрыл звон в голове.

Был случай с Макаровым, с прапорщиком, в турецкую компанию, он заснул в карауле, и турок точно так же пытался удалить молодого гренадера, набросив верёвку. Если бы не тот боевой опыт поручика Измайловского полка, Василий Макаров так и погиб бы, не поняв ничего, стоя на коленях в чужом доме, ночью возле двери в девичью спальню.

Несмотря на предшествующее любовное томление, он действовал как с турком – хладнокровно и точно. Оттолкнувшись коленями от пола, Василий изо всей силы ударил головой назад, в лицо убийцы. Удар пришёлся точно в челюсть. Было слышно как она хрустнула, но нападающий даже не застонал и не издал ни звука. Удавка на горле ослабла, мрак перед глазами растаял. Развернувшись волчком, ещё не поднимаясь на ноги, Василий ударил не глядя. Он предполагал попасть кулаком в живот нападающего, и точно попал во что-то мягкое. На этот раз в ответ послышался скрежет зубов.

Нежный, испуганный голосок из спальни спросил:

   – Кто здесь?

Только теперь Василий увидел этого человека – низкорослый, одетый в валенки и тулуп он был будто лишён лица. От него противно воняло мокрой овчиной. Сверху надвита на самые брови немыслимая лохматая шапка. Снизу подбородок и нос охватывал шарф, только глаза мутно сверкали в полутьме.

   – Настя, это ты? – ещё более напуганный, прозвучал голосок из спальни. Вероятно, юная Анна Владиславовна звала свою горничную. – Что случилось?

Поднявшись, наконец, на ноги, поручик вытащил саблю и, приставив её к груди непонятного человека, еле слышным шёпотом произнёс:

   – Уходим. На воздухе разберёмся.

Вместе они прошли по коридору, пересекли гостиную. На тесной лестнице, где воспользоваться саблей было невозможно, человек без лица шепнул в самое ухо:

   – Умри!

Он отклонился и, выхватив нож, попытался ударить гренадера в грудь. Но с опытным бойцом шутки плохи.

Отбитый нож чиркнул о стену, вывалившись из руки, и поскакал, стуча по ступенькам.

   – Дрянь, какая! – прошептал Василий. – Я ж сказал, на воздухе разберёмся.

Одной рукой он оставил горло негодяя, другой сорвал с него шапку.

   – Ну-ка посмотрим на тебя.

В доме поднялся шум – захлопали двери, заспешили быстрые шаги, зазвучали сонные голоса.

   – Пожар?

   – Да нет, вроде не горим.

   – Воры-ы-ы! – крикнул немолодой протяжный голос, наверное, принадлежащий какому-нибудь старому слуге или камердинеру. – Воры-ы! Лови воров!

Перед Василием оказалось странное, тёмное лицо с такими глубокими впадинами глаз, что при неясном свете оно могло показаться обглоданным черепом. Теперь лицо это обнажилось – на обритом лбу стояло большое клеймо. Крупные печатные буквы.

Ранее Василий Макаров не встречал подобных меток.

Поручик Измайловского полка, получивший своё дворянство как ордена за отвагу в бою, не был грамотен, и не смог понять смысла выжженных букв.

За спиной отворилась дверь. Лестницу обдало дрожащим светом свечей. Тот же голос закричал:

   – Вот он вор! Ко мне, сюда!

Пришлось бежать.

Хоть шапка и оставалась в руках гренадера, человек с клеймом всё же вырвался и оказался на улице минутой раньше.