Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

   – Но он же негодяй, – Аглая вырвала руку. – Ты же знаешь, он негодяй последний, – она открыла глаза и смотрела в лицо Виктора, – мерзавец каких мало, гнилая собака холерная лучше. Так ведь?

Виктор помолчал, подбирая слова, потом спросил:

   – Ты же за графа, Трипольского Андрея Андреевича своего, тоже жизнь отдать готова.

   – Сравнил тоже, – Аглая резко повернула голову, и острые шипы больно вонзились в шею девушке.

   – Ты же любое помилование за любой грех из его рук спокойно примешь, – продолжал Виктор. – Разве можем мы усомниться в бытии божьем, когда имеется столько прямых доказательств? Разве не Богом устроено, что они хозяева наши, а мы рабы? Разве не сказано, что мы должны любить господ своих и слушаться как дети родителей? Мы же одинаковы с тобой, разве нет? Скажи правду.

Аглая ответила не сразу.

   – Хотя был бы Андрей и негодяй, – сказала она наконец, – отдала бы жизнь, здесь ты прав. А пример твой безумен. Нельзя хозяина Богу уравнять. Но даже, если бы из твоего примера идти, жизнь бы отдала, но сапоги его лизать бы не стала.

Она опять подвинулась, один из шипов порезал кожу, и по шее Аглаи потекла кровь, но она не обратила на это внимание.

   – Странное это чувство страшнее любви, – сказала тихо она. – Чувство хозяина.

Они оба помолчали. Виктор повернулся уходить и даже отворил дверь:

   – Поцелуй меня, – попросила Аглая, снова зажмуриваясь, – в последний раз.

Виктор приблизился, склонился к сидящей на стуле девушке. По шее Аглаи стекала струйками кровь.

   – На тебе кровь, – прошептал Виктор. – Помнишь ты меня своею кровью испачкала?

Виктор поцеловал в шею, вынул платочек, промокнул губы и, ни слова больше не сказав, вышел. Его душили слёзы.

Шальная пуля не остановила Андрея Трипольского. Боль была короткой и быстро отпустила. Только через несколько часов скачки по ночной дороге Трипольский сообразил, что потерял много крови. Голова его кружилась. Луна на небе раскачивалась, как белый круглый маятник немецких каминных часов.

   – Глупо-то как, – подумал Андрей, припадаю всем телом к шее лошади, – глупо. Может быть, мне, чтобы встретиться с Анной Владиславовной каких-нибудь пять вёрст всего и осталось проехать. Не спас бы её, так хотя бы увидел, попрощался по-человечески. А я сейчас свалюсь посреди дороги и засну, навсегда засну.

Голова кружилась. Он почти выпадал из седла, но ещё какое-то время держался, обхватив обеими руками конскую шею. Трипольский пытался понять, что же можно сделать, но мысли уплывали и путались. Прежде чем рухнуть на дорогу, соскользнуть с лошади, Андрей заметил впереди какой-то подрагивающий свет. Он приподнялся, но от резкого движения боль пронзила тело, и он не удержался в седле. Ударившись о мёрзлую дорогу, Трипольский потерял сознание.

Очнулся Андрей Андреевич очень не скоро. А когда очнулся, то был немало удивлён, что лежит на перине и накрыт сверху тёплым одеялом. Была всё ещё ночь. Трипольский попробовал присесть и почувствовал боль. Андрея Андреевич осторожно ощупал себя и понял, что перевязан.

Вокруг было темно.

Андрей сидел на постели и всматривался во мрак до тех пор, пока глаза не начали привыкать. Когда же глаза привыкли, и он различил окружающие предметы и людей, происшедшее стало несколько понятней.

Рядом на лавках спали несколько человек. Это была обыкновенная крестьянская изба. А добравшись до окна и выглянув наружу, он понял, что ночь теперь другая – когда он потерял сознание, Луна уже уходила с неба, а теперь она только лишь поднималась.

Новая боль и новый приступ слабости заставили Трипольского вернуться в постель. Он лёг и сразу заснул. Разбудил его женский голос:

   – Барин, барин. Просыпайтесь, барин.

Андрея слегка потрясли за плечо. Он открыл глаза. К нему склонялась молодая черноглазая женщина.

   – Ну, слава Богу, – сказала она и перекрестилась, – живой.

   – Где я? – спросил Андрей.

   – В доме, где же, в деревне.

   – Кому принадлежит деревня?

   – Кому ж, Бурсе Ивану Кузьмичу.

Трипольский попробовал вскочить, но женщина остановила его.

   – Да не бойтесь, барин, не выдадим Вас. Скажите спасибо, что Прохор на Вас наткнулся, а никто другой. Лежите пока, лежите. Оклемаетесь, тогда и пойдёте. Сейчас-то чего?

Всё больше и больше поражаясь понятливости и доброте этих людей, Трипольский постепенно выздоравливал. Рана его, к счастью, не загноилась, но, во-первых, пуля застряла внутри и ощутимо тянула, а, во-вторых, он потерял очень много крови, выздоровление не было скорым.

С первых же минут Андрей понял, что здесь в доме он в безопасности. Прохор – угрюмый и молчаливый мужик, – его сестра Марфа, похоже, раньше жили в барской усадьбе и находились там не на последних ролях, а теперь по какой-то неясной причине оказались в изгнании, в своём деревенском доме.

Хозяева дома тщательно следили за тем, чтобы никто не узнал о раненом. Если кто-то заходил в дом, Андрея прятали. Выходить на улицу он мог только ночью и очень ненадолго.

Через некоторое время Трипольский, наконец, ощутил себя достаточно здоровым и сообщил об этом Прохору. В ответ Прохор принёс его саблю, пистолет и присел рядом и сказал:

   – Ежели Вы, Андрей Андреевич, хотите барышню Анну Владиславовну освободить, то, конечно, Ваша воля, можно и сейчас пойти. Но лучше бы ещё пару деньков обождать, сил набраться. Через четыре дня Иван Кузьмич на охоту поедет, вот тогда хорошо, может, и я чем подсоблю.

Прохор сидел рядом и молчал. Андрей Андреевич, всё более и более осознавая, как ему всё-таки повезло, кончиком пальца водил по ледяному лезвию сабли и думал: «Значит, хочет Бог, чтобы мы с Анной Владиславовной ещё раз увиделись. Только провидению подвластна такая удача».

В тот самый час, когда раненый Трипольский, наконец-то соскользнул с лошади и, ударившись о дорогу, потерял сознание, Анна Владиславовна Покровская сидела перед треснутым зеркалом и при свете свечного огарка рассматривала своё лицо.

В маленькой театральной каморке, куда её перевели из комнаты, было душно и одновременно с тем холодно. Занавеска, заменяющая дверь, не держала тепла, да и театральную печку хорошо топили только в день спектакля.

   – Я должна умереть? – спрашивала Анна у своего отражения. – Я должна вынести всё и отомстить.

По приказу Бурсы сюда, в театральную каморку, были перенесены всё роскошные наряды Анны Владиславовны и, скучая, каждый день она надевала новое платье, пристраивала на голову шляпку, затягивала ленту, улыбалась в зеркало своему отражению.

Девушка нашла ещё один огарок, зажгла его и, подняв занавеску, убедилась, что оба охранника далеко в другом конце театра, быстро раздевшись, нарядилась в новое платье. Шёлковое, с широкими рукавами платье это было чем-то схоже с платьем невесты. Анна присела на табурет, подпёрла подбородок рукой и уставилась в зеркало. Отражение её узкого прекрасного лица пришлось как раз между двух свечей.

«Нехорошо как-то, между двух свечей, – подумала Анна, вдруг ощутив острый приступ беспокойства. – Что-то я не так делаю».

Ей показалось, что в зеркале произошли изменения. Она всмотрелась и с криком ужаса отпрянула. Рядом с её лицом в блестящем стекле отражалась пухлая рожа Ивана Кузьмича.

   – Дядюшка? – хватаясь руками за табурет и поворачиваясь, спросила испуганно Анна. – Зачем Вы пришли сюда? Если б было нужно, я могла бы к Вам в дом пойти. Здесь очень грязно, дядюшка.

Иван Бурса опустил занавесь и прошёл внутрь. В руке знакомая трость с набалдашником в виде головы негра. В каморке было так мало места, что не повернуться не скрыться. От Ивана Бурсы исходил сильный запах вина.

   – Ты хороша в этом платье, – пробулькал он гадким голосом, – как ты хороша.

Анна попробовала встать, но полная рука Ивана Кузьмича ухватила её за край платья.

   – Погоди.

   – Пустите! Вы пьяный! Уходите!

   – Ты выучила свою роль? – спросил Бурса, не отпуская шёлковый край.

   – Я никогда не буду играть в вашей богомерзкой пьесе, – Анна рванулась, затрещала разрываемая ткань. – Никогда!

   – Как же ты не будешь? – негодяй, опираясь на трость, пьяно покачивался, его маленькие глазки налились кровью. – Как же ты не будешь, когда я, твой хозяин законный, прикажу!

   – Я умру, – вставая на ноги, быстро проговорила Анна. – Умру. Утоплюсь или повешусь. Я не знаю ещё, будет вода рядом – утоплюсь, не будет воды – повешусь.

Бурсы тоже поднялся и, растопырив руки, пошёл на неё.

   – Всё равно я жить не буду, я решила.

   – Будешь, будешь!

Булькал Бурса, наступая на неё. Трость в его руке подскакивала. Своим грузным телом негодяй прижал Анну в углу.

   – Будешь. Послушная девочка. Будешь, будешь. Потому, что ты раба моя, а я твой законный господин.

Анна только теперь поняла с каким намерением пришёл сюда этот ужасный человек. Она рванулась сколько хватило сил, но ударилась о тело негодяя, как о горячую пружинящую преграду. Тогда Анна Владиславовна дико завизжала и вцепилась ногтями в лицо Ивана Кузьмича.

   – Нет, нет, пустите!

Не имея сил совладать с девушкой, которая, может быть, была и сильнее его, Иван Кузьмич поступил так, как иногда уже поступал в этой каморке с непокорными крепостными актрисами. Коротко размахнувшись своей уникальной тростью, он ударил Анну Владиславовну в лоб, точно головой негра между высоких изогнутых бровей.

Удар принёс желаемые плоды. Анна Владиславовна без сознания повалилась на пол. Негодяй отбросил трость, когда-то принадлежавшую самой мадам Дюбарри, склонился и разорвал на девушке одежду. После чего овладел ею тут же, в грязной каморке перед зеркалом на полу без жалости и промедления.

Через какое-то время Анна Владиславовна очнулась, но ничего уже не могла переменить. Она больше не кричала. Она не хотела кричать, потому, что зверь этот ожидал именно её крика. Она только прокусила насквозь собственные губы, так было ей в эти мгновения больно и страшно.

   – Вам отомстят за моё бесчестие, – прошептала она, – Вам жестоко отомстят за меня.

   – Некому отомстить, – усталым голосом сообщил Бурса, – твой граф Трипольский, дурак, пытался прорваться, но мои ребята его подстрелили как куропатку.

После того как Бурса, помахивая драгоценной тростью и насвистывая какой-то похабный мотивчик, покинул театр, Анна Владиславовна зажгла обе свечи, очень долго сидела перед зеркалом, но глаза сами собой смыкались и она прилегла на своём топчане. Девушку колотила дрожь, но каким-то образом она умудрилась заснуть.

Очнулась Анна Владиславовна от нового предчувствия. Что-то заставило её открыть глаза. Сквозь бревенчатые стены актёрской избы пробивался далёкий звук охотничьего рожка. Ударил колокол, ударил ещё раз, – тревожно, как на пожар.

Анна поднялась, переодела платье и выглянула в окно. Был уже рассвет. Над дорогой клубилась снежная пыль, поднятая удаляющимися охотниками.

«Конечно же, – поняла Анна, – охота. Злодеи все вместе собрались и поехали травить бедного оленя. Но почему колокол звонит? Праздник какой сегодня? Нет. Пожар? Так только на пожар звонят. Коли пожар, то какая тут охота. Шалят изверги, просто шалят, пугают нас».

Она припомнила случившееся накануне. Иван Бурса ударил её набалдашником трости чёрной головой негра прямо в лицо. От удара Анна лишилась сознания, и негодяй безжалостно овладел ею.

«А если у меня ребёночек от него будет? – с ужасом подумала Анна и сразу отбросила эту мысль. – Немощный, мерзавец, хилый. В таком возрасте ничего не бывает уже».

Припомнила Анна и спектакль, где главную роль предоставили несчастной Татьяне, сразу после этого жестоко зарубленной Бурсою. В который уже раз Анна Владиславовна пыталась понять и примерить на себя, что чувствовала эта несчастная девушка: грязные шарящие взгляды, хриплое дыхание, мерзкий хохот.

«За что Бурса Татьяну убил? За то, что уговорила девушка своего жениха порешить злодея? И я должна также. Всё равно теперь чем хуже сделаю, тем лучше. Кто меня ещё захочет, никому не будет отказа. Просить буду убить его».

   – Убить его! – неожиданно выкрикнула Анна и выглянула в окно. Сердце упало в груди.

Прижимаясь лицом к стеклу, на неё снизу смотрел Андрей Трипольский.

Анна, чтобы не закричать прикрыла рот ладонью. Андрей стёр со лба пот, в глазах его стояли слёзы. Анна прокусила свою руку, но даже не почувствовала боли.

   – Андрей, – прижимая к стеклу окровавленную руку, наконец, прошептала она.

Рванул воздух тягуче и лениво колокол. Прозвучал опять охотничий рожок. Стук копыт вдалеке, весёлые крики.

Анна вдруг увидела, как прошёл по двору, одетый в шутовской костюм с белыми пуговицами, крепостной актёр. Она сделала знак Трипольскому, и сама кинулась к двери скорее впустить его пока не подняли тревогу. Уже откидывая щеколду, она вдруг осознала, что после случившегося минувшей ночью, теперь никогда не сможет стать женой Андрея.

Первым в каморку вошёл Прохор, за ним Марфа.

   – Быстро собирайтесь, барышня, сани ждут, – сказал Прохор. – Будете вещи, какие, с собой брать?

Андрей вошёл последним. Он постучал сапогами у двери и отвёл глаза.

   – Уходи, – потребовала сквозь платок Анна, – уходи сейчас же. Они вернутся, они убьют тебя.

   – Если всё быстро сделаем, то не убьют, не успеют, – сказал Прохор. – Только, барышня, торопиться нужно.

   – Поедемте, Анна Владиславовна, – наконец подал голос Трипольский, – поедемте.

Марфа без разбора бросала в небольшой сундук вещи. Потом закрыла его, защёлкнула зажимы и указала Прохору:

   – Бери.

Сани, запряжённые двумя свежими лошадьми, ждали во дворе за зданием театра. Прохор первым вышел и поставил сундук.

   – Ну давайте, давайте, барышня, – подталкивала Марфа, – что Вы как сонная муха. Совсем бежать не хотите? Давайте.

   – Действительно, – протягивая к Анне руку, сказал Трипольский, – Анна Владиславовна, нам следует поторопиться. Если хватятся, нас всех четверых убьют и Вас последней.

   – А где же охрана моя? – как во сне поворачивая голову, спросила Анна.

   – Нету, – брякнул Прохор, – были двое, спать легли.

Анна посмотрела вокруг и только теперь поняла, что ей мешает сесть в сани и бежать вместе с Андреем.

   – Никуда я не поеду без Аглаи Ивановны, молочной сестры Вашей, – сказал она совсем другим твёрдым голосом. – Да и Вы, наверное, без неё ехать не захотите?

Колокол всё звонил и звонил, наполняя округу тревогой и не давая крестьянам заниматься делом. Дворовые, привычные к более эксцентричным барским выходкам, чувствовали себя намного лучше, чем деревенские. Они продолжали работу. Часть наёмников принимала участие в барской охоте, а остальные, как обычно в этот ранний час, ещё спали с похмелья в своей казарме.

   – Ты знаешь, где они держат Аглаю? – спросил Трипольский, обращаясь к Анне.

   – Нет. Впрочем, месяц, кажется, не прошёл ещё. В тот день, когда Бурса велел переселить меня в помещение театра, он также велел посадить Аглаю на месяц на стул. Я думаю это карцер или вроде того, – она повернулась к Марфе, – ты можешь сказать, где стоит этот стул?

Марфа кивнула.

   – Это в доме, – сказал Прохор, – в правом крыле, рядом с женскими комнатами.

   – Но ведь там должна быть охрана!

   – Пошли. Как-нибудь управимся.

Первым, показывая дорогу, большими и быстрыми шагами шёл Прохор, за ним, с обнажённой саблей в руке, Трипольский. Женщины с трудом поспевали.

Во дворе и в саду было пусто. Парадная дверь была не заперта, но как только Прохор оказался в здании, ему навстречу выступил один из лакеев.

   – Нельзя, – сказал он, – барин не велел тебя, Прошка, в дом пускать. Уходи, уходи, не то запорет. Насмерть запорет, уходи.

Лакей был старый, лет, наверное, семидесяти, но свалявшийся парик на голове его смотрелся так величественно. Щёки, натёртые румянами, придавали лицу такую торжественность, жезл так стучал по каменному полу, что Прохор, давно не заходивший в усадьбу, даже попятился. Он вдохнул запах барского дома и в груди бывшего телохранителя защемило. Мысли его будто перевернулись и пошли совсем в ином порядке, чем минуту назад.

Идите сами. Быстро. Это там, – он показал рукой нужную лестницу, – а мы с Марфой посмотрим: нет ли вокруг здания охраны. Иногда Иван Кузьмич ставит наёмников.

В голосе Прохора Трипольский ощутил нехорошие, незнакомые ему ещё нотки, но в азарте, охватившем его, не придал должного значения внезапной этой перемене. Вместе с Анной они поднялись наверх и, пробежав длинным коридором, оказались перед закрытой дверью.

   – Аглая! – крикнула Анна. – Ты здесь?

   – Здесь, – отозвалась эхом девушка из-за двери.

   – Заперто, – Анна надавила на ручку двери. – Андрей, попробуй её выбить.

Отступив от запертой двери на несколько шагов, Андрей Трипольский с размаху ударил в преграду плечом. В охватившем его азарте, он воспринял боль от раны как что-то приятное.

Они вошли в белую четырёхугольную комнату. Бледность Аглаи поразила Анну настолько, что на короткий миг она позабыла о своём бесчестии. У девушки было совершенно бескровное исхудавшее лицо, но серые губы на этом лице всё-таки растягивались в улыбке.

Снять ужасный ошейник с Аглаи оказалось довольно сложно. Без специального ключа, без инструмента, Трипольскому пришлось повозиться.

В тот самый момент, когда тугой зажим, наконец, поддался под руками Андрея Андреевича, оставшийся внизу в прихожей Прохор шепнул в самое ухо своей сестры:

   – Урод я, урод.

Бывший телохранитель вышел из дома, постоял, наверное, несколько минут неподвижно осмотрелся, словно после тяжкого кошмарного сна, и побежал по двору. Ещё через минуту он ворвался в конюшню, где, отпихнув конюхов, вскочил на первую попавшуюся лошадь. Марфа только и увидела, как её брат, проскакав через парк, исчез за деревьями.

   – Дураки вы, дураки, – с трудом поднимаясь на ноги и приближаясь к Марфе, сказал старый лакей, – разве можно с барином такие шутки шутить?

Марфа, также как и брат её, ощутив запах усадьбы, прекрасно поняла резко переменившееся настроение Прохора.

   – Только бы упредить успел, – проговорила она. – Только б упредить. Барин их поймает уж, только б упредить.

Лакей посмотрел на Марфу глупыми стариковскими глазами и, набрав в грудь сколько мог много воздуха, вдруг заорал:

   – Помогите! Все сюда, сюда!

   – Помогите! – завизжала Марфа. – Побег!

Как эти люди, пережившие чудом собственную казнь, пережившие жестокую смерть близких и сами подготовившие побег, в одну только минуту преобразились? Поверить было просто невозможно, но Прохор и Марфа пытались теперь побег это предотвратить.

Если бы не разгулявшийся колокол, наверное, беглецам не удалось бы пройти и шагу, но колокол звенел и звенел, заглушая любой крик своим звоном.

Марфа зарыдала и кинулась биться головой о землю.

«Что за звонарь, – подумала она, – что за сволочь. Совсем наш звонарь барина не любит».

Если бы несчастные женщина видела, что никакого звонаря на колокольне вообще нет, то, наверное, сошла бы с ума. По колокольне металась рыжая собака, и верёвка от языка большого колокола была привязана к её хвосту.

Сани были оставлены подле здания театра. Все трое – Трипольский, Анна и Аглая – забрались в них. Трипольский взмахнул кнутом, и сани полетели по мёрзлой дороге.

«Как легко мы бежали, – подумала вдруг Анна. – Почему же мне раньше было так не поступить? Зачем мне нужно было пережить бесчестье, насилие, стерпеть весь этот кошмар? Я была все эти месяцы как тот негр в колышках. Никто и не охранял, как следует. Мне сказали, что невозможно убежать, а я и сидела в комнате, как на привязи».

Свежий ветер остудил лицо Анны, и было возникшая на губах улыбка, погасла.

Маршрут определили заранее – в объезд охотников. Так что сюрпризов ожидать не приходилось. А на случай сюрпризов, у Трипольского в санях лежал ящик с шестью заранее заряженными пистолетами.

   – Что с ней случилось? – подставляя лицо свежему ветру, спрашивала Анна. – С этой женщиной, с Марфой. Почему она в последнюю минуту захотела нас выдать?

   – Меня больше интересует, что случилось с её братом, – взмахивая кнутом, крикнул Трипольский. – Я что-то не видел его подле дома.

Аглая была так слаба, что только уловив ответ Андрея, разлепила глаза. От тряски девушке стало ещё хуже. Длительный голод и неподвижность сделай своё дело.

   – Вы не поняли ещё? – спросила Аглая, поймав в воздухе руку Анны и притянув её к себе. – Где уж вам понять. Они же преданы Ивану Бурсе больше чем мать сыну, больше чем…

   – Но они же устроили наш побег, – возразила Анна.

   – Это было затмение, затмение… – выдохнула Аглая и потеряла сознание.

Как раз в эту минуту Прохор, срезав угол по лесу, выскочил наперерез охотникам. Грохот хлопушек загонщиков и уже далёкий звон колокола смешались в голове бывшего телохранителя.

   – Виноват, виноват, виноват я, барин, – шептал он, как в горячке. – Виноват. По недоумию я, сослепу.

Несколько помещиков, участников охоты, одновременно заметили растрёпанного мужика, скачущего наперерез.

   – Иван! А что это там? – крикнул Полоскальченко, и указал стволами ружья на Прохора. – Мы что, не на оленей сегодня пошили?

   – Ах, это?!. – подтянув рукава своей тёплой охотничьей шубы, Иван Бурса поднял ружьё. – Это и есть олень.

Последовал выстрел. Прохор, сбитый с лошади, повалился в сугроб. Белый снег вокруг него быстро красился розовым. Бурса подъехал и глянул сверху в лицо своего бывшего телохранителя. Прохор был ещё жив. С трудом приподнявшись, он выдохнул, как мог громче:

   – Бежали они, бежали.

   – Кто? – наклоняясь, спросил Бурса.

   – Обе девицы, и Анна и Аглашка.

   – Когда?

   – Бежали, – жалобно повторил Прохор, – простите меня, барин, по недоумию я…

   – По какой дороге?

   – В объезд… – голова Прохора дёрнулась и заскользила в красном снегу, но он всё же успел ещё выдохнуть: – по просёлку… От театра в объезд мимо деревни.

Бурса просто зарычал от ярости. Вонзив шпоры в бока своего коня и одновременно с тем ударив несчастное животное плетью между ушей, негодяй заорал:

   – В погоню! За мной!

Как раз в эту минуту между деревьев замелькал вытравленный загонщиками олень. Загрохотали выстрелы. Однако помещики разворачивали своих лошадей. Лишь некоторые не услышали призывного крика Ивана Бурсы. Большинству охота на человека показалась делом куда более увлекательным, нежели стрелять по невинному оленю с малого расстояния.

Сани были немного тяжеловаты. Опасаясь погони, Трипольский все нахлёстывал и нахлёстывал захудалых крестьянских лошадей. Совсем невдалеке он слышал раскаты выстрелов и вопли загонщиков. Это успокаивало Андрея Андреича, но всё равно он всё время оборачивался. Наконец он заметил всадников.

   – Предал нас Прохор, – сказал Андрей Андреевич, обращаюсь к Анне, – а я, представьте, верил ему.

   – А мне кажется он ещё раньше предал, когда помогал нам, – возразила Анна.

   – Посмотрите, сколько их там?

Анна обернулась.

   – Человек пятнадцать, а может быть и больше.

Трипольский резко осадил лошадей, схватил пистолеты и топор, и соскочил с саней в снег.

   – Что ты делаешь, Андрей? – спросила Анна.

Она беспомощно глянула на Аглаю, но та всё ещё была без сознания.

   – Я их задержу. Снег в лесу глубокий с дороги не сойти. Трудно будет в обход. Гоните, Анна Владиславовна, прощайте.

Беспомощно и в последний раз Анна взглянула на Андрея Трипольского. Он вошёл в сугроб по колено. Быстрыми взмахами топора Андрей рубил среднего размера берёзу. Он хотел повалить дерево и перекрыть путь преследователям.

Девушка сжала в кулаке кнут, но никак не могла заставить себя взмахнуть им. Близкий выстрел будто подтолкнул её руку.

   – Но, пошла! – крикнула Анна, и санки рванулись вперёд.

Трипольский вытер пот. Он упёрся спиной в подрубленную берёзу. Когда дерево с хрустом повалилось, перекрывая дорогу, Андреич Андреевич перекрестился. Потом той же щепотью перекрестил снежный вихрь, оставленный санями.

   – Анна Владиславовна, – прошептал он сквозь слёзы.

Трипольский посмотрел вверх на солнце, потом опустил глаза и посмотрел на приближающихся к нему тёмных всадников.

   – Спаси Вас Бог, Анна Владиславовна, – прошептал он, – спаси Вас Бог.

И ещё через несколько минут Анна услышала позади на дороге пистолетные выстрелы и дикие крики.

В ответ на выстрелы пистолетов раздались хлопки ружей, сабельного зона на таком расстоянии было уже не различить.

   – Где Андрей? – приоткрывая глаза, спросила Аглая. – Где он?

   – Всё в порядке, – не оборачиваясь, неистово размахивая длинным кнутом, отозвалась Анна. – Всё хорошо. Он скоро догонит нас.

В эту минуту она уже точно понимала, что несёт внутри плод и, что негодяй, обесчестивший её, Иван Кузьмич Бурса, отец будущего ребёнка. Так же точно она понимала, что Андрей никогда уже не догонит их.

Невидимая нить связала на мгновение двух женщин. Анна вдруг припомнила, что мерзавец, выдававший себя за графа Виктора, человек, лишивший её свободы, всё-таки погиб в мучениях от руки своего хозяина и даже улыбнулась.

Аглая, желая возразить, приподнялась немного. Кнут мелькнул в воздухе, лошади рванули, и раненная девушка упала на спину, снова теряя сознание.

   – Виктор жив, – произнесла она, но шёпот оказался таким тихим, что Анна не услышало его.

Глупо стреляться с двадцати шагов без секундантов, без доктора, не проверив как следует пистолеты. Но ярость, овладевшая капитаном уланского полка Семёном Одоренковым, застила глаза и заставляла гнать лошадь по узкой зимний тропе сквозь лес напролом.

То же чувство овладело его обидчиком, юным поручиком того же полка, Алексеем Шумининым.

Дамы уж и след простыл. Прое́зжая мадемуазель скользнула только раз по зале между ломберных столиков, ломая игру, сорвав множество комплиментов и плохо скрываемой страсти, она порхнула лёгким шёлковым нарядом среди провинциальной офицерской скуки, и так неожиданно, как прибыла в сумерках, без предупреждения исчезла с рассветом.

Шумилин с Одоренковым столкнулись лбами на ступеньках крыльца. Было ещё темно. В чёрном небе растаивала Луна. След саней, скрип тяжёлых полозьев и больше ничего.

   – Кисейная уродина, – сказал, плюнув вслед убегающих саней, Одоренков. – К тому же она и беременная. Если бы не она у меня был гарантированный выигрыш в ломбере.

   – Что Вы себе позволяете, капитан? – возразил Шумилин. – Она не уродина вовсе, да и беременности что-то я не заметил. Если только вы имели в виду её больную служанку.

   – Нет, я имел в виду вовсе не служанку.

   – У вас дурные манеры, капитан. Я готов теперь же доказать это Вам.

В раздражении Шумилин легко коснулся пальцами левой щеки Одоренкова. На что Одоренков сразу и среагировал. Белая перчатка, брошенная в лицо поручиком, была растоптана сапогом.

   – Я Вас пристрелю, молодой человек, – сквозь зубы выдавил тихо Одоренков.

   – Давайте! Сейчас, – сказал Шумилин, – только не здесь. Здесь, мне кажется неудобно. Арестуют.

   – Тогда поехали.

   – Поехали, – согласился поручик, – я готов.

Они пересекли поле и некоторое время скакали по лесу. Но скачка продолжалось недолго. Выбрав подходящую полянку, оба офицера спешились, привязали лошадей.

Желая сохранить хоть какое-то подобие правил, дуэлянты проверили пистолеты и обменялись ими, после чего разошлись на 11 шагов и встали, повернувшись друг другу лицом.

   – Глупо, – сказала Одоренков.

От ледяного воздуха он протрезвел и больше не хотел никого убивать.

   – Глупо нам стреляться. Давайте не будем.

   – Поднимите пистолет, сударь, – попросил, не остывший ещё Шумилин, – или ты думаешь зачем я сюда с тобой приехал.

   – Дурак ты, – сказал Одоренков. Голос молодого офицера был уже почти дружелюбен. – Дурак.

Пуля, выпущенная с двадцати шагов, отбросила поручика назад, и он ударился спиной о дерево.

   – Глупо, – повторили побелевшие губы капитана Одоренкова.

Заряженный пистолет выпал из ослабевшей руки в снег.

   – Зачем Вы убили меня, Семён?

Закрыв мёртвые глаза, Одоренков встал на колени рядом с неподвижным телом. Постепенно поднималось солнце. Капитан молился. Но ярость не погасла в нём. Теперь он припоминал ненавистное женское лицо, улыбку, взгляд. В этом нечаянном убийстве он полностью обвинил проклятую даму. Зажмурившись он попытался повторить её имя. Не сразу ему удалось припомнить, но всё-таки удалось.

   – Покровская Анна Владиславовна, – сказал он громким шёпотом.

Сквозь слёзы Одоренков посмотрел вверх на солнце, потом опустил глаза и посмотрел на кровь, на мёртвое белое лицо только что застреленного им юного поручика.

   – Будь ты проклята, Анна Владиславовна! Будь ты проклята!