Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Не было в зале, наверное, человека не слышавшего о жестоком развратном новгородском помещике. Неясным образом попавшие в Петербург, пикантные ужасные слухи давно уж привлекали внимание к этой персоне. Но до сего дня никто не мог похвастаться, что видел его лично.

Замешкавшись с шубой Бурса заставил себя ждать. Он вошёл неуверенной ковыляющей походкой и сразу направился к племяннице. Маленький рост, полное лицо дядюшки, его смешно выпирающий животик почти насмешили Анну.

Братья, без сомнения, были похожи. Младший был уменьшенной копией старшего. Даже не копией, а какой-то жалкой пародией. Даже парадный костюм на Иване Кузьмиче смотрелся комично. Он туго обтягивал ягодицы, и висел по бокам большими складками. При первых же словах стали заметны тёмные гнилые зубы.

   – Как ты выросла, Анечка, – сказал он и протянул руки.

Инстинктивно Анна Владиславовна отступила и оперлась на локоть Трипольского.

Василий, вот уже час, стоящий за ломберным столом и выигрывающий, при этом движении Анны снова задохнулся от ярости.

   – Выросла, – сказала Анна, и через силу попробовала улыбнуться. – А как вы думаете, дядюшка, Вы же помните мне сегодня 18 лет уже.

Бурса младший сделал ещё шаг и почти насильно обнял племянницу. Они были почти одного роста. Синеватая, вздутая флюсом щека Бурсы, прижалась на мгновение к нежной щёчке девушки.

Удуев следил за реакцией хозяина дома. Лицо Константина Эммануиловича, замершего наверху лестницы, исказила гримаса. Он не мог скрыть своих чувств.

   – Не нужно, дядюшка, неудобно, отпустите, – Анна слегка толкнула его обеими руками в грудь.

Иван Бурса отступил. Он встал таким образом, что глаза его были видны только находящемуся совсем рядом Трипольскому.

Видавший в бурлящей революционной Франции, за последние месяцы, казни и страшное насилие, казалось, уже ко всему привыкший Андрея Андреевич, похолодел от ужаса при виде этих маленьких чёрных глаз.

«Да какой же он дядюшка, – подумал Трипольский. – Сластолюбец. Каннибал. Он сожрал бы её целиком».

Глава 4

Тайное общество «Пятиугольник», в котором секретарь и библиотекарь Бурсы – Сергей Филиппович Штейнгарт – только несколько дней назад был переведён из Нижнего, общего списка, в Верхний список избранных, ещё недавно столь желанный им, неожиданно обернулось для секретаря ещё одной неприятной обязанностью.

Посвящения состоялось. Но молодому человеку всего один раз удалось присутствовать на собрании. Никто из посторонних не должен был проникнуть взглядом в специальные комнаты или, не дай Бог, услышать хотя бы обрывок тайной беседы. Поэтому во время ритуальных встреч Бурса частенько устраивал шумные приёмы. Карты, флирт, музыка – всё это заслужило неплохой ширмой. Но ширмой не ограничивалось.

Четыре человека из Нижнего списка всякий раз несли неусыпную стражу. Ими обязательно руководил один из членов общества, уже посвящённый в Верхний список.

После торжественного посвящения в Верхний список «Пятиугольника», обязанность руководить внешней охраной была почти целиком возложена на секретаря. Так, что в дни собраний Сергей Филиппович в течение многих томительных часов бродил по дому и вокруг дома, определяя, хорошо ли заперты двери. Ему, конечно, это не нравилось. Но молодой человек тешил себя надеждой, что вскоре место его займёт другой.

Очередное собрание состоялось в начале февраля, через неделю после празднования 18-летия Анны Владиславовны.

Накануне кто-то из пьяных поваров, подравшись с лакеями, сломал дверь чёрного хода, и Сергей Филиппович вынужден был провести несколько часов на холоде под шипящим газовым фонарём. Раздражение усиливали звуки клавесина, раздающиеся в гостиной, и два голоса, поющих дуэтом – голос Анны Владиславовны и голос Трипольского.

Сергей Филиппович стучал ногами, ругался и, стараясь успокоиться, тешил себя фантазиями. Он пытался припомнить в деталях все поступки, жесты, все слова Натальи Андреевны. Княгиня Ольховская за последнее время совсем заворожила секретаря. Проницательная, колкая на язык, то ледяная и жёсткая, то пылающая страстью, то наивная, как маленькая девочка.

Наталья Андреевна не давала несчастному ни единого шанса на взаимность, но понимала его чувства и не насмехалась. Каждое её слово, любой взгляд распаляли Сергея Филипповича. Иногда, в присутствии княгини, он не мог вымолвить от волнения ни слова.

Княгиня Наталья Андреевна Ольховская была загадкой. Богатая вдова, имеющая собственный дом на каменной набережной Фонтанки – Наталья Андреевна флиртовала понемножку, кажется, со всем светом, при этом, не имея ни одного официального любовника. Фантастическая тонкая причёска, украшенная, обычно, драгоценным гребнем, французские платья, женственность в каждом вздохе и вдруг быстрый язвительный взгляд, как рапира пронзающий сердце.

Сергей Филиппович и хотел бы избавиться от этого чувства, но куда там. Когда даже робкие мечты и ничтожные надежды на взаимность возвращали ему силы, и ускользающее желание жить.

Когда собрание закончилось и, пряча лица в воротниках, члены «Пятиугольника» стали по одному расходиться, когда заскрипел, поднимаясь и опускаясь, лифтовой механизм и мимо Сергея Филипповича прошли уже пять человек, секретарь счёл возможным покинуть свой пост и вернуться в тепло гостиной.

Но не успел он даже, как следует отогреть руки, как по лестнице спустился Бурса. Его Превосходительство сохранял внешнее спокойствие, но, зная хозяина, секретарь сразу подметил, что тот чем-то взволнован.

   – Серёжа, – сказал Бурса, протягивая небольшой тоненький конверт. – Сейчас же догони Наталью Андреевну и отдай ей это. Я позабыл. Она уехала, а это должно быть у неё.

   – Давно ли уехала?

Секретарь взял конверт. Конверт был заклеен. На конверте не было никакой надписи.

   – Да только что. Хотел догнать её у кареты, да не успел. Но письмо нужно передать. Срочно, и из рук в руки.

«Он лжёт, – сообразил секретарь, – и лжёт нарочно. Хочет меня унизить. Если бы он хотел догнать княгиню у кареты, то как же он смог спуститься сверху. Тем более, на улице снегопад, а волосы-то у него сухие».

Был ещё вечер, но заснеженный город вокруг будто умер. Император не жаловал полуночников и во всех домах, где жгли ещё свет, так плотно закрывались шторы, что они лучика не пробивалось наружу.

Ледяная метель, буйствовавшая на протяжении всего дня, смерилась. Снег лежал глубокими сугробами. Посреди улицы, заезженные каретами колеи, тянулись будто огромные стрелки, указывающие направление.

Золотой шар над конюшнями блеснул, отражая яркий уголок луны, прорезавший черноту неба. Секретарь запахнул шубу, надвинул на глаза шапку и поворачивался в поисках извозчиков.

Лёд на Неве также отсвечивал серебром, и от этого Сергею Филипповичу стало немножко жутко. Половину дороги до особняка княгини Ольховской он прошёл пешком. Ноги вязли в сугробах и Сергей Филиппович, пригибаясь как от ветра, хотя ветра никакого и не было, двигался прямо посередине пустынной улицы, ступаю в наезженную колею.

Конечно, он думал о Наталье Андреевне. Он больше ни о чём не мог думать. Секретарь полностью оправдывал её.

Будучи мелкопоместной дворянкой, она во время пожара лишилась как родителей, так и остатков своего состояния. Но уже через год 17-летняя Наталья Андреевна невероятным образом оказалась при дворе Екатерины. Поговаривали, что при матушке-императрице Наталья Андреевна занимала не особо почётную должность – штатной пробирки, т.е. по первому требованию развратной государыни проверяла мужскую силу любого кавалера, на кого укажет Екатерина Алексеевна. А потом являлась с докладом по этому предмету.

Двадцати двух лет Наталью Андреевну выдали замуж за польского князя Станислава Ольховского. Князь был уж тогда глубоким стариком. Он предал шляхту и был в чести у императрицы. Так, что молоденькая пробирка была частью его вознаграждения.

Через три года после венчания князь Станислав умер своей смертью. И Наталья Андреевна оказалась вдруг богатой вдовой. Первый год после смерти мужа она провела в трауре. Но однажды при дворе прозвучало ироническое замечание императрицы, мол, обстоятельства брака были таковы, что вдова Ольховская может вполне считать себя девицей. Подобное замечание нельзя было принять иначе, как прямой приказ, и Наталья Андреевна подчинилась с видимою неохотой. Траур был окончен.

Сергей Филиппович готов был каждую минуту благословлять эту уже не молодую женщину. Он нёс запечатанный конверт, но ему казалось, что он несёт ей своё разбуженное в сердце.

У Гостиного двора он поймал извозчика. Тот заломил дикую цену. Пришлось заплатить. Но, несмотря на это, извозчик не подвёз к самому крыльцу, а высадил окостеневшего от холода секретаря за полквартала. Срезая угол, Сергей Филиппович оказался у дома княгини не со стороны парадного входа, а со стороны внутреннего двора.

Он хотел уже обойти двухэтажное обширное здание, когда заметил невдалеке от себя тёмную фигуру. По платью секретарь определил, что большого роста мужчина в собольей шапке, подошедший к чёрному ходу, из благородного сословия. Дверь чёрного хода хлопнула.

Перебравшись через сугроб, Сергей Филиппович добрался до этой двери.

Заперта.

Постучал – никакого результата. Пришлось обойти здание и подняться по круглым ступенькам парадного крыльца. Как и везде, дом не освещён, но внутри явные движения и голоса. Секретарь потянул за шнурок звонка и был тотчас же впущен в переднюю.

   – Наталья Андреевна не примет Вас, – объявил немолодой камердинер. – Так что, если передать что нужно, можете через меня передать.

«Только из рук в руки, – всплыли в голове Сергея Филипповича последние слова Бурсы. – Из рук в руки».

   – Сходите ещё раз. Спросите, – сказал секретарь. – Передайте Наталье Андреевне, что дело не терпит отлагательства.

Слуга в огромном поношенном и сильно припудренном парике и синем камзоле отрицательно покачал головою, но всё же послушно поднялся наверх повторить просьбу. Он скрылся за узкими двустворчатыми дверями, и секретарь услышал, как тяжело и медленно слуга взбирается по лестнице.

«Она непременно приняла бы меня, кабы я мог объяснить, по какому поводу пришёл через весь город, – подумал секретарь. – А если она не знает причины моего визита и отказывает принять? Что же она подумала?»

От этой мысли Сергей Филиппович так смутился, что в следующие несколько минуты сам плохо уже понимал, что делает. Не дожидаясь возвращения из слуги, секретарь кинулся через те же узкие двери на лестницу. Взбежал наверх, на второй этаж, и, не раздумывая, выбрав из трёх коридоров левый, кинулся по нему. Полы здесь были застланы мягкими коврами, и шагов не было слышно. Узенькие высокие зеркала в резных деревянных рамах, пустые высокие канделябры. Воздух душный, горячий. В нём разлит запах незнакомых благовоний.

Опомнившись и поняв, как плохо он поступил, секретарь остановился. Во время ночной пешей прогулки по городу он сильно устал. Не было у Сергея Филипповича никогда в жизни тяжёлой работы. И теперь ноги его гудели, и ныла спина.

Секретарь осмотрелся. Он стоял посреди очень узкого коридора, отделанного тёмным гладким штофом. В глубине коридора, начисто лишённого дверей, подрагивал какой-то свет. Секретарь направился туда, и вскоре обнаружил маленькую золочёную дверь. Дверь была приоткрыта. Вошёл в комнату, не думая.

Тикали часы. На жёлтом, изогнутом в полумесяц, столике горела свеча в серебряном подсвечнике. На другом столике, перед зеркалом, лежали какие-то мелкие предметы и среди других безделушек миниатюрная модель гильотины. Присутствие гильотины на туалетном столике подчёркивало пренебрежение княгини к нынешнему государственному устройству. Владельца подобной игрушки могли, даже без особого дознания, отправить в Сибирь. Это был символ казни над законным монархом.

Справа от столика сложенная узорная ширма и рядом неприятный белый, почему-то установленный на высоком стержне, мраморный бюст Вольтера. А прямо перед Сергеем Филипповичем оказалась уже приготовленная ко сну глубокая женская кровать. Голубое одеяло откинуто, подушки взбиты и лежат не ровно.

«Я случайно зашёл в женскую спальню!» – секретарь наклонился к зеркалу, потрогал пальцем микроскопический нож гильотины, пытаясь понять смысл опасной игрушки на женском туалетном столике, но так и не понял.

За дверью, через которую он только что проник сюда, послышались шаги. Он попятился, развернулся на месте и, обнаружив другую дверь, скользнул за неё. Запутавшись в темноте в попавшихся на него платьях, Сергей Филиппович некоторое время боялся шелохнуться, но потом всё же повернулся и припал глазом к щели.

Он видел Наталью Андреевну со спины. Княгиня вошла в комнату, крикнула что-то, вероятно давая распоряжение служанке, присела на канапе перед зеркалом.

«Боже, – подумал секретарь, – Боже. – Большего он даже и подумать не мог, в ужасе и в восторге всё сильнее припадая к щели. – Боже мой».

Сердце в груди секретаря билось с таким шумом, что, казалось бы, можно было услышать и за стеной и на другой стороне улицы. Увидел затянутую в белый батист спину княгини, отложной узорный ворот, вышивку, серебряный гребень в восхитительных волосах. Также он видел её лицо, отражённое в зеркале – лицо небесной, чарующей, правильный красоты, лицо богини.

   – Господи, – вдруг каким-то севшим хрипловатым голосом сказала, обращаясь к своему отражению, Наталья Андреевна. – Господи, как я устала!

Она подняла тонкие руки. Секретарь окаменел. Пальцы княгини вплелись в волосы. В следующую минуту Сергею Филипповичу показалось, что княгиня сняла с себя голову. Но это была лишь иллюзия.

Наталья Андреевна просто избавилась от парика. Потянулась и водрузила его на белеющий подле узорной ширмы бюст Вольтера, воспользовавшись головою великого просветителя как какой-нибудь болванкой для париков.

Увидев коротко стриженные чёрные волосы, открывшиеся под париком, секретарь прикусил до крови губу, но всё-таки не вскрикнул. Следующим движением Наталья Андреевна открыла какой-то ящичек под зеркалом и вытянула оттуда что-то непонятное, похожее по форме на толстый круглый карандаш.

От напряжения левый глаз секретаря, которым он смотрел в щель, заслезился, но он не посмел переменить своего положения. Как сквозь дымку Сергей Филиппович увидел то, чего, вероятно, не видел ещё ни один мужчина.

При помощи скользнувшей в комнату безмолвной служанки, скинув свои наряды, красавица повалилась на постель и улеглась лицом вверх. Вспыхнул огонёк и к голубому потолку, расписанному амурами, всплыло ядовитое облачко дыма.

Сергей Филиппович не заходил в курительную. От одного вида стоящих на полу подле турецкого дивана трубок, у секретаря начиналось головокружение, хотя он мог, из уважения, где-нибудь в гостях понюхать, предложенный ему табак из драгоценной табакерки. Но чтобы вот так, запросто, в постели, женщина, княгиня, в одиночестве, лёжа, курить! Его даже затошнило от вида длинной, тонкой, чёрной сигары, зажатой в изящных женских пальцах.

Княгиня сбила ударом ногтя пепел, и опять поднесла сигарку к своим алым нежным губам. Затянулась и опять пустила струйку дыма в потолок.

Довольно долго секретарь сидел в шкафу между платьями с закрытыми глазами. Потом княгиня Ольховская задула свечу. Ещё через некоторое время, судя по её ровному дыханию, Наталья Андреевна заснула, и секретарь, выбравшись из шкафа, на цыпочках прошёл до двери и опять оказался в узком коридорчике. На этот раз, здесь царил уже полный мрак.

«Нужно дойти до конца этого коридора, – медленно, ощупью продвигаясь вперёд, соображал несчастный секретарь. – Нужно как-то выйти отсюда. Но если я спущусь в гостиную и попробую выбраться из дома через парадную дверь, меня непременно заметят слуги, нужно как-то иначе. Но как?»

Непроизвольно Сергей Филиппович сунул руку в карман, и вдруг понял, что так и не передал конверт.

«Может быть, вернуться в спальню княгини, упасть перед ней на колени, признаться, отдать письмо и заплакать, как ребёнку на её коленях? Она простит. Она простит. И что с того, что волосы оказались ненастоящими? Половина Петербурга в париках ходит. Ну что с того, что она курит сигары? Может быть, Наталья Андреевна ещё не забыла своего покойного мужа? Может быть, она переживает – отсюда и курение в постели, отсюда и всё остальное».

На лестнице, по которой Сергей Филиппович поднялся наверх, царил полумрак, но внизу, в гостиной, отчётливо раздавались голоса слуг.

   – Куда же он делся? – спрашивал голос камердинера.

Секретарь уже запомнил этот голос. По обращению к камердинеру остальных лакеев он даже узнал его имя.

   – Да ушли они, не дождались и ушли, Вольф Иванович. Вон дверь парадная не заперта, засов снят. Точно ушли.

   – Может быть разозлился барин, – предположил камердинер, – обиделся. Ты точно думаешь, что ушёл?

   – Да ушёл, ушёл он, – отозвался голос молодого лакея. – Не переживайте, Вольф Иванович, это, как водится, барыня отставку дала, а он, несчастный, на мороз и убежал переживать.

Нужно было поискать другой выход и секретарь попытался представить себе план этого обширного богатого дома. Рассчитывая найти другую лестницу, он повернул в правый коридор, но обнаружил только вход в библиотеку.

В библиотеке, среди книг, Сергей Филиппович почувствовал себя немного спокойнее. Он зажёг лампу и осмотрелся. Здесь всё было почти так же устроено, как и у Бурсы. Полки до потолка, маленькие каталожные ящички, несколько удобных столов, стремянка с плоскими ступенями, несколько кресел.

Утомлённый секретарь присел в одно из этих кресел и вытащил из кармана письмо, пересланное Бурсой. Он уже собирался вскрыть чужой конверт, когда совсем рядом раздался мужской голос:

   – Сергей Филиппович, – голос был раздражённый и знакомый, – я прошу объяснения. Как Вы здесь оказались?

Секретарь испуганно поднял голову.

В том месте, где в библиотеке в доме на Конюшенной находилась дверь, ведущая в кабинет, здесь тоже была дверь. Дверь эта отворилась, и на пороге он увидел статную фигуру князя Валентина. Удивительно, но князь был одет по-домашнему.

Секретарь вскочил с кресла и зачем-то поклонился. Он сообразил, что именно князя Валентина он видел некоторое время назад входящим через чёрный ход. Про князя Валентина и Наталью Андреевну давно и упорно ходили слухи, что они любовники, но до сих пор слухи эти подтверждения не имели.

   – Я здесь случайно, – прошептал секретарь. – Я пришёл по делу. Слуга не пропустил, и я решил сам.

   – По какому же делу?

Князь Валентин, одетый в откровенно домашний халат, синий с золотым поясом, по всему, похоже, с трудом сдерживал ярость.

   – Какое дело, молодой человек, могло заставить вас вломиться в дом вдовы среди ночи.

   – Так ни ночь же ещё, вечер, – пытаясь смягчить свой голос на сколько возможно, возразил секретарь. – Это государь-император считает, что ночь, нормальные люди только ужинать садятся.

То что произошло в следующие минуты потом многие годы мучило Сергея Филипповича, возвращаясь и возвращаюсь кошмарными ночами в виде ярких картин. Потом он тысячу раз задавал себе вопрос: «Почему?». Ответ оказывался единственным – глупость и ревность. Только глупость и ревность.

Как позже выяснилось, из библиотеки вела дверь в спальню княгини. И там, на протяжении уже десяти лет, Наталья Андреевна принимала любовников, пользуюсь именно этой дверью.

Князь Валентин как, вероятно, и другие до него, приходил сюда вечером, проникая в здание через чёрный ход, переодевался и, дождавшись когда слуги в доме угомонятся, направлялся в спальню княгини.

Если бы у князя Валентина была шпага, он, конечно же, убил бы секретаря одним коротким ударом, но шпаги не оказалось и Сергей Филиппович получил неожиданный удар кулаком в лицо. Секретарь упал назад в кресло, но тотчас вскочил и заметался по библиотеке, роняя книги.

Если бы секретарь знал, что в эту минуту сквозь специальное отверстие за ним наблюдает тёмный глаз камердинера, то, может быть, умер бы от страха. Но об этом не знал и князь Валентин.

   – Да, право, постойте, – не в силах удержаться от смеха, сказал князь. – Погодите. Вам будто соли на хвост насыпали. Присядьте, что вы, право, как заяц скачете. Погодите, давайте поговорим.

Из всех этих слов в голову Сергея Филипповича запало только одно слово: «заяц».

Кровь прилила к щекам секретаря, он замер. В руке его был нож. Как нож для разрезания бумаги оказался в его руке Сергей Филиппов даже и потом не смог точно припомнить. Вероятно, в порыве страха взял его с одного из столов.

   – Ах ты дрянь, – теряя улыбку, сказал князь Валентин.

   – Я здесь случайно, – прошептал секретарь, пятясь.

   – Дрянь! Дрянь! – наступая на секретаря, с перекошенным от гнева лицом, повторял князь Валентин. – Дрянь!

Рука князя протянулась к горлу Сергея Филипповича, и перед глазами секретаря оказались его, мутные от бешенства, синие глаза. Губы шевелились и повторяли то же самое слово «дрянь».

   – Пустите!

Чувствуя, как голова закружилась и пол уходит из-под ног, Сергей Филиппович сделал только одно быстрое движение вперёд. Нож для разрезания бумаги воткнулся в тучное тело так же легко, как мог бы воткнуться в варёную свиную тушу.

Князь вскрикнул, пальцы его разжались. Сергей Филиппов попытался подхватить падающее тело, но не удержал. Голова князя Валентина стукнулась о жёсткий ковёр.

Глаз камердинера в тайном отверстии моргнул и пропал.

Секретарь вытер горячий пот и склонился к князю. Тот был уже мёртв.

Полуживой, с обмороженными ногами, Сергей Филиппович только к утру добрался до особняка на Конюшенной. Ему всё же удалось ускользнуть через чёрный ход. Но прежде, чем покинуть дом княгини, секретарь был свидетелем переполоха. Труп князя скоро нашли и поднялся такой визг и бедлам, какого молодой человек в жизни не видел.

Только чудом удалось Сергею Филипповичу остаться незамеченным и бежать. Теперь, вернувшись в свою комнату в третьем этаже, секретарь запер дверь на щеколду и сел на кровать. Долгое время без единой мысли в голове Сергей Филиппович смотрел в стену. Он пытался осознать, что же на самом деле произошло.

Выходило, что он не выполнил важного поручения. Выходило, что он предал своего благодетеля и наставника, магистра «Пятиугольника», Константина Эммануиловича Бурсу, которому обязан был всей своей жизнью.

Преодолев возрастающую апатию, он припомнил, как вместе с княгиней тайно выносил мёртвое тело из дома Бурсы. Кто был в тот человек зарезанный в лифте? Гонец, не донёсший какой-то вести, шпион? Почему Константин Эммануилович не сообщил на собрании о происшедшем? Почему Бурса доверился только ему и Наталье Андреевне? Сергей Филиппович не мог ответить ни на один из этих вопросов.

В последнее время княгини Ольховская, приобретая в тайном обществе всё большую власть, доставляла Бурсе немало неудобств. Так почему же генерал доверяется ей, а не кому-то ещё. Может быть, шантаж? Может быть, Наталья Андреевна, способная повлиять на решение магистра, уже неформального руководит Обществом, тогда как Бурса только ширма?

Прошло немало время, когда секретарь осторожно вскрыл неподписанный конверт. Письмо не было передано. Он хоть и не преднамеренно, но совершил убийство дворянина. А это письмо было единственным, что могло послужить в его оправдание и стать доказательством случайности смерти князя Валентина.

Сергей Филиппович счёл за лучшее ознакомиться с содержанием письма. В конверте лежал только один, вдвое сложенный листок. На листке, слипающимися от сна глазами, секретарь прочёл: «Не мог сообщить на собрании, – было выведено почерком Константина Эммануиловича. – Если бы я сказал при всех, нам бы никак не избежать скандала. Андрей Трипольский привёз прямые доказательства полного уничтожения нашего отделения в Париже. Нас кто-то предал. Подозрение падает на каждого. Прошу тебя, Наташа, завтра не позже полудня, мы должны встретиться».

«Скажу, что она меня не впустила, – вытирая слезящиеся глаза прошептал секретарь. – Скажу, что извозчик перевернулся, я потерял письмо. Мне не поверят, но я буду стоять на своём. Этот документ может быть и опаснее того, что я совершил. Я никогда не смогу признаться в том, что произошло, никогда!»

Он прилёг на постели, одетый. Закрыл глаза и вдруг вспомнил Наталью Андреевну, коротко стриженную, полуобнажённую, раскинувшуюся на подушках с дымящейся тонкой сигарой в руке, серебряную гильотину на туалетном столике и бюст Вольтера, изнасилованный, превращённый в болванку для париков.

«Я люблю эту женщину, – засыпая, подумал несчастный Сергей Филиппович. – Узнав её такой, я люблю её ещё сильней. У меня не осталось ни единого шанса на взаимность. Если она узнает о том, что произошло сегодня ночью, я погиб!»

По молчаливому одобрению Константина Эммануиловича, Андрей Трипольский сделался частым гостем особняка на Конюшенной. В доме Бурсы все поднимались рано, и Андрей Андреевич, как правило, заявлялся утром.

Анна не успевала ещё закончить завтрак, а Трипольский уже, разложив ноты на маленьком клавесине, наполнял дом бравурной, весёлой музыкой.

   – Вы опять один? – растворяя двери, спрашивала Анна. – Почему? Где ваша крепостная девушка-красавица? Вы, помнится, вчера мне клятвенно обещали привезти её с собой.

Доброе утро, Анна, – не отрываясь от клавесина, отвечал Трипольский. – Посмотрите какое сегодня солнце. Давайте собирайтесь, поехали кататься. А что касается Аглаи, то она ещё не оправилась. Думаю, завтра она уже сможет ходить. Клянусь, я вам её доставлю.

   – Когда же доставите?

   – Я же сказал завтра.

   – Нет, я всё же не поняла.

Анна хотела разозлиться, надувала губки, но разозлиться никак не получалось и слова выходили фальшивыми.

   – Вот уже несколько дней вы здесь, в доме, а бедная девушка там одна, больная, – она даже поморщилась, сообразив, что сказала глупость и попробовала исправиться. – Я конечно понимаю, что она ваша наложница, но нужно всё-таки иметь совесть.

Трипольский весело расхохотался. Пальцы Андрея Андреича ударили по клавишам. Не обрывая мелодию, он повернулся к ней и сказал:

   – Поверьте мне, мы с Аглашей как брат и сестра. Мы росли вместе в одном доме, получили почти одинаковое образование. Не скрою, она очень близка мне, она близкий мой друг, но никогда я не был в неё влюблён. Я вообще не понимаю тех господ, что становятся любовниками какой-нибудь своей кузины, или юной тётушки. Вы представить себе не можете сколько мы пережили вместе с Аглашей. У меня нет ближе друга, – взгляд Трипольского был открытым и искренним, – но никогда между нами не было иных отношений, кроме дружеских. Я, надеюсь, вы верите мне?

   – Я верю вам, – минуту поразмыслив, сказала Анна.

Она присела рядом на стульчик. Её пальчики зависли над клавишами:

   – Давайте в четыре руки?

Трипольский моментально перестроился, и музыка даже не прервалась.

   – А сегодня давайте испробуем мой новый экипаж! – распалившись от музыки, вдруг предложил Анна. – Дядюшка наконец разрешил мне пользоваться им. Давайте куда-нибудь на природу выберемся? В лес. В лесу сейчас хорошо!

   – Вдвоём? – удивился Трипольский.

   – Ну почему же вдвоём. Мы возьмём лакея какого-нибудь, кучера. Или Вы крепостных людей стесняйтесь? Держите их за ровню? Впрочем, уверена в обратном, Вы их вообще за людей не считаете.

   – А Вы?

   – Я нет. Не считаю. – Анна бросила играть и вскочила со стула. – Я давно определила для себя, коль уж человек в рабстве, – слова «рабство» девушка произнесла с трудом, как грязное ругательство, – коли он согласен на неволю, значит ему по вкусу, значит он только сам виноват… Хотя я признаю, конечно, всё равно он такой же как и мы с Вами человек.

«Как она похожа на своего дядюшку, – отметил, также прекращая игру, Трипольский. – И как она точно, одной фразой высказала то, что наш любимый «Пятиугольник» до сих пор так и не смог сформулировать. Умница!»

Уже устраиваюсь в санях и накрываясь полностью, Анна сказала:

   – Завтра, если хотите кататься, мы поедем втроём: Вы, я и Ваша крепостная девушка-наложница. Обещаете?

   – Обещаю. Обеща-аю! – весело согласился Трипольский. – Завтра только Вы, я и моя крепостная девушка. Можем даже кучера не брать, сам буду стегать кнутом лошадей!

Но день приходил за днём, а Трипольский так и не выполнил своего обещания. Да он и не мог его выполнить. Болезнь Аглаи была серьёзней, нежели Андрей Андреич представлял Анне. Открылась старая рана, и девушка впервые за несколько дней после злополучного бала была не в силах даже головы от подушки оторвать.

Возвращаясь после весёлых прогулок с юной красавицей Покровской к себе в городскую усадьбу на Крестовском острове, Андрей Андреевич, только кинув шубу на руки слуге, бежал верхнюю комнату, где лежала на высоких подушках Аглая. Он опускался рядом на стул, брал её руку в свою, и ни слова не говоря, ждал когда глаза девушки откроются, и она сама что-нибудь скажет.

   – Ну как, хорошо повеселились, барин? – обычно спрашивала Аглая, осторожно отбирая свою руку. – Где были сегодня? Или опять целый день на клавесине в четыре руки музицировали?

Это была всего лишь игра.

Так случилось, что выкормленные одной женщиной, они были неразлучны с самого нежного возраста. Мать Андрея умерла в родах, и вся забота о младенце была возложена его отцом, великодушным графом Андреем Мирославичем Трипольским, штаб-ротмистром уланского полка, на крепостную женщину по имени Марфа.

Марфу взяли в кормилицы к младшему Андрею потому, что та родила двумя днями раньше барыни. И таким образом, дочь кормилицы Аглая, стала его молочной сестрой.

Дети росли вместе и были неразлучны. Андрей Мирославич не возражал до того момента, пока сыну его не исполнилось 6 лет.

Когда граф хотел отставить преданную кормилицу и пригласить педагогов, но маленький Андрей неожиданно воспротивился. Мальчик ни за что не хотел расставаться с своею любимую сестричкой.

Поначалу Марфу, а вместе с нею и Аглаю, убрали из дома. Но вскоре вынуждены были вернуть потому, что маленький граф проявил неожиданную стойкость. Он не плакал и не просил больше он просто отказался от всякой еды. Отец сдался.

Аглая и Андрей выросли вместе и получили схожее образование. Когда граф Андрей Мирославич Трипольский скончался, и все 5000 душ перешли по наследству 17-летнему Андрею, он хотел тут же написать вольную для своей названной сестрички. Но Аглая испугалась свободы. Девушка и помыслить себя не могла отдельно от брата.

Тогда произошёл между ними серьёзный разговор и решили, что теперь Аглая останется формально его крепостную, но в своём завещании, на случай внезапной смерти, Андрей Андреевич не только даёт ей вольную, но также оставляет и всё своё состояние. Именно после этого разговора Аглая начала называть Андрея барином, чего раньше никогда не случалось.