Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

   – Хорошо, я согласна. Но сначала ответь мне на один вопрос.

Аглая удивлённо посмотрела на Анну.

   – Мне скрывать нечего, на любой вопрос готова ответить.

   – Не пойму я никак, – сказала Анна, – кого же из них ты всё-таки любишь? Виктора – мужа моего венчанного или Андрея – моего жениха? Я, конечно, глупость спрашиваю, может, это даже очень пошло, но пока я не разберусь в этом вопросе, пойми, как я могу тебе довериться.

Соня, большого роста тощая девка тридцати лет, бежавшая из монастыря и преданная пригревшему её Бурсе, обладала очень острым слухом. Поэтому, наверное, Иван Кузьмич и представил её к девушкам. Заметив, что между Анной и Аглаей пошёл напряжённый разговор, Соня повернула голову, но не сделала и шагу вперёд, опасаясь спугнуть.

Андрей мой хозяин и равно с тем брат, – долетело до слуха Сони. – Это очень сложно объяснить. Мы вместе детьми играли, он мне образование дал, вместе в тайное общество пошли, вместе на парижских баррикадах бились.

   – Но ты любишь? Любишь его? – настаивала Анна.

Аглая ответила так тихо, что Соня, как ни старалась, не смогла уловить её слов:

   – Я люблю Виктора.

   – А он?

   – А он жизнь за меня отдаст.

   – За тебя или за хозяина?

Соня прислушивалась со всем напряжением, но улавливала лишь обрывки слов.

   – Он Ивану Бурсе предан совершенно, – грустно сказала Аглая. – Но, думаю, если перед ним такой выбор поставить, то у Виктора сердце разорвётся. Думаю, он шевельнуться не сможет, если ему нужно будет выбирать между мной и барином, думаю, он лучше себя убьёт. Впрочем, как и я, – совсем уже еле слышно закончила она. – Если заставят выбрать между жизнью Андрея и Виктора, одинаковые мы с ним холопы, и кровь нас соединила.

Стоя у окна своей спальни, Иван Кузьмич наблюдал за двумя фигурками в светлых шубках, медленно огибающими пруд. Две пушистые куколки на фоне гладкого снега.

   – Наверняка ведь побег затевают, – Бурса с удовольствием потёр ладони, – сговариваются.

Было холодно. Иван Кузьмич потянулся и дёрнул за шнур звонка.

«Тем приятней будет моё объявление, – подумал он со злорадством. – Может быть, я и дам вам убежать. Может быть я вообще вам обеим вольную подпишу. Только сначала вы должны будете мои условия исполнить, красавицы мои бриллиантовые».

Прошло три дня. Лёд на пруду окреп, на коньки ещё не встанешь – проломится, но тёмной воды под плёнкой уже не различить. Дороги хорошо засыпало снегом.

Желаю устроить себе весёлый сюрприз, Бурса велел Соньке во время прогулок близко к девушкам не подходить, дабы не спугнуть. А на её возражения, что издали при её Сонькиных ушах ни одного тайного слова барину не достанется, разрешил и не подслушивать.

   – Ты только смотри, когда они дорогу станут пробовать или к лошадям подбираться, смотри и каждый день докладывай.

Ещё через пару дней, убедившись что у девушек всё готово – они приготовили не только санки и лошадь, а даже провизии в дорогу себе припасли, – во время обеда Бурса объявил Анне, что просит её подняться к нему в кабинет.

   – Дело какое-то? – стараясь не выдать волнения, спросила Анна. – Или так, опять шутки Ваши?

   – Мельпомена зовёт, – довольным голосом отозвался Бурса. – А может и пошутить хочу. Это на какой вкус мерить будешь.

Кабинет Ивана Бурсы располагался слева от его спальни и удивительно напоминал кабинет Константина Эммануиловича. Те же тёмные закрытые шторы, тот же массивный стол, диванчик, книги, бронзовый раб, склонившийся над чернильницей, серебряный абажур лампы. Здесь даже в самые солнечные дни стояло несколько зажжённых свечей на столе, и комната будто плавала в вечной полутьме.

Анна Владиславовна вошла и сразу качнулась назад, с первого же момента поняв ужасную шутку, но Сонька, следующая за ней, преградила дорогу и закрыла дверь, сама оставшись в коридоре.

Иван Кузьмич сидел за столом и, подобно своему брату Константину, что-то писал. Анна поразилась, как он похож в эту минуту на Константина Эммануиловича, но не это оказалось главным. Главным было то, что рядом с диванчиком стояла Аглая. Платье на Аглае было расстёгнуто и приспущено так, что из отворотов тонкого голубого белья, как из нежных лепестков, показывалась обнажённая грудь девушки. Анна стояла, зажмурившись. Щёки её налились кровью стыда, а руки напряжённо сгибались вдоль тела.

   – Ах, вот и Вы, – прекращая писать и опуская перо, мягким голосом сказал Бурса. – Присаживайтесь, Анна Владиславовна, я Вас по делу, собственно, пригласил.

   – Что здесь происходит? – как могла спокойно, спросила Анна и повела головой в сторону Аглаи. – Что всё это значит?

   – Спектакль готовим, – Бурса откинулся в своём кресле и смотрел неподвижными глазами. – Последний фарсик завалился. Позор! Гибель театру! Господа даже спали в креслах от скуки. И решил я восстановить старую постановку. Будем представлять на сцене «Золотого осла», – он говорил спокойным тихим голосом, столь похожим на голос его брата. – Вы же, Анна Владиславовна, читали, вероятно, сочинение господина Апулея?

   – Хорошо, – сказала Анна и опустилась на диван. Аглая продолжала стоять. – Но зачем же… Зачем же девушку унижать?

   – Тут нет никакого унижения, – сказал Бурса. – Просто я должен был рассмотреть одну из предполагаемых актрис. Мельпомена, знаете, не терпит ошибок. Аглаша была ранена, и я просто обязан был лично убедиться, что рана уже достаточно затянулась, чтобы показать её обнажённой на сцене.

   – Мерзавец! – не сдержавшись, бросила Анна и вскочила на ноги. – Негодяй!

   – Конечно. Конечно мерзавец, конечно негодяй. Но поскольку вы обе мои законные рабы, а я хочу восстановить на моей сцене великолепный спектакль, то смею рассчитывать на ваши, девушки, послушание и разумность, – он взял со стола книгу и показал её издали Анне. – Я уверен, в вас обеих огромные актёрские таланты сокрыты.

   – Очень глупо, – сказала Аглая и резкими движениями натянула платье. – Насколько мне известно, – продолжала она, обращаясь к Бурсе, – Михаил Львович Растегаев хоть и проиграл меня прилюдно, но документов-то не подписал. Так что не раба я вам, и держите вы меня незаконно.

   – Ну коли не раба, так беглая, – вздохнул театрально Бурса, перелистывая большой том, даже издали Анна увидела надпись на корешке: Апулей «Золотой осёл». – Беглую я могу случайно и до смерти запороть. Кто же с меня спросит?

   – Нет меня в розыскных списках, – возразила Аглая. – Так что, выходит, украли вы меня. Вор Вы, Иван Кузьмич, как есть вор.

   – Может и вор. А может и нет. Может я тебя и отпущу, – Бурса поднялся на ноги, встал перед девушками, заложив руки за спину. – Да я решил, я тебя отпускаю. Мне чужая собственность не нужна. Лошадей дам. Уходи. Но только одна. Анна Владиславовна раба моя по закону – венчанная жена раба моего и моя раба, – он сделал длинную паузу, подышал и закончил: – Так что, ты уходишь?

Пуговицы на платье Аглаи располагались спереди и были очень мелкими в цвет ткани что не различишь их в полутьме. Девушка справилась с застёгиванием только на треть, когда вдруг решившись, сорвала с себя платье.

   – Я готова играть в вашем спектакле, – совершенно спокойным ледяным голосом сказала она. – Можете изучать своё плечо, но, кажется, рана уже затянулась, только шрам остался. Хочу сказать, что и на ноге у меня есть шрам. Он от французской пули.

   – Что ты такое говоришь? – возмутилась Анна, но Бурса её перебил:

   – Вы обе будете играть в «Золотом осле», – довольный закричал он. – Я уверен, эта постановка во много крат превзойдёт прошлую. Уверен, в ней будет столько чувства, столько любви, что и молодому Вертеру не приснится.

   – Я говорю, что у нас нет выхода, – будто и не услышав восторженные вопли негодяя, сказала Аглая. – Что мы против него можем ещё сделать? Ну скажи. Что?

   – Давай покончим с собой?

   – Нет, – возразила Аглая, – глупости всё это. Можно и большее унижение ради любви стерпеть.

Прогулки в парке были запрещены, и Анна Владиславовна снова оказалась запертой в комнате. Её больше не приглашали ни к завтраку, ни к обеду. И вообще не позволяли выходить. Сонька принесла книгу и пьесу, написанную по мотивам сочинения Апулея неким помещиком. Об этом романе Анна Владиславовна, конечно же, много раз слышала, но в руки неприличная книжка ей до сих пор так не попадалась.

Начав с романа, девушка была неприятно удивлена отсутствием первой титульной страницы. Эту книгу, похоже, читали уже не один десяток раз и читали со страстью, но сам роман оказался ничего особенного. Обыкновенная античная проза, наподобие Дафниса и Хлои, ей даже скучно стало.

Зато с первых же страниц пьесы, за которую Анна принялась после романа, девушке захотелось разорвать мерзкую рукопись в клочья. Но Анна заставила себя дочитать до конца. Она хорошо помнила предыдущий паскудный спектакль, на котором ей пришлось присутствовать зрителем и хотела хорошо уяснить, что же ей предстоит вытерпеть ещё.

Закончив чтение, Анна Владиславовна легла на кровати на спину, закрыла глаза и твёрдо сказала себе:

   – Коли до дела дойдёт – убью себя. Главное не бояться смерти, всё это хуже смерти. Если не попадётся под рукой яду, то удавлюсь.

Девушка снова заглянула в конец растрёпанной книги. За последней строкой стоял хитрый маленький значок, явно не имеющий к тексту никакого отношения. Не сразу поняла она, где уже видела эту странную скрещённую кривую, пока ей в памяти не всплыло одно необходимое воспоминания. В одной из их долгих бесед с Виктором лжеграф рассказывал, как они, желая обмануть королевских солдат и передать письмо в Бастилию, писали молоком на обороте других писем. Чтобы прочесть тайнопись листок следовало недолго подержать над свечой.

«Но где же мне среди дня взять зажжённую свечу? – спросила сама у себя Анна. – Сонька только вечером принесёт. Неужели придётся ждать?»

До самой темноты Анна Владиславовна, лёжа на кровати, перечитывала, пересматривала листки книги в поисках другого знака. Она даже запомнила, сама того не желая, несколько отвратительных реплик в точности перешедших из книги в пьесу. Она даже повторяла их шёпотом. Повторяла, выстраивая сзади наперёд. Переставляла слова, но всё тщетно – значок был один, и он настоятельно требовал живого огня.

В обычное время в замке и щёлкнул ключ, и появилась горничная с зажжённой свечой в руке.

   – Прочитали, барышня? – спросила она.

   – Читаю я, – лениво отозвалась она, вытягиваясь на своей кровати, – читаю я. Да вот в темноте остановилась. Передай Ивану Кузьмичу, к утру закончу.

   – Чудные вы, господа, – оставляя свечу на столике рядом с кроватью, пробормотала Сонька, – то хотите читать, то не хотите, запутаешься с вами.

Её шаги ещё не успели затихнуть в коридоре, а Анна уже держала последнюю страницу книги над свечой. Чёрные кривоватые буквы проступили очень быстро, строка за строкой.

«С нами Бог. Мне удалось уговорить Виктора. Бежим сегодня. Коляска и лошади готовы. В одиннадцатом часу Виктор освободит меня из-под замка, и я приду за Вами. у меня будет ключ от двери, но времени совсем ничего. Приготовьтесь. Ваша Аглая».

Волнение охватило Анну Владиславовну. Она рылась в шкафу, подбирая подходящие платье. Нужно было что-то очень тёплое. Ходила, заламывая руки, по комнате. Она всё время смотрела на часы. Но золочёные стрелки на этих огромных напольных часах, стоящих в углу, будто замерли.

В саду за окном, в отличие от других дней, не было слышно пьяных голосов. Наёмники забились в свой барак и резались в карты.

«Что же на этот раз не помешает нам? – думала Анна. – Почему мы не сможем бежать? Если Виктор организует дело, то он-то уж, наверное, всё учёл. Он просто не может ошибиться».

На часах было уже половина двенадцатого, когда в дверь тихонечко поскребла женская рука, и голос Аглаи спросил:

   – Вы готовы, Анна Владиславовна?

За окном ребусы снег. Уже решившаяся на бегство, Анна вскочила и оказалась у двери. Она была одета, и когда щёлкнул замок, сразу же потянула за ручку и вышла в коридор. Движение было нерасчётливо резким. Дверь, отскочив, ударила Аглаю по плечу. Девушка застонала.

   – Господи, я ударила тебя.

   – Пошли, – прошептала Аглая, – пошли быстро. К тебе никто не придёт до утра, но меня могут хватиться в любую минуту.

   – Ну почему же, – проговорила Анна, следуя за Аглаей вниз по ступенькам, – иногда и меня Сонька проверяет.

В парке, куда они вышли, было совершенно темно. Снег замыкал пространство вокруг таким образом, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно.

Куда? – спросила Анна.

Аглая взяла её за руку и потащила. Увязая в сугробах, девушки преодолели нужное расстояние и оказались подле уже запряжённой коляски. Аглаю первая вскочила внутрь и натянула вожжи. Лошадь всхрапнула, заржала, коляска дёрнулась, но тотчас застряла в снегу.

   – Почему же он сани не приготовил? – забившись в угол и кутая лицо платком, спросила Анна. – Понятно же, что на колёсах сквозь такой снег не прорваться.

   – Вот и я думаю, почему.

Рядом с коляской неожиданно вспыхнули, освещая всё и сразу, несколько факелов. В этом свете глаза Аглаи сверкали бешенством, девушка размахивала кнутом.

   – Не подходи, – рычала она, – не подходи!

Вокруг весело подпрыгивали среди кружащегося густого снега не менее 10 фигур в шубах. Люди с факелами весело хохотали и уворачивались от ударов кнута.

   – Он предал нас, – устало подумала Анна. – Опять он предал нас. Он выставил нас на забаву. Всё это придумал Бурса, весь этот побег. Бурса придумал, а верный его пёс Виктор, исполнил. Поставил пьесу на открытом воздухе.

В доме, куда девушек притащили, поваляв как следует в снегу, было тепло, и Анна моментально измокла от растаявшего снега. Пылал большой камин, на столе посверкивали серебряные приборы. Анна так устала от происшедшего за последние несколько часов, что не сразу увидела Виктора.

Виктор стоял подле камина. Лицо его было окровавлено, а руки жестоко стянуты верёвкой. Ноги Виктора тоже были связаны. Бурса как раз наклонился к камину и вынул оттуда раскалённые щипцы.

   – Спектакль окончен, – сказал он, приближая щипцы к губам Виктора. – Пьеса была превосходной, да только напрасно ты позабыл дать мне её вовремя прочитать. Я не люблю узнавать о начале спектакля из чужих рук случайно. Я хочу знать всё заранее.

Отшатнувшись назад от раскалённого металла, Виктор увидел Анну и Аглаю, выступающую из-за её спины.

   – Я не предавал вас! – сказал он, как мог громко. – Да в этом проклятом доме ничего невозможно скрыть!

Рука Бурсы вытянулась, но Виктор успел ещё крикнуть:

   – Аглая, я люблю тебя!

Раскалённые щипцы ударили Виктора по лицу, и он упал, издав короткий ужасающий стон, и лишился сознания.

   – Барин, мы их поймали, – пьяно сообщил кто-то за спиной Аглаи. – Что делать с ними?

Бурса даже не повернулся. Он стоял подле камина спиной к комнате.

   – Аглашку на стул на месяц, – проговорил он до отвращения сладким голосом. – А Анну Владиславовну переселить из дома в актёрский барак. Пусть привыкает там к новой роли. Возле барака охрану на круглые сутки. Сбежит – головы поотрезаю.

Глава 8

Целую неделю, глядя в окно на бесконечные дождевые потоки, Андрей Трипольский просто изнывал от вынужденного бездействия. Потом как-то сразу мгновенно принял решение:

   – Нужно всё-таки ехать. Где не пройдёт коляска, будем на руках её тащить, – сказал он, обращаясь к Афанасию. – Не могу я больше ждать пока перестанет этот проклятый дождь и снег пойдёт. Застанет снег в дороге, купим сани а коляску бросим. Поедем завтра утром?

Без лишних разговоров за какие-то два часа собрали всё необходимое. Уложили в коляску ящики с оружием, порох в непроницаемых мешках, свинец, провизии на первые два дня.

Вручив управление домом старшему камердинеру – раньше в отсутствие Андрея Андреевича этим занималась Аглая – Трипольский, в компании с Афанасием, покинул город.

Неприятное известие нагнало их уже в 10 вёрстах от города. Они миновали последний шлагбаум, последнюю полосатую будку и пробивались по дороге на Сарскую мызу. Хлестал ледяной дождь со снегом, копыта лошадей вязли в жидкой холодной каше, но удавалось, хоть и не быстро продвигаться вперёд. Посыльному, молоденького офицеру в новом мундире, почерневшим от влаги, с трудом удалось нагнать коляску. Он осадил свою измученную лошадь и соскочил на дорогу рядом с коляской.

   – Андрей Андреич? – спросил он, и, не дожидаясь ответа, вынул из кожаной сумки, протянул Трипольскому запечатанный конверт. – Вы должны прочесть это теперь же, – сказал он, отирая безусое юное лицо. – Это очень срочно.

Сломав печать, Трипольский вынул письмо. В дрожащей полутьме читать было трудно и он приблизил бумагу к самым глазам. Прочёл и сказал, обращаясь к офицеру:

   – Спасибо, очень вовремя. Передайте Константину Эммануиловичу мою искреннюю благодарность.

Офицер дёрнул в грязи сапогами, устало вскочил на лошадь и повернул назад к городу. Минут через 10 он исчез за пеленой дождя.

   – Что ещё такое? – спросил Афанасий, натягивая вожжи. – Насколько я понимаю, ты получил послание от Бурсы.

Лошади, всхрапывая, пошли. Натужно вылезая из грязи, заскрипели колёса.

   – Послушай-ка, – предложил Трипольский и, опять приблизив письмо к глазам, прочёл его вслух:

Уважаемый Андрей Андреевич!

Зная, что Вы всё-таки решились на безумную эту экспедицию, хочу сказать, что я всем сердцем с вами и буду молиться за Вас. Но не стал бы я посыльного гнать ради того только, чтобы пожелать удачи. Случилось то, чего я более всего опасался. На последнем заседании «Пятиугольника» был вынесен окончательный вердикт: Вас признали опасным к чему имеются достаточные доказательства. Вы сами знаете как поступают в таких случаях. Общим голосованием они Вас, Андрей Андреич, приговорили к смерти. Поверьте я ничего не мог изменить, я сам уже на волоске от гибели. Как и предписывает Устав, Вас теперь попытаются захватить, пытать, чтобы установить в точности истину и казнить по правилу, как казнят изменника – тайно и страшно. Так что возвратиться в Петербург Вы, Андрей Андреевич, никак не сможете. С чем и прощаюсь, желаю Вам удачи. Константин Бурса.

Ветер на секунду развернул дождевой поток и кинул его в лицо Трипольскому так, что щёки и глаза Андрея заблестели от влаги.

   – Ну и что мы будем теперь делать, коли возвратиться в Петербург даже вместе с Анной Владиславовной нельзя? – спросил Афанасий.

   – Глупости, – сказал Трипольский, – это мне воротиться нельзя, а тебе можно. А кроме того, я думаю, и не зачем мне возвращаться, – он разорвал письмо и выбросил клочки. – Освободим если Анну Покровскую, так одно из двух: либо она женою моею согласится стать и мы поедем не в Петербург, а прямиком в моё поместье в Олонецкой губернии, в Трипольское, а ежели нет – то в поместье я один отправлюсь, а ты с Анной Владиславовной вдвоём в столицу воротитесь.

Глубокой ночью они добрались, наконец, до станции. Дождь перестал. В звёздной черноте выплыла Луна, воздух, быстро замерзая, уже немного обжигал лица.

   – Погоди, – соскакивая из коляски, попросил Андрей, – нужно проверить.

В здании станции было совершенно темно. Во дворе ни одного экипажа, в замерзающей глине множество следов от колёс. Но следы все старые, сильно размытые.

   – Это здесь ты с англичанами дрался? – спросил Афанасий, вытаскивая факел и черкая небольшим огнивом в попытке его запалить.

   – Не нужно, – попросил Андрей, делая знак, чтобы Афанасий убрал факел. – Могут из дома огонь заметить. А так у нас преимущество.

В свете Луны казалось всё бесцветным и плоским, но не одна деталь не терялась. Трипольский, бесшумно ступая, дошёл до двери. В руке его была обнажённая сабля. Толкнул дверь и шагнул в темноту. Постоял, как слепой, сделал ещё шаг и замер.

   – Опять вы ругаться будете, – сказал из темноты знакомый голос, – лошадей-то нет у меня.

   – Как Вы узнали? – спросил Андрей, сжимая рукоять сабли и медленно поворачиваясь во мраке.

   – Не уж-то я глухой? – сказал смотритель. – Коляску за версту слышу. Проходите, садитесь.

Вспыхнула и затлела посреди стола коптилка.

   – Бандиты здесь?

   – Нет, в деревне один остался. Остальные уехали.

   – А где в деревне?

Лицо смотрителя в дрожащем свете было жёлтым и неподвижным.

   – Второй дом от околицы. Вдова там одна живёт, Матрёна. Вы сейчас пойдёте?

   – Пойдём, – сказал Андрей. – А скажите, часто они наезжают?

   – Как везде, – лицо смотрителя, казалось, не шевелилось. Оно походило на восковую маску. – Они всю дорогу отсюда до Новгорода под контролем держат. Сюда и солдаты-то не лезут, боятся. На прошлой неделе двух драгун зарубили.

   – А семья ваша где? – вдруг сообразив, спросил Андрей.

   – Нет у меня больше семьи. Увезли всех.

Глаза смотрителя были такие же неживые, как и его лицо.

   – Утром я лошадей вам, конечно, достану, – сказал он, – достану, – и повторил: – Второй дом от околицы. Постучите, скажите: «Матрёна, свои за первачом пришли» она и отопрёт.

Всё вышло на удивление гладко. Без крика, даже без возни. Добравшись пешком до деревни, Андрей и Афанасий легко вошли в отпертую вдовой дверь, и при свете лучины, которую напуганная женщина так и не погасила, сразу обнаружили спящего бандита. Чтобы его связать потребовалось всего несколько минут.

   – Убьют они меня теперь, убьют, – причитала вдова. – Убьют.

   – Это коли узнают, – сказал весело Андрей.

Связанного сонного наёмника Трипольский посадил на табурет и, приблизив своё лицо к его лицу, спросил:

   – Расскажи-ка мне, дружочек, много ли ваших постов по дороге? как они вооружены? опасаются ненападения или же пьют беспробудно, осмелевшие от безнаказанности?

   – Расскажу, – взгляд наёмника совсем не понравился Трипольскому. Глаза не были сонными, глаза смеялись. – Много. Только не по дороге, – улыбка искривила его губы, – а вокруг дома они. Думаю, подошли уже. Так что лучше вам меня развязать и выпустить. Может тогда я за вас слово доброе замолвить смогу, а так ведь умрёте оба, до утра не дожив.

Афанасий прыгнул к окну и сразу отступил.

   – Что, правда? – спросил, поворачиваясь, Андрей.

   – Да-а, – выдохнул Афанасий, – факелы зажгли. Я восемь факелов сразу насчитал.

«Какой же я дурак, – подумал Трипольский, – зачем смотрителю доверился? Это ж специально устроенная западня, ждали нас что ли? Но если ждали, значит, кто-то донёс, предупредил. Неужели секретарь опять предал? Неужели княгиня расстаралась? Трудно представить, но другого объяснения просто нет».

   – Коли нас обоих здесь убьют, то кто Анне Владиславовне поможет? – проверяя пистолет, сказал Афанасий. – Давай, Андрей, выйдешь через окно на ту сторону дома, а там огородом, может проскочишь. А я их отвлеку. Только не возражай, некогда нам с тобой спорить.

В эту минуту в дверь громко постучали, и грубый голос сказал:

   – Открывай, Матрёна, это за первачом пришли.

Задув свечу, Афанасий осторожно подступил к окну и прицелился.

   – Прощай, Андрей Андреевич, – прошептал он и спустил курок.

Вопль смешался с грохотом выстрела. Второй выстрел – и опять в цель.

   – Сколько их здесь? – спросил Трипольский у женщины.

Испугавшаяся ответить, Матрёна отступила за спину связанного бандита так, чтобы тот не видел, и показала растопыренные обе ладони, все пальцы сразу. Сжала кулаки и показала ещё раз.

Ну, это глупость. Этого быть не может, чтобы так много, – Трипольский посмотрел в окно, через которое собирался выскочить. – Лошадь у тебя где?

Женщина показала пальцем направление.

В дверь сильно ударили. Афанасий опять выстрелил, бросил бесполезное оружие – перезарядить уже не было времени – и, не глядя больше на Трипольского, подступил к двери с обнажённой саблей в руке.

Последний заряженный пистолет был у Андрея Андреевича на поясе. Выскочив в окно, Трипольский повернулся, ожидая нападения, и когда рядом возникла, закрывая лунный свет, массивная человеческая фигура, одним выстрелом поразил нападающего. Пуля угодила точно в сердце. Умирая злодей не издал ни звука. Это дало Трипольскому возможность обойти дом и огородами выбраться из деревни.

Он ещё какое-то время слышал за своей спиной вопли умирающих, а потом всё стихло. Афанасий был уже либо убит, либо ранен и связан.

«Если нам устроили засаду в деревне, то, может быть, здесь больше повезёт? – размышлял Трипольский, проникая опять в тёмное здание станции. – Всё равно, пока не достану лошадь, пути мне нет. Придётся рискнуть».

В темноте засветилась лампадка. Смотритель сидел там же за столом.

   – Простите меня, барин, – сказал он, – простите, но у меня не было выбора. Или Вы или моя семья.

   – Прощу, – пообещал Андрей, – но я так понял, лошади в деревне есть. Я тебя прощу, если ты мне лошадь сейчас приведёшь.

Рассчитывать на то, что уже дважды выдавший его смотритель, не выдаст и в третий раз, не приходилось. Когда старик отправился в деревню, Андрей Андреевич не стал ждать его в помещении станции. Он зарядил два пистолета, вышел и спрятался за ближайшие деревья.

Прошло довольно много времени. По стуку копыт Трипольский догадался – смотритель возвращается. Ещё через какое-то время он увидел на дороге и силуэт смотрителя. Старик вёл лошадь под уздцы.

«Конечно… Конечно это новая ловушка, – лихорадочно соображал Андрей. Ухо его ясно улавливало и другой шум, доказывавший приближение злодеев. – Конечно, у меня есть выбор: рискнуть и завладеть лошадью или уходить назад в лес пешком. Лучше рискнуть».

Смотритель, немного потоптавшись во дворе, вошёл в помещение станции. Трипольский, пригибаясь, побежал. Он ещё не видел нападающих, но совершенно отчётливо слышал их приближение.

Приведённая смотрителем лошадь была под седлом. То ли старик, действительно, хотел ему помочь, толи бандиты посчитали, что так живая приманка будет надёжней. Вставив ногу в стремя, Трипольский легко вскочил на лошадь и натянул удила.

Вспыхнул прямо впереди на дороге факел. Ещё один. Грохнул выстрел. Пришпорив коня, Андрей Андреевич не повернул, а направил лошадь прямо на факелы. Действительно, темнота просто кишела вооружёнными людьми. Теперь они уже не прятались. По двору бежали одновременно не менее пяти человек. Воздух наполнился рёвом и бранью. Трипольский выстрелил, бросил пистолет и, размахивая саблей, попытался прорваться на дорогу. Удивительно, но это ему удалось.

После нескольких молниеносных ударов рёв вокруг усилился. Повалившийся прямо под копыта, человек с факелом орал по-русски матом и Андрея это кольнуло. Почему-то он ожидал опять услышать английскую речь.

В домике станции вспыхнул свет, и как по чьей-то команде вокруг навалилось темнота. Луна ушла в тучи, дорога впереди была совершенно свободна. Случайная пуля, выпущенная вслед, неприятно толкнула Андрея, обожгла. Трипольский ещё пришпорил свою лошадь и только потом слабость нахлынула на него и мрак вокруг неприятно покачнулся. Но Андрей Андреевич нашёл в себе силы удержаться в седле. Ещё сильнее вонзил шпоры во вздрагивающие бока лошади. В темноте очень скоро шума погони не стало слышно.

«Отстали, – подумал Трипольский, – ушёл от них».

На мгновение только выглянула Луна, и он, почти теряю сознание, увидел, что оказался один на пустой дороге. Мрак кругом. Обернулся – на станции поднималось зарево пожара. Это раздосадованные неудачей наёмники подожгли сено.

Наказание на стуле было наказанием чисто женским. На стул сажали провинившихся крепостных актрис, девушек из господского дома, а также беглых. Наказание это было столь жестоко и тягостно, что, если давался выбор получить полусотни плетей или простоять на морозе в одной рубашке несколько часов, то стулу предпочитали плети и мороз, хотя на морозе можно было и погибнуть.

Аглаю привели в пустующую четырёхугольную комнату без окна. Стены комнаты были окрашены белой краской, а посередине стоял большой стул с узкими подлокотниками. Рядом со стулом лежало на полу огромное полено. В полено вделан крюк, к крюку прикреплена тяжёлая цепь, на конце цепи ошейник с длинными шипами внутрь.

Аглаю посадили на стул, и палач застегнул ошейник. Она всё ещё не понимала, в чём же смысл наказания. Только спустя час, не в состоянии ни облокотиться, ни свободно ходить по комнате – при неловком движении шипы впивались в горло и могли убить – а полено было столь тяжёлым, что только приложив большое усилие можно было сдвинуть его на шаг.

Девушка, наконец, осознала что означает месяц на стуле. За сутки её один раз покормили и попоили квасом, а на ночь подложили на шипы маленькую подушечку. Так что, хоть и сидя, но удалось заснуть. Утром подушечку забрали.

Аглая сидела смирно и смотрела в белую стену.

«Вытерплю я, – думала она, – вытерплю. А вот что с Анной Владиславовной злодей сделает? Что с Виктором?»

Ей припоминались раскалённые щипцы в руках злодея и бледное лицо Виктора.

«Неужели до смерти замучает?»

Аглая решила отсчитывать дни по количеству принесённой еды, но скоро спуталась. Иногда еду приносили и по два и по три раза. Тогда она стала считать по подушечке: если принесли подушечку, значит настала ночь, унесли – значит утро. От неподвижности во всём теле появилась боль. Боль как сжатая пружина, как сила, не имеющая выхода, да ужас при мыслях о том, что сделали с Виктором, одолевали Аглаю.

Уже на восьмой день она отказалась принимать еду.

   – Ну хоть водички, водички-то попей, – уговорила девушка, принёсшая обед. – Ты думаешь без воды долго проживёшь? Попей, глупая. Не навечно же стул. Знаешь, какая радость будет с него сойти? Кончится срок, снимут с тебя ошейник. Сперва только два шага сделаешь, больше не сможешь. А потом, знаешь, как прыгать по снегу станешь?

   – Как? – пересохшими губами спросила Аглая.

   – Как маленькая весёлая собачонка. Как собачонка.

   – Унеси всё, – сказала Аглая, – я умереть решила.

Подсознательно Аглая чувствовала, что никто не даст ей вот так просто умереть. Она вступила в борьбу и ждала к чему приведёт её голодовка.

Но результат оказался убийственным. Через два дня после отказа от пищи, дверь отворилась и в белую комнату вошёл Виктор.

   – Ты? – выдохнула Аглая и закрыла глаза, чтобы не видеть. – Он пощадил тебя?

На Викторе был дорогой чёрный костюм, шёлковый кружевной ворот, высокие начищенные сапоги, перевязь без шпаги, пояс с массивной гербовой пряжкой. Рыжие волосы уложены, глаза усталые. Он так же хорош и свеж, как когда-то в Париже, на набережной Сенны, как в светских гостиных Санкт-Петербурга.

   – Он уверен в моей преданности собачей, и он прав, – сказал Виктор, приблизившись и завладевая безвольной рукой Аглаи. – Понимаешь ты, он прав. Одно дело – побег вам организовал я, а другое – жизнь за него положу.