Текст книги "Крепостной шпион"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Глава 2

Обещанный молодой девушке в подарок на 18-летие шикарный экипаж с родовыми гербами Покровских, бы уже готов и ожидал в каретном сарае за домом. Была приобретена также и четвёрка лошадей, но пока юная красавица оставалась без выезда.

   – Не всё сразу милая, – сказал ей дядюшка, когда Анна, надув губки, потребовала немножко больше свободы. – Уединение пойдёт тебе только на пользу. Займись пока книгами. Я пригласил учителя музыки, можешь приняться за английский, поскольку французским ты уже в совершенстве овладела. Потерпи немного. Честное слово, дитя моё, так будет только лучше.

За короткий срок жизнь девушки круто переменилась. Совсем недавно она под присмотром тётушки жила в Москве, и не то, что о собственном выезде, о лёгком флирте и помыслить не могла. А теперь, в задумчивости натыкаясь на слуг, Анна Владиславовна бродила по незнакомому огромному дому.

Дядюшка, Константин Эммануилович, давал за ней приданое 10000 руб. Меньше чем через месяц ей должно было исполниться 18 лет.

Простившись с тёплой ленивой Маросейкой, и расцеловавшись со слезливой свой тёткой Тамарой, Анна, вопреки приличиям, наверное, половину пути провела в мужском седле. Специальная коляска, с великолепными железными шинами, предоставленная для переезда дядюшкой, катила пустая следом, а девушка только пришпоривала и пришпоривала своего коня.

Приставленный дядюшкой ей в сопровождение, угрюмый фельдъегерь не мог её ни в чём остановить.

Шёл проливной дождь. Дорога вконец испортилась и пришлось задержаться. Несколько дней Анна правела в гостях, в усадьбе дальних родственников подле Валдайского озера.

Там было много офицеров. После трёх лет, проведённых у тётушки на правах ребёнка, девушка особенно не стеснялась, ни в своих поступках, ни в своих выражениях, что породило вскоре бездну слухов о восхитительной юной красавице, обаятельной и совершенно холодной, не только способной обольстить своими чарами за секунду, но и готовой, при равных условиях, обойти в скачке хорошего кавалериста.

Лишённая выездов, Анна Владиславовна, английским так и не занялась. Зато хорошо изучила ближайшие окрестности.

Несмотря на богатство и положение в обществе её дяди выбор генерала в отставке казался несколько странным. Новый дом он поставил в самом центре столицы, но в окружении двух иноверческих приходов – финской и немецкой церквей. Мало того, рядом были конюшни. Постоянный запах навоза, шум по утрам, вечная неразбериха почти под самыми окнами. Правда, конюшни эти могли соперничать роскошной своей внешней отделкой с самыми шикарными московскими особняками.

Большие корпуса обступали вытянутый двор с изломом посередине. Излом образовывался из-за поворота русла Мойки. На изгибах возвышались павильоны с воротами. Фасад, обращённый к реке, просто завораживал взгляд девушки. Засмотревшись на павильон с восьмигранной башней и куполом, Анна могла простоять у окна, наверное, целый час. Павильон венчала, отлитая из меди, золочёная фигура коня на шаре. Шар отражал солнце, и девушка сосредоточилась на этом ярком блике, кусала губки.

Один раз, вот так стоя у окна, Анна увидела молодого Измайловского офицера. Ей стало смешно. Несчастный гренадер замер посреди улицы как статуя. С этого расстояния глаз его было не разглядеть, но по положению приподнятой головы понятно, что именно он так упорно разглядывает. Не решаясь даже приблизиться, несчастный, он искал встречи именно с ней.

Анна шутливо помахала офицеру рукой и тотчас пожалела об этом.

Офицер, как от толчка в грудь, отступил на шаг и наскочил спиной на какого-то другого военного человека. Прокатила чинно красная тяжёлая карета с мерзнущими лакеями на запятках, и на небольшое время офицер оказался скрыт от глаз девушки.

На другой стороне улицы произошёл какой-то короткий бурный разговор. Солнце было так сильно в этот час, что выхваченные сабли, блеснули в глаза неожиданно и ярко.

   – Дуэль!? – удивилась Анна, – только за то, что он тебе на ногу наступил!? Сразу, без секундантов, без доктора! Это даже весело. Хорошо бы как-то их помирить. Ведь это, в каком-то смысле, из-за меня дуэль. Он смотрел на меня, теперь он бьётся за мою честь! Как глупо.

Она хотела отвернуться и уйти в библиотеку, но не смогла заставить себя, и смотрела до конца.

Судя по мундиру, противник влюблённого в неё офицера, был тоже измайловец. Когда он оказался к Анне боком, она хорошо это рассмотрела.

«Наверное, капитан, – подумала она. – Уж никак не ниже.

Звона сабель ей слышно не было, мешало стекло и общий шум улицы, но следить за поединком было интересно. Когда обидчик сделал неосторожный выпад, Анна даже всхлипнула от раздражения.

В раннем возрасте, обученная фехтованию своим странным дядюшкой, и зная в этом толк, девушка ясно видела тактические ошибки дуэлянтов. Ей хотелось вмешаться то на стороне одного, то на стороне другого, хотя всем сердцем юная красавица болела, конечно, за своего несчастного офицера, и желала ему маленькой победы.

Откуда же ей было знать, что наблюдаемая за окном сценка, была чистый театр.

Отчаявшись привлечь внимание девушки, гвардейский поручик Измайловского полка Василий Макаров уговорил своего приятеля, Афанасия Мелкова, изобразить поединок прямо под окнами влюблённой.

   – Немножко пофехтуем, – предложил Василий. – Потом я поскользнусь, упаду, а ты сделаешь вид, что хочешь меня, поверженного, заколоть. Она испугается и от этого, может быть, полюбит меня. Ты согласен?

   – Согласен, но при одном условии.

   – На любое условие готов.

   – На следующий день после спектакля пойдёшь в дом генерала Бурсы и посватаешься, а, иначе, будем считать, что ты проспорил, и должен вернуть проигранные 5 руб.

Старый слуга, как раз вытирающий пыль в гостиной, вздрогнул и уронил тряпку, когда раздался сдавленный крик девушки.

   – Он убьёт его! – вскрикнула она. – Убьёт! За что? За раздавленную ногу убьёт!

Не в силах больше смотреть, она отвернулась от окна.

Василий лежал на спине, его сабля, выбитая классическим, заранее избранным приёмом, валялась неподалёку справа. Афанасий, состроив уморительную рожу, изображал безжалостного бретёра. Он занёс своё оружие высоко над головой и вдруг сказал:

   – Она не смотрит уже. Вставай. Пойдём, Вась, а то, не дай Бог, жандармы нагрянут. Думаю, за ними уже послали. Не охота мне ещё одну ночь на гауптвахте куковать.

Трудно было себе представить, что девушка в шёлковом белом наряде и лёгкой кисейной шали, порхающая по огромному богатому дому среди зеркал и позолоты, ещё несколько месяцев назад сидела тихонько у окошка в московском доме, одетая в капот – домашнее тяжёлое платье, и вышивала гладью подушечку.

Всё переменилось в одночасье. Вся её жизнь. Анна хорошо помнила, как уколов больно палец, прикусила губу, и опять заставила себя взяться за противное вышивание, когда раздался шум, а вслед за шумом появился усталый человек, который привёз пакет.

В пакете содержалось письмо от дядюшки Анны, Константина Эммануиловича Бурсы. В письме дядюшка приглашал её к себе, в столицу, и предлагал выехать немедля, по получению пакета.

Неожиданная перемена участи обрадовала и одновременно напугала Анну. Три года прожила она под присмотром в доме своей тётки, Тамары Шурсяной, в Москве, на Маросейке. А теперь могла вырваться на свободу.

Отец Анны – полковник русской армии, Владислав Александрович Покровский, пал смертью храбрых в бою под Караз-Базаром в Крымскую кампанию, когда Анна была ещё во чреве. А мать скончалась при родах.

И девочка была взята на воспитание сестрою матери, тёткой Натальей и женой тайного советника иностранной коллегии, генерала Константина Бурсы. До шести лет Анна не знала о том, что Наталья Алексеевна и Константин Эммануилович не её мать и отец.

А когда Анне исполнилось шесть, она вторично сделалась сиротой – на переправе через Оку лодка перевернулась, тело Натальи Алексеевны выловили только через два дня рыбаки.

Тогда-то и открылось, что она не родная дочь Бурсы, а только временно находится под опекой и по достижении совершеннолетия должна унаследовать богатое имение собственных родителей.

После гибели Натальи Алексеевны за воспитание маленькой Анны взялся дядюшка, Константинович Эммануилович Бурса. Бездетный курский помещик, к тому времени уже генерал в отставке, мечтал иметь сына, и за 14 лет, что они прожили вместе, привил девочке умение здраво судить об обстоятельствах, а также и способность представить себя на месте другого человека, и принять в критическую минуту единственно верное решение – это были чисто мужские качества. Хорошее домашнее образование с гувернантками и учителями, выписанными из Италии и Франции, умение держать себя в обществе, музыка и языки, сочетались с верховой ездой и захватывающей псовой охотой.

Когда девочке исполнилось 14 лет, она также хорошо, как и строить вычурные фигуры менуэтов или мазурки, умела поразить противника шпагой, и попадала из пистолетов в карту с двадцати шагов.

Но что-то произошло в столице. Бурса, по не ясной для девочки причине, был вынужден покинуть своё поместье и уехать за границу.

А юную Анну Владиславовну отправили в Москву ко второй её тётке – Тамаре Шурсяной, урождённой Покровской.

В течение трёх следующих лет девушка не могла не то, что лихо вскочить на коня, но даже взять в руки саблю, к чему привыкла. За три года ни одного урока фехтования, ни одного самостоятельного шага, ни одного решения. Рядом не оказалось ни одного человека, с которым Анна могла бы быть откровенной.

Девушку распирала жажда действия, а между тем, самый острый предмет, которым она владела, была игла для вышивания. За каждым шагом её в усадьбе тётки следили. Следили мягко, по-родственному, как можно следить за богатой невестой на выданье.

Были вечера, когда с тоскою глядя в окно на улицу, Анна Владиславовна думала, как ей сбежать из этого уютного, тёплого дома. С каждым днём, с каждым часом девушка тосковала всё больше, и неизвестно чем бы разрешилась её тоска, если бы вернувшийся из-за границы дядюшка, не пригласил Анну к себе.

Оказалось, что дядюшка Константин Эммануилович, выстроил в столице большой новый дом, и предлагал переехать к нему. Тётка не возражала.

В присланном письме, как умный политик, Константинович Эммануилович приводил совершенно неопровержимые доводы за переезд девушки.

«Не в пример вашей медлительной и сонной Москве, где Анечка более как на какого-нибудь мягкосердечного помещика, проводящего всю свою жизнь в склоках с соседями, рассчитывать не может, – писал он, – в Петербурге можно будет устроить нашей девочке наилучшую партию».

Через неделю после прихода письма, простившись с тёплой ленивой Маросейкой и расцеловавшись со слезливою своей тёткой Тамарой, Анна покинула Москву.

Нельзя сказать, что стычка, увиденная из окна, напугала девушку. Просто захотелось ей вскрикнуть, и она вскрикнула.

Совсем ещё недавно по дороге из Москвы в Петербург, Анна стала свидетельницей одной дуэли с печальным концом, и это было достаточно серьёзным испытанием. Присутствуя на дуэли наблюдателем, Анна Владиславовна сперва задохнулась при виде проткнутого шпагой человека, но уже за завтраком могла поддерживать разговор, шутила и даже выпила немножко вина.

«А здесь что, дурачество, пантомима. Это не серьёзно, – думала она. – Для смерти нужны условия. Нужны: утро, лес, тишина, дорогие французские пистолеты с гравировкой на золочёных рукоятках. Для смерти нужны секунданты, следящие за правилами боя, нужен доктор, коричневый кожаный сундучок – бинты, корпия, мази. Могут, конечно, покалечиться, дураки, ну да не моё это дело, не моё».

Через три недели Анне Владиславовне должно было исполниться 18 лет. И уж тогда полная свобода. Дядюшка, Константин Эммануилович, не станет её больше держать взаперти, в этой роскошной гигантской клетке, где над чёрным ходом вечно полыхает устрашающе, газовый фонарь. Где вышколенные лакеи не только носят ливреи в цвет стен, а и башмаки у них специальной формы, повторяющие цветом паркетные доски, по которому они осторожно ступают. Где от работающей под полом махины, иногда вздрагивает весь дом, и к дядюшке в кабинет можно по специальному дозволению подняться в механическом кресле на цепях, именуемым лифтом.

Махина питала водой из Мойки не только кухню, но даже и верхние этажи здания. Лифт понравился Анне, но лакеи раздражали её. Иногда она била кого-нибудь из них книгой по спине. Лакей вздрагивал, кряхтел, но даже не оборачивался.

Лакеи прислуживали только в бельэтаже. На других этажах слуг вообще не было, хотя в точности Анна сказать это не могла.

Удивительно, но за долгие месяцы своего заточения, юная красавица так и не успела осмотреть весь дом. Дом был огромен и разительно отличался как от маленького дворца, набитого золочёной мебелью и часовыми механизмами, устроенного дядюшкой в Курской губернии где прошлая её жизнь вплоть до 14 лет, так и от городской усадьбы тётки в Москве, на Маросейки. Четыре этажа были непозволительной роскошью. Только царь мог позволить себе такое. Подвал, мастерские. Там работают 15 механиков. Там стояла махина, там была устроена кухня и печи, посредством специально сложенных хитрых труб, обогревающих весь огромный дом.

Бельэтаж почти не отличался от московских богатых особняков. Штофная обивка, резные, чёрного дерева, узкие кресла. Повсюду львиные лапы, ястребиные головы. Повсюду гигантские люстры, ломберные столы, курительные комнаты, турецкие диваны. Запах как в преисподней – сухой и горький. Огромный бильярд, зеркала с мраморными подставками, подобранный навощённый паркет.

В третьем этаже библиотека. Сколько раз Анна поднималась туда, ходила вдоль высоких полок, разглядывала книги, вынимала, листала их. Бо́льшая часть коллекции была на немецком. Но кроме привычных знакомых романов, журналов, здесь находилось множество томов на вообще неизвестных девушке, похоже восточных, языках. Ни разу Анна не обошла всю библиотеку до конца. Так та была велика.

Из библиотеки можно было попасть прямо в кабинет дядюшки, а в другом её конце располагались несколько, всегда пустующих запертых комнат. Там же располагался и секретарь-библиотекарь.

Что находилось в четвёртом этаже можно было только гадать – вход туда ей был строго воспрещён. Анна знала, что строительство этого здания, отделка его, заселение, вызвали немало сплетен, да и сам дядюшка был личностью загадочной.

Хотя Анна и провела с ним первые 14 лет своей жизни, теперь она никак не могла его понять. Какие-то простые люди иногда проникали в дом через чёрный ход и свободно направлялись прямо в кабинет Бурсы.

Не реже, чем раз в неделю, в библиотеке устраивалось собрание, причём, собрание это дядюшка обставлял таким образом, что не то, что подслушать разговор, но и приблизиться к двери было нельзя, потому, что в коридоре стояли лакеи – двое, специально вышколенных здоровенных слуг – и через окно не посмотришь, даже с другой стороны улицы.

Среди бела дня в библиотеке опускали плотные портьеры на время таких собраний.

Однажды девушке удалось услышать часть фразы, брошенной на лестнице одним из посетителей после собрания. Что именно было сказано она не поняла, но простолюдин – это явно следовало как из его платья, так и из выговора – обращался к Константину Эммануиловичу, упуская обязательное «Его Превосходительство». Мало того, этот человек из низов назвал его «брат Константин», что и удивило и покоробило Анну.

В ответ на прямой насмешливый её вопрос: «Не заговорщики ли тут собираются у нас?» – Константин Эммануилович искренне расхохотался. До слёз хохотал, минут пять, но толком так ничего и не сказал.

Но более всего девушка была поражена появлению в доме безымянных покойников. Невозможно было понять логику поступка, когда по собственной воле Константин Эммануилович перенёс из церкви Спаса два мёртвых тела, и устроил их посреди гостиной.

Украдкой Анна осмотрела мёртвую девушку. Формы рук выдавали в покойнице благородное происхождение, и тайна становилась манящей. Анна даже попыталась представить себя на месте погибшей девушки. Лёжа в постели с закрытыми глазами, она вообразила себя неподвижную, холодную, лежащей в гробу, и пыталась представить чужую судьбу, как свою собственную. Но нечего не вышло. Искренне воображая себя покойницей, Анна Владиславовна перестаралась – от сладкой боли в сердце она не могла уснуть до середины ночи.

Сутки почти никого не пускали, только священник ходил. Пылали свечи, слуги завесили зеркала, запахло ладаном повсюду. Потом, всё также без объяснений, мёртвых увезли и, вероятно, где-то похоронили.

   – Так было надо, дружок мой, – сказал Бурса, отвечая на её безмолвный укор. – Поверь мне, это были честные и благородные люди. Я не мог позволить просто бросить их яму вместе с умершими от дурной болезни бродягами и нищими.

По указанию столичного прокурора жандармский ротмистр Михаил Валентинович Удуев, прекратил всякое официальное расследование гибели двух молодых людей, чьи тела внесённые в дом Бурсы, так удивили юную Анну Владиславовну. Но ротмистр, как ни старался, не мог избавиться от неприятного осадка.

После похорон ротмистр съездил на кладбище, и, почитав имена на треугольном мраморном обелиске, снова попытался поставить точку в этом деле, и опять не мог.

Михаила Валентиновича мучили вопросы: кому понадобилось отправить в кабаке несчастных супругов, чудом добравшихся до Петербурга? А после рассказа Афанасия Удуев не сомневался в том, что Марья и Иван были отравлены. Какая может быть связь между тайным советником Константином Бурсой и несчастными супругами Турсовыми? Каким образом титульная страничка из книги, имеющая печать библиотеки Константина Эммануиловича, попала в карман мертвеца? Почему вообще власти никак не отреагировали на то, что гробы с безымянными покойниками были открыто выставлены в одном из самых богатых домов Петербурга, нарушая правила элементарного приличия? Почему не разразилось скандала? Тишина и почти никаких слухов по городу! Под предлогом розыска английских каторжников, бежавших с Азова, ротмистр Удуев опросил полтора десятка осведомителей и выяснил.

Что да, действительно, перед тем как 1 ноября кабак Медведев был подожжён, видели за одним из столов компанию из трёх человек, двое из которых, по описанию, соответствовали погибшим. А третий был в лохматой шапке, надвинутой на глаза.

«Несомненно он клеймёный, – размышлял ротмистр, пытаясь сопоставить нераскрытые за последний месяц преступления с личностью человека в шапке, и вычислить что тот ещё мог натворить. Каторжник, вероятно беглый. Навряд ли англичанин. Свидетели утверждают, что все трое говорили по-русски, слова не калечили. Поймать бы его, допросить! Уж, наверное, он многое мне порассказал бы! Пропащая душа. А если мёртвым попадётся – выдам его за англичанина».

Найденная той январской ночью титульная страничка, вырванная из книги, осталось у совестливого жандарма.

Поразмыслив, Удуев решил, что страничка эта достаточное основание для визита и с огромной задержкой, через 5 дней после похорон, явиться в дом Бурсы.

Прежде, чем явиться он послал предупреждающую записку. Дело неофициальное, и встреча с Бурсой для жандармского ротмистра могла обернуться неприятностями. Бурса хоть и тайный советник, генерал, но человек в высшей степени странный. Хоть и появился в столице он совсем недавно, но уже успел навлечь на себя недоумение общества. Один дом на Конюшенной чего стоит. Такая роскошь под самым носом нетерпимого к излишествам нового государя многих раздражила. А многих привлекла к сказочно богатому помещику, неожиданно перебравшемуся в столицу.

Было известно, что Константин Эммануилович Бурса потомственный хорошего рода дворянин, а приёмы устраивает совсем не по рангу. Сословия в гостиной спутаны. Тут тебе и мастеровые люди и чиновники всех степеней, и купцы, и офицеры, и знать – будто, забавы ради, Бурса у себя в гостиной сословия лбами сталкивает.

Кроме того, в доме на Конюшенной нарушали все мелкие императорские указы. Не нравится государю расписные краской жилеты, выскажись августейшая особа по этому поводу, так на следующий день половина мужчин к Бурсе в подобных жилетах придёт. Не нравятся круглые шляпы – в таких шляпах заявятся. Многие молодые люди за крамолу это почитали, за определённый шик – в другое место не решатся, а к Бурсе можно.

«Почему? – Задавался вопросом Удуев, и сам себе отвечал, – потому, что император лично жалует».

Было известно, что за последний месяц Павел посетил особняк на Конюшенной дважды. Государь не задерживался в гостиной, а шествовал сразу наверх, в третий этаж, где, изгнав своё сопровождение, оставался наедине с Бурсой запёршись в его кабинете. Злые языки утверждали, что отставной генерал и тайный советник, при всей своей видимой вольности, по-собачьему предан государю и доносит ему на своих друзей.

Сошедши с лошади возле самого крыльца, Удуев кинул поводья в руки подоспевшему конюху, и вошёл в дом. Ротмистра одолевало любопытство. Он слышал про странный газовый фонарь, горящий круглые сутки над дверью чёрного хода. Ему хотелось взглянуть, но приличия не позволяли сделать даже одного лишнего шага.

Слуга помог ротмистру избавиться от верхней одежды и, оставляя на блестящих паркетных полах мокрые отпечатки подошв, Михаил Валентинович вошёл в гостиную. Он ощущал некоторую неловкость.

Вчетверо сложенный листок, находился в кармане, и Удуев прикидывал, как будет лучше – сперва показать улику и сбить с толку, либо сначала задать свои вопросы по порядку, а потом ошеломить этим листком, книга ведь запрещённая, подлежит изъятию.

Удуев раньше не видел хозяина особняка, но, когда Его Превосходительство Константин Эммануилович Бурса, гладко причёсанный, одетый в синий мягкий кафтан с металлическими пуговицами, такие же густо-синие панталоны и жёлтые домашние туфли с сильно загнутыми носами, вышел ему навстречу, сразу узнал его. Бывшие тайный советник коллегии иностранных дел полностью соответствовал давно составленному словесному портрету.

   – Чем обязан? – после официальной церемонии знакомства спросил Бурса. – Я так думаю, ведь вы, Михаил Валентинович, не в гости ко мне пришли, по делу.

В гостиной, кроме них, не было никого. Хозяин смотрел прямо в глаза жандарма, не мигая.

   – По делу, но без казённого предписания, – сказал Удуев, с трудом удерживаясь, чтобы не отвернутся. – Интересующее меня дело об убийстве семейства Турсовых прекращено столичным прокурором, но имеются серьёзные основания думать, что оно напрасно прекращено. В связи с этим, я хотел бы, ваше превосходительство, задать несколько вопросов.

   – Помилуйте, – улыбнулся Бурса, – какие ж у меня могут быть дела со столичным прокурором? В прошлый раз, помнится, у него 200 руб. в штоссе взял. Может быть в этом дело? – Взгляд хозяина особняка потемнел. – Мне от чего-то кажется, милостивый государь, – сказал он, – что вы теперь более печётесь об интересе тайной экспедиции, нежели жандармского полка.

Удуев промолчал и постарался, чтобы ничего лишнего нельзя было прочесть по его лицу. Бурса был совсем недалёк от истины.

   – Убийство, – сказал Удуев, упорно выдерживая взгляд, – весь город знает, что вы, ваше превосходительство, оплатили совсем недавно похороны этих двух молодых людей. Вы даже у себя в доме гробы выставляли…

   – Ну так что же? – перебил Бурса, – это были, как вам может быть известно, – голос отставного генерала стал язвителен, – двое благороднейших молодых людей. Почему же я не мог их похоронить за собственные деньги, если больше сделать это было некому?

   – Могли. А знаете ли вы причину их смерти?

Бурса пожал плечами.

   – В бумаге говорится, что супруги Турсовы замёрзли до смерти, но у меня есть все основания предполагать, что они были отправлены.

   – Хорошо, предположим, – не меняя язвительного тона, сказал Бурса. – Пусть они были отправлены. Но Михаил Валентинович, миленький, при чем же тут всё-таки я? Неужто Вы думаете, что это я их отравил?

Отвернувшись, Удуев вынул листок, и, развернув, протянул его хозяину особняка.

   – Взгляните, прошу вас, – сказал он, – это я нашёл в кармане убитой.

   – Это не моя печать, – принимая листок и разглядывая его, сказал Бурса. – Книга не из моей библиотеки, у меня совсем другой знак. Если хотите мы можем подняться в кабинет и я вам его продемонстрирую. Здесь полумесяц, а у меня пятигранник.

   – Но фамилия ваша указана.

   – Вероятно, эта книга из поместья моего брата, – задумчиво сказал Бурса. – Если позволите, я оставлю листок у себя?

Он вопросительно взглянул на ротмистра.

   – Должен признаться, для меня эта страничка такая же загадка. – Удуев отрицательно качнул головой, и пряча его в карман. – Вы сказали, книга из поместья вашего брата, – зацепился за слово ротмистр, – а могу я узнать, далеко ли от Петербурга располагается это поместье.

Ответить Бурса не успел.

Распахивая одну за другой золочёные внутренние двери, с шумом разбрасывая по паркетному полу свои юбки, в гостиную ворвалась Анна. Не ожидая в этот час увидеть здесь чужого, девушка почти налетела на жандарма.

   – Ох, простите!

Удуев отступил на шаг и выпрямился.

   – Позвольте представить, – сказал Бурса, – племянница моя, Анна Владиславовна Покровская.

Ротмистр кивнул, Анна сделала реверанс. Жандарм ей не понравился – грубое лицо, хоть и без обычных оспин, кривые ноги, тугой живот выпирает.

С раннего детства Анна сторонилась некоторых мужчин. Они вызывали в девушке инстинктивное отвращение.

   – Дядя, вы всё позабыли, – нарочито капризным голосом проворковала девушка. – Дядя, я читала роман господина Львова, и вдруг подумала, что осталось только две недели, а ничего совсем не готовится. Я даже книжку на пол бросила, так испугалась.

«Редкостная дура, – подумал Удуев. – Или это просто спектакль для домашних».

   – Восемнадцать лет, – развёл руками Бурса. – Что ж поделаешь.

Он опять смотрел исключительно в лицо ротмистра.

   – Придётся устраивать бал, – глаза Бурсы снова стали темны и неприятны. – Вы спрашивали, Михаил Валентинович, далеко ли поместье брата. Далеко. Но по случаю совершеннолетия нашей Анны, – он повернулся к своей племяннице и подмигнул, – брат вскоре появится в Петербурге. У вас будет возможность лично произвести дознание.

Проводив ротмистра до двери, и клятвенно пообещав племяннице теперь заняться организацией праздника, Бурса вернулся в свой кабинет. Мысль о причастности брата к смерти супругов Турсовых задела его сильнее, нежели он показал это ротмистру. Но теперь следовало вернуться к прерванной появлением жандарма работе, и Константин Эммануилович постарался на время выбросить из головы всё лишнее.

Перед ним на столе лежала рукопись принадлежащая перу некоего Н.Н. Ломохрустова. Трактат был озаглавлен «О тайных свойствах трав». Вот уже полтора года Константин Эммануилович охотился за этим документом. Целебные настои Ломохрустова, по некоторым данным, идеально заживляющие гнойные раны и возвращающие угасшие силы уже безнадёжно больным, казались чем-то невероятным. Но возможным.

Увы, все рецепты были утеряны, а сам Ломохрустов, действительный член императорской Академии Наук пропал. Поиски не дали ничего. След Ломохрустова терялся где-то в Новгородской губернии.

Накануне удалось, после долгих поисков, в архиве получить эту рукопись. Но, увы.

На столе перед Бурсой лежали только две первые вводные странички и одна из середины.

Основной текст был утрачен, и может быть, навсегда. Бурса читал сам себе вслух, негромко перечитывая, наверное, уже в десятый раз всё тот же текст:

«Опираясь на целебные свойства растений, привезённых с Востока, мы совершенно упускаем из поля нашего зрения цветы и травы средней полосы. Основными составляющими моих бальзамов и мазей стали именно они – растение, найденные на болотах и в лесах средней России. Например кувшинка, одолень-трава, она же цветок лотоса – символ Древнего Египта, его герб пять цветков лотоса. Скипетр – знак власти фараона, царя Египта, был сделан в виде цветка лотоса на длинном стебле.

Для составления моей чудодейственной мази требуется мука из корневища кувшинки. Для изготовления муки корневище очищают и, разделив его на узкие полоски, разрезают на мелкие кусочки. Кусочки высушиваются на солнце либо в печи, а затем их нужно растолочь на камнях либо в ступке»…

Со вздохом Бурса осторожно положил листки рукописи в ящик стола и запер его на ключ.

Он хотел уж заняться составлением списка приглашённых, когда узкая дверь, ведущая из библиотеки, без стука отворилась и вошёл его секретарь.

   – Константин Эммануилович, – сказал он, склоняя голову, – приехала княгиня Наталья Андреевна.

   – Давно?

   – С час дожидается.

   – Где она?

   – Здесь в библиотеке. Наталья Андреевна прошли через чёрный ход и воспользовались лифтом.

   – Не хотелось столкнуться жандармом, – также появляясь из библиотеки, и отталкивая секретаря, сообщила неожиданная гостья. – Ты же знаешь, Константин, как я не люблю жандармов.

Белая юбка без узора, синий женский сюртук с кроенным воротником, который только начинал входить в моду в мятежной Франции, ботиночки на шнурках. Всем своим обликом эта женщина говорила – у императора свои вкусы, а у меня свои. Исключение составляла только причёска из локонов, вполне в Павловском духе.

   – Что случилось, Наташа, – спросил Бурса.

   – Много чего случилось, – Наталья Андрианова вошла и, приподняв юбки, присела на диванчик против стола, за которым размещался хозяин.

В ответ на вопросительный взгляд Бурсы, она кивком указала на секретаря.

   – Сергей Филиппович, не в обиду, – обратился к секретарю Бурса, – оставить нас наедине, будь так добр. Нам с Натальей Андреевной тет-а-тет поговорить нужно.

Когда секретарь покорно вышел, хозяин кабинета поднялся из своего кресла и, шагнув к окну, приподнял тёмную штору. Бурса не выносил дневного света, и обычно штора в кабинете была приспущена.

   – Рукопись академика Ломохрустова у Вас? – спросила княгиня.

   – И да и нет. В архиве нашлись столько три страницы. Я внимательно изучил их. Вполне вероятно, что бальзамы и целебные мази действительно существуют, но где теперь искать рецепт – совершенно не ясно.

Бурса говорил не оборачиваясь, смотрел на улицу.

   – У вас ещё какое-то дело?

   – Да, – отозвалась гостья. – Я считаю, что племянницу вашу, Анну Владиславовну, в интересах нашего общества следует из Петербурга сейчас же убрать.

Наталья Андреевна откинув длинную руку на мягкий диванный подлокотник, говорила очень негромко, и нежные интонации голоса никак не соответствовали смыслу жестоких слов.