Текст книги "Хроники Эринии. Дракон стремится к морю (СИ)"

Автор книги: Альбертина Коршунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

   – Внимание! Начинаем. Раз-два-три!

   Нас прерывают самым бесцеремонным образом. Кто отдал эту, вырвавшуюся из глубины густого мрака, команду? Неужели сам главный постановщик? Скорее всего, слишком уж уверенно звучит этот голос, чтобы принадлежать какому-то помощнику или ассистенту. Его обладатель явно не привык к возражениям и, похоже, даже мысли не допускает, что кто-то осмелится противоречить ему, равно как и оспорить его замысел. Что же, давайте проверим, действительно ли последний так глубок и гениален, как, безусловно, кажется его автору? Довольно слов. Доверимся нашим чувствам. Шоу начинается.

   Порохом вспыхивает в царившем доселе безмолвии бесшабашно-озорная мелодия. Ослепительной молнией разрывает обволакивающую липкую тишину совершенно несерьёзная музыка, настраивая слушателя на беспечный и беззаботный лад. Зритель, наслаждайся весело танцующими под ритмы диско красивыми девушками и не старайся особо вникнуть в смысл песни, что звучит из их уст. Право слово, когда текст играл главную роль в успехе того или иного хита? Впрочем, если вы настаиваете...

   Мир анимэ пленяет нас

   Мы любим красоту

   И ценим внешний блеск её

   Сильней чем доброту.

   В своих улыбках озорных

   Таим мы сладкий яд

   Коварных планов черноту

   Скрывает нежный взгляд.

   Прелестные черты лица

   Спасение для нас.

   Ведь искусителю никто

   Не в силах дать отказ.

   Здесь в мире сумрачных теней

   Живём одной мечтой

   Стремимся окружить себя

   Волшебной красотой.

   Инферно тот, каков он есть

   Отличный от других

   Здесь анимэ царит закон

   В отсутствие иных!

   История наша совсем не нова

   С сюжетом, затёртым до дыр

   Всё те же вопросы, всё те же слова

   Всё тот же безжалостный мир.

   Где снова за жизнь не дадут и гроша

   И щедро заплатят за смерть.

   Но зависть и злобу отвергнет душа

   Пронзивши греховную твердь.

   Опять героине бороться с судьбой

   Совсем не за свой интерес.

   Меж сильным и слабым гранитной стеной

   Вставая по зову небес.

   И совести голос разрушит покой

   Изгнанницы в чуждом краю

   Спасая ребёнка, рискует собой

   Волнуя родную семью.

   Кому-то придётся решить для себя

   Важнее что – дружба иль честь.

   Цинизма и чёрствости треснет броня

   И сердцу откроется Весть.

   Вы вряд ли услышите ясный ответ

   На то, что волнует всех вас

   Но выполнить первый искусства завет

   Клянёмся, так слушайте нас.

   Словно в насмешку над обещанием, столь торжественно озвученным со сцены, сразу же после последних слов музыка смолкает. Правда всего лишь для того, чтобы спустя какой-то миг взорвать наступившую тишину на первый взгляд совершенно неуместной и даже, скажем прямо, вульгарной мелодией, чьё залихватское звучание заставляет ошеломленного слушателя почувствовать себя завсегдатаем дешёвого ковбойского салуна. И уже готов вырваться из его горла возглас «Гарри, плесни мне ещё немного виски», и рука сама тянется к бедру, на котором в открытой кобуре покоится верный «Кольт» или « Смит и Вессон», чтобы самым решительным способом разрешить спор между джентльменами, которым, как известно, всегда есть, что сказать. И уже закрадывается в его голову крамольная мысль, а в душу тяжкое подозрение и сомнение, и уже готов он громко озвучить своё скептическое отношение к замыслу невидимого гения, но не успевает. Ибо в этот самый момент сцена вновь притягивает к себе всё его внимание. Одна из девушек, обладательница самого весёлого и озорного взгляда, бойко подбоченившись и вызывающе вышагивая по сцене в такт тягуче-ленивому ритму, запевает новый куплет, несколько растягивая слова и многообещающе подмигивая неведомому зрителю.

   Эй, Дракон, будь смелее

   Пусти в дело зубы и хвост...

   Чтоб все вокруг оценили

   Дружно подхватывают за ней остальные три девушки

   Как твой характер непрост.

   Как твой характер, как твой характер, как твой характер

   Непро-о-о-оо-о-оо-о-о-оо-о-о-о-о-о-о-ст!!!

   И обрывается мелодия – резко, неожиданно, негаданно, словно резанул по ней кто-то острейшим ножом быстро и зло. И лязгает сталью пронзающих плоть наконечников копий, рассекающих и разрубающих тела лезвий мечей и секир яростный, негодующий, но по-прежнему властный и решительный голос

   – Я вам сейчас покажу Дракона!!! Это что ещё за отсебятина!!!

   Отчаянным визгом, в котором слышно больше веселья, чем подлинного испуга, отвечают девушки на озвученную угрозу. Не переставая визжать, они стремительно убегают со сцены, поспешно скрываясь за её кулисами. Опустевшая сцена, говорят, нет тоскливей и печальней зрелища. Хотя некоторые утверждают, что пустой зрительный зал... но это дело вкуса. Как бы там ни было, но репетиция закончилась. Пришло время подвести её итоги. И кто-то займётся этим прямо сейчас.

   Обсуждение во тьме.

   – Нет, вы видели? Дракон! Какая наглость! Дерзкая и нелепая выходка, которая попирает все мыслимые нормы морали и оскорбляет вкус любого мало-мальски культурного человека. Но ничего, я с ними ещё разберусь!

   Что же, похоже, ошарашенный зритель может вздохнуть с облегчением. Не всё, чему он стал невольным свидетелем, входило в замыслы таинственного постановщика. Полагаю, это несколько реабилитирует его в ваших глазах. Увы, но подобное в нашей жизни происходит сплошь и рядом даже с самыми блестящими и глубокими планами.

   – Всплеск вдохновения? Эмоциональный порыв? (ого, неужели у этой пьесы не один, а целых два режиссёра?)

   – Вот это вы называете творческим вдохновением? Нечего сказать, замечательное у вас представление об искусстве, просто нет слов. Вы что, всерьёз защищаете этих вульгарных пошлячек...

   – Да ладно вам, Лионель. Бросьте. С чего вы так взъелись на бедных девчушек? Вы же их напугали до смерти. Воля ваша, но с женщинами так обращаться нельзя.

   – Я в своё время невиновную девушку на каторгу отправил. По сравнению с тем поступком моё искреннее возмущение сейчас – это верх галантности и такта. Поэтому не читайте мне лекцию о вежливом обхождении со слабым полом, Инфернберг.

   – Вот этого, признаюсь, я никогда не понимал ни в вас, ни в Майкле. Вам, конечно, известен девиз Редворта, он красуется на стене его кабинета, да вы, наверняка, эту надпись сотни раз видели. «Пишу по зову сердца». Интересно, именно поэтому он с садистской жестокостью заставляет несчастных резать себя косами, топиться в реке, погибать от рук карателей и палачей, умирать от тоски, глотошной, неудачного аборта, наконец, получать пулю в спину и, захлёбываясь кровью, уходить из жизни на руках возлюбленного?

   – Я однажды задал ему тот же самый вопрос, и вам это прекрасно известно.

   – А он вам в ответ напел «Поезд на Читтанугу» из «Серенады Солнечной долины». Действительно остроумно, готов снять перед Майклом шляпу.

   – Во-первых, в этом нет ничего остроумного, во-вторых, смею вас уверить, своим вопросом я достиг поставленной цели, а в-третьих, искусство требует жертв, Даймон. И очень часто именно человеческих жертв. Но вам этого, к сожалению, не понять.

   – Подобно Молоху?

   – Если бы вы знали Священное Писание столь же прекрасно, как и я, то для вас не стало бы откровением, что все жертвоприношения этому лже-божеству в итоге оказывались абсолютно напрасными. Тому существует множество ярких примеров, взять хотя бы... в любом случае с искусством всё обстоит совершенно иначе. Разве я лично не доказал истину того, что утверждаю?

   – Не стану спорить, ваше знание Евангелия намного глубже моего. А ваши смелые трактовки библейских текстов...

   – Позволили мне без особого труда вернуться в родную обитель. Как ни странно, но у меня оказалось немало искренних последователей.

   – Оставим религию в покое. Вернёмся к нашей постановке. Кстати, как вам стихи? По большому счёту, конечно, они так себе, но в оправдание автора замечу, что на волынке он играет ещё хуже.

   – Вы же прекрасно знаете, как я отношусь к поэзии вообще. Писать стихи, это всё равно, что идти, приплясывая за плугом. Так что хороши ли они, неважны или откровенно дурны – мне всё равно.

   – Тогда мне ещё больше непонятна ваша реакция. Зачем поднимать скандал и угрожать нашим красавицам, если вы изначально зрелище предпочли звуку. Я ведь не ошибся? Ведь и музыку, начиная этак с... в общем, эта мелодия явно не привела вас в восторг.

   – И этого я не стану отрицать. Совершенно верно.

   – Девушки вам хоть понравились?

   – Послушайте, Инфернберг, похоже у вас сложилось какое-то превратное представление об этих ветреных существах. Я давно за вами наблюдаю и всё больше убеждаюсь, что вы придерживаетесь относительно этих созданий ложных, далёких от действительности взглядов. Для вас женщина – это нечто пленительное и загадочное в своей красоте и обаянии, чуть ли не живое воплощение совершенства и доброты. Впрочем, ничего удивительного в этом нет – вы ведь никогда не были близки ни с одной из них...

   – Также как и с мужчинами. Видно, не судьба.

   – Поверьте мне, гораздо более опытному, чем вы в данном вопросе, познавшему близко не одну красотку. Женщина – это сосуд греха и порока. И чем прекрасней его оболочка...

   – Тем большую опасность таит его содержимое. Вы не оригинальны в своих заключениях.

   – Послушайте, в девяноста девяти случаях из ста они оказываются скучными, эгоистичными и вдобавок ко всему вздорными и несносными созданиями. Порывы благородства и вдохновения им не ведомы. Их не привлекают поиски высшей истины и обретение гармонии с окружающим миром. Они живут инстинктами и вдобавок за ваш счёт. Даже их любовь к детям – да вам, наверняка, известно, какой жестокостью и мерзостью она оборачивалась во множестве случаев, которые подробно описаны знаменитыми историками и служителями искусства. Взять хотя бы, например, эту особу, которая...

   – Что, которая?

   – Ну как её... (в темноте громко и отчётливо слышится мучительное щёлканье пальцами)... она ещё переписывала мои рукописи для издательств. Признаться, почерк у меня не самый разборчивый, а если уж совсем откровенно – кого только он не приводил в неописуемый ужас и отчаяние.

   – Ваша супруга?

   – Точно! Именно она. Вы не представляете, что значит жить под одной крышей с настолько бескрылым и недалёким существом. Я никогда, собственно, и не питал особых иллюзий насчёт того, что эта женщина по достоинству оценит или поймёт мои идеи и принципы. Все надежды развеялись как дым сразу же после нашего знакомства, когда я, как порядочный и честный мужчина, дал ей прочесть мой дневник. И всё же, её реакция в вопросе о наследстве... трудно вообразить более глупое и жалкое поведение. Выпрашивать аудиенцию у какого-то ничтожества и просить его признать меня сумасшедшим. Как вам это нравится?

   – Материнский инстинкт...

   – Вот именно, инстинкт. Низменное и отвратительное чувство, недостойное венца творения Божьего. Разумеется, подобного я терпеть не собирался. Пришлось уйти из дома. Меня к этому вынудили.

   – И всё-таки...

   – В конце концов, кто из нас оказался прав насчёт наследства?

   – Здесь мне вам нечего возразить. Но, согласитесь, не каждому дано заглянуть в будущее, даже на такой ничтожный срок, как семь-восемь лет.

   – Так мы рискуем зайти слишком далеко и совершенно сбиться с главной темы. Нас должна волновать только наша постановка. А поскольку её главная героиня – именно женщина, я считаю своим долгом не дать вам увлечься этим персонажем. Вам ясна моя позиция?

   – Вполне...

   – Вот и отлично. Не забывайте, кто наши соперники. Вам удалось что-то узнать о замыслах Майкла и Мишеля?

   – Они, как и мы, работают в паре.

   – Это мне известно. Никогда бы не подумал, что ле Блан и Редворт объединятся. Но на что только не толкают нас чёрная зависть и мелкое тщеславие.

   – Это пустые сентенции.

   – Ваша правда. Так у вас есть нужные сведения?

   – Я знаю, о чём они пишут. Итак, вот вам краткий синопсис их совместного детища. В некоей абстрактной могучей державе вспыхивает пожар гражданской войны. Персонаж Мишеля – военный врач Алексис, присоединившись к армии одной из противоборствующих сторон, покидает родной Город и отправляется со своим отрядом на Дон, где судьба сводит его с местным уроженцем – молодым командиром повстанческих войск, союзных армии Алексиса, неким Грегором или Грегуаром. Майкл ещё сам толком не решил, как именовать его героя. Их знакомству и нескольким дням, проведённых вместе в безвестной станице, затерявшейся в бескрайних придонских степях, и посвящёно это произведение.

   – Никогда не понимал обыкновения некоторых авторов вводить в вымышленные миры реальные географические топонимы. Дон – кажется, именно так называется небольшая река в Англии, если я не ошибаюсь. О ней вскользь упоминал в своём романе этот столь любимый вами шотландец...

   – Вы не ошибаетесь. «В той живописной местности весёлой Англии, которая орошается рекою Дон, в давние времена простирались обширные леса, покрывающие большую часть красивейших холмов и долин, лежащих между Шеффилдом и Донкастером». Уолтер – отличный писатель, а Бекетова – превосходный переводчик.

   – Насколько далеко они продвинулись в своей совместной работе?

   – Могу вас успокоить, не слишком. Почти сразу же их сотрудничество омрачилось резкими разногласиями по всем вопросам. Даже по названию романа. Майкл настаивает на «Отчуждении». А Мишель горой стоит за «Отвергнувшие». К разумному компромиссу они пока не пришли.

   – И всё-таки не стоит их недооценивать. Я уже вижу, что это смелый замысел. Им по силам осуществить его.

   – Во всяком случае, их замысел пока находится в начальной стадии. Сейчас трудно предсказать, как дальше пойдут у них дела, и куда всё повернётся. На вашем месте я бы обратил взор на другую соперницу.

   – На кого же?

   – Вы разве не в курсе? Энни также участвует в состязании. И вот у неё воплощение замыслов идёт полным ходом. Думаю, очень скоро её работа будет опубликована. Наверное, одной из первых.

   – Несносный фантом. Как она раздражает меня. И ведь я лично призвал её.

   – Но жалеть об этом нам явно не приходится.

   – Вы правы. Искусство требовало этого. Но иногда... так и хочется её... ладно, она того не стоит. О её работе вы тоже осведомлены?

   – Представьте себя да. Энни весьма охотно делится своими планами с Альбертиной, а у меня к Берти особый подход.

   – Я внимательно слушаю.

   – Если коротко, её произведение посвящено судьбе одного ребёнка. Мальчика, по имени Серёжа.

   – Она пишет о ребёнке?

   – Это ведь не первая её книжка для детей, не так ли? В конце концов, именно вам Энни обязана литературным талантом.

   – Да, всего не предусмотришь. Ладно, продолжайте.

   – Итак, семья Серёжи переживает тяжёлую драму, которая перерастает в жуткую трагедию. Его отец – холодный, чёрствый, бесчувственный сухарь-бюрократ фактически вынуждает своими вечными мелочными придирками и несправедливыми упрёками уйти из дома маму Сережи.

   – Так, стало быть, это он выставил её за дверь, а не сама она бросила любящего, заботливого мужа и родное дитя, поддавшись преступной страсти и покинув семью ради... о чувствах её близких, наша невинная жертва, разумеется, думала в самую последнюю очередь. Ну-ну...

   – Помилуйте, какие чувства могут быть у чёрствого, бесчувственного сановника, абсолютно не способного понять тонкой натуры несчастной молодой супруги?

   – Действительно, о чём это я? А как насчёт её сына?

   – Послушайте, чего вы хотите от бедной женщины? И саркастические упрёки ваши совершенно нелепы и абсурдны. Мама очень любила Серёжу, её глубокой и чистой любви к единственному сыну специально посвящено несколько страниц.

   – Чтобы читатель глубже проникся её переживаниями?

   – Не все же такие как вы. Так вот, мама хотела забрать Серёжу к себе, но этот тиран, этот деспот и сатрап не позволил ей сделать это. Более того, запретил маме Серёжи встречаться с сыном и не дал, подлец, согласия на развод.

   – Молодец мужик. Уважаю.

   – Почему он молодец? Совсем, даже, наоборот. Ведь именно не сумев смириться и пережить разлуки с сыном, мама Серёжи совершает ужасный поступок – кончает жизнь самоубийством. А что толкнуло её на столь отчаянный шаг, как не...

   – Пристрастие к опиуму и морфию. И не пытайтесь отрицать, я хорошо помню. Было, было.

   – Да ну вас. Ей, между прочим, их как лекарство доктор прописал.

   – Во-первых, наша сочинительница врёт, не краснея. Надо же – разлука с любимым сыном. Как насчёт гордыни и злобы на весь мир и окружающих? Кроме того, согласитесь что, накладывая на себя руки, она больше думала о себе любимой и об обидах, якобы чинимых ей всеми кому ни попадя, чем о сыне, в любви к которому она сейчас так распинается. Нечего сказать, прекрасный подарочек преподнесла она Серёже. Хотя, что взять с истеричной, испорченной, эгоистичной дуры.

   – Вы слишком жестоки к несчастной и не способны понять всю глубину её горя и страданий.

   – Заметьте, её горя и страданий. А о боли остальных нашей страдалице...

   – Вернёмся к произведению Энни.

   – А что на трагической смерти мамы этого ребёнка оно не заканчивается?

   – Всё только начинается. Итак, бедный Серёжа, вскорости после смерти горячо любимой мамы, лишённый родительской ласки, сочувствия и поддержки, ведь, согласитесь, смешно ожидать проявления подобных высоких чувств от...

   – Чёрствого бездушного сановника-бюрократа? Действительно, глупо. Особенно если описывает его особа пристрастная и заинтересованная.

   – Как бы там ни было, но вскоре несчастный Серёжа тяжело заболевает двусторонним воспалением лёгких, между прочим, насчёт диагноза Энни консультировалась с Мишелем.

   – А он и рад помочь. Я ему этот порыв альтруизма ещё припомню.

   – Заболевает двусторонней пневмонией и умирает...

   – Вот оно как? Однако. Трагический финал.

   – И попадает в Элизиум.

   – Счастливая развязка...

   – Там он, натурально, встречается с Джессом, тот водит его по своим владениям, везде, понятное дело, царят красота, взаимная любовь, всеобщая идиллия и благодать. И вот в конце этой весьма познавательной и в высшей мере интересной экскурсии Серёжа спрашивает Джесса, когда он сможет встретиться со своей мамой. И Джесс грустным, печальным, полным самого искреннего сочувствия голосом отвечает Серёже, что его мама, как добровольно ушедшая из жизни и, следовательно, совершившая один из тяжких грехов, попала в Хёлльмунд, то есть к нам...

   – Между прочим, совершенно заслуженно.

   – И что он, Джесс, здесь совершенно бессилен и ничем мальчику помочь не в состоянии. Разумеется, Серёжа ошеломлён. Он никак не смирится с тем, что никогда больше не увидит маму, равно как и с тем, что его мама обречена на вечные страдания в каком-то Хёлльмунде. Налицо явная ошибка, и он, Серёжа, исправит её, невзирая ни на какие правила и запреты. Следующей ночью ребёнок тайно покидает Элизиум и сбегает в Хёлльмунд.

   – Ночь в Элизиуме?

   – В детских книжках герои всегда сбегают из дома ночью. Это – освящённая веками славная традиция, канон и тот штамп, нарушать который строжайше не рекомендуется. Ничего вы не понимаете.

   – И поэтому ей можно идти против фактов и здравого смысла? Ну, ладно, что там дальше? Мне уже действительно интересно.

   – В Хёлльмунде Серёжа узнаёт, что его мама попала в полную зависимость, фактически в рабство, одному весьма злобному, жестокому и беспринципному типу, который, всячески злоупотребляя своей властью, постоянно преследует и придирается к ней, в своём тиранстве намного превзойдя...

   – Чёрствого, бездушного сановника-бюрократа? В книжке, естественно, не говорится, что сей зловредный тип имеет на всё вышеперечисленное, полное право?

   – Кто обладает правом, безнаказанно притеснять и обижать несчастную женщину? Вы меня просто поражаете и очень неприятно. Кстати, этого типа в книжке зовут Леонсио.

   – Как?

   – Леонсио.

   – Совести у вашей сочинительницы нет, вот, что я вам скажу.

   – Между Серёжей и Леонсио происходит очень бурный и эмоциональный разговор. Серёжа просит Леонсио отпустить маму. И последний, как будто, соглашается на это.

   – Что значит как будто? Что скрывается за этой подозрительной фразой?

   – Коварный и злобный Леонсио ставит Серёже следующее условие. Мама по пути из Хёлльмунда будет всё время находиться позади мальчика, и Серёжа, пока они не покинут его пределы, не должен оборачиваться. Если он поступит так, его соглашение с Леонсио аннулируется, и мама навсегда остаётся в Хёлльмунде под жестокой, деспотичной властью...

   – Свирепого, вероломного и бессердечного типа.

   – Именно. Леонсио абсолютно уверен, что Серёжа, в силу возраста, не выполнит это условие, что он непременно посмотрит назад, чтобы убедиться, что его любимая мама следует за ним. Да, подлец открыто делает ставку на детскую слабость, что, разумеется, низко и омерзительно и совершенно его не красит. Как, между прочим, и зловещий смех в пустоту.

   – Согласен, заезженный театральный штамп. Никогда особо не любил драматургию.

   – И вот Серёжа и его мама покидают асиенду Леонсио.

   – Слово то какое. А может, лучше сразу написать хлопковую плантацию?

   -И по пути из Хёлльмунда разыгрывается поистине душераздирающая сцена. Серёжа, что вполне предсказуемо, всё время хочет обернуться, а его мама умоляет его держаться и не совершать столь опрометчивого и рокового по своим последствиям поступка. «Серёженька, потерпи, осталось совсем немного» и в том же духе. Чем всё закончится я сказать не могу, развязку и финал Энни ещё не придумала. Вот собственно и всё. Ну, каково ваше мнение?

   – Чудовищно. Вы всерьёз хотите убедить меня, что эта бредовая, безвкусная и низкопробная поделка способна...

   – Основная ставка делается на зрелищные спецэффекты.

   – Проклятие, ведь у неё неограниченный доступ к казне.

   – Вот именно.

   – Скверно. Учитывая вкусы и пристрастия так называемого народного жюри...

   – Официальное жюри, скажу вам откровенно тоже далеко не подарок. Возьмите хотя бы пана Ярослава.

   – Ну, в данном случае почтенный владелец знаменитой пивной чешско-мадьярской дружбы имени сапёра Водички скорее выступит нашим союзником. Меня больше смущает этот норвежец.

   – Кнут? Успокойтесь, Лионель, за нашего бравого викинга я ручаюсь. В его адекватности я абсолютно уверен.

   – Слышал, что как раз в этом вопросе его соотечественники однажды проявили сильнейшие сомнения и даже...

   – Там была замешена политика, так что не придавайте тому инциденту слишком большого значения. В любом случае Кнут принадлежит нашему лагерю. А вот пан Ярослав очень тесно дружит с Майклом. Я полагаю, они не упустят такого благоприятного случая досадить вам, а, следовательно, и мне.

   – С каких это пор вы, да и этот варяг, влились в лагерь моих сторонников, Инфернберг? Наш временный творческий союз ещё ни о чём не говорит. С этим норвежцем я вообще не желаю иметь ничего общего. Уверен, он тоже не упустит возможности уязвить меня. Как всегда закулисные интриги повлияют на честность состязания и справедливость его итогов. Ладно, не мне бояться неизбежных трудностей. Пускай этот несносный фантом упивается нелепыми фантазиями и тешит себя мечтами о свободе. Мечтать не вредно. Ничего другого ей не остаётся. Она навеки моя!

   – Знаете, ваша позиция по этому вопросу давно вызывает тревогу у всей прогрессивной общественности Хёлльмунда.

   – С каких это пор мои личные дела заботят толпу бездельников и пустозвонов?

   – Но послушайте, в наше время личная зависимость одного человека от другого...

   – Вот именно одного человека от другого. При чём здесь фантом? А, кроме того, лично я не вижу ничего страшного в личной зависимости одного человека от другого. Воля ваша, Даймон, но я, исходя из личного опыта, скажу вам со всей прямотой...

   – Вредность просвещения, школ, больниц и всеобщего образования для простого люда. Я это уже читал.

   – Но вот видите. Согласитесь, ничего хорошего из этой затеи не получилось.

   – В войну лезть не надо было. Хорошо, а если вам предложат обменять Энни на пару быстроногих породистых гончих?

   – Да вы что? Обменивать разумное существо на бездушных животных – это же дикость и варварство. Кроме того, на кого мне здесь охотиться с гончими?

   – А сыграть на Энни в какую-нибудь азартную игру?

   – Да это, вообще, ни в какие ворота не лезет. За кого вы меня принимаете? Из чистого любопытства, кто это собрался обыграть меня в карты? Мишель? Не смешите меня, податные инспектора в Житомире и то играют лучше него.

   – Если честно, эти идеи исходили от Альбертины.

   – Даже так? Она же карт сроду в руки не брала. Вот уж насмешили, так насмешили!

   – Но не обязательно, же играть именно в карты. Как насчёт лото или «крестиков-ноликов»?

   – Нет, они настолько захватывают и возбуждают, что, боюсь, я не рискну посредством их испытывать судьбу. При игре надо сохранять холодную голову, а тут я точно войду в азарт и потеряю над собой контроль. Так что фантом останется у меня. Точка.

   – Прогрессивная общественность это так не оставит, предупреждаю вас сразу.

   – Это Альбертина – общественность? С ней я тоже разберусь...

   – Полегче, Лионель, полегче. Не забывайте, сейчас мы все в одной лодке. Она – полноправный член нашего триумвирата. Поверьте, поссориться с Берти мы всегда успеем, не мне вам рассказывать о её характере, так что будет откровенно глупо давать ей для скандала ещё один, совершенно лишний повод. Кстати, вы не находите, что выходка наших девчушек возможно совершенно не экспромт и импровизация, а тщательно...

   – Продуманная провокация! Вы озвучили сомнения, что с самого начала терзали меня. Но ничего найдём и на неё управу. Если она и дальше позволит себе подобное, мы расторгнем одно из условий нашего соглашения. Насчёт этого... как его.

   – Послушайте, Лионель, вам не надоело сидеть здесь в полной темноте? Лично меня это порядком угнетает. Не продолжить ли нам беседу в несколько иной обстановке? Следует признать, наш разговор изрядно затянулся.

   – Пожалуй, вы правы. Я знаю одно небольшое и очень уютное кафе, расположенное буквально за углом. Не продолжить ли нам там?

   – Согласен.

   – Отлично. Тогда вперёд. Свет!

   Раздаётся хлопок в ладоши, после которого сцена медленно погружается во тьму. Мрак. Кромешный мрак.

   Глава 5. Знакомство или боевая некромантия во всей своей красе.

   – Прошла зима междоусобий наших, под йоркским солнцем лето расцвело

   И тучи все, нависшие над нами, в пучине океана погреблись.

   Прочь, раб! Я жизнь мою на карту ставлю, и я дождусь, чем кончится игра!

   Шесть Ричмондов, должно быть, вышло в поле: я пятерых убил, а не его!

   Коня, коня! Престол мой за коня!

   Дайте разрешенье во Францию вернуться, государь.

   Напиток был его изготовленья.– ну, благородный Гамлет, а теперь

   Прощу тебе я кровь свою с отцовой, ты ж мне – свою!

   Прекрасней и страшней не помню дня.

   Хотя Бирнам напал на Дунсинан и не рождён ты женщиной, мой недруг,

   Мне хочется, свой щит отбросив прочь, пробиться напролом в бою с тобой

   И проклят будь, кто первый крикнет: «Стой!»

   Нет, милорд.

   Твоя жена и я распорядились, чтоб в темнице Корделию повесили, сказав,

   Что это ею сделано самою в отчаянье.

   Именно так, торжественно декламируя бессмысленный набор напыщенных строк, которые у меня язык не повернётся назвать поэзией, возвестил о своём прибытии хладнокровный убийца.

   – Тысяча угодников и сто футов под килем! – воскликнул он после небольшой паузы, с любопытством осматриваясь по сторонам, – неплохую гавань ты выбрал для своего старого корыта, Барбекю!

   Скрестив на груди руки, я бесстрастно смотрела на пришельца. Глупо сразу кидаться в бой, поражение в котором грозит неминуемой смертью. Поединка всё равно не избежать, так что торопиться с его началом явно не стоит. Нас разделяют несколько десятков шагов. Успею ли я изучить тебя прежде, чем ты сблизишься со мной? Время пошло.

   Высокий, крепкого сложения, тёмно-русые волосы аккуратно подстрижены и безупречно уложены – видимо, там, откуда ты прибыл, парикмахерское искусство находится на должной высоте. Резкие черты загорелого лица почему-то наводят на мысль, что ты многое повидал на своём веку. И что-то мне подсказывает, что с точным определением твоего возраста я дам серьёзного маху. Лучше и не пытаться. Что ещё в тебе интересного? Дорожный тёмно-коричневый костюм, пошитый из добротной материи, длинный плащ, чей изящный покрой, как будто призван скрыть его неброский, невыразительный цвет. Лёгкие туфли на бесшумной подошве – идеально подходят к костюму и, одновременно, удобны при беге и ходьбе. Что же, совсем непритязательным я твой вкус, пожалуй, не назову. Удачное сочетание практичности и эстетизма, выдающее в тебе человека неординарного и... кто бы ещё убил шестерых «пантер»? Эх, посмотреть бы, как ты двигаешься. Всё, время вышло. Пришелец наконец-то обратил на меня внимание...

   – Разрази меня гром! – то ли с удивлением, то ли с восхищением воскликнул он, – опять я встречаю белокурую красавицу! Впрочем, в прошлый раз вас было шестеро, – на губах пришельца заиграла довольная улыбка.

   – В нашем королевстве у всех светлые волосы, – невозмутимо просветила я Скитальца, подавляя нарастающую внутри меня бешеную ярость, – так что красавицы-блондинки будут вам попадаться на каждом шагу.

   – И глаза у них будут одинакового, изумрудного оттенка? – уточнил пришелец.

   – Он вам нравится? – подчёркнуто вежливо поинтересовалась я. Что же ты видел в глазах тех, кого хладнокровно лишал жизни одну за другой?

   – Он изумителен! – восхищённо вскинул руки Скиталец, – совершенный по своей чистоте цвет. И если здесь у всех такие чудесные глаза...

   – Ну почему у всех, – поспешила я несколько разочаровать пришельца, – среди нас попадаются и голубоглазые особы. Но лично я искренне советую вам держаться от них подальше. В гневе они – сущие звери (те из вас, кто воочию наблюдал наших боевых оборотней в деле, наверняка, оценят мою остроту).

   – Уверен, эти ужасные фурии составляют ничтожное меньшинство, – вновь улыбнулся Скиталец, – однако, – поспешно добавил он, – прошу меня простить. Я несколько заболтался с вами, привлечённый вашей несравненной красотой и несомненным обаянием, а между тем, меня ждёт один давний приятель. Барбекю, отчаянный плут, где же ты? Покажись, наконец, старине Биллу.

   – Не хочу огорчать вас, – деликатно кашлянула я, – но кроме нас двоих здесь никого нет.

   – Вот как? – бросил на меня удивлённо-подозрительный взгляд старина Уильям. Почему Уильям, а не Билл? Видите ли, я не поддерживаю близких отношений с закоренелыми преступниками, особенно с теми, кого мне, вероятно, предстоит убить, – вы уверены в этом?