Текст книги "Хроники Эринии. Дракон стремится к морю (СИ)"

Автор книги: Альбертина Коршунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

   Всё-таки хорошо наблюдать за собой со стороны. Всё происходящее сразу же предстаёт в его истинном свете. Ведь ты изучаешь меня, верно? Тогда, в первый раз, осторожно, даже с некоторым подозрением, а вот сейчас – с видимым интересом и явным любопытством. Клянусь чем угодно, ты с нетерпением ожидала моего повторного визита. И знаешь, меня почему-то не покидает ощущение, что моя одежда ничего не скрывает от твоего незримого, пристального взора. Честно говоря, я чувствую себя несколько неуютно. Но мы ведь обе уже взрослые, не так ли? Что же, похоже, ты действительно обладаешь и разумом и сознанием. Чего же ты хочешь от меня? Может, намекнёшь? Ты читаешь мысли?

   И в этот самый миг перед моим внутренним взором отчётливо предстала следующая картина.

   В центре огромного зала, чьи голые серые стены, равно, как и выложенный мощными каменными плитами пол, производили довольно гнетущее впечатление, на высоком и широком помосте, слабо освещённом четырьмя установленными по его углам высокими светильниками, горевшими соответственно кроваво-красным, золотисто-жёлтым, ядовито-зелёным и холодно-циановым огнями, лежала, уже ставшая столь близкой моему сердцу, плита Гадеса. Из-за царившего в зале полусумрака, что-либо за пределами помоста разглядеть было очень сложно, но мне всё-таки удалось различить смутные очертания нескольких человеческих фигур, одетых в тёмные плащи и обращённых лицами к плите. На ней же стояла на коленях полностью обнажённая темноволосая женщина необычайно дивной красоты, чей плоский мускулистый живот был весь исчерчен какими-то непонятными узорами и изящными письменами на незнакомом языке. В изумрудно-зелёных глазах красотки явственно читались необычайное возбуждение и необъяснимый восторг, её алые губы, обнажая ряд безукоризненно белых, ровных зубов, безмолвно шевелились, очевидно, произнося какое-то заклинание. Я успела ещё с некоторой завистью оценить безупречно сложенную фигуру колдуньи, прежде чем последние слова не слетели всё так же беззвучно с её прекрасных уст. Тут же пламя всех четырёх светильников разом ударило вверх, отбрасывая разноцветные отсветы на плиту и тело волшебницы. На помост поднялся один из стоявших вокруг него людей и с почтительным поклоном поднёс нагой красавице прямой обоюдоострый кинжал. Предназначался он, судя по его роскошной рукояти и гарде, скорее не для боя, а как раз для совершения ритуальных церемоний или жертвоприношений. То, что произошло далее, повергло бы в шок многих, а у самых чувствительных вызвало бы даже обморок. Но у меня с нервами всё было в полном порядке, на войне повидать пришлось всякое, поэтому взгляда я в ужасе не отвела и увидела, как колдунья, взяв кинжал обеими руками и повернув его клинком вниз, всё с тем же выражением экзальтированного восторга на лице медленно, я бы даже сказала с какой-то неспешной торжественностью, вспорола себе живот от лобка чуть ли не до самой груди, а затем, отбросив окровавленное оружие, вывалила или точнее выплеснула с потоком крови кишки на гладкую поверхность чёрного монолита. Боли при совершении этой, с позволения сказать, процедуры она явно не испытывала, похоже перед церемонией колдунья выпила сильнодействующее обезболивающее зелье, которое, если и не полностью дурманило разум, то уж во всяком случае заставляло совсем по иному воспринимать окружающй мир. Как только кишки женщины коснулись плиты, последняя словно бы ожила. По её поверхности пошла мелкая рябь, и мне показалось, что из твёрдого камня плита превратилась в какую-то желеобразную трясущуюся массу, которая с жадностью принялась поглощать принесённый ей «дар». Я видела, как пробудившаяся плита впитывала кровь, уходившую куда-то в её глубь. Как тончайшая плёнка над клокочущей чёрной жижей стремительно обволакивает вывалившиеся внутренности, словно готовясь высосать из них все жизненные соки. А ещё я видела безумную радость в зелёных глазах темноволосой красотки и отчётливо услышала её торжествующий смех. Видение исчезло.

   «Вот это – настоящая некромантия» – пронеслось у меня в голове. Собственно говоря, смысл кровавого ритуала был для меня понятен и вполне очевиден. Как известно, центр сосредоточения магической энергии у женщин-колдуний находится чуть ниже пупка. Кишечник же все учёные-маги давно называют «третьим мозгом» – по концентрации нервных клеток и окончаний он чуть ли не превосходит головной мозг. Неудивительно, что наши предки в своих древних верованиях помещали душу женщины-венеды в её живот. Поэтому, если принять за истину, что создатели плиты Гадеса – властители Хёлльмунда, можно сделать вывод, что нагая красавица, вспоров себе живот и выпустив кишки, добровольно отдала свою душу Покровителю и его любимцам. Интересно, что она рассчитывала получить взамен? Привилегированное положение там, в его владениях? Жаль, что её дальнейшая судьба останется для меня покрытой мраком.

   Так ты этого добивалась от меня?

   «Я знала, что все плиты – извращенцы. Пнуть её ногой, что ли?»

   Закончить размышления я не успела. Почувствовала, как сзади меня открывается портал. Чужой, не созданный магией Изумруда. Я медленно обернулась. Что же, рада, что мои расчёты и ожидания оправдались в полной мере. Вот мы и встретились, Скиталец...

   Хёлльмунд.

   Театральная сцена. Одна из тысяч подобных ей и, одновременно, единственная в своей уникальности и неповторимости. Поверьте, многие отдали бы что угодно за право хоть раз очутиться на ней, дабы поразить вдохновенной игрой искушённых и взыскательных зрителей. Но, увы, для подавляющего большинства из них это навсегда останется призрачной мечтой. Так что четырём белокурым девушкам, чьи фигуры отличаются безукоризненным сложением, а наряды излишней откровенностью, действительно есть чем гордиться. И пусть это чувство слишком явно читается на их красивых лицах, пусть изумрудного оттенка глаза светятся самовлюблённым и эгоистичным восторгом – представьте себя на их месте. Признайтесь откровенно – вы бы вели себя иначе? Так проявите же великодушие и будьте снисходительны к счастливицам, одарённым благосклонностью капризной фортуны. Что ни говори, а её улыбку нужно заслужить.

   Да, хотелось бы сразу предостеречь вас от роковой ошибки, которую вы, в силу неопытности, легкомыслия или пристрастия к поверхностным суждениям, вполне способны допустить. Меньше всего об истинном значении этой сцены следует судить по её размерам. Хотя бы потому, что споры по этому вопросу в определённых кругах не смолкают до сих пор. Одни поражаются её колоссальной величиной, делясь, в свою очередь, на две почти равные партии, первая из которых искренне восторгается грандиозностью храма искусства, а вторая довольно скептически относится к слишком явным, по их мнению, признакам нездоровой гигантомании, отчётливо проявившихся при его строительстве. Признаки эти, на их взгляд, скорее свидетельствуют о незрелости, и даже неразвитости художественного вкуса, чем о тонком и глубоком понимании изящества и красоты.

   Впрочем, есть и другие. Те, кто упорно держатся мнения, будто размер сцены, в принципе, не так уж и велик, а потому разногласия в стане их принципиальных оппонентов, по большому счёту, не стоят выеденного яйца.

   И каждая из сторон упрямо гнёт свою линию, с яростным пылом отстаивая свои позиции, не желая и слышать о достижении какого-либо мало-мальски приемлемого компромисса.

   Конечно, никто не отнимает у любознательного читателя, поборника и неутомимого искателя абсолютной истины, права самому решить этот спор, лично измерив с рулеткой в руках длину и ширину предмета столь бурных дискуссий. Но неужели мы опустимся до такого примитивного способа? Кроме того, положа руку на сердце, согласитесь, что нет ничего лживей в этом обманчивом мире, чем точные цифры. Доверять им бездумно и безоглядно всегда считалось верхом неразумности. Как уже говорилось, не обращайте внимания на размер сцены. Поверьте, многое удивит вас гораздо сильней.

   Например, освещение. Холодный, безжизненный свет многочисленных софитов щедро заливает сцену потоком тусклых лучей, непроизвольно рождая в голове чуткого и тонкого наблюдателя мысль о мёртвом сиянии Луны и о прощальном свете давно потухших звёзд. А эта мысль неизбежно тянет за собой и остальные – о неизбежном триумфе смерти, о вечном господстве небытия и необузданного, первозданного хаоса, о мимолётности и суетности нашего бессмысленного существования, кратким как миг, пока горит спичка, так и не сумевшая или не успевшая зажёчь ни костра, ни факела, ни даже жалкой лучины. И вот уже сжимает сердце зрителя мёртвой хваткой безысходная тоска, и поселяются в его душе тихая печаль и задумчивая грусть. И тогда, впавшая в меланхолию и, что гораздо важнее, настроившаяся на философский лад публика становится лёгкой добычей тех, кто давно мечтал завладеть её помыслами и чувствами. На сцене ничего не происходит просто так.

   И, наверняка, найдётся разумное объяснение тому, что ни один, даже самый слабенький и тоненький лучик не осмеливается пересечь её границы. Всё окружающее сцену пространство погружено в кромешный, непроглядный мрак. Абсолютная, совершенно неприличная в своей черноте тьма царит здесь, и самому острому взору не под силу пробиться сквозь её плотный, пугающий своей непроницаемостью покров. Сто шагов, десять, один – расстояние не имеет никакого значения, ибо результат в любом случае останется неизменным. Что скрывает тьма, кто скрывается во мраке – бессмысленно ждать ответа на этот вопрос. До конца представления это останется неразрешимой загадкой, тайной, которая как раз и любит подобные места. А там где появляется тайна, всегда властвует тишина. Мёртвая тишина. А потому – обратите всё ваше внимание на сцену. На сцену, на сцену! Там свет, там звук, там сама жизнь. В конце концов, на ней стоят четыре прелестные девушки, похоже уже заждавшиеся момента, когда им подадут условный знак. Неужели их красота не привлекает вас? Неужели не притягивает, словно магнитом, ваш взор...

   – Внимание! Начинаем. Раз-два-три!

   Нас прерывают самым бесцеремонным образом. Кто отдал эту, вырвавшуюся из глубины густого мрака, команду? Неужели сам главный постановщик? Скорее всего, слишком уж уверенно звучит этот голос, чтобы принадлежать какому-то помощнику или ассистенту. Его обладатель явно не привык к возражениям и, похоже, даже мысли не допускает, что кто-то осмелится противоречить ему, равно как и оспорить его замысел. Что же, давайте проверим, действительно ли последний так глубок и гениален, как, безусловно, кажется его автору? Довольно слов. Доверимся нашим чувствам. Шоу начинается.

   Порохом вспыхивает в царившем доселе безмолвии бесшабашно-озорная мелодия. Ослепительной молнией разрывает обволакивающую липкую тишину совершенно несерьёзная музыка, настраивая слушателя на беспечный и беззаботный лад. Зритель, наслаждайся весело танцующими под ритмы диско красивыми девушками и не старайся особо вникнуть в смысл песни, что звучит из их уст. Право слово, когда текст играл главную роль в успехе того или иного хита? Впрочем, если вы настаиваете...

   Мир анимэ пленяет нас

   Мы любим красоту

   И ценим внешний блеск её

   Сильней чем доброту.

   В своих улыбках озорных

   Таим мы сладкий яд

   Коварных планов черноту

   Скрывает нежный взгляд.

   Прелестные черты лица

   Спасение для нас.

   Ведь искусителю никто

   Не в силах дать отказ.

   Здесь в мире сумрачных теней

   Живём одной мечтой

   Стремимся окружить себя

   Волшебной красотой.

   Инферно тот, каков он есть

   Отличный от других

   Здесь анимэ царит закон

   В отсутствие иных!

   История наша совсем не нова

   С сюжетом, затёртым до дыр

   Всё те же вопросы, всё те же слова

   Всё тот же безжалостный мир.

   Где снова за жизнь не дадут и гроша

   И щедро заплатят за смерть.

   Но зависть и злобу отвергнет душа

   Пронзивши греховную твердь.

   Опять героине бороться с судьбой

   Совсем не за свой интерес.

   Меж сильным и слабым гранитной стеной

   Вставая по зову небес.

   И совести голос разрушит покой

   Изгнанницы в чуждом краю

   Спасая ребёнка, рискует собой

   Волнуя родную семью.

   Кому-то придётся решить для себя

   Важнее что – дружба иль честь.

   Цинизма и чёрствости треснет броня

   И сердцу откроется Весть.

   Вы вряд ли услышите ясный ответ

   На то, что волнует всех вас

   Но выполнить первый искусства завет

   Клянёмся, так слушайте нас.

   Словно в насмешку над обещанием, столь торжественно озвученным со сцены, сразу же после последних слов музыка смолкает. Правда всего лишь для того, чтобы спустя какой-то миг взорвать наступившую тишину на первый взгляд совершенно неуместной и даже, скажем прямо, вульгарной мелодией, чьё залихватское звучание заставляет ошеломленного слушателя почувствовать себя завсегдатаем дешёвого ковбойского салуна. И уже готов вырваться из его горла возглас «Гарри, плесни мне ещё немного виски», и рука сама тянется к бедру, на котором в открытой кобуре покоится верный «Кольт» или « Смит и Вессон», чтобы самым решительным способом разрешить спор между джентльменами, которым, как известно, всегда есть, что сказать. И уже закрадывается в его голову крамольная мысль, а в душу тяжкое подозрение и сомнение, и уже готов он громко озвучить своё скептическое отношение к замыслу невидимого гения, но не успевает. Ибо в этот самый момент сцена вновь притягивает к себе всё его внимание. Одна из девушек, обладательница самого весёлого и озорного взгляда, бойко подбоченившись и вызывающе вышагивая по сцене в такт тягуче-ленивому ритму, запевает новый куплет, несколько растягивая слова и многообещающе подмигивая неведомому зрителю.

   Эй, Дракон, будь смелее

   Пусти в дело зубы и хвост...

   Чтоб все вокруг оценили

   Дружно подхватывают за ней остальные три девушки

   Как твой характер непрост.

   Как твой характер, как твой характер, как твой характер

   Непро-о-о-оо-о-оо-о-о-оо-о-о-о-о-о-о-ст!!!

   И обрывается мелодия – резко, неожиданно, негаданно, словно резанул по ней кто-то острейшим ножом быстро и зло. И лязгает сталью пронзающих плоть наконечников копий, рассекающих и разрубающих тела лезвий мечей и секир яростный, негодующий, но по-прежнему властный и решительный голос

   – Я вам сейчас покажу Дракона!!! Это что ещё за отсебятина!!!

   Отчаянным визгом, в котором слышно больше веселья, чем подлинного испуга, отвечают девушки на озвученную угрозу. Не переставая визжать, они стремительно убегают со сцены, поспешно скрываясь за её кулисами. Опустевшая сцена, говорят, нет тоскливей и печальней зрелища. Хотя некоторые утверждают, что пустой зрительный зал... но это дело вкуса. Как бы там ни было, но репетиция закончилась. Пришло время подвести её итоги. И кто-то займётся этим прямо сейчас.

   Обсуждение во тьме.

   – Нет, вы видели? Дракон! Какая наглость! Дерзкая и нелепая выходка, которая попирает все мыслимые нормы морали и оскорбляет вкус любого мало-мальски культурного человека. Но ничего, я с ними ещё разберусь!

   Что же, похоже, ошарашенный зритель может вздохнуть с облегчением. Не всё, чему он стал невольным свидетелем, входило в замыслы таинственного постановщика. Полагаю, это несколько реабилитирует его в ваших глазах. Увы, но подобное в нашей жизни происходит сплошь и рядом даже с самыми блестящими и глубокими планами.

   – Всплеск вдохновения? Эмоциональный порыв? (ого, неужели у этой пьесы не один, а целых два режиссёра?)

   – Вот это вы называете творческим вдохновением? Нечего сказать, замечательное у вас представление об искусстве, просто нет слов. Вы что, всерьёз защищаете этих вульгарных пошлячек...

   – Да ладно вам, Лионель. Бросьте. С чего вы так взъелись на бедных девчушек? Вы же их напугали до смерти. Воля ваша, но с женщинами так обращаться нельзя.

   – Я в своё время невиновную девушку на каторгу отправил. По сравнению с тем поступком моё искреннее возмущение сейчас – это верх галантности и такта. Поэтому не читайте мне лекцию о вежливом обхождении со слабым полом, Инфернберг.

   – Вот этого, признаюсь, я никогда не понимал ни в вас, ни в Майкле. Вам, конечно, известен девиз Редворта, он красуется на стене его кабинета, да вы, наверняка, эту надпись сотни раз видели. «Пишу по зову сердца». Интересно, именно поэтому он с садистской жестокостью заставляет несчастных резать себя косами, топиться в реке, погибать от рук карателей и палачей, умирать от тоски, глотошной, неудачного аборта, наконец, получать пулю в спину и, захлёбываясь кровью, уходить из жизни на руках возлюбленного?

   – Я однажды задал ему тот же самый вопрос, и вам это прекрасно известно.

   – А он вам в ответ напел «Поезд на Читтанугу» из «Серенады Солнечной долины». Действительно остроумно, готов снять перед Майклом шляпу.

   – Во-первых, в этом нет ничего остроумного, во-вторых, смею вас уверить, своим вопросом я достиг поставленной цели, а в-третьих, искусство требует жертв, Даймон. И очень часто именно человеческих жертв. Но вам этого, к сожалению, не понять.

   – Подобно Молоху?

   – Если бы вы знали Священное Писание столь же прекрасно, как и я, то для вас не стало бы откровением, что все жертвоприношения этому лже-божеству в итоге оказывались абсолютно напрасными. Тому существует множество ярких примеров, взять хотя бы... в любом случае с искусством всё обстоит совершенно иначе. Разве я лично не доказал истину того, что утверждаю?

   – Не стану спорить, ваше знание Евангелия намного глубже моего. А ваши смелые трактовки библейских текстов...

   – Позволили мне без особого труда вернуться в родную обитель. Как ни странно, но у меня оказалось немало искренних последователей.

   – Оставим религию в покое. Вернёмся к нашей постановке. Кстати, как вам стихи? По большому счёту, конечно, они так себе, но в оправдание автора замечу, что на волынке он играет ещё хуже.

   – Вы же прекрасно знаете, как я отношусь к поэзии вообще. Писать стихи, это всё равно, что идти, приплясывая за плугом. Так что хороши ли они, неважны или откровенно дурны – мне всё равно.

   – Тогда мне ещё больше непонятна ваша реакция. Зачем поднимать скандал и угрожать нашим красавицам, если вы изначально зрелище предпочли звуку. Я ведь не ошибся? Ведь и музыку, начиная этак с... в общем, эта мелодия явно не привела вас в восторг.

   – И этого я не стану отрицать. Совершенно верно.

   – Девушки вам хоть понравились?

   – Послушайте, Инфернберг, похоже у вас сложилось какое-то превратное представление об этих ветреных существах. Я давно за вами наблюдаю и всё больше убеждаюсь, что вы придерживаетесь относительно этих созданий ложных, далёких от действительности взглядов. Для вас женщина – это нечто пленительное и загадочное в своей красоте и обаянии, чуть ли не живое воплощение совершенства и доброты. Впрочем, ничего удивительного в этом нет – вы ведь никогда не были близки ни с одной из них...

   – Также как и с мужчинами. Видно, не судьба.

   – Поверьте мне, гораздо более опытному, чем вы в данном вопросе, познавшему близко не одну красотку. Женщина – это сосуд греха и порока. И чем прекрасней его оболочка...

   – Тем большую опасность таит его содержимое. Вы не оригинальны в своих заключениях.

   – Послушайте, в девяноста девяти случаях из ста они оказываются скучными, эгоистичными и вдобавок ко всему вздорными и несносными созданиями. Порывы благородства и вдохновения им не ведомы. Их не привлекают поиски высшей истины и обретение гармонии с окружающим миром. Они живут инстинктами и вдобавок за ваш счёт. Даже их любовь к детям – да вам, наверняка, известно, какой жестокостью и мерзостью она оборачивалась во множестве случаев, которые подробно описаны знаменитыми историками и служителями искусства. Взять хотя бы, например, эту особу, которая...

   – Что, которая?

   – Ну как её... (в темноте громко и отчётливо слышится мучительное щёлканье пальцами)... она ещё переписывала мои рукописи для издательств. Признаться, почерк у меня не самый разборчивый, а если уж совсем откровенно – кого только он не приводил в неописуемый ужас и отчаяние.

   – Ваша супруга?

   – Точно! Именно она. Вы не представляете, что значит жить под одной крышей с настолько бескрылым и недалёким существом. Я никогда, собственно, и не питал особых иллюзий насчёт того, что эта женщина по достоинству оценит или поймёт мои идеи и принципы. Все надежды развеялись как дым сразу же после нашего знакомства, когда я, как порядочный и честный мужчина, дал ей прочесть мой дневник. И всё же, её реакция в вопросе о наследстве... трудно вообразить более глупое и жалкое поведение. Выпрашивать аудиенцию у какого-то ничтожества и просить его признать меня сумасшедшим. Как вам это нравится?

   – Материнский инстинкт...

   – Вот именно, инстинкт. Низменное и отвратительное чувство, недостойное венца творения Божьего. Разумеется, подобного я терпеть не собирался. Пришлось уйти из дома. Меня к этому вынудили.

   – И всё-таки...

   – В конце концов, кто из нас оказался прав насчёт наследства?

   – Здесь мне вам нечего возразить. Но, согласитесь, не каждому дано заглянуть в будущее, даже на такой ничтожный срок, как семь-восемь лет.

   – Так мы рискуем зайти слишком далеко и совершенно сбиться с главной темы. Нас должна волновать только наша постановка. А поскольку её главная героиня – именно женщина, я считаю своим долгом не дать вам увлечься этим персонажем. Вам ясна моя позиция?

   – Вполне...

   – Вот и отлично. Не забывайте, кто наши соперники. Вам удалось что-то узнать о замыслах Майкла и Мишеля?

   – Они, как и мы, работают в паре.

   – Это мне известно. Никогда бы не подумал, что ле Блан и Редворт объединятся. Но на что только не толкают нас чёрная зависть и мелкое тщеславие.

   – Это пустые сентенции.

   – Ваша правда. Так у вас есть нужные сведения?

   – Я знаю, о чём они пишут. Итак, вот вам краткий синопсис их совместного детища. В некоей абстрактной могучей державе вспыхивает пожар гражданской войны. Персонаж Мишеля – военный врач Алексис, присоединившись к армии одной из противоборствующих сторон, покидает родной Город и отправляется со своим отрядом на Дон, где судьба сводит его с местным уроженцем – молодым командиром повстанческих войск, союзных армии Алексиса, неким Грегором или Грегуаром. Майкл ещё сам толком не решил, как именовать его героя. Их знакомству и нескольким дням, проведённых вместе в безвестной станице, затерявшейся в бескрайних придонских степях, и посвящёно это произведение.

   – Никогда не понимал обыкновения некоторых авторов вводить в вымышленные миры реальные географические топонимы. Дон – кажется, именно так называется небольшая река в Англии, если я не ошибаюсь. О ней вскользь упоминал в своём романе этот столь любимый вами шотландец...

   – Вы не ошибаетесь. «В той живописной местности весёлой Англии, которая орошается рекою Дон, в давние времена простирались обширные леса, покрывающие большую часть красивейших холмов и долин, лежащих между Шеффилдом и Донкастером». Уолтер – отличный писатель, а Бекетова – превосходный переводчик.

   – Насколько далеко они продвинулись в своей совместной работе?

   – Могу вас успокоить, не слишком. Почти сразу же их сотрудничество омрачилось резкими разногласиями по всем вопросам. Даже по названию романа. Майкл настаивает на «Отчуждении». А Мишель горой стоит за «Отвергнувшие». К разумному компромиссу они пока не пришли.

   – И всё-таки не стоит их недооценивать. Я уже вижу, что это смелый замысел. Им по силам осуществить его.

   – Во всяком случае, их замысел пока находится в начальной стадии. Сейчас трудно предсказать, как дальше пойдут у них дела, и куда всё повернётся. На вашем месте я бы обратил взор на другую соперницу.

   – На кого же?

   – Вы разве не в курсе? Энни также участвует в состязании. И вот у неё воплощение замыслов идёт полным ходом. Думаю, очень скоро её работа будет опубликована. Наверное, одной из первых.

   – Несносный фантом. Как она раздражает меня. И ведь я лично призвал её.

   – Но жалеть об этом нам явно не приходится.

   – Вы правы. Искусство требовало этого. Но иногда... так и хочется её... ладно, она того не стоит. О её работе вы тоже осведомлены?

   – Представьте себя да. Энни весьма охотно делится своими планами с Альбертиной, а у меня к Берти особый подход.

   – Я внимательно слушаю.

   – Если коротко, её произведение посвящено судьбе одного ребёнка. Мальчика, по имени Серёжа.

   – Она пишет о ребёнке?

   – Это ведь не первая её книжка для детей, не так ли? В конце концов, именно вам Энни обязана литературным талантом.

   – Да, всего не предусмотришь. Ладно, продолжайте.

   – Итак, семья Серёжи переживает тяжёлую драму, которая перерастает в жуткую трагедию. Его отец – холодный, чёрствый, бесчувственный сухарь-бюрократ фактически вынуждает своими вечными мелочными придирками и несправедливыми упрёками уйти из дома маму Сережи.

   – Так, стало быть, это он выставил её за дверь, а не сама она бросила любящего, заботливого мужа и родное дитя, поддавшись преступной страсти и покинув семью ради... о чувствах её близких, наша невинная жертва, разумеется, думала в самую последнюю очередь. Ну-ну...

   – Помилуйте, какие чувства могут быть у чёрствого, бесчувственного сановника, абсолютно не способного понять тонкой натуры несчастной молодой супруги?

   – Действительно, о чём это я? А как насчёт её сына?

   – Послушайте, чего вы хотите от бедной женщины? И саркастические упрёки ваши совершенно нелепы и абсурдны. Мама очень любила Серёжу, её глубокой и чистой любви к единственному сыну специально посвящено несколько страниц.

   – Чтобы читатель глубже проникся её переживаниями?

   – Не все же такие как вы. Так вот, мама хотела забрать Серёжу к себе, но этот тиран, этот деспот и сатрап не позволил ей сделать это. Более того, запретил маме Серёжи встречаться с сыном и не дал, подлец, согласия на развод.

   – Молодец мужик. Уважаю.

   – Почему он молодец? Совсем, даже, наоборот. Ведь именно не сумев смириться и пережить разлуки с сыном, мама Серёжи совершает ужасный поступок – кончает жизнь самоубийством. А что толкнуло её на столь отчаянный шаг, как не...

   – Пристрастие к опиуму и морфию. И не пытайтесь отрицать, я хорошо помню. Было, было.

   – Да ну вас. Ей, между прочим, их как лекарство доктор прописал.

   – Во-первых, наша сочинительница врёт, не краснея. Надо же – разлука с любимым сыном. Как насчёт гордыни и злобы на весь мир и окружающих? Кроме того, согласитесь что, накладывая на себя руки, она больше думала о себе любимой и об обидах, якобы чинимых ей всеми кому ни попадя, чем о сыне, в любви к которому она сейчас так распинается. Нечего сказать, прекрасный подарочек преподнесла она Серёже. Хотя, что взять с истеричной, испорченной, эгоистичной дуры.

   – Вы слишком жестоки к несчастной и не способны понять всю глубину её горя и страданий.

   – Заметьте, её горя и страданий. А о боли остальных нашей страдалице...

   – Вернёмся к произведению Энни.

   – А что на трагической смерти мамы этого ребёнка оно не заканчивается?

   – Всё только начинается. Итак, бедный Серёжа, вскорости после смерти горячо любимой мамы, лишённый родительской ласки, сочувствия и поддержки, ведь, согласитесь, смешно ожидать проявления подобных высоких чувств от...

   – Чёрствого бездушного сановника-бюрократа? Действительно, глупо. Особенно если описывает его особа пристрастная и заинтересованная.

   – Как бы там ни было, но вскоре несчастный Серёжа тяжело заболевает двусторонним воспалением лёгких, между прочим, насчёт диагноза Энни консультировалась с Мишелем.

   – А он и рад помочь. Я ему этот порыв альтруизма ещё припомню.

   – Заболевает двусторонней пневмонией и умирает...

   – Вот оно как? Однако. Трагический финал.

   – И попадает в Элизиум.

   – Счастливая развязка...

   – Там он, натурально, встречается с Джессом, тот водит его по своим владениям, везде, понятное дело, царят красота, взаимная любовь, всеобщая идиллия и благодать. И вот в конце этой весьма познавательной и в высшей мере интересной экскурсии Серёжа спрашивает Джесса, когда он сможет встретиться со своей мамой. И Джесс грустным, печальным, полным самого искреннего сочувствия голосом отвечает Серёже, что его мама, как добровольно ушедшая из жизни и, следовательно, совершившая один из тяжких грехов, попала в Хёлльмунд, то есть к нам...

   – Между прочим, совершенно заслуженно.

   – И что он, Джесс, здесь совершенно бессилен и ничем мальчику помочь не в состоянии. Разумеется, Серёжа ошеломлён. Он никак не смирится с тем, что никогда больше не увидит маму, равно как и с тем, что его мама обречена на вечные страдания в каком-то Хёлльмунде. Налицо явная ошибка, и он, Серёжа, исправит её, невзирая ни на какие правила и запреты. Следующей ночью ребёнок тайно покидает Элизиум и сбегает в Хёлльмунд.

   – Ночь в Элизиуме?

   – В детских книжках герои всегда сбегают из дома ночью. Это – освящённая веками славная традиция, канон и тот штамп, нарушать который строжайше не рекомендуется. Ничего вы не понимаете.

   – И поэтому ей можно идти против фактов и здравого смысла? Ну, ладно, что там дальше? Мне уже действительно интересно.

   – В Хёлльмунде Серёжа узнаёт, что его мама попала в полную зависимость, фактически в рабство, одному весьма злобному, жестокому и беспринципному типу, который, всячески злоупотребляя своей властью, постоянно преследует и придирается к ней, в своём тиранстве намного превзойдя...

   – Чёрствого, бездушного сановника-бюрократа? В книжке, естественно, не говорится, что сей зловредный тип имеет на всё вышеперечисленное, полное право?

   – Кто обладает правом, безнаказанно притеснять и обижать несчастную женщину? Вы меня просто поражаете и очень неприятно. Кстати, этого типа в книжке зовут Леонсио.

   – Как?

   – Леонсио.

   – Совести у вашей сочинительницы нет, вот, что я вам скажу.

   – Между Серёжей и Леонсио происходит очень бурный и эмоциональный разговор. Серёжа просит Леонсио отпустить маму. И последний, как будто, соглашается на это.

   – Что значит как будто? Что скрывается за этой подозрительной фразой?

   – Коварный и злобный Леонсио ставит Серёже следующее условие. Мама по пути из Хёлльмунда будет всё время находиться позади мальчика, и Серёжа, пока они не покинут его пределы, не должен оборачиваться. Если он поступит так, его соглашение с Леонсио аннулируется, и мама навсегда остаётся в Хёлльмунде под жестокой, деспотичной властью...

   – Свирепого, вероломного и бессердечного типа.