Текст книги "Самвэл"
Автор книги: Акоп Мелик-Акопян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)
Появление гостей прервало неожиданную ссору между матерью и сыном. После ухода Самвела княгиня Мамиконян снова приняла свой обычный горделивый вид и, беспокойно прохаживаясь по залу, ожидала, пока гости войдут и приложатся к ее руке.
Однако они запаздывали.
Она велела кликнуть дворецкого. Вошел доверенный человек княгини, дворянин, ведавший в замке деньгами, припасами и трапезами. Он почтительно поклонился и остановился у двери.
– Все готово, Арменак? – спросила княгиня.
– Готово, госпожа.
– Музыкантов позвали?
– Позвали, госпожа.
– Скажешь виночерпию, пусть подаст гостям самое старое и самое крепкое вино.
– Уже сказано, госпожа.
– А мне – самое слабенькое. Понял?
– Понял, госпожа.
– Но в цвете пусть разницы не будет...
– Не будет, госпожа.
Княгиня дала еще несколько указаний и отпустила дворецкого.
После его ухода в зал скользнул главный евнух Багос, человек с морщинистым безволосым лицом и красными, лишенными ресниц веками, в которые еле могли втиснуться выпученные как у жабы, беспокойно бегающие глаза. Он подобострастно приблизился к креслу такими осторожными шагами, словно боялся, что они его выдадут, и, наклонившись, сипло прошептал:
– Сперва пошли приложиться к руке княгини Заруи.
Надменный взор княгини Мамиконян полыхнул гневом.
– Дальше что? – спросила она сердито.
– Дальше – придут сюда обедать.
– Когда?
– Как знать? Если княгиня Заруи не задержит, могут и скоро прийти. Но кто же не знает ее обычая: пока не накормит, не напоит – не отпустит.
– Самвел тоже с ними?
– Впереди всех шел...
Княгиня разгневалась еще больше.
Евнух счел, что уже достиг своей цели, но продолжал наушничать дальше.
– Самвел велел, чтобы Мушега тоже пригласили на обед.
– И Мушег согласился?
– Согласился. Он с Самвелом вот как...
И старый доносчик сложил вместе указательные пальцы обоих рук, что означало «водой не разольешь».
Семьи трех братьев Мамиконянов – Вардана, Васака и Вачагана – жили в одном замке и внешне были очень дружны. Однако под мнимым согласием таилась непримиримая вражда. Эта ненависть имела свои трагические причины: Ва-сак убил своего родного брата Вардана, а Ваган, отец Самвела, предав братоубийцу Васака в руки персидского царя Ша-пуха, тоже погубил родного брата. В этом роду была кровная вражда – вражда неутолимой фамильной мести... Однако, как это принято среди высшей знати, взаимную вражду скрывали за утонченной вежливостью и предупредительностью.
Княгиню 1ачатуи не так разозлило то, что ее сын пригласил на обед Мушега, сына своего дяди Васака, как известие, что Саак Партев решил первым делом приложиться к руке княгини Заруи, вдовствующей княгини Мамикоиян, вдовы Вардана Мамиконяна. Саак, как мы уже знаем из предыдущей главы, был сыном дочери Вардана, то есть внуком княгини Заруи, и поэтому всякий раз, стоило ему попасть в замок своих родичей, первым долгом навещал княгиню Заруи и выражал ей свое соболезнование и почтение. Это выводило из себя мать Самвела. «Стоит этому спесивому Партеву появиться в нашем замке, и он всегда найдет, чем оскорбить меня», – думала она, и ее полные губы дрожали от негодования.
– Что узнал об Ормиздухт? – обратилась она к главному евнуху.
– Она нездорова.
– Значит, на обед не придет?
– Была бы здорова, все равно бы не пришла... – сказал главный евнух, и его морщинистое лицо сморщилось еще больше, изобразив шельмовское подобие улыбки.
При известии, что Ормиздухт на обеде не будет, лицо княгини выразило самое непритворное удовлетворение. Приветливая и обаятельная красавица, конечно, затмила бы ее в глазах молодых гостей. Беспредельная зависть к юной сопернице гнездилась в сердце тщеславной княгини Мамиконян, урожденной Арцруни, хотя она была уже немолодая, увядающая женщина.
Пока главный евнух говорил с княгиней, двери зала время от времени незаметно приоткрывались, и в узенькой щелочке мелькали блестящие глаза: кто-то подслушивал.
Сведения, которые принес евнух, не только порадовали княгиню, но и весьма огорчили. Сердце ее билось неровно, мысли путались и клубились в растревоженной голове. Неожиданный приезд незваных гостей свалился как снег на голову и не оставлял времени разобраться в этой путанице мыслей, прийти к чему-то одному. И теперь княгиня бросалась из одной крайности в другую.
Она снова обратилась к главному евнуху:
– Ты точно знаешь, что Мушег придет на обед?
Лицо евнуха снова растянулось в гаденькой усмешке, беспокойные зрачки расширились.
– Твой покорный слуга никогда не говорит того, в чем не уверен, – ответил он и с некоторой фамильярностью поправил одну из шелковых подушек, которая чуть-чуть сдвинулась с раз и навсегда отведенного ей места.
Дверь снова еле заметно шелохнулась, и в узкой щелочке снова мелькнули блестящие глаза. Видно было, что эти пытливые глаза затрудняются определить, кто же собеседник княгини, потому что тахта, на которой она сидела, была в противоположном конце зала, столь обширного, что из всего разговора до дверей доносились лишь неясные, еле слышные звуки.
Княгиня, все также погруженная в свои думы, встала и направилась в соседнюю комнату.
– Следуй за мною, Багос, – велела она евнуху. Красивая небольшая комната, в которую они вошли, была рядом с опочивальней княгини. Одна дверь соединяла их между собой, другая выходила в небольшой вечнозеленый дворик за женской половиной.
Дверь комнатки заперли изнутри. Зал опустел.
Сейчас же стало ясно, кто так томился у дверей. В зал скользнула Нвард. Она казалась воплощением осторожности. Неслышными шагами юная служанка прокралась по мягким копрам, подошла к цветам у окна, понюхала букет, подошла к металлическому зеркалу, взглянула на свое покрытое бледностью лицо, и наконец, неслышно подкралась к двери, за которою скрылись княгиня и главный евнух. Оттуда доносилось неясное бормотание. Озадаченная девушка приложила ухо к замочной скважине и старалась даже не дышать, чтобы не проронить ни звука, но до ее слуха все равно доносилось только невнятное шушуканье, в котором нельзя было разобрать ни единого слова. Ее душила досада. Неясное, но зловещее предчувствие подсказывало, что здесь плетутся какие-то козни, и это ужасало ее.
Она отошла от двери; надо было найти какую-нибудь зацепку, чтобы княгиня, выйди она вдруг в зал, застала ее за делом. В это время двери зала с шумом отворились, и влетел маленький Ваган, младший брат Самвела. От беготни он раскраснелся, вспотел, и на щечках его цвели розы; резвый мальчик с разбегу бросился в объятия Нвард. Она поцеловала маленького князя. Он сейчас же вырвался, вскочил на тахту, в мгновение ока собрал все подушки, сложил их друг на друга, уселся верхом и начал пришпоривать и нахлестывать своего воображаемого коня, весело понукая его: «Но! Но!» Когда маленький князь увидел, что неподвижного скакуна не сдвинуть с места, ему сразу надоело это занятие, и мальчуган соскочил с тахты в поисках новой игры. Шалун выхватил из вазы букет цветов. Нвард кинулась к нему и едва успела спасти букет, но цветы были уже изрядно помяты. Видя, что упрямец никак не угомонится, девушка схватила его за руку, почти насильно вытащила из зала и заперла двери. Он побарабанил в двери ногами и убежал.
Хотя шалости маленького Вагана и отняли у Нвард несколько драгоценных минут, зато они подсказали ей то самое занятие, которое она так напряженно искала. Служанка разобрала «коня» Вагана, то есть взяла уложенные друг на друга подушки и расшвыряла их в разные концы зала. Подняла помятый букет, ободрала лепестки и листья и разметала по коврам. После этого она снова подкралась к запертым дверям и прило-жила ухо к замочной скважине.
Теперь там говорили еще тише. Бедная девушка вся обратилась в слух, но разобрать все равно ничего не могла. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди от любопытства, кровь прилила к щекам. Знать бы хотя, с кем это совещается госпожа! Это многое бы прояснило. Створка двери внизу не до конца прилегала к раме, она наклонилась и заглянула в эту щель. Но тут собеседник княгини зашелся в приступе кашля, сначала все усиливающегося, затем ослабевшего и перешедшего в конце концов в удушливый хрип. Нвард вздрогнула. Этот неудержимый кашель был знаком ей, как и каждому в замке. Он исторгался из впалой груди и сгнивших легких главного евнуха. Теперь-то она знала, с кем совещается княгиня. «Тут что-то не чисто!» – подумала девушка и до предела напрягла слух.
Вдруг она побледнела, как бледнеет человек, если рядом с ним ударит молния и грянут раскаты грома. Но услышала она всего два слова. Одно было – имя Мушега, другое – страшное слово...
В комнате княгини воцарилась глубокая тишина. Теперь не слышно было даже прежнего шушуканья. Видимо, собеседник княгини, получив последние указания, вышел через другую дверь, которая выходила на малый дворик женской половины.
Нвард покинула свою засаду у двери, опасаясь, как бы княгиня не вышла и не наткнулась на нее. Она подошла к дверям зала, которые недавно заперла, и снова отперла их, потом принялась подбирать лепестки и листья, рассыпанные по коврам. Подушки еще валялись в разных концах зала. Работы было достаточно, и если бы госпожа вышла, она застала бы служанку занятой делом. Но княгиня все медлила. Быть может, ее мучала совесть за тот жестокий наказ, который она дала своему верному слуге... Нвард не раз собирала все лепестки и листочки и снова разбрасывала их по коврам, изорвав на еще более мелкие кусочки. Она повторяла это до тех пор, пока княгиня не вошла, наконец, в зал.
– Что это? Кто это сделал? – в гневе закричала она, осматриваясь по сторонам.
– Кто же еще?! – ответила Нвард, продолжая подбирать то, что сама же раскидала. – Вхожу и вижу – Ваган все вверх дном перевернул. Увидал меня – удрал.
– Ах, озорник эдакий! – сердито отозвалась княгиня. – Когда только ума-разума наберется! С минуты на минуту придут гости и увидят это безобразие.
– Сию минуту все уберу, – откликнулась служанка, суетясь изо всех сил.
– Пока ты уберешь, полдня пройдет! Беги скажи там кому-нибудь, пусть подметут, а сама ступай скорее в сад, нарви свежий букет вместо этого.
Нвард вихрем вылетела из зала.
Слуги толпились в трапезной: с шутками и прибаутками они накрывали на стол. Среди них был и юный Юсик – возлюбленный Нвард. Девушка окликнула издали одного из слуг, передала приказ княгини, а сама побежала в сад.
У Юсика загорелись глаза. Он незаметно проследил, в какую сторону побежала Нвард: сметливая девушка, убегая, держалась за мочку правого уха. Это был условный знак, означающий, что она зовет его.
Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания других слуг, юноша выждал немного и незаметно выскользнул из трапезной. Он еще издали заметил, что девушка пошла в сад, и поспешил туда окольным путем.
Свою ненаглядную он нашел среди розовых кустов, но она была совсем не такая веселая, какой он привык видеть ее в этом уголке. Нвард только что начала собирать букет.
– Это для меня, правда? – сказал юноша и потянулся обнять ее.
– Сейчас не до этого, Юсик, – отстранилась девушка. – Я тебя позвала по очень важному делу.
– Какому делу? – уныло спросил юноша: впервые любимая девушка встретила его с такой холодностью.
– Иди сейчас же к Самвелу! Уговори, пусть передаст Мушегу, чтобы не приходил сегодня на обед к княгине... Иди скорее, дело спешное!
Серьезность, с которой говорила девушка, заставила Юсика забыть о любовном ворковании; он озадаченно спросил:
– С чего это князю Мушегу не ходить на обед? С какой стати?
– С такой!.. Потом расскажу... не мешкай!
– Так ведь мой-то князь должен знать, в чем дело – чтобы объяснить князю Мушегу.
– Если твой господин все узнает прямо сейчас, это плохо кончится: может начаться ссора, – веско и убеждающе сказала девушка. – Пусть гости уедут, я тогда все расскажу тебе, а ты – своему князю. Ну иди, иди скорее.
– Дай же поцеловать твое ли...
– Ступай...
– Ну хоть эти красивые пальчики! – Юсик схватил девушку за руку, прижал к губам кончики ее пальцев и исчез из сада.
О, дали бы мне дым благовоний И утро Навасарда,
Прыжки ланей И бег оленей!
Мы в трубы протрубим И в барабаны забьем!
Слышались звуки лютни, бамбирна, и из трапезной доносилась полная страстной тоски песнь царя Арташеса. Два странствующих народных певца-гусана стояли у дверей, пели и играли на древних армянских инструментах. Очень стара была песня; стары были и певцы. Арташес произнес эти слона на смертном одре. Царь-патриот в последние минуты жизни со всей силою неукротимой страсти желал участвовать в торжествах, которые совершались в первое утро Навасарда. С того дня минуло без малого три столетия, и вот та же песнь сошедшего в могилу язычества звучала в устах певца уже в христианский век.
Посреди обширного зала стоял мраморный стол. Он был такой огромный, что по обе стороны могли разместиться человек пятьдесят, а то и больше. Но на резных каменных скамьях сидело всего пять человек. Во главе стола восседала в роскошном кресле хозяйка дома, княгиня Мамиконян, одесную от нее, на месте почетного гостя – Саак Партев, по левую руку – Месроп Маштоц. Рядом с Сааком сидел Самвел, напротив него, рядом с Маштоцем – старый Арбак, бывший дядька молодого хозяина. Среди гостей не было князя Мушега, двоюродного брата Самвела. Не было и Ормиздухт.
Стол ломился от яств. В высоких серебряных вазах лежали всевозможные восточные сладости и сушеные фрукты. Стол был украшен яркими цветами и усыпан зелеными листьями.
Позади каждого гостя стоял нарядный отрок с венком на голове, с серебряным кувшином, полным вина, в одной руке, и серебряным кубком в другой. Это были виночерпии, по одному на каждого из сидящих за столом. А чуть подальше от стола, позади каждого из гостей, стояли их вооруженные телохранители и, словно ангелы-хранители, не спускали глаз со своих господ.
Певцам отвели место у входа в пиршественный зал; они пели и играли без передышки. Один был слеп на оба глаза, подобно Гомеру, другой – хром. Оба были в рубище. Любимцы народа стояли на пиршестве князей в облике своего народа, чуждом всякой роскоши...
Печальная песня и звуки музыки, звяканье золотых вилок и полнозвучный звон серебряных кубков заглушали разговор, который становился все оживленнее. Безмолвствовал лишь Самвел. Горькие, надрывающие душу мысли бушевали в нем. Два человека, любимых им, – князь Мушег и Ормиздухт – по разным причинам не пришли на пир. Причины отсутствия обоих тоже легли тяжестью на его сердце.
Более всех говорила за столом княгиня Мамиконян, главным образом с Сааком. Обычно она была весьма искусна в обхождении с гостями, но сегодня речи ее были обрывисты и, казалось, не очень вязались друг с другом. Ее терзала мысль, сказал ли им Самвел о возвращении отца из Тизбона, и если сказал, то в какой форме. Гости об этом ничего не говорили, да и сама княгиня старалась не давать для того повода. Но ведь и совсем не касаться этого предмета тоже вряд ли подобало. Она намеревалась в ближайшие дни отправить Самвела, дабы он встретил отца еще прежде, чем тот ступит на землю своего Тарона. Мыслимо ли, чтобы ближайшие друзья и родичи дома Мамиконянов о том не знали? Да и сколько бы она не скрывала полученные известия, в конце концов Самвел скажет им. А она еще не договаривалась с Самвелом ни о том, как обнародовать весть о возвращении главы семьи, ни о том, как обставить церемонию встречи. С другой стороны, ее мучила мысль, почему вдруг Мушег не пришел на пир. Ужели в доме есть доносчики?.. Или это евнух Багос предал ее?.. Сам надоумил, и сам же дал знать Мушегу, что тут готовится... «Если только ему все открыли, следствия могут быть ужасны» ... – думала она, скрывая тревогу под личиной притворной веселости. Ни от кого княгиня не ждала такой опасности для своих начинаний, как от этого отважного, неустрашимого юноши...
Только такая сильная натура, как мать Самвела, в состоянии была после всех этих терзаний и колебаний сохранять достаточно хладнокровия, чтобы не выдать себя перед гостями. Однако же положение ее было весьма сложно, и она не знала, как разрубить этот запутанный узел.
Княгиня старалась вести разговор о предметах посторонних. Несколько раз в разной форме она выразила соболезнование по поводу ссылки католикоса Нерсеса Великого, отца Саака.
– С того дня, как слуха моего коснулась эта горестная весть, – говорила она с дрожью в голосе, – я лишилась покоя: стоит вспомнить – и слезы выступают на глазах. Армения осталась без духовного пастыря... ах, какое несчастье!
И она, действительно, поднесла к глазам платочек. Саак принялся утешать ее.
– Не огорчайся, княгиня, не надрывай сердце тяжелыми думами! Моему отцу выпало на долю немало испытаний, и всякий раз всемогущий творец даровал ему избавление. И от этой беды Господь спасет его, я верю.
– Спасет... – повторила княгиня, выразив на лице некоторую успокоенность. – Святые молитвы спасут его.
Саак перевел разговор на другую тему.
– А ты, тетушка, имеешь ли известия от дяди? Я что-то слышал – не помню, правда, откуда – будто он вскорости возвращается домой?
Княгиня несколько смутилась, но тут же взяла себя в руки.
– Есть слухи, что возвращается... но наверное ничего не известно, Не иначе, как за грехи наши – дороги перерезаны. Со всех сторон дурные вести... ничего утешительного... Что творится в Тизбоне, что с государем – Бог весть... Только совсем на днях прибыл человек из Тизбона – беглый воин, надо полагать – говорит, будто дядя твой возвращается. И ни письма, ни знака какого-нибудь... Уж не налгал ли в надежде на награду? А ты как думаешь, дорогой Саак? Я как-то совсем растерялась, не знаю, что и делать...
– Не думаю, чтобы вестник посмел обмануть тебя, дорогая тетушка. Откуда он родом?
– Здешний... из наших поселян.
– Стало быть, нечего сомневаться: он свою госпожу не обманет.
– Я тоже склонна считать, что это может правдой оказаться... собираюсь вот выслать Самвела навстречу отцу.
– Само собой, надо послать! – сказал Саак, подчеркнуто выражая свою радость, и обратился к остальным, делая общим этот притворно-дружеский разговор.
– Слышишь, Месроп? Дядя мой возвращается! Самвел поедет его встречать. Осушим же чаши, чтобы дорога его была удачной.
Месроп занят был шутливой перепалкой со стариком Арба-ком и не расслышал, что сказал Саак. Тот повторил свой тост.
– Выпьем, вьпьем, как же! – подхватил Месроп и повернулся к певцам. – А ну – новую песню!
Певцы запели языческую песнь о ночном свидании богатыря Ваагна с богиней Астхик в ее золотом чертоге на вершине горы Астхонк:
Померкло солнце. Ночь темна.
Над тихою рекой Рассыпал бог земного Сна Дремоту и покой.
Волны полночный перекат Чуть слышен в тишине,
Чтоб забытье речных Наяд Не нарушать на дне.
Не слышно камышей ночных Над сонной Арацани, —
Тяжелый Сон у водяных —
Пусть мирно спят они.
Лес, не шумя листвой, стоит,
Как вымер тихий мир.
В замшелом гроте крепко спит Парик – лесной Сатир.
Молчат земля и небосвод,
Повсюду тишина,
Трава и гладь прохладных вод В объятьях томных Сна.
И только на горе Астхонк Богине спать невмочь.
И слышит тяжкий долгий стон Отзывчивая ночь.
Богиня мечется томясь, Покров ее измят,
А пламя глаз летит, стремясь В далекий Аштишат.
Вдруг задрожал, трясясь, Тарон,
Объял все души страх,
Гром загремел со всех сторон,
В лесах и на горах.
Светловолосый то Ваагн
Рукой богатыря
Потряс, как грозный ураган,
И горы и моря.
Богиня дрогнула, бледна,
И грусть сошла с лица,
Когда почуяла она,
Что Витязь у дворца.
Мир снова погрузился в Сон,
Земли спокоен лик, —
Умолкнул Витязь, заключен В объятия Астхик!
XIII ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ОСЛОЖНЯЮТСЯ
Обед кончился, и гости снова перешли в зал для приемов. Там их ожидали разнообразные шербеты и прохладительные напитки, которые должны были ослабить действие крепких вин. Слуги без устали суетились вокруг гостей, а у дверей, с оружием в руках, застыли как вкопанные телохранители Саака и Месропа. Княгиня Мамиконян казалась еще веселее и привечала своих гостей еще ласковее. Она даже снизошла до бесед и шуток с Месропом, которого прежде не удостаивала особого внимания: он был, на ее взгляд, всего лишь ничтожный дворянчик, который с кровли своего плохонького родового гнезда мог без труда обозреть все свои владения, от края до края.
Старый Арбак незаметно исчез сразу же, едва обед кончился. Самвел был по-прежнему мрачен и подавлен. Если бы не гости, он тоже покинул бы зал вслед за своим пестуном и ушел бы к себе, чтобы хоть немного успокоить растревоженную душу. Он сел на самую дальнюю тахту в конце зала и сделал вид, что задремал. На самом деле отяжелевшая голова его раскалывалась под натиском смятенных мыслей. Не спрашивая его согласия, Самвелу под звон кубков пожелали счастливого пути. Итак, он должен ехать встречать своего отца, должен принять с распростертыми объятиями изменника родины. Но как встречать, как раскрыть объятия?.. Горькие, беспросветные мысли теснились в его мозгу.
Княгиня тем временем неутомимо продолжала свои расспросы; теперь она повернулась к Сааку и осведомилась, как обстоят дела в его родовых владениях.
– Не очень утешительно, милая тетушка, – откликнулся Саак, несколько смущенный неожиданным вопросом. – Тебе ли не знать, что за пройдохи наши управители! Они ухитряются погреть руки при каждом удобном случае. После несчастья с моим отцом кое-кто из них совсем было решил, что владения патриарха, всего лишь вверенные их заботам, перешли в полную их собственность. Докатились до того, что перестали высылать вовремя доходы с имений. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы пресечь эти безобразия и навести порядок.
Итак, Партев не проговорился. Пытливая хозяйка не замедлила с новым вопросом:
– Слава Богу, что тебе удалось все-таки навести хоть какой-то порядок. Теперь, милый Саак, ты, конечно, отдохнешь от своих трудов в нашем замке, где все в родстве с тобою? Ты ведь доставишь нам эту радость?
– Я очень бы не прочь, милая тетушка, но, как ни прискорбно, более одного дня остаться не смогу. Очень спешу.
– Что так? Останься, по крайности, до приезда отца Самвела. Ты ведь знаешь, как он обрадуется.
– Но меня ждут дома – и с большим нетерпением. Маленькая Саакануш совсем расхворалось. Жена моя безутешна. Я не вправе медлить, дорогая тетушка.
Княгиня изобразила на лице крайнюю степень огорчения, хотя не поверила ни в болезнь маленькой Саакануш, ни в безутешность ее матери, ни тем более в то, что Саак приехал в Тарон, чтобы навести порядок в своих владениях.
Она перенесла внимание на Месропа, который во все время разговора стоял у окна и вертел в руках один из стоявших поблизости серебряных сосудов, любуясь искусной чеканкой.
– Чем же кончилась ваша тяжба с жителями Одза, Мес-роп?
– Я об этом и думать забыл, – беспечно отозвался тот– – Эти заботы я предоставил отцу. Недаром одз означает змея – со змеями лучше не связываться.
Ну, жители Хацика жалят не хуже, недаром хаиел означает кусать, а хоцел – язвить, – с улыбкой парировала княгиня.
– Потому-то их и прозвали скорпионовым племенем, – расхохотался Месроп.
Месроп Маштоц владел местечком Хацик, да и сам был его уроженцем. С городом Одз у него была тяжба из-за размежевания земель. Жители Одза слыли людьми змеиного нрава, а жители Хацика – скорпионовым племенем, то есть ехидными, злыми на язык. Своим намеком хозяйка дома хотела укорить молодого «скорпионца» за то, что он слишком остер на язык: жители Одза пользовались особым расположением и покровительством княгини Мамиконян.
После этого мимолетного обмена шутками, не доставившего княгине особого удовольствия, разговор вновь перекинулся на поездку Самвела. Поводом послужило то, что княгиня заметила, как угрюм ее сын; она подошла к Самвелу и ласково пригладила его густые кудри:
Что с тобой, сынок? После обеда ты что-то приуныл. Ничего особенного, – отозвался Самвел, поднимая голову. – Со мной бывает... особенно после бурной радости... За обедом я выпил лишнего.
Княгиня заметила бледность сына и ужаснулась:
– По лицу видно, что тебе нехорошо, Самвел, – сказала она дрожащим голосом. – Заболел, наверно... ты такой бледный... Глаза лихорадочно блестят... да на тебя просто страшно смотреть!
– Говорю же, со мною так бывает, – отозвался Самвел и встал.
Он задумчиво прошелся несколько раз по залу, потом остановился рядом с Месропом, который все еще любовался древними кубками. Княгиня снова заняла свое обычное место.
– С юношами такое случается, – сказал ей Саак. – Мало ли о чем он мог загрустить. Может быть, о любимой девушке...
При этих словах тревога за сына сменилась в княгине вспышкой гнева. Она вскричала с негодованием:
– Прошу тебя, Саак, не произноси при мне этого слова! Мне ненавистен весь род Рштуни и самый Рштуник, в котором они живут!
Собеседник княгини не ожидал такого ответа. Ее слова не только отравленной стрелой вонзились в сердце Самвела, но покоробили даже Саака, и он пожалел, что так неосторожно коснулся этого предмета.
– Чем же все-таки Рштуник – эта родина храбрых горцев – и Рштуни – эти храбрые князья – так ненавистны тебе, княгиня? – холодно осведомился он.
– Не знаю, – отозвалась княгиня с прежним пылом. – Но дочь этих диких, неотесанных, кровожадных горцев не может быть женой моего сына! Я Арцруни, и из того же рода выбрала и невесту, достойную моего сына. Самвел знает, я ему сто раз говорила.
Самвел услышал эти слова. Он подошел к матери и сказал не без насмешки:
– Знаю, как не знать... не сто, а тысячу раз ты мне об этом говорила. Но и ответов моих, надеюсь, не забыла!
– А если то же самое скажет тебе отец, Самвел? – воскликнула княгиня, желая дать понять сыну, как неуместно его упрямство. – Полагаю, ты не пойдешь против воли отца?!
– Пока мне еще не известно, какова воля отца! – холодно отрезал Самвел.
– Зато мне известно! – уже всерьез разгневалась княгиня. Саак понял, что из-за его невинной шутки между матерью и сыном вот-вот разгорится серьезная и неуместная ссора, и поспешил вмешаться:
– Ну, не будем об этом. Конечно же, в таком деле воля отца – самое главное. Дождемся приезда князя-отца. Я уверен, что Самвел не пойдет против желания родителей.
И, желая окончательно перевести разговор на предметы более важные, повернулся к Самвелу.
– А ты, дорогой друг, готовься, скоро поедешь встречать отца.
Самвел ничего не ответил. Княгине пришлись очень по
душе слова Саака. Она взяла сына за руку и усадила рядом с собою, не спуская с него любящего взгляда.
– Сегодня же велю начать приготовления к твоему отъезду, сынок. Я уже забыла все, что ты тут наговорил. Ты не знаешь, что такое сердце матери, не знаешь, с какой готовностью оно отдает каждое свое биение счастью своего ребенка. Я сегодня же прикажу, чтобы готовили коней к твоему путешествию. Прикажу убрать их серебряной сбруей и дорогими попонами. Пятьдесят всадников будут сопровождать тебя на встречу с отцом. С тобой поедет большой отряд твоих сверстников, богато одетых и вооруженных. И всякий, кто увидит это великолепие, позавидует твоим родителям!
Возвращение главы семьи, о котором княгиня до сих пор упоминала только вскользь, стараясь скорее скрыть его, нежели сделать известным, теперь, вопреки ее желанию, стало предметом разговора, и притом со всей определенностью. Впрочем княгиня не видела особого вреда, если ее гости узнают о приезде князя – но не о целях этого приезда. О них, по ее мнению, гостям не было известно ничего: будь иначе, они бы не удержались и как-нибудь да проговорились. Именно с этой целью она приказала подать к столу самое крепкое вино: быть может, хмель развяжет языки гостям, и станет ясно, что у них на уме. Ничего интересного она не услышала. Однако подозрения, что Саак и этот скрытный Месроп, секретарь его отца, появились в Тароне не случайно, все-таки рассеялись не до конца.
Самвел разгадал замысел Саака, так искусно заставившего княгиню рассказать все об его поездке. И своим ответом, имеющим, по обыкновению, еще и второй смысл, он решил прояснить для гостей все то, что еще оставалось неясным.
– Все это необходимо, чтобы достойно встретить отца, дорогая матушка, но ты умолчала о том, как собираешься принять его высокочтимых спутников.
При этих словах он повернулся к Сааку и сидевшему теперь рядом с ним Месропу.
– С моим отцом прибудут видные персидские полководцы – Зик и Карен. Они идут защищать нашу страну: ведь главы государства нет, главы церкви тоже... Для этих гостей тоже нужны подобающие приготовления.
Княгиня перепугалась. Что собирается сказать Самвел? Неужели выболтает Сааку и Месропу тайны своей семьи?
От Самвела не ускользнуло замешательство матери. Он продолжал:
– Да, с моим отцом прибудут военачальники Зик и Карен. Когда они ступят на землю Тарона и достигнут берегов Арацани, ты, дорогая матушка, должна устлать всю дорогу от священной реки до нашего замка дорогими коврами. И персидские полководцы войдут в наш замок, ступая по этому торжественному красному пути. И тогда мы зададим пир на весь мир... Только не забудь, чтобы на пути к нашему замку им, по персидским обычаям, приносились многочисленные жертвы... Пусть кровью омоется и очистится их путь... И пусть по трупам жертв войдут к нам эти высокочтимые гости...
Княгиня вздохнула спокойнее, когда Самвел оборвал свою полную горьких намеков речь.
Он замолчал, потому что Саак и Месроп поднялись, выразили благодарность хозяйке дома за радушный прием и сказали, что теперь пойдут навестить князя Мушега. Это известие не очень-то обрадовало княгиню, особенно когда она узнала, что ужинать они будут тоже у Мушега и даже заночуют там.
– Отчего же именно у него? – то пеняла, то упрашивала княгиня. – Зачем так обижать меня? Прошу вас, хоть на ночлег пожалуйте в наш дом.
– Ты так обременена делами, милая тетушка, – сказал Саак, – ни я, ни Месроп не хотели бы добавлять тебе новых забот. Мушег – куда менее занятой человек.
Княгиня с самыми ласковыми напутствиями проводила гостей до выхода и заставила дать слово, что до отъезда они повидаются с нею еще раз.
Вернувшись в обезлюдевший зал, она опустилась на тахту и, обхватив руками отяжелевшую голову, стала отчитываться сама перед собою, как сыграла свою роль. Итоги выглядели неутешительно. Роль не удалась в том, как она собиралась сообщить гостям о возвращении мужа: они узнали гораздо больше, чем следовало. Провалился и злой замысел против Мушега... Она решила вызвать и расспросить главного евнуха, но не прошло и четверти часа, как он явился сам, такой же угрюмый и озабоченный, как и его госпожа.
Самвел пошел проводить Саака и Месропа. Они долго петляли меж двориков, дворов и построек, пока вышли из этого запутанного лабиринта и оказались перед величественным порталом дворца Мушега. Над каменным сводом выступали два высеченных из камня орла с распростертыми крыльями, которые, словно недремлющие духи-хранители, стерегли вход в княжескую цитадель. Князь Васак, отец Мушега, был самым богатым из братьев, и дворец его выделялся в родовом гнезде Мамиконянов своею роскошью. (Кроме Тарона, вотчины всего рода, Васаку принадлежала еще часть обширной области Екегяц, где он основал город, названный по имени своего хозяина Васакакерт).
