Текст книги "Самвэл"

Автор книги: Акоп Мелик-Акопян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Даже звери и птицы – и те, казалось, понимали, что Самвелу сегодня не до них: они без страха попадались ему на глаза. Вот робкая лань молнией вынеслась из прибрежных кустов, перебежала дорогу, мелькнула средь деревьев, взлетела на мшистый утес и принялась оттуда насмешливо разглядывать князя. Борзые заметили ее и вопросительно поглядели на хозяина. Не получив никакого приказа, они разочарованно затрусили дальше. Вот гомонливая стайка куропаток нарушила свистом своих крыльев царившую вокруг тишину. Сизым вихрем промчались они прямо перед носом у всадников и исчезли средь ближних скал. Охотничьи соколы спокойно дремали на перчатках княжих ловчих, однако дерзость красноклювых и краснолапых птиц разогнала их дремоту; хищники взмахнули широкими остроконечными крыльями и яростно рванулись вслед за добычей, но шелковые шнурки, которыми спутаны были их ноги, помешали этому.

Солнце стояло высоко, и по лесу разливалось благодатное тепло. Вчерашний ливень вымыл, освежил деревья, и их листва блистала всей роскошью своего обновленного наряда. Травы стали свежее, зелень мха гуще; ее мягкий ковер бережно прикрывал наготу деревьев и утесов.

Дождь в этих краях обычно очень не по душе сельским женщинам: он смывает с листьев сахаристый сок, которым покрывает его благодетельная природа, и тем уничтожает манну небесную, ниспосланную поселянам. Но на сей раз они успели заблаговременно собрать древесный сахар. Вот среди деревьев замелькали шалаши, сплетенные из свежих веток. Около них поднимался к небу и медленно таял в воздухе дымок костров. Девушки в длинных красных рубашках и молодые женщины в красных покрывалах, словно яркие бабочки, кружились вокруг костров. На огне кипели большие котлы. В них ссыпали сахаристые листья, сахар растворялся в воде, потом листья выбрасывали, а воду продолжали кипятить, пока не выкипит. Так выпариванием получали древесный мед, называемый руп. Но самые нежные листочки, покрытые более толстым слоем сахаристого вещества, отбирали, накладывали друг на друга и клали под гнет. Так приготовляли вкусное и ароматное лакомство, которое называлось газпен. Газпен был для поселян благодатным добавлением к столу, особенно в дни зимнего поста.

Самвел проезжал почти рядом с одним из шалашей. Завидев князя, к нему подбежала совсем юная, едва переступившая порог детства девушка. Если бы лесные нимфы надели такую же красную рубашку, схваченную в талии таким же радужным пояском, и так же уложили венцом на голове свои длинные косы, все равно они не смогли бы стать столь же прелестными и привлекательными, как эта безыскусная и наивная поселянка. Увидев ее, Самвел придержал коня. Стыдливо потупясь, девушка подошла и протянула князю газпен.

– Пусть мой господин усладит свои уста.

Самвел принял и отведал лепешку газпена, похожую на круглую коврижку.

– Это ты сама готовила?

Ответом была застенчивая улыбка, озарившая лицо девушки.

Самвел протянул ей несколько серебряных монет.

– За то, что ты такая мастерица и делаешь такой вкусный газпен.

Девушка не сразу приняла подарок. Потом поклонилась и убежала к подружкам.

По обычаям тех мест, угощением одаривали каждого, кто проходил или проезжал мимо.

Самвел раздал газпен своим оруженосцам.

Чем выше поднималось солнце, тем оживленнее становилась дорога и тем чаще попадались им навстречу и горожане и сельские жители. Горожане ехали на лошадях или мулах, поселяне шли пешком. Пешие, едва завидев князя, сходили на обочину, останавливались, дожидались, пока он поравняется с ними, склонялись в поклонах и ждали, не поднимая головы, пока он проедет. Самвел для каждого находил ласковое слово, здоровался со всеми, спрашивал о здоровье. Всадники спешивались, тоже сходили на обочину и с покорными лицами стояли рядом со своим конем или мулом, а когда князь подъезжал, низко кланялись. Самвел терпеть не мог этот обычай и еще издали делал знак, что встречные могут не утруждать себя, однако они не переставали оказывать своему молодому князю подобающие знаки почтения.

Народ очень любил Самвела. Его мягкий и приветливый нрав, беспредельное милосердие и доброта и к горожанам и к поселянам сделали его предметом особого почитания. В этом княжиче не было ни бессердечия, ни высокомерия других на-харарских сынков, для которых породистый конь, собака или сокол имели куда большую цену, чем простой человек. Пото-му-то он казался крестьянам даже несколько странным. «Будто и не князь вовсе, – говорили они. – Ни бить не бьет, ни ругать не ругает».

Выйдя из ущелья, дорога свернула вниз по косогору, и перед Самвелом распахнулась широкая Мушская долина. Внизу, под темной сенью священного леса, еле виднелись высокие купола Аштишатского монастыря; вокруг раскинулся поселок того же названия, скорее оставлявший впечатление небольшого городка. Он принадлежал Мамиконянам.

Какой-то человек с косой на плече неспешно брел в сторону Аштишата. Он что-то напевал; слов, правда, было не разобрать, они тонули в потоке прочувствованных звуков. Певец был так увлечен своим занятием, что даже не слышал топота копыт за спиною, пока Самвел не окликнул:

– Малхас!

Крестьянин оглянулся, увидел князя, обрадованно поспешил к нему и по-приятельски взял коня под уздцы. Его мужественное лицо и крепкая кряжистая фигура говорили о здоровой, неиспорченной натуре.

– Ты мне нужен, Малхас, – сказал Самвел.

Твой слуга весь в твоем распоряжении.

– Не сейчас. Завтра вечером придешь в замок, прямо ко мне.

Крестьянин молча поклонился в знак повиновения. Самвел

продолжал свой путь, а крестьянин – свою песню.

Так, выехав из замка под предлогом охоты, Самвел, который не искал для себя никакой добычи, нашел, по воле случая, весьма нужного ему человека.

IX АШТИШАТСКИЙ МОНАСТЫРЬ

О Тарон, священный приют веры и религиозного рвения! О Тарон – священное обиталище армянских богов и богинь! Вот снова открывается взору величавая Арацани – священная Матерь-Ганга армянского народа. Всего семь десятков лет назад по этим берегам еще невозбранно и безбоязненно паслись белые тельцы, посвященные храму богини Анаит. Семь десятков лет назад по этим берегам еще бродили в своих золотых ошейниках священные лани Астхик, богини любви и красоты. На этих берегах увидел их римский полководец Лукулл, и восхищение наполнило его душу.

Священная река привольно раскинулась перед взором Самвела. Он ехал по отрогам горы Карке. Древние леса, посвященные некогда языческим богам, по-прежнему дарили тень славным своею красотою отрогам этой горы. И погруженный в свои невеселые думы молодой князь невольно уносился мыслями в то не столь уж отдаленное прошлое. Под сенью этих дерев, на этих прекрасных горных склонах когда-то стояли Жертвенные храмы языческой Армении. Здесь Армения приносила жертвы умиротворения своим богам. Самвел словно видел своими глазами храм Ваагна Драконоборца – святилище бога мужества и доблести, в котором веками множились несметные сокровища Армянских царей. Неподалеку возвышалось другое святилище – Чертог Ваагна, а в нем Златая Астхик – золотая статуя возлюбленной непобедимого Ваагна. Виделся ему и храм Златой матери, алаторожденной Анаит – покровительницы Армении; под ее материнской опекой страна вкушала тогда славу и благоденствие.

Эта триада храмов с их несметными сокровищами и была Жертвенным местом языческой Армении.

Когда старый год кончался, здесь совершались – в начале Навасарда ¹, первого месяца нового года – торжественные обряды всенародного празднества. Присутствовал царь Ар-

'Навасард (от персидского пауа – новый, загс! – год) – в древней Армении первый месяц нового года. С V века по неподвижному христианскому календарю он отмечается с 11 августа по 9 сентября.

мении, присутствовал верховный жрец Армении, присутствовали нахарары. Армянский царь лично открывал праздник, принося в жертву богам сто белых тельцов с золочеными рогами. Его примеру следовала знать.

Новый год приносил с собою и новую жизнь. И на этом празднике, на пороге нового года, Армения должна была показать богам, чего она достигла в ушедшем году. Ваагн ждал доблести, Анаит – мастерства в ремеслах, Астхик – любви и поэзии.

И люди мерились силами в талантах и воинской доблести. Сказители исполняли сложенные ими песни, музыканты бряцали на струнах бамбирнов, атлеты показывали силу своих мышц, а ваятели и ремесленники – творения своего мастерства. Проводились воинские игры, различные поединки – храбреца с храбрецом и храбреца с разъяренным быком или диким зверем. Проводились конные ристания – на конях, на колесницах; пешие ристания – наперегонки с быстроногими оленями. Победитель получал в награду венок из роз – один из тех, которыми был украшен храм богини любви и красоты Астхик и из-за которых праздник так и назывался Вардавар, то есть «украшенный розами».

Новый год приносил с собой и новую жизнь. Старый год уходил. Надо было искупить старые грехи и вступить в новую жизнь очищенными. И вот совершался обряд всеобщего очищения. Верховный жрец зачерпывал из Арацани святую воду и окроплял собравшихся из золотого сосуда. Его примеру следовали все паломники: все плескали друг в друга водой. В это время в воздух взлетали тысячи белых голубей: каждый выпускал по одной птице. И священные спутники богини Астхик, непорочно-чистые, словно невинные духи любви, то взмывали вверх, то порхали внизу, вились вокруг беломраморного храма своей владычицы.

Жертва, вода и голубь – сколь велико ваше таинство! Таинство умиротворения, искупления и любви.

В начале каждого года, в новогодний Навасард, во время праздника Вардавар Армения совершала это умиротворение в своих Жертвенных местах на высотах Карке, кровью всенародно приносимых жертв. В начале каждого года Армения совершала это искупление, очищаясь от грехов святою водою Арацани. В начале каждого года Армения совершала и святое таинство любви, посвящая голубей храму Астхик.

Обычай этот, однако, восходит к глубочайшей древности, он древнее всей истории человечества.

Когда Бог омыл потопом землю от грехов, то после этого всемирного таинства очищения водою прародитель армян Ной ¹был первым, кто в начале Навасарда выпустил с вершины горы Арарат благого вестника божественной любви – белого голубя. Потом, выйдя из ковчега, он принес у подножия той же горы первую жертву умиротворения. Сим, сын старого патриарха и хранитель его заветов, переселился с Арарата в Тарон, обосновался у подножия горы, которую назвал Сим, и тоже совершил жертвоприношение.

Век за веком бесчисленное множество веков пронеслось над землей, но этот обычай свято блюли в стране армян, пока тот же голубь не взлетел над водами реки Иордан ^{3 .}

Обряд освятила языческая Армения и исполняла его в праздник Вардавар. Тот же обряд освятила и христианская Армения – и тоже в праздник Вардавар.

Все это было известно Самвелу, все проходило перед его мысленным взором, как незабываемые страницы прошлого его страны и его народа.

За семь десятков лет до того дня, когда Самвел подъезжал к Аштишатскому храму, два белых мула влекли по Та-рону крытую повозку. Шестеро влиятельных армянских князей ехали верхом за повозкой, охраняя ее; это были князья Аштенский, Арцруни, Андзевский, Ангехский, Сюникский и Мокский. На повозке, подобно священному знамени, сиял серебряный крест. Перед ним шествовал Григорий Просветитель ^{4 ; его лицо было завешено черной тканью. А за повозкою шло войско шести князей, числом в 5080 человек. Это воинство Христово, исполненное священного рвения, двигалось через Тарон и где бы ни проходило, сеяло среди язычников}

страх и ужас. В повозке были святыни, которые Просветитель привез с собой из Кесарии.

На рассвете повозка переправилась через Арацани и приблизилась к отрогам горы Карке. Здесь белые мулы остановились и дальше уже не пошли.

Появление креста наполнило ужасом языческие горы и возмутило нерушимый покой священного леса. Исконные армянские боги запылали гневом, и толпы разъяренных жрецов ринулись из храмов навстречу пришельцам. За несколько часов под знамена верховных жрецов Ардзана и Месакеса и сына Ардзана Деметрия собралось 6946 человек – жрецы и другие служители языческих храмов.

Началась кровавая битва – битва христианства с язычеством.

Из недр священного леса, словно из гигантского муравейника, шли и шли скрытые там воины и заняли все горные проходы и все удобные высоты в горах. Верховный жрец Ардзан был в полном вооружении, его сын тоже. Отец и сын вызвали на поединок армянских князей, осыпая их укорами и поношением за отступничество от родных богов. Скоро жрецы стали так теснить армянских князей, что князь Мокский вынужден был укрыть Григория Просветителя в замке Вогакан, дабы он не попал в руки врагов. Спасаясь бегством, Просветитель спрятал привезенные из Кесарии святыни в укромном месте в глухом лесу.

Шли дни и складывались в недели, а сеча все не утихала, пока на помощь к князьям не подоспели свежие силы. Победило христианство. Верховный жрец Ардзан, сын его Деметрий и верховный жрец Месакес пали смертью героев – на поле брани, с мечом в руках. Пало и еще 1038 храбрых мужей из числа жрецов. Великолепные языческие святилища на отрогах Карке были повергнуты во прах. Погибли прекрасные творения армянских искусств, ремесел и зодчества. Богатейшие сокровища языческих храмов были разграблены армянскими крестоносцами древности.

Золото, серебро и мрамор сокрушить нетрудно. Но те чувства, которые остались в душе и сердце народа, то благоговение, которое он питал к своим родным богам – они остались жить и жили еще немало веков после той битвы. Огнем и мечом уничтожить их было нельзя. Религия изменилась, но древние народные обычаи остались неизменны.

Здесь, в этих храмах, в начале Навасарда всенародно отмечался праздник Вардавар. Это торжество в языческие времена совершалось семь раз в году, и каждый раз при этом присутствовали царь и верховный жрец.

Григорий Просветитель на месте языческих храмов основал христианскую церковь – матерь церквей армянских. Сохранив свое прежнее название, этот храм так и именовался Апггишатс-ким. Праздник Вардавар сменился праздником Преображения Господня. Но древние обряды Вардавара сохранились. Опять семь раз в году появлялись здесь армянский государь христианской Армении со своими нахарарами и глава христианской церкви Армении и открывали всенародные торжества в Аштишате. Снова, как и во времена язычества, приносили жертвы, выпускали голубей и брызгали друг в друга водой; снова проходили те же игры, те же ристания, так же раздавались награды. Розы, что когда-то украшали храм Астхик, теперь так же украшали святой алтарь Аштишатского храма. И этот праздник по-прежнему праздновался в начале месяца Навасарда и назывался Вардавар.

Самвел знал все это: он тоже не раз участвовал в торжествах. Не раз в играх и ристаниях доставалась ему первая награда, не раз в награду за храбрость армянский царь удостаивал его поцелуя в лоб.

А теперь надвигалась новая религиозная война. Как поведет себя в ней народ, тот народ, в котором все еще сильны его старые, пустившие столь глубокие корни верования и предрассудки? Эта мысль неотступно терзала Самвела, когда он спешился и переступил порог Аштишатского монастыря.

X ТРИ МОЛОДЫЕ СИЛЫ

Поздней ночью, когда вся братия Аштишатского монастыря уже спала, в одной из келий сидели на широкой тахте три человека. Неяркое пламя масляного светильника едва освещало их озабоченные лица. Все трое молчали, погруженные в свои думы. По лицам было видно, что это молчание – своего рода временное перемирие, передышка, чтобы перевести дух, успокоиться и опять возобновить прерванный спор.

Один из них был высокий мужчина с могучей статной фигурой и благородным гордым лицом, во всем облике которого гармонично сливались величие и обаяние; он казался подлинным олицетворением истинно мужской красоты.

Второй, напротив, был роста скорее невысокого, чем даже среднего, и сложения скорее деликатного, нежели крепкого. На этот хрупкий торс природа, словно по ошибке, посадила голову, столь богато одаренную, что ей куда более подобало бы тело сильное и прекрасное. В огненном взоре угадывалась натура пылкая, кипучая к даже запальчивая.

Первый был Саак Партев, второй – Месроп Маштоц ¹. Третьим был Самвел.

Саак Партев был сын Нерсеса Великого, могущественного первосвященника Армении. В отрочестве он получил образование в Кесарии, затем, изучив греческий и сирийский языки, отправился в Константинополь и еще более усовершенствовал там свое эллинистическое образование, ибо изучил философию, музыку и ознакомился с греческой поэзией. В Константинополе же он и женился. Вернувшись на родину, Саак, как в свое время и его отец, занимал различные воинские должности, вовсе не полагая, что станет наследником патриаршего престола. Впрочем, с тех пор, как патриаршии дом Армении породнился и с царской династией, и с крупнейшими нахарарскими фамилиями, мужчины из рода Просветителя получали не только духовное, но и военное воспитание. Это было продиктовано необходимостью, ибо первосвященник Армении был в то же время одним из первых в ряду государственных деятелей своей страны. Он отправлял церковные службы у алтаря Господа нашего, но, если требовалось, возглавлял войско и вел его на войну. С амвона он нес народу слово Божие, но, если требовалось, садился с царями за стол переговоров, обсуждая судьбы государства.

Саак Партев приехал в Аштишатский монастырь по своим надобностям и встретил Самвела случайно. Молодой Мами-конян знал, что Саак должен прибыть в Тарон, но и он тоже не предполагал встретить его в Аштишате. Месяца два назад Саак в сопровождении Месропа Маштоца начал объезжать свои наследственные владения, которые простирались от Арарата до Тарона. Богатый патриарший род имел столько угодий, сел и городов, что с ним, пожалуй, не мог соперничать ни один нахарарский дом Армении.

Месроп был коренной таронец, сын дворянина по имени Вардан из местечка Хацик. Его родные места были всего в полудне пути от Аштишата. Этот живой, кипучий юноша с отрочества посвятил себя служению науке: изучил греческий, сирийский, персидский языки и все науки, какие только из-

^ ^е^ Р ^{0 п}М а ш т о ц (361-140 ^гг-) – создатель армянского алфавита (404 г.). История этого патриотического и культурного подвига запечатлена учеником Маштоца, историком Корюном в его «Житии Маштоца». Причислен церковью к лику святых. Саак Партев, будучи католикосом, активно содействовал Месропу в его деятельности.

вестны были в те времена. Будучи благородного происхождения, он был искусен и в ратных делах. В Вагаршапате, где находился тогда двор, Месроп исполнял разные должности, одно время воинские, затем светские. Потом он покинул двор и стал секретарем при канцелярии Нерсеса Великого.

Они сидели в келье, соседствующей с залом, столь печально памятным роду Саака Партева...

Саак был одет очень пышно, его роскошная одежда и драгоценности соответствовали принятым для князей царского рода. Он сидел, поджав ноги, на коленях его лежал меч в золотых ножнах, пристегнутых к золотому поясу. Рядом сидел Самвел, напротив – Месроп Маштоц.

Самвел уже передал им трагические вести, полученные из Тизбона, рассказал о гибельных для Армении планах своего отца и Меружана Арцруни, и именно это и вызвало споры: речь шла о том, что именно можно противопоставить надвигающейся опасности. Грядущие беды отчизны так взволновали эти молодые сердца, что они забыли о всякой мере, о всяких требованиях вежливости по отношению друг к другу.

– Опасность велика, как никогда, – прервал Месроп воцарившееся молчание. – Мы пожинаем горькие плоды наших прежних ошибок.

– Каких ошибок? – спросил Саак.

– Тех великих ошибок, которые совершили твои великие предки, Саак.

Последние слова этот худощавый и худородный юноша произнес с такой желчной интонацией, что они поразили высокородного и высокорослого Партева в самое сердце. Кровь патриархов и царей вскипела в нем, и большие глаза его полыхнули гневом. Он сделал негодующее движение. Месроп, в свою очередь, положил руку на серебряный пояс, на котором висел короткий меч.

Саак сумел побороть вспышку гнева, и только в голосе его громыхали грозовые раскаты, когда он ответил:

– Мои предки, Месроп, вырвали варварскую Армению из трясины язычества и приобщили к яркому свету христианской веры. Уж не это ли считаешь ты их ошибкой?

– Нет, я не это считаю ошибкой твоих предков, – отозвался Месроп так мягко и предупредительно, что это прозвучало еще оскорбительнее. – Но скажи мне, Саак, что дал Армении этот свет христианства тогда и что дает сейчас? Вышел ли он за монастырские стены, проник ли в темные хижины простого люда? Да он и не мог туда проникнуть. Как бы он туда проник?

С того дня, как свет христианской веры был принесен в Армению, прошло уже без малого сто лет. Но и по сей день в наших храмах Священное писание читают по-гречески и по-сирийски, и поныне в наших храмах молятся на чужих языках. Какой горожанин, какой поселянин, какой армянин вообще понимает хоть что-нибудь на этих языках? А коль скоро это так, какой же свет, какое нравственное направление может дать церковь народу, который всего лишь созерцает ритуал и внимает непонятным ему сочетаниям звуков!

– Так ты полагаешь, что народ не извлек из всего этого никакой пользы?

– Пользу извлекли мы, но не народ. Мы – ты, я и вот этот милый юноша, который сидит рядом с нами и молчит, – он показал на Самвела. – Мы все – плоды с древа греческой или сирийской культуры. Да, да, мы все – следствие византийского влияния, а оно растлевает и убивает любое национальное чувство. А что же злосчастный наш народ? Он лишился старого и не приобрел взамен ничего нового.

– Многое приобрел, Месроп!

– Ровно ничего, Саак! Ты забыл, как твой дед, блаженной памяти патриарх Вртанес, как раз здесь, в Аштишатском храме отправлял богослужение на греческом языке, и вдруг двухтысячная толпа осадила монастырь и порывалась побить его камнями. Только крепость монастырских стен спасла его тогда от ярости толпы. Ты забыл, как твои предки Пап и Атанагинес ¹, опять же в этой самой Аштишатской обители, сидели за пиршественным столом и вдруг некто с мечом ворвался к ним, словно ангел смерти, и уложил обоих на месте? Несколько месяцев трупы их оставались непогребенными, ибо никто не осмеливался подступиться к ним из страха перед чернью. Вот и та комната, где совершилось это всем памятное злодеяние.

Он показал рукой в сторону соседнего помещения (то был приемный зал аштишатского епископа).

'Пап и Атанагинес были близнецы, сыновья католикоса Юсика и после его гибели один из них должен был наследовать патриарший престол. Однако братья вели жизнь настолько далекую от предписываемой духовным лицам, что царю и духовенству пришлось отказаться от этой мыс-ли. Историю их гибели Фавстос Бюзанд в религиозном рвении объясняет божьей карой за осквернение храма, ибо «оба брата вошли в епископские покои, пили там вино с блудницами, певицами, танцовщицами, гусанами и скоморохами» (кн. III, гл. XIX) и тогда «внезапно появился ангел Господень подобно молнии и сразил обоих братьев». Раффи, скрупулезно следуя за Фавстосом в деталях, дает событию реалистическую мотивировку.

– После этого прискорбного события прошло уже тридцать лет. И что изменилось? Народ по-прежнему прозябает в варварстве.

– За тридцать лет не вытравить то, что сложилось за много веков.

– Я знаю, Саак. Но это не опровергает несомненной истины: дело просвещения нашего народа заложено на крайне ложных и, смею утверждать, крайне вредных основах.

Самвел вмешался, ибо спор приобретал все более острый характер.

– Что толку в препирательствах, Месроп! Что было, то прошло, думать надо о сегодняшнем дне, о том, как предотвратить надвигающуюся опасность.

На бледном лице Месропа мелькнула горькая усмешка. Он поглядел на Самвела, как на несмышленыша.

– Ты слишком спешишь, милый Самвел, – возразил он ласково. – Наши сегодняшние беды – следствие наших прежних ошибок. Не разобравшись в них, мы не сумеем найти средства против нынешних напастей, гибельных для нашей родины... Я уверен, что твой отец отнюдь не глупец. Уверен, что дядю твоего, Меружана Арцруни, тоже не назовешь недоумком. И уж совсем я уверен, что персидский царь Шапух, обласкавший этих двух изменников, не отличается избытком благочестия. Он посылает твоего отца и твоего дядю искоренить в Армении христианство и предать наши церкви и наши школы в руки персидских жрецов. Можешь быть уверен, дорогой мой, что Шапух затеял это не во спасение своей души и не в угоду своим богам. Он хочет раз и навсегда решить трудную политическую проблему, которая давно не дает ему покоя.

Самвела била дрожь, и он почти не слышал последних слов Месропа: итак, над ним насмехаются, в лицо говорят, что отец его – изменник! И кто говорит? Захудалый дворянин, который «подушкой и почестью», то есть по знатности и месту в иерархии родов, неизмеримо ниже него! Он с горечью воскликнул:

– Если бы ты, Месроп, соразмерял длину языка со своим низким ростом, ты говорил бы куда вежливее!

Месроп встал, прошелся остановившись перед князем Ма-миконяном, невозмутимо ответил:

– Не стоит обижаться, Самвел. Твой дядя Васак тоже был маленького роста, но насколько же он велик рядом с твоим отцом! А ведь тому стати не занимать...

– Грехи отца искупит сын!

– Тогда я буду любить тебя еще больше.

– Хватит! – громыхнул могучий голос Саака. – Нашли время для шуток и перепалки... Сядь, Месроп!

«Шапух хочет раз и навсегда решить трудную политическую проблему, которая давно не дает ему покоя»...

Чтобы до конца понять весь смысл этих слов Месропа Маш-тоца, имеет смысл восстановить в памяти политическое положение Армении за последние сто лет до описываемых событий – от царя Трдата до Аршака II, то есть от принятия христианства до гонений на него, предпринятых царем Шапухом.

До принятия Арменией христианства армяне и персы лучше уживались друг с другом, ибо религии их были очень схожи, да и цари, правившие и в Армении и в Персии, принадлежали к одному и тому же парфянскому роду Аршакидов. Армянские и персидские цари жили в братском родственном согласии.

Когда Армения приняла христианство, к востоку и к западу от нее произошли крупные перемены, которые произвели подлинный переворот в политическом положении Армении. На западе образовалась Византийская империя со столицей в Константинополе, на востоке – государство Сасанидов со столицей в Тизбоне. Династия персидских Аршакидов пала. Армяне лишились верных союзников.

Армения, словно камень преткновения, застряла между этими двумя новыми, могучими и непримиримо враждебными государствами.

Она не имела достаточно сил, чтобы сохранить полную независимость, и вынуждена была склоняться то в одну, то в другую сторону.

Интересы Византии и Персии тоже требовали склонить Армению на свою сторону, ибо эта страна была как бы мостом, который им надо было перейти, прежде чем схватиться друг с другом. А столкновениям и войнам не было конца. Притом же, на чью сторону переходила Армения, на ту сторону склонялась и победа.

Христианство отдалило армян от персов и приблизило к коварным византийцам. С тех пор персы преисполнились вражды к армянам.

Армения оказалась меж двух огней и обжигалась, приближаясь к любому из них.

Это положение и было причиною той двойственной роли, которую играли армянские цари, причем от этой двойственности страдали в первую очередь они сами. По обстоятельствам они обращались лицом то к Византии, то к Персии. И стоило обратить лицо в одну сторону, как тут же следовал удар в спину...

Трдат, первый христианский государь Армении, был первым, кто заключил дружеский союз с Константином, первым христианским императором ромеев (так называли себя византийцы). Жертвами этой политики стали все преемники Трдата, да и сам он был убит персами.

Сын Трдата Хосров II получил корону от византийского императора и вызвал тем гнев персидского царя Шапуха. Тот послал брата своего Нерсеса убрать армянина с престола и сесть на его место.

Сын Хосрова, царь Тиран, помог императору Юлиану в войне против персов – и царь Шапух, заманив его обманом в Персию, лишил света дня – приказал выколоть оба глаза.

Сын Тирана, Аршак II, умудренный горьким опытом на ошибках своих предшественников, отошел от Византии и стал искать дружбы тизбонского двора. Тогда император Валент приказал убить его брата Трдата, который содержался в Константинополе в качестве заложника.

Аршак вынужден был искать мира с Византией и вступил в брак с родственницей императора Олимпиадой. Эти узы союза и родства вызвали неистовый гнев Шапуха, он сравнял с землей город Тигранакерт, захватил крепость Ани, разграбил сокровищницу армянских царей и даже, разорив могилы Аршакидов, увез в плен их останки. В конце концов, после многих битв, а которых попеременно то Шапух побеждал армян, то они побеждали его, этот персидский владыка обманом завлек царя Аршака в свою столицу, якобы для заключения мирного договора, и заточил в крепости Ануш.

– Я считаю поступок Шапуха хотя и бесчестным, но весьма разумным с точки зрения выгоды его государства, – сказал Месроп. – Этот царь сидит на троне так давно, что перепробовал четырех армянских царей – Трдата, Хосрова, Тирана, Аршака – и этих без малого семи десятков лет опыта более чем достаточно, чтобы убедить его, что основная опора, на которой зиждется дружба армян с византийскими императорами – это, прежде всего, христианская религия и, кроме того, византийская культура. Вот он и стремится разорвать эту связь, то есть уничтожить и религию и греческий язык, греческую письменность, которыми пользуются в наших церквах, в наших монастырях и в наших школах. И чтобы слить Армению со своим государством, он хочет распространить у нас свою религию, свой язык и свою письменность. Именно ради этого он и велел Меружану уничтожить греческие книги, запретить изучение греческого языка и принудить армян учить персидский язык, И Меружан ведет для нашего переучивания на персидский манер целый караван зороастрийских жрецов.

– Все это мы знаем, Месроп, – прервал его Саак. – Ты попусту отнимаешь время.

– Но надо знать и то, что ни одной из этих бед с нами не произошло бы, если бы мы не преклонялись свыше всякой меры перед всем чужеземным, если бы не подражали то грекам, то персам. Стремясь походить на греков, мы открыли глаза персам, и теперь они требуют от нас того же. Самую большую ошибку мы совершили тогда, когда заложили фундамент нашего просвещения на чужой, не родной нам почве. Персы были бы терпимее, если бы мы отправляли религиозные обряды на нашем родном языке и вели обучение в школах тоже на родном языке. Но они не потерпят ничего византийского, потому что это бьет по их политическим интересам.