Текст книги "Самвэл"

Автор книги: Акоп Мелик-Акопян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Он перевел дух и продолжал:

– Нашими учителями были греки и сирийцы. Христианство привело с собой в нашу страну толпы греческих и сирийских монахов. Эти предтечи византийской цивилизации распространили свой язык и свою письменность и в наших церквах и в наших школах. И так повелось и доныне. До сих пор не переведено на армянский язык даже Священное писание! До сих пор нет на нашем родном языке ни молитв, ни духовных песнопений. Мы презрели все наше древнее, языческое; мы предали огню прекрасные творения наших певцов и наших сказителей; мы отвергли наше исконное, национальное и возлюбили чужое. И довели наш христианский фанатизм до того, что отринули, будто некую скверну, нашу древнюю литературу, нашу священную языческую письменность и приняли греческую и сирийскую письменности. После всего этого стоит ли удивляться, что у нас не стала развиваться ни национальная культура, ни национальная литература? С другой стороны, мы навлекли на себя ненависть персов. Персы начали думать: раз армяне, изучая греческий язык и греческую литературу, возлюбили их и прилепились душой к Византии – почему бы и нам не привить в их стране наш язык и нашу литературу, чтобы они полюбили нас и стали нашими союзниками? Теперь, я думаю, ясно, что гонения Шапуха вовсе не носят религиозного характера, а совершаются исключительно в политических целях. Армения, подобно крепкой плотине, возвышается между Персией и Византийской империей. Шапух хочет разбить эту плотину, чтобы расчистить себе путь, и разбить ее он хочет молотом своей цивилизации. Армения, словно кость встала ему поперек горла – вот он и старается разгрызть, разжевать и проглотить эту кость, чтобы вздохнуть спокойно.

– Если сумеет переварить... – прервал его Самвел.

– Переварит, да еще как – если положение дел не изменится, – отозвался взбешенный Партев. – Оставим это. Я хочу ответить Месропу на обвинения, которые он возводит на моих предков.

Он обернулся к Месропу, который в каком-то необычном унынии ждал его ответа.

– Хвалю тебя за проницательность, хвалю и за глубину мысли. Но не похвалю за клевету – она непростительна. Избыток энергии толкает тебя на неподобающие речи. Ты обвиняешь моих предков в том, что они беспощадно разрушили, уничтожили старое, исконное, чтобы утвердить новое на его месте. Твоя правда. Но ведь всякое обновление начинается именно с этого. И Господь наш, Иисус Христос, тоже поступил так же – не оставил камня на камне. Ты упрекаешь моего прадеда, Григория Просветителя, что он наводнил Армению греческими и сирийскими архимандритами. Но могло ли быть иначе? Ему нужны были подготовленные люди, и он привез таких людей с собой из Кесарии. Если мастер, возводя строение, не имеет надежды найти работников на месте, он привозит их с собой. Но никогда у моего пращура и в мыслях не было передать в руки иноземцев просвещение души и ума армянского народа. Чужеземцы были не более как временные наемники, которых держали бы ровно столько, пока в нашей стране не выросли бы новые силы из наших же рядов. И разве Просветитель не основал с этой целью многочисленные школы, в которых даже дети жрецов должны были получать христианское образование? И если эти школы не принесли нам чаемых плодов и чужеземные гости задержались в нашей стране так надолго, то это следует отнести за счет печальных обстоятельств, жертвою которых пали мои предки и которые не дали им времени довести до конца дело просвещения армян. Мой прадед, подобно Моисею, вынужден был скрываться от ярости толпы и провел последние годы своей жизни в безвестности, в пещерах на горе Сепух. О сыне его Вртанесе, о том, как варварски хотели расправиться с ним в храме этого монастыря, ты сам рассказал только что. А другой сын Просветителя, Аристакес ¹, был убит в Цопке князем Аркелаем. Ариста-кес был монахом и не оставил потомства, но из двух сыновей Вртаннеса, его брата, один, Григорий, пал на Ватнянской долине мучеником за веру, а другой, Юсик, был убит своим тестем царем Тираном. Сыновья Юсика, Пап и Атанагинес, были убиты здесь, в соседнем зале. Сын Атанагинеса Нерсес, мой отец, сослан сейчас на необитаемый остров... Сам видишь, Мовсес, никто из моих предков не умер своею смертью, все пали жертвой свирепости наших царей, наших нахараров или дикой черни. Меч не давал им времени осуществить великие цели, которые они наметили для своей родины. Всю жизнь они боролись против диких предрассудков и пали в этой борьбе. И я не скорблю об этом! Они должны были погибнуть, чтобы на их крови проросли, дали завязь и плод те святые семена, которые заронили они в родную землю...

Мовсес слушал молча; лицо Самвела явственно отражало обуревающее его волнение.

Благородный потомок великого первосвященника закончил свое горестное повествование так:

– Если когда-нибудь воля всевышнего возведет меня, подобно моим предкам, на патриарший престол Армении, то первое, о чем я позабочусь, будет перевести на наш родной язык священные книги, которыми пользуется армянская церковь, и утвердить просвещение армянского народа на исконно национальной основе.

– А я позабочусь о том, – добавил Месроп, – чтобы воссоздать армянские, забытые ныне письмена и освободить наш народ от чуждой нам греческой, сирийской и персидской письменности.

Кто мог тогда подумать, что через двадцать три года после описанных здесь горячих полуночных споров эти выдающиеся сыны Армении исполнят свой обет и положат начало золотому веку армянского просвещения!

'Аристакес, младший сын Григория, активно помогал ему в насаждении христианства. Именно он, в частности, привез с Никейского собора «символ веры», после чего отец передал ему патриарший престол. Обстоятельства гибели Григория, сына Вртаннеса, и внука Григория Просветителя, подробно изложены Раффи в III главе раздела «В скобках».

Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошли два инока; они встали перед собеседниками и сказали в один голос:

– Мы все слышали. А мы позаботимся о том, чтобы доказать, что греки и сирийцы не так плохи, как вы думаете.

Оба они принадлежали к братии Аштишатского монастыря; один был грек, другой – сириец. Первый был Епифаний, второй – Шалита.

XI МАЧЕХА

На следующий день замок Вогакан был охвачен необычным и радостным оживлением. Слуги нарядились в праздничную одежду, на служанках разноцветными огоньками поблескивали украшения, и даже евнух Багос надел свое парадное пестрое одеяние.

В замке ждали высокого гостя – Саака Партева.

Саак был не чужой хозяевам замка. Его отец, Нерсес Великий, был зятем рода Мамиконянов: мать Саака Сандухт была дочерью дяди Самвела, Вардана Мамиконяна. Когда Нерсес учился в Кесарии, Сандухт уже была его женой, там же, в Кесарии, родился Саак. Через три года Сандухт умерла на чужбине, и ее отец, Вардан Мамиконян, привез останки дочери и Армению и похоронил в родовой усыпальнице патриаршего рода. Лишившись любимой супруги, Нерсес Великий недолго оставался в Кесарии; он отправился в Константинополь, с целью продолжить свое образование. Там же он женился второй раз – на Аспионэ, дочери одного знатного грека.

Самвел вернулся из Аштишатского монастыря рано утром и сразу же сообщил матери, что Саак посетит их замок. Это известие встревожило княгиню, однако она скрыла свое недовольство и велела приготовить гостю подобающую встречу. Княгиня испытывала острую неприязнь ко всей патриаршей фамилии, а Саака не любила особенно: он был слишком знатен, и это ее очень задевало. А на этот раз сын великого христианского пастыря Армении появился бы в замке на редкость некстати: ведь в доме Мамиконянов была в самом разгаре подготовка к тайному антиармянскому и антихристианскому заговору.

До обеда оставалось еще несколько часов.

Приемный зал на женской половине был уже совершенно готов к встрече гостей. Шелковые завесы па нишах и полках были убраны, чтобы можно было видеть всю стоящую там дорогую утварь. Золото, серебро, медь блистали во всей роскоши своей красоты. Там были блюда, тарелки, чаши, кубки тончайшей работы, украшенные росписью армянские кувшины из черной и красной глины. Все это великолепие стояло тут постоянно и служило скорее для украшения зала, чем для употребления за столом.

Зал благоухал ароматом роз. Сиденья, ковры, подушки – все было опрыскано розовой водой. На окнах, в больших вазах стояли букеты свежих роз.

Княгиня смдела на своем обычном месте – на мягкой тахте и смотрела вдаль, на открывающиеся из окна просторы. Отсюда можно было видеть часть тенистой дороги, ведущей из Аштишатского монастыря в замок. Озабоченные взоры княгини были устремлены именно туда. Она с глубокой тревогой ожидала появления Саака, который должен был приехать в замок по этой дороге. В мечтах перед нею вставал и тот счастливый день, когда на той же дороге покажется ее дорогой супруг и привезет с собой новое счастье и новое величие.

Рядом с княгиней сидела еще одна женщина, намного моложе и привлекательнее своей соседки. Невинностью и кротостью дышали ее розовые уста, огромные черные очи казались бездонными озерами нежности и доброты. На лбу сверкал знак персидских царей – полудиск солнца с золотыми лучами. И она, действительно, принадлежала к царскому роду – это была Ормиздухт, сестра всемогущего Шапуха.

Она была второй женой Вагана Мамиконяна и мачехой Самвела.

Эта прелестная женщина покорила сердце Вагана Мамиконяна, эта прелестная женщина привязала отца Самвела и к персидскому двору и к персидской религии и, наконец, через эту женщину Шапух нашел в нахарарском роду Мамихоня-нов преданного помощника.

Многоженство было тогда очень распространено среди армянских нахараров. Кроме законных жен они имели еще и многочисленных наложниц.

Отец Самвела женился на Ормиздухт как раз в то время, когда после трагических событий, приведших к падению и разорению города Аршакавана, патриарх Нерсес Великий помирил царя Аршака II с нахарарами. Однако отец Самвела и Меружан Арцруни отказались мириться с царем и, отвернувшись от него, обратили свои взоры к Тизбону и перешли на сторону царя Шапуха.

Сегодня рядом, на одной тахте, сидели две хозяйки одного дома: Ормиздухт – мачеха Самвела и Тачатуи – его родная мать. Это были две непримиримые соперницы: соперницы, ибо это были две ревнивые женщины, делящие любовь одного мужа; соперницы, ибо это были две представительницы двух высоких по знатности родов. В сущности, мать Самвела обязана была склониться перед дочерью персидских царей: она была не более как сестра нахарара Меружана Арцруни, в то время как Ормиздухт была сестра могучего персидского царя. Но обстоятельства сложились так, что из подобных посылок последовало прямо обратное следствие. Мать Самвела, властная и надменная Арцруни, воспользовалась мягким и податливым характером Ормиздухт и не только сумела сохранить положение и почести главной жены, «госпожи над госпожами», но даже подчинить Ормиздухт своему влиянию. И сегодня она могла себе позволить почти забыть о присутствии высокородной персиянки и не отрывать взгляда от Аштишатской дороги, не обращая внимания на свою царственную гостью.

Все внимание княгини было сосредоточено на одной не дававшей ей покоя мысли. Неожиданное появление Саака в Тароне повергло ее в пучину сомнений и опасений. «Приехал осмотреть свои владения... – размышляла она. – Что бы это могло значить? Эти баловни судьбы сумели без меча и без кровопролития отхватить себе такие необъятные владения, что не всегда помнят даже, где у них что есть, и случается, что за всю жизнь так ни разу и не успевают побывать на своих землях. Нет, за этим приездом что-то кроется...».

Ормиздухт все больше скучала. На какое-то время она нашла себе развлечение, наблюдая за веселой ласточкой, которая влетела в открытое окно, с щебетом сделала несколько кругов по залу и села на голову большому медному бюсту воина, стоявшему на мраморном пьедестале. Это был Мамгун, основатель рода Мамиконянов. С высоты безыскусное дитя природы с особым вниманием оглядело и роскошное убранство зала и двух погруженных в свои думы женщин. Не найдя в этом ничего интересного, птичка вспорхнула, сделала еще несколько кругов по залу и вылетела в окно.

Ормиздухт была сегодня к гостях у матери Самвела; обычно она находилась в своем отдельном дворце. Почти четверть замка была отведена для ее служанок, евнухов и слуг (все они были, конечно, персы). Снаряжая сестру в Армению, Шапух отправил с нею, помимо всевозможных богатств, еще и целый караван слуг. В приданое она получила также доходные владения, деревни и поселения на правом берегу Титра, близ сирийской границы.

Чтобы как-то рассеять скуку, Ормиздухт время от времени брала лежавшее рядом великолепное опахало из павлиньих перьев и слоновой кости и обмахивала свое раскрасневшееся от скрытого недовольства лицо. При этом красные нитки кораллов на ее обнаженных запястьях мелодично постукивали. Мать Самвела все глядела в окно. Ормиздухт решила напомнить о своем присутствии.

– Саак приедет один?

– С ним будет Месроп, секретарь его отца, – ответила княгиня, поворачиваясь к забытой гостье.

– Я Месропа никогда не видела.

– Скоро увидишь. Красивый, приятный юноша.

Последние слова княгиня произнесла с особым выражением. Ормиздухт это задело.

Разговор шел по-персидски.

– Саак тоже красив, – заметила персиянка,

– Красив. Даже красивее Месропа, – недобро усмехнулась княгиня.

Вошел Самвел.

– Здравствуй, Ормиздухт, здравствуй, матушка, – сказал он и поцеловал руку матери и затем руку мачехи.

Появление Самвела разогнало скуку Ормиздухт, и ее прекрасное лицо озарилось радостью.

– Ну, где же твои гости? – спросила княгиня с особой интонацией.

Самвел выглянул в окно, кинул взгляд на сторожевую башню, на которой были высечены каменные солнечные часы, и сказал:

– Что-то опаздывают. Наверно, вот-вот подъедут. Вот теперь я вижу, как сильно ты любишь Саака, – переменил он разговор.

– Как это понимать? – спросила мать, сдерживая недовольство.

– Зал украсила совсем по-новому и так сетуешь, что Саак запаздывает...

Княгиня рассмеялась.

– Видишь ли, Самвел, у нас скоро будут, я думаю, и другие гости. Но почему ты не присядешь?

Самвел сел напротив Ормиздухт и матери.

– Какие гости? – спросил он.

– И ты еще спрашиваешь?! – с укором воскликнула княгиня, недовольная такой забывчивостью. Ты ведь знаешь, что вместе с твоим отцом в Армению прибудут известные персидские полководцы, князья Зик и Карен. Я не сомневаюсь, что они почтят наш замок своим присутствием и погостят у нас, когда поедут через Тарон.

– Это я знаю, матушка, – отозвался Самвел, поигрывая опахалом мачехи. – Но еще рано... ты слишком спешишь. Персидские военачальники не прибудут так скоро. Пока они вступят в Тарон, у нас еще есть время, чтобы подготовить высокочтимым гостям подобающую встречу.

Княгиня приняла иносказания сына за чистую монету.

– Я и сама знаю, что времени достаточно, но ты представить себе не можешь, какая бестолочь наши слуги. Сто раз говоришь – все равно перезабудут, что куда поставить, что переставить. Всякий раз, как у нас знатные гости, стыда не оберешься.

– Но Саак свой человек, матушка, он привередничать не станет.

– Опять ты про Саака! – раздраженно оборвала его княгиня. – Стала бы я думать про Саака!

– Ах да, совсем забыл... Полководцы Зик и Карен... – Да, Зик и Карен! Знаешь ли ты, кто они и каким влиянием пользуются при дворе Шапуха?!

Эти имена повторялись так часто, что Ормиздухт решила тоже вставить слово и простодушно заметила:

– Они оба всего-навсего слуги моего брата, При мне они не посмеют даже сесть!

– Ты права, дорогая Ормиздухт! – сказал Самвел, глядя с особой симпатией на прекрасную мачеху. – Но когда слуги персидского царя попадают к нам, мы не только сажаем их на самое почетное место, но даже сажаем себе на голову...

Эти слова не обидели Ормиздухт. Зато обидели мать Самвела. Она метнула суровый взгляд на сына, потом на Ормиздухт.

– Ты пропускаешь мимо ушей мои жалобы на бестолковость слуг, – сказала она обиженно. – А я только сегодня выгнала четверых! Представь себе: с превеликим трудом удалось мне найти соловья. Всем все вроде бы растолковала: и где клетку повесить, и чем птицу кормить. И что же? Вхожу сегодня утром в зал и вижу: бедная птица лежит в клетке мертвая. Оказывается, клетку не повесили, как следовало бы, а поставили на окно, кошка просунула лапу в клетку и придушила соловья.

– Это ни на что не похоже! – Самвел соболезнующе покачал головой. – Следовало выгнать всех слуг, не то что четверых. А кошку ты наказала?

– Ты все насмешничаешь, Самвел, – заметила мать, – а в таких случаях зубоскалить не подобает. Хоть бы Ормиз-духт не оскорблял!

Самвел повернулся к мачехе.

– Ты чувствуешь себя оскорбленной? Она кинула на него быстрый взгляд из-под длинных ресниц и улыбнулась.

– Нет. В ваших лесах так много соловьев...

– Но таких, чтобы пели весь день напролет – один на тысячу, Ормиздухт, – раздраженно прервала княгиня. Ты не понимаешь даже смысла собственной религии и спокойно слушаешь насмешки Самвела... Это нехорошо.

Ормиздухт зарделась.

В чем тут было дело? Мать Самвела вовсе не была такой тонкой натурой, чтобы упиваться соловьиными трелями. Просто эта история имела некоторое отношение к религии. Согласно учению Зороастра, в соловье жил добрый дух, и приверженцы персидской религии имели обыкновение держать дома соловья. Его пение считалось ежедневным благословением, приносящим дому счастье. Мать Самвела хотела таким способом дать первое явное доказательство своей преданности персидской религии. Это было необходимо, раз она надеялась принять в своем доме персидских вельмож Зика и Карена.

Самвел снова повернулся к мачехе.

– А ты как готовишься к приему гостей, Ормиздухт?

– Никак не готовлюсь, – ответила простодушная персиянка. Она понятия не имела о последних новостях из Тизбона, ибо мать Самвела ничего ей не сообщила. Самвел решил рассказать мачехе обо всем, чтобы проверить, какое впечатление произведут на нее эти новости.

– Ты тоже должна готовиться, Ормиздухт, – сказал он. – Я сейчас скажу тебе очень и очень приятную новость.

Еще не зная, в чем дело, Ормиздухт расцвела в улыбке. Мать глазами показала сыну, чтобы он молчал, но Самвел сделал вид, что ничего не замечает.

– Твой царственный брат выдает твою младшую сестру за Меружана Арцруни. Они уже выехали из Тизбона и вместе с моим отцом едут в Армению.

– Как хорошо! – Ормиздухт в полном восторге схватила Самвела за руку. – Значит, я скоро увижусь с сестрой? Значит, они скоро будут здесь?

– Конечно, увидишь сестру... и своего нового зятя... Может быть, они скоро будут здесь, – подтвердил Самвел, не отнимая руки у взволнованной мачехи. – И еще есть приятная новость...

– Можно ли выбалтывать такое, Самвел? Одумайся! – сказала мать по-армянски, чтобы Ормиздухт не поняла.

– Отчего же не сказать? Почему бы ей не знать, что приезжает ее муж, то есть и твой муж и мой отец? Почему бы ей не знать, что ее сестру выдают за Меружана? С какой стати скрывать это от нее? – в голосе Самвела прорвалась нотка негодования.

– С такой, что ума у нее не больше, чем у младенца! Что она узнает, через минуту станет известно всему замку.

– Это неверно. Сердце у нее и вправду чистое, как у младенца, но ум ее – ум зрелой женщины.

Ормиздухт не поняла ни слова из этого спора, но не могла не заметить, что мать и сын недовольны друг другом, и вмешалась:

– Не огорчай свою мать, Самвел! Потом повернулась к княгине:

– Ты не рада, что моя сестра вышла за твоего брата?

– Как же не рада?! – отозвалась княгиня, несколько смягчившись. – Радость моя не имеет предела. Лишь немногим избранным выпадает счастье породниться с могучим владыкой Персии.

– Значит, надо благодарить Самвела за то, что советует готовиться к встрече. Уж я по-царски встречу и сестру и нового зятя моего брата. Ах, какая это будет радость, когда они приедут!

При этих словах сияющее лицо красавицы-персиянки стало еще прекраснее. Но мать Самвела продолжала хмуриться; она опасалась, что сын зайдет дальше в своих признаниях перед простодушной Ормиздухт, которую она считала очень неискушенной и неосторожной.

Все сестры шаха Шапуха носили имя Ормиздухт. Как и у древних армян, у персов был такой обычай: хотя у девочек были собственные имена, ими не пользовались, а называли их по имени отца. Отца царя Шапуха звали Ормизд, и всех его дочерей – Ормиздухт, что значит «дочь Ормизда». Дочь армянского царя Санатрука звали Сандухт, дочь святого героя Армении Вардана Мамиконяна – Вардандухт, дочь патриарха Саака Партева – Саакануш, дочь Смбата Багратуни – Смбатуи.

Так и две сестры Шапуха, одну из которых он отдал за отца Самвела, Вагана Мамиконяна, а другую – за Меружана Арцруни, обе именовались Ормиздухт, по имени своего отца Ормизда.

Для того, чтобы поглотить Армению или хотя бы держать ее под своей верховной властью, персидский двор следовал той же политике, что и Византийская империя. Император Валент, чтобы склонить Армению на свою сторону, выдал свою родственницу Олимпиаду за армянского царя Аршака II. Царь Шапух, в противовес этому, выдал двух своих сестер за двух влиятельных нахараров царя Аршака – Меружана Арцруни и Вагана Мамиконяна – и возмутил их против своего государя.

Владениями рода Арцруни был обширный Васпуракан, владениями Мамиконянов – Тарон. Обе эти области – Васпуракан со стороны Атронатены, а Тарон со стороны Сирии – были совсем недалеко от границ Персии. Посредством двух своих сестер Шапух открыл с этой стороны две большие двери для вторжения в Армению.

– Есть и еще одна радостная новость, Ормиздухт, – сказал Самвел, не обращая внимания на недовольство матери. – Твоя сестра скоро станет царицей Армении.

– Ах, что ты говоришь! – воскликнула Ормиздухт; она так потеряла голову от радости, что забыла обычную стыдливость, как бабочка вспорхнула с тахты, бросилась Самвелу на шею и долго не выпускала его из объятий, осыпая вопросами:

– Это правда? Правда? Ты ведь не шутишь?.. Нет, Самвел?

– Нет, не шучу... Это истинная правда. Твой брат обещал Меружану армянскую корону... – отвечал Самвел, высвобождаясь из ее объятий.

– Ах, до чего хорошо! – воскликнула, хлопая в ладоши, Ормиздухт. Она снова села и повернулась к княгине:

– Разве это нехорошо?

– Конечно, хорошо! – отозвалась та, целиком разделяя ее восторги.

Самвел встал и принялся ходить взад и вперед по залу. Потом остановился перед Ормиздухт.

– Это будет очень хорошо, Ормиздухт... Но ты, видно, не знаешь, что Меружану, чтобы заслужить армянский престол, предстоит еще многое сделать.

– А что сделать? – заинтересовалась Ормиздухт.

– Я тебе сейчас расскажу.

Мать снова сделала сыну знак молчать.

– Она должна знать! Даже для успеха задуманного дела необходимо, чтобы она знала, – сказал Самвел по-армянски. – Зачем же ты мне запрещаешь?

Он подошел к другому окну. Несколько минут с этой грозной высоты он молча смотрел на открывающуюся перед ним панораму. Внизу, в темной пропасти, грохотала Арацани; зажатая в теснине ущелья, она, словно разъяренный дракон, билась своими извивами о скалы у подножия замка. Напротив, на другом берегу реки, на склоне горы виднелись развалины старого города, предание гласило, что он построен царем Са-натруком. Это была столица князей Слкуни, прежних владетелей Тарона, разрушенная Мамгуном, основателем рода Мамиконянов. Исполинские руины этого таинственного города поглотила чаща, и прямо из полуразрушенных башен выросли вековые дубы. В свое время огонь причинил городу ужасные беды, и поэтому он назывался Мцурк, что значит пепел. Самвел смотрел на него как на пепелище погибшей славы и власти... Он оторвал взгляд от этого скорбного зрелища и перевел его вдаль. Там виднелся холм Аветяц, то есть Обетованный, виднелась на склоне этого священного холма красивая роща, под сенью которой высился овеянный славою монастырь Глак. Еще жив был хромой бес, смиренный Просветителем, еще выгребал он по ночам пепел из монастырских печей и через подземный ход выносил и сбрасывал в Арацани. И монастыре Глак покоились предки Самвела. И Самвелу чудилось, будто из этих святых могил встают скорбящие тени великих усопших и с гневом взирают на замок Вогакан, где замышляется измена, недостойная рода Мамиконянов... С грустным чувством Самвел отвернулся от Глакского монастыря и кинул взор направо. Там в местности, именуемой Ясеневый вертоград, под сенью благодатной ясеневой рощи, недалеко от Аштишата, виднелись увенчанные святым крестом купола храмов, воздвигнутых предками Самвела.

Он обернулся к своей второй матери.

– Подойди сюда, Ормиздухт.

Ормиздухт легкою стопою порхнула к нему и встала рядом в нише окна. Мать Самвела смотрела на них, не скрывая недовольства.

– Я сейчас расскажу тебе, Ормиздухт, что именно должен совершить Меружан, чтобы добиться трона. Но и мы должны будем помогать ему в этом... особенно ты, Ормиздухт...

Он показал рукой в окно.

– Видишь, дорогая Ормиздухт, как красиво освещают всю эту картину ясные лучи солнца? Дневное светило своим божественным теплом вдыхает жизнь в этот волшебный пейзаж. Подует ветерок – гибкие верхушки деревьев колышутся, волнуются, словно мягкие зеленые волны и, словно зеленое море, простираются до самого горизонта. Под густой сенью этих дерев стоят христианские храмы, воздвигнутые родом Мами-конянов. Мои деды и прадеды истощали свои сокровищницы, дабы украсить святые алтари этих храмов самыми дорогими украшениями, какие только смогли найти на земле. Несколько сотен монахов кормятся там от щедрот дома Мамиконянов и возносят молитвы о спасении души своих благодетелей. Теперь же мы, Мамиконяны, сами сравняем с землей эти храмы, дорогая Ормиздухт, и на их месте возведем персидские капища. Пусть дымом и золою покроется эта священная земля, пусть сгорит, станет пеплом в негасимом пламени вашего священного огня эта красивая роща, пусть вместо благовония христианского, ладана и фимиама в этих священных местах разносится жирный смрад жертвоприношений, пусть умолкнет мелодичный перезвон церковных колоколов, пусть на этих дивных высотах каждое утро, когда восходит солнце, и каждый вечер, когда оно садится, звучат трубы и барабаны жрецов... И пусть благочестивый армянский поселянин, услышав эти звуки, с дрожью в сердце поднимется на плоскую кровлю своего дома и поклонится восходящему и заходящему солнцу... С дышишь ли, дорогая Ормиздухт? Вот чего требует твой брат, и это должен будет сделать Меружан, чтобы стать армянским царем.

Но Ормиздухт не слышала ничего. Положив руку на плечо воодушевленного юноши и прислонившись к нему, она в сладостном забытьи упивалась голосом дорогого ей человека. Его дыхание опьяняло ее, при каждом движении, когда он указывал ей на тот или иной предмет, ее обдавало жаром, и нетронутое доселе сердце юной красавицы готово было выскочить из груди.

Зато все очень хорошо слышала княгиня Тачатуи.

– Замолчи, Самвел! – воскликнула она, и угроза в голосе матери заставила сына очнуться от охвативших его чувств.

– Как ты смеешь издеваться над этим? – продолжала она. – Подумай хорошенько, что ты делаешь... Ормиздухт, уйди оттуда!

– Зачем же принимать душевный пыл за издевку, матушка? – возразил Самвел и отошел от окна. – Я вовсе не издеваюсь. .. Я только говорю вслух то, о чем ты мечтаешь...

Ормиздухт тоже с сожалением отошла от ниши окна и лишилась минутного соседства с Самвелом. Неверными шагами молодая персиянка направилась к двери, не глядя на пригласившую ее княгиню.

– Ты куда, Ормиздухт? – окликнула ее хозяйка.

– Мне нехорошо... Голова что-то закружилась... Пойду прилягу...

Она поспешно вышла, забыв опахало, лежавшее рядом с княгиней. Самвел схватил его и поспешил следом за нею. В соседней комнате он догнал мачеху.

– Спасибо, Самвел, – сказала молодая женщина, взяв опахало, и на ее грустном лице снова проступило радостное оживление.

– Ты сегодня будешь на обеде? – спросил Самвел.

– Нет...

– Саак очень хотел бы повидать тебя.

– Передай ему мои извинения.

Она вышла. У дверей дожидались два чернокожих евнуха. В их сопровождении Ормиздухт направилась в свой дворец.

Вернувшись назад, Самвел с упреком заметил:

– Ты обидела Ормиздухт.

– Я не потерплю при себе этого персидского сладострастия!

– Ты же так любишь все персидское...

– Опомнись, Самвел! Она ведь жена твоего отца!

– И чтимая мною неродная мать! Если ты станешь говорить о ней неподобающим образом, я сразу же уйду отсюда, как и она, и ноги моей не будет больше в этом зале!

Княгиня ничего не ответила: сыновняя угроза принудила ее к молчанию. В такие минуты самый действенный ответ для женщины, тем более для матери – слезы. Она поднесла платок к глазам и горько зарыдала.

Самвел, в сильнейшем гневном возбуждении, ходил взад-вперед, как помешанный, ломая пальцы, и не обратил никакого внимания на слезы матери. Он еще чувствовал рядом с собой близость прекрасной персиянки, в его ушах все еще звучала ласка ее последних слов.

Он относился к этой совсем юной, едва встретившей свою двадцатую весну женщине с большой симпатией, прежде всего потому, что она не только не стремилась играть ту роль, которая ей отводилась и ради которой царственный брат и ввел ее, собственно, в семью Мамиконянов, но даже презирала ее. Персидский двор обращал все свое внимание на просвещение и воспитание только юношей, девушки же оставались почти без образовании и обучались по преимуществу тонкостям гаремной роскоши, развлечениям и церемониям, принятым среди высшей знати. Понятно, что они оказывались совершенно непригодными в роли орудия политических интриг и служили скорее механическим связующим звеном между мужьями и персидским двором. Собственных политических убеждений у них не было. Пространные разъяснения Самвела, которые он с таким чувством излагал мачехе у окна, были прежде всего попыткой выяснить, как отнесется Ормиздухт к планам своего брата. Ей, персиянке и язычнице, скорее должны были прийтись по душе грядущие перемены, но она не придала им ровно никакого значения. И то, что должно было особенно заинтересовать сестру персидского царя, чему она должна была бы содействовать с особым пылом, оказалось предметом особых забот и рвения армянки, матери Самвела. Именно это так возмутило сына.

Раздались звуки рога.

Самвел вздрогнул. Вздрогнула и его мать. Она вытерла слезы и посмотрела в окно. Самвел подошел к другому окну.

По Аштишатской дороге к замку двигался большой конный отряд. На солнце ярко сверкали оружие и доспехи. Подъехав к замку, всадники снова затрубили.

Самвел вышел встречать высокородного гостя.

XII ЗЛОЙЗАМЫСЕЛ,

КОТОРЫЙ НЕ УДАЛСЯ