Текст книги "Самвэл"
Автор книги: Акоп Мелик-Акопян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
Ее благозвучный, проникающий в душу голос, который отчетливо разносился по всему просторному залу, ее окрыляющие слова, которые огненным потоком лились из красноречивых уст, произвели глубочайшее впечатление на присутствующих; они снова и снова склоняли головы, выражая уверения в бескорыстной преданности.
Потом заговорил епископ.
– Да, отечество в опасности. Но в еще большей опасности сегодня церковь! Персидская мерзость уже осквернила наши храмы – на наших священных алтарях горит нечестивое пламя их религии. Наши монастыри наводнены жрецами. Монахинь подвергают гонениям, монахов силою заставляют поклоняться огню. Кое-кто из наших нахараров, чтобы выслужиться перед персидским царем, устраивает капища в своих замках. Церковь, созданная тяжкими трудами Просветителя, многострадального отца нашего – на пороге гибели. Персы не раз вторгались в нашу страну, не раз побеждали нас, но и мы не раз побеждали их. Нашу землю не раз заливали кровью бесконечные войны, но кончались скорбные дни битв и гибели – и на пролитой крови снова расцветали и жизнь народа и его благоденствие. Ныне же гибнет церковь, гибнет религия, и вместе с ними к вечной погибели влечется весь народ. Гибель близка, и нет от нее спасения. Это смерть, после которой нет воскресения – это гибель всего народа, это гибель всего армянского. Сколько народов, сколько племен поглотила, словно ненасытный дракон, пропасть зороастризма, сколько святынь сгорело в ее негасимом пламени! Надо потушить этот пожар, который уже начал разгораться и в нашей стране, надо погасить это пламя, которое грозит поглотить наши святыни. Да, надо погасить его, чтобы обрела новую жизнь наша религия, залог жизни и нашего народа и нашего государства.
– Благословенна воля Божья, да защитит его десница святую церковь, мы же станем верными ее воинами, – в один голос провозгласили присутствующие.
Царица встала. Снова воцарилась тишина. Она медленно подошла к длинному столу, на котором лежали приготовленные награды, взяла со стола меч и протянула его епископу.
– Святой отец, враг внес свою скверну в наши священные храмы мечом и кровью, и очистить их от скверны надлежит тоже мечем и кровью. Вот меч для твоей десницы. Покажи пример другим служителям церкви, да послужат и они ревнителями ее славы.
Епископ принял меч.
Потом царица взяла шитую золотом мантию и подошла к Мушегу Мамиконяну.
– Мушег, ты делом доказал в этих битвах, что ты достойный сын достойного отца, положившего жизнь за отечество и государя, и тебе по праву принадлежит высшая из всех царских наград. Ты принял на свои могучие плечи всю тяжесть ответственности за судьбы Армении, и я хочу возложить на эти плечи мантию, которую некогда возлагал на себя армянский царь и мой супруг.
Спарапет, полный глубокой благодарности, преклонил колено перед царицею, и она покрыла его плечи царской мантией.
Потом она снова приблизилась к столу с наградами, взяла золотой кубок и подошла к Сааку Партеву.
– Саак, – сказала она, – твой отец был главной опорой родной страны и за свою любовь к ней расплачивается сейчас муками ссылки. Светозарная звезда, озарявшая путь твоего отца, сияет и на твоем благородном челе – это ясно показали последние битвы. Прими же этот кубок и, осушая его, вспоминай всякий раз о моем горячем к тебе благоволении.
Благородный Партев преклонил колено и принял из рук царицы великолепный кубок.
Так мудрая царица щедрыми дарами вознаграждала за отвагу своих героев, и ее красноречивые уста находили для каждого из награжденных слова подобающей и мудрой похвалы, соответственно личным заслугам и славе их рода. Велико было удовлетворение нахараров и безгранично их воодушевление. Каждая улыбка царицы, каждый взгляд ее, полный материнской любви, вселяли в них новый душевный подъем, новые силы и новый порыв к самопожертвованию. Они испытывали радость, видя, что их заслуги не просто вознаграждены, но и осознаны, оценены и удостоились благодарности такой благородной и мудрой женщины, как царица Армении.
Когда награды мужчинам были розданы, царица повернулась к женщинам знатных фамилий, заслуги которых во время осады были поистине неизмеримы. Она искала кого-то глазами.
– Среди моих храбрецов была и юная героиня, – сказала она. – Где Ашхен? Позовите Ашхен.
Прекрасная княжна Рштуни из скромности скрывалась в другой комнате. Через несколько минут она вошла, облаченная в великолепные доспехи. Все взоры обратились на прекрасную деву-воительницу. Царица обняла ее и коснулась поцелуем ее лба.
– Милая Ашхен! – сказала она. – Было время – счастливое время покоя и мира – когда княжеские дочери показывали искусство своих рук в изящных рукоделиях и украшали ими великолепные палаты наших князей и святые алтари наших храмов. Но кончились мирные дни, их сменили дни тревожные, полные крови, битв и смерти. И ты своим достойным восхищения поведением подала прекрасный пример для подражания всем твоим благородным сестрам: когда родина в опасности, нежные женские руки должны взяться за копье вместо иглы и натягивать тугую тетиву, а не тонкие нити. Ты совершила все это, и совершила наилучшим образом. И я хочу опоясать твой стан, отважная героиня, этим драгоценным поясом и пожелать тебе новых сил и бодрости.
Царица собственноручно застегнула на княжне сверкающий каменьями пояс, а Ашхен со слезами радости приложилась к ее руке.
Многие другие жены и дочери нахараров тоже получили награды. Когда церемония награждения подошла к концу, епископ благословил собравшихся. Затем из трапезной послышались звуки музыки, и царица приветливо и благосклонно обратилась к участникам церемонии, приглашая их на торжественный обед.
Народ толпился на площади перед дворцом до самого вечера, С нетерпением ожидая выхода нахараров. Когда они появились, навстречу со всех сторон грянули клики ликования. Охватившее толпу воодушевление было безгранично. Люди окружили любимых князей плотным кольцом и то и дело порывались отнести их домой на руках. Князья скромно уклонились от этих высоких почестей. Однако толпы народа все-таки сопровождали их с песнями и восторженными рукоплесканиями до самого дома.
X МУШЕГ: «ОКО ЗА ОКО»
И спарапет армянский Мушег с сорока тысячами воинов обрушился внезапно на войско (персов) и разгромил его. Персидский и,арь Шапух едва спасся верхом... И многих персов перебили, многих персидских вельмож взяли в плен, и захватили сокровища персидскою царя и царицу цариц вместе с остальными женами... И всех вельмож, а было их шестьсот человек, повелел Мушег, полководец армянский, убить и набить чучела их сеном... Это совершил он, дабы отомстить за отца своего Васака...
Фавстос Бюзанд
Сняв осаду Артагерса, Шапух передал большую часть своего войска Меружану Арцруни и Вагану Мамиконяну и
оставил на захваченной части Армении, а остальные силы взял с собою и двинулся в Персию. За две недели он дошел до Тав-риза и остановился с войском в окрестностях этого города.
Тем временем несколько армянских полков двигались туда же по другой дороге. Они прошли земли Гер и Зареванд и вдоль северной оконечности озера Капутан вышли к берегам реки Аги.
Силы армян состояли только из легкой конницы и потому мало походили на регулярные войска, хотя и были достаточно многочисленны. Свои переходы они совершали по ночам, днем же сворачивали с дороги и отдыхали в безлюдных и хорошо защищенных местах. И причиною тому был вовсе не иссушающий полуденный зной выжженных солнцем пустынь, простиравшихся от Зареванда до Тавриза. Не это заставляло армянских воинов двигаться по ночам. Причина была другая: они хотели остаться незамеченными. Войска армян даже шли не вместе, а были разбиты на несколько отдельных частей, которые держались на значительном расстоянии друг от друга.
Было далеко за полночь, когда первые полки подошли к реке Аги. Во время весенних паводков река не раз меняла свое податливое русло и размыла, в конце концов, довольно широкую и глубокую ложбину, по которой и текли ее бурные воды. Сейчас паводок схлынул, и у берегов осталась широкая полоса ила, буйно поросшая пышной растительностью. Эта ложбина была настолько ниже окружающей местности, что сверху, с дороги, не было бы видно и тысячи людей, если бы они укрылись в зарослях. Именно там, на правом берегу реки, и сделали привал армянские воины. Лошадей стреножили и пустили пастись в прибрежных камышах, в сами вынули, что нашлось в переметных сумах, перекусили, потом положили оружие под головы и легли спать. Один из воинов остался стеречь их сон.
Словно воплощенное нетерпение, ходил он взад и вперед вдоль берега и грыз на ходу прихваченный с собою кусок копченого мяса. Ночная тьма окутала землю, и вокруг не видно было ни зги. Только вдали яркими звездочками мерцали еще не погашенные огни персидского стана. Дозорный не отрывал от них взгляда.
Он пошел вверх по течению и дошел до моста. Мутные бурные воды бились об его опоры, и этот глухой рокот один нарушал ночную тишину. Дозорный не перешел на другой берег. Он встал по эту сторону реки, у одной из высоких опор моста, и, весь подавшись в сторону персидского стана, до предела напряг зрение и слух. Долго вглядывался он в ночную темноту, хотя не видел, да и не слышал ничего, кроме глухого рокота воды.
Персидское войско стояло под Тавризом, а город находился на левом берегу, в трех часах пути от моста.
В это время на обочине большой дороги, ведущей к мосту, из вырытой в земле ямы, словно крот, высунул голову и огляделся по сторонам какой-то человек. Глаза его были настолько привычны к темноте, что, как у зверя, видели и ночью. Поэтому он сразу заметил дозорного, стоявшего у опоры моста, вылез из земляной норы и тяжело пополз к нему.
– Подайте несчастному, – затянул он, когда подполз совсем близко.
Человек, стоявший у моста, вздрогнул, увидев, что у его ног копошится что-то, круглое и неопределенное.
– Два дня крошки во рту не было... помираю с голоду... сжалься... – повторило странное существо еще жалобнее.
Дозорный отдал ему свой кусок мяса, хотя и сам был очень голоден. Незнакомец подхватил его на лету, как собака, и начал жадно есть вместе с костями, размалывая их своими крепкими зубами.
– Ты и впрямь очень голоден, – заметил дозорный.
– А как же, господин мой! Двое суток никто по мосту не проходил.
– С чего бы это?
– Не видишь, что ли? Там, за рекой – персидское войско. Вот все и боятся, никто в те края носу не кажет. Дороги будто вымерли. Люди не смеют из дому выходить: как бы на этих головорезов не напороться. Так и рыщут, окаянные, словно голодные волки.
– Что же, они тебе ничего не дали?
– Дождешься от них, как же... Хоть бы уж моего не брали! Один нечестивец с меня плащ стащил и унес. Целых десять лет был он мне и одеждой и постелью... армянин-паломник подарил. Не знаю, что теперь со мной будет. Или холод доконает, или жара.
Последние слова прозвучали так горестно, что дозорный сбросил с плеч военный плащ.
– Вот тебе одежда.
Незнакомец с невероятной радостью схватил неожиданный подарок, осыпая благословениями своего благодетеля. Потом попросил:
– Помоги мне, милосердный господин, донеси эту одежду до моей ямы, она тут недалеко.
Он пополз в свое логово; незнакомый благодетель понес за ним одежду. У несчастного была проказа, а таких больных изгоняли из общества людей, и они жили вне городов, по обочинам больших дорог, в вырытых в земле норах, добывая пропитание милостыней, которую бросали им путники.
Будь сейчас светло, на это обезображенное существо нельзя было бы смотреть без содрогания. Конечности его отсохли почти целиком, лишь на левой руке еще шевелились два пальца. На лице не было ни носа, ни губ, и на его плоской поверхности странно торчали оскаленные зубы. Глубоко посаженные глаза беспокойно поблескивали из-под безбровных, опухших и затвердевших глазниц. Голос был хриплый, ибо исходил из изъязвленного горла. Его жилище было самой настоящей ямой, вырытой в земле. В ней можно было сидеть, но не было возможности вытянуться или лечь. Впрочем жалкий обрубок человека и не нуждался в этом. Вся утварь состояла из единственной глиняной плошки, стоявшей в специально вырытом углублении. Однако в его убогом жилище было все-таки некоторое подобие крыши над головой: четыре развилистых сука были вбиты по углам ямы, на них были уложены сучья и ветки, и сверху все обмазано глиной. Навес защищал жилье и от дождя и от солнца. Прокаженный заполз в свое логово. Незнакомый благодетель не уходил. Случается, что и существа, всеми отверженные и презираемые, могут оказаться полезны.
– Так ты говоришь, уже два дня никто не проходил по мосту? – спросил дозорный.
– Никто, господин мой. Я ведь и днем и ночью все слежу, все выглядываю из своей норы. Муха пролетит – и то увижу. Вот только сегодня утром, еще затемно, прошли тут двое. В сторону персов пошли.
– Ты их хорошо разглядел? Что за люди были?
– Разглядел, а как же, и он начал описывать, как выглядели эти люди.
– А обратно они не проходили?
– Нет, не проходили. Я бы заметил.
То, что поведал неусыпный страж моста, несколько успокоило нашего дозорного. Он распрощался с несчастным отверженным и пошел прочь от его убогого жилища, направляясь обратно в ту сторону, где ночевал на открытом воздухе армянский полк.
Все спали свинцовым, непробудным сном, как спят путники, измотанные долгой дорогой. Сытые лошади тоже улеглись неподалеку и с негромким ржанием катались по траве, чтобы размять усталое тело. Единственный, кто не думал об отдыхе, был человек, вернувшийся от моста. Он обошел дозором свое маленькое войско, оглядел воинов, потом снова пошел к реке и недвижно, словно статуя, застыл на берегу. Его горящий взор был устремлен на мелкие огненные пятнышки, которые виднелись вдали, то исчезая, то снова появляясь. И в сердце его, подобно этим огонькам, разгорелось яркое пламя и все сильнее и сильнее разжигало его нетерпение.
Тем временем по мосту быстрым шагом шли двое. Они зорко осматривались по сторонам и чуть слышно переговаривались:
– Если они пришли...
– Обязательно пришли.
– Условились этой ночью...
– И у моста...
Чуткое ухо прокаженного, сидевшего в своем жилище, сразу уловило их шаги. Он высунул голову и осмотрелся. «Это те двое...» – сообразил он и пополз навстречу.
– Тут про вас один человек спрашивал, – сказал он из темноты.
Путники остолбенели, не понимая, откуда исходит этот неожиданный возглас. Прокаженный подполз ближе. Они его увидели.
– А куда он девался?
– Пошел вниз по течению, вон в ту сторону. Дай Бог ему удачи – он насытил мой пустой желудок и прикрыл мое голое тело.
Путники тоже поспешили вниз по течению, говоря друг другу:
– Вовремя подошли...
– Но где же мы найдем спарапета?
Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать.
– Наконец-то! – раздался голос дозорного. Он все еще стоял на берегу.
Это был не кто иной, как Мушег Мамиконян.
– Ну, что видели? – обратился он к путникам. И они начали свой рассказ. Мушег слушал с глубоким вниманием. Обуреваемый нетерпением, он не стал дожидаться, пока они кончат, и сам перешел к расспросам.
– По какую сторону от города расположились персы?
– Восточнее города, у подножия Красной горы.
– В какой части стана разбиты царские шатры?
– В верхней части, поближе к подножию горы, на возвышенности.
– А гарем?
– Правее царских шатров.
– Как разбит лагерь?
– Как обычно, подковой, концами к царским шатрам.
– Где держат коней?
– Отогнали пастись, фарсангов на десять в сторону.
– Когда думают сниматься с места?
– Через три дня.
Спарапет задал еще несколько вопросов и получил исчерпывающие ответы. Потом отпустил своих собеседников.
– Идите отдыхать.
Они ушли. Расспросы касались войска Шапуха, а эти двое были заранее тайно засланы в персидский стан разведать, что и как.
Спарапет остался один и снова начал беспокойно ходить вдоль берега. Он знал теперь, где и как расположен вражий стан, знал до последней мелочи, что там делается, и этого было достаточно, чтобы разработать подробный план нападения. Он намеревался этой же ночью неожиданно обрушиться на войско Шапуха. И намерение это было столь же опасным, сколь бесповоротным.
Шапух ушел ни с чем от крепостных стен Артагерса, но спарапет счел недостаточным это позорное поражение царя царей и решил, что персы не должны уйти невредимыми за пределы Армении. Зло, причиненное Шапухом, было столь велико, а поступки его столь оскорбительны для армян, что следовало во что бы ни стало покарать этого изверга. Он обращал в руины земли, по которым проходил, он казнил пленных – со всем этим еще можно было смириться: Армении были не в новинку подобные удары судьбы. Но надругательство над женщинами лучших фамилий страны у развалин Зарехавана нанесло оскорбление чести всей армянской знати. С этим смириться было уже невозможно, особенно после того, что сказала на торжествах в Артагерсе царица Армении: «Нам нет и не может быть покоя, пока не смыт позор, которым покрыл Шапух наших нахараров, выставив их жен и дочерей нагими перед своим войском». Многие из знатных юношей, присутствующих на торжествах, тут же поклялись отомстить Шапуху. Вот почему в отрядах спарапета собрались по преимуществу сыновья армянских нахараров, давшие клятву спасти поруганную честь нахарарства.
Спарапет возглавил это войско, взял с собою несколько полков и двинулся следом за Шапухом. Он не входил в соприкосновение с персидскими полчищами, пока Шапух не разделил свое огромное войско на несколько частей. Одну из них он отдал под начало Меружану Арцруни и Вагану Мамиконяну, другую – своим полководцам Зику и Карену и оставил их всех в Армении – удерживать захваченные земли и покорять новые. Остальное войско он взял с собой и двинулся в Персию. За этим-то войском и следовал по пятам спарапет. Но до самого Тавриза ему не представилось ни подходящего места, ни подходящего времени, чтобы осуществить свой замысел. И вот враг дошел уже до границы. Если армяне и теперь не выполнят своего намерения, можно оставить всякую надежду на успех: Шапух перейдет границу, окажется на своей земле, и все станет гораздо сложнее. Значит, надо воспользоваться именно этой ночью, последней и единственной.
Он все бродил вдоль берега реки и сердито поглядывал на восток. Иисус Навин, герой и полководец Израиля, некогда повелел солнцу не заходить, пока он не кончит битву. А Мушег Мамиконян, герой и полководец Армении, хотел бы повелеть дневному светилу, чтобы оно вообще не исходило, пока не начнется его битва. Время от времени его нетерпеливые взоры обращались на дорогу, которой он пришел. Он смотрел в непроглядную тьму, и в его взволнованном уме стучал один и тот же вопрос: «Что с ними? Где они до сих пор?»
Немного погодя туда, где уже расположились его всадники, подоспело еще несколько конных отрядов. У спарапета отлегло от сердца – он ждал именно их. Но все-таки собрались пока не все, нескольких отрядов все еще недоставало.
Начальник вновь прибывших всадников подошел к спарапету.
– Ну, узнал, что надо? – нетерпеливо спросил он.
– Узнал, – отозвался спарапет.
– Ну и что?
– Все в порядке. Только вот наши что-то задерживаются. Что могло случиться?
– Подойдут, надо полагать. До утра еще далеко.
– Но и отсюда до персидского стана не близко. Пока доберемся, совсем рассветет.
– Тем лучше! По крайней мере, будем видеть, что делаем, и не станем пробираться ощупью, как слепые.
Спарапет усмехнулся, но ночной мрак скрыл от собеседника эту насмешливую улыбку.
– Ты изрядно-таки уверен в себе, Месроп.
– Не изрядно, а совершенно уверен – в моих конниках, Мушег, – отрезал собеседник, невысокий, худощавый юноша.
Это был Месроп Маштоц, человек маленького роста и большого красноречия. Их разговор прервали какие-то странные глухие звуки; непонятно было, откуда они доносились. Оба насторожились.
– Трубы и барабаны, – определил спарапет. – Это со стороны персов.
– Что бы это значило? – спросил Месроп с некоторым беспокойством.
– Это ежедневный утренний обряд, – успокоил его спарапет, – Скоро рассвет, вот они и трубят в трубы и бьют в барабаны, чтобы люди проснулись, встали и приготовились поклоняться восходящему солнцу.
– Вот и прекрасно, пусть встают. А то как-то нехорошо нападать на спящих.
– Это пока первый призывный сигнал. До восхода солнца он повторится еще дважды.
Они прохаживались по берегу уже вдвоем, пока не подоспели запоздавшие полки. Спарапет и Месроп кинулись навстречу. Увидев их, высокий и статный предводитель прибывших быстро соскочил с коня и обнял обоих.
– Вы, наверное, заждались меня, – сказал он извиняющимся тоном. – Но вина не моя. Дорога, по которой мы ехали, оказалась совсем непроезжей. Кони увязли, еле двигались. Вчерашний дождь сильно размыл дорогу.
– Значит, придется дать передышку вашим коням? – спросил спарапет.
– Непременно. Они совсем выбились из сил.
Этот величавый, полный сил и энергии человек был Саак Партев, сын католикоса Нерсеса Великого. Его всадники разместились чуть поодаль от приехавших раньше, а он, спарапет и Месроп отошли в сторону и уселись на мягкой травке, прямо на берегу. Спарапет сообщил им все, что узнал от лазутчиков. Тут же, под открытым небом, состоялся военный совет и длился до тех пор, пока со стороны персов снова, уже во второй раз, не зазвучали трубы и барабаны. Таинственный сигнал заставил их поторопиться. Он призывал благочестивых приверженцев религии Зороастра к молитве, к поклонению дневному светилу, а армянских воинов-мстителей – к оружию, к кровавой битве...
Военачальники приказали собраться и выступить. В третий раз трубы и барабаны должны были возвестить появление лучезарного светила. Они решили к этому сроку быть на месте.
Было далеко за полдень. Персидский стан являл собою плачевное зрелище. Полуобвалившиеся шатры по-прежнему стояли на своих местах, но они обезлюдели. Персидских воинов не было, остались только богатое убранство и утварь привыкших к роскоши персов. Все это стало добычей победителей. И стан и его окрестности были усеяны трупами, залиты кровью, и зрелище это внушало ужас. Оставшиеся в живых попали в руки победителей, но многие все же успели бежать; их еще вылавливали.
Самого царя царей не нашли ни среди убитых, ни среди пленных. Некоторые, в том числе и персы, говорили, что он бежал в самом начале боя, переодевшись в платье одного из слуг, чтобы ускользнуть неузнанным. Всадники помчались во все концы, надеясь догнать его.
Шатры царя и все их несметные богатства достались победителям. В их руках оказался даже гарем с красавицами со всех концов света, в том числе и сама царица цариц Персии. В гареме была и царевна Ормиздухт, нареченная Меружана Арцруни. Армянская стража с оружием в руках окружила гарем сплошной цепью, сделав его полностью недоступным.
На площади, перед расположенным в виде подковы станом выстроили пленных. Из их толпы отделили, как овец от козлищ, представителей знати. Когда отобрали всех знатных пленных, число их достигло шестисот. Это были военачальники разного звания.
Посреди площади, высоко в воздухе, торчало насаженное на кол тело в белой одежде. Это был верховный жрец, тог самый злодей, который у развалин Зарехавана сажал на кол жен и дочерей армянской знати. Все взоры были устремлены на его труп.
Рядом с великолепными шатрами Шапуха была разбита простая солдатская палатка спарапета Армении. Оттуда ему было хорошо видно поле недавней битвы со всеми радующими победителя приметами победы. Спарапет сидел в скромном походном кресле, которое никак не подобало ни его званию, ни его славе. Вокруг стояли соратники по оружию, армянские военачальники, первыми среди которых были Саак Партев и Месроп Маштоц.
Все молчали, но на их лицах ясно читались недовольство и раздражение, как это бывает обычно после ожесточенных споров. Сам спарапет был угрюм, и его беспокойные пальцы непрестанно теребили красивые черные усы, словно те мешали снова излиться из уст потоку огнедышащих слов, который он всего несколько минут назад обрушил на своих соратников. Не менее раздражен был и Саак Партев. Он давно бы махнул на все рукой и покинул палатку спарапета, если бы его не удерживало чувство воинского долга. Малорослый Месроп тоже чувствовал себя не в своей тарелке и, как говорится, не вмещался в собственной коже: вертелся, ерзал, словом, сидел, как на иголках.
Что же повергло их всех в такое волнение? Отчего в минуты, когда столь естественно упоение радостью победы, в которой одной – и вся слава воина и все его утешение, они, напротив, были охвачены глубоким взаимным недовольством?
Сдерживаемое раздражение, которое продолжало нарастать во все время этого минутного затишья, несомненно, вот-вот выплеснулось бы вновь, если бы не вошел один из телохранителей спарапета и не доложил, что привели главного палача. Когда того поставили перед спарапетом, Мушег спросил:
– Это ты главный палач при царе царей?
– Да, господин мой, это я, твой покорный раб, – низко поклонился тот.
– Для тебя нашлась работа, – сказал спарапет с усмешкой, скорее горькой, нежели злорадной. – Ты, конечно, затоскуешь, если хоть один день никого не отправишь на тот свет. Вот я и задам тебе сегодня изрядную работу. Сколько у тебя подручных?
– Подручных хватает, господин мой, ты только дай работу. Я не даром ем свой хлеб, – сказал палач с дьявольской ухмылкой. – Царь царей всегда был доволен моими услугами и каждый год жаловал то деревнями, то поселками, Надеюсь, и сиятельный спарапет Армении не оставит без награды своего слугу.
При последних словах в его жестоком взгляде снова мелькнула дьявольская ухмылка.
– Ты получишь от меня столь богатое вознаграждение, что забудешь награды царя царей. Слушай же: здесь мы пробудем недолго, через несколько дней двинемся в путь и должны взять с собою своих пленных. Чтобы эта толпа не была для нас чрезмерной обузой, тебе придется немного облегчить ее.
Палач содрогнулся всем телом, словно пораженный молнией.
– Это могут сделать твои люди, светлейший спарапет, – сказал он после короткого замешательства. – Я же не обагрю руки кровью своих соотечественников.
– Конечно, это могли бы сделать и мои люди, если бы понадобилось просто перебить пленных. Но мне нужно другое.
Мои люди не искушены в искусстве сдирать кожу с живых людей и набивать чучела сеном, ты же на службе у Шапуха набил себе руку на этом деле и знаешь его до тонкостей. А мне нужно именно это. Тащить за собой живых людей довольно хлопотно, их чучела – куда легче и проще.
Главный палач сначала решил было, что дело, порученное ему, касается армян; потому-то он и изъявил такую полную готовность. Теперь, когда перс понял, чего именно хочет спарапет, эта готовность не просто исчезла, но перешла в неистовую ярость, которая и толкнула его на дерзкий ответ.
– Твоя правда, светлейший спарапет: мы, персы, и впрямь большие мастера на этот счет. Видел бы ты, как я содрал кожу с твоего отца и набил сеном – ты был бы в полном восторге... Я все сделал собственноручно. И по сей день никто не скажет, что это мертвец. И цвет лица сохранился, и глаза глядят как живые – прямо на своего царя. Там, в крепости Ануш, они утешают друг друга. Я всегда делаю свое дело с особым удовольствием, когда мне в руки попадают знатные люди. А твой отец, как и ты, был спарапетом всей Армении.
Наглость, с которой главный палач напомнил спарапету о трагической гибели его отца, была неслыханным оскорблением. Но великодушный сын злосчастного отца сумел сдержать свой гнев.
– Как видишь, я не ошибся в тебе и в твоем мастерстве. Ты любишь сдирать кожу со знатных людей, и чтобы работа была тебе по душе, я как раз и предам в твои руки именно знатных пленников, да еще сколько – шестьсот человек. Ступай же! Надень свое кровавое одеяние, дай волю своей жестокости и исполни столь желанную тебе службу. Мне нравится резать персов руками перса.
– Этого я не могу сделать! – упрямо повторил палач. – Прикажи, пусть лучше зарежут меня самого.
– Тебя заставят! – сказал спарапет и повернулся к приближенным. – Уведите его. Соберите всех палачей Шапуха и заставьте выполнить приказ.
Палача увели.
Присутствующие, едва скрывая нетерпение, слушали разговор спарапета с палачом. Когда того увели, Мушег обратился к соратникам.
– Я отдал этот варварский приказ с большим удовольствием. Я прикажу убить этих шестьсот высокородных персов, а чучела отвезу в подарок царице, пусть украсит башни своей крепости. Да, я сделаю это и, быть может, успокою тем бессмертную душу отца, который один стоил тысячи персидских вельмож, которого Шапух столь бесчеловечно лишил жизни и поставил в подземелье крепости Ануш, перед глазами нашего несчастной государя. Священный долг мести позволяет мне поступить именно так. «Око за око» – так завещали наши предки. Но того, что требуете вы – этого я никогда не сделаю.
– Но отчего же, Мушег? – гневно воскликнул Саак Партев. – Отчего не сделаешь? Отчего? Раз ты считаешь месть священным долгом, не забывай, что и на этот раз был бы исполнен тот же священный долг. Это опять же «око за око».
– На этот раз свершилась бы всего лишь непростительна низость, Саак. А нам не подобает опускаться столь низко. Мы должны доказать, что намного выше персов.
– Но мы должны доказать и другое: что умеем карать за низость. Ты чересчур забывчив, Мушег! Ведь совсем немного времени прошло с того черного дня, когда Шапух у развалин Зарехавана выставил на позорище жен и дочерей нашей знати. Но и этого ему показалось мало – многих он посадил на кол, многих угнал в плен. Если бесчестный Шапух позволил себе такое, стоит ли щадить его!
– Что позволил себе перс Шапух, не может позволит христианин Мамиконян. Я не забывчив, Саак, я знаю и помню все его зверства. Это ты забываешь, что в нашем споре речь идет о женщинах. Выходит, что мстить за злодеяния Шапуха мы должны его женам? Ты ведь этого требуешь? А я всех его жен посажу в паланкины и со всем подобающим почетом отправлю ко двору Шапуха – и это будет самая страшная моя месть!
Едкий упрек спарапета очень уязвил высокородного Пар-тева, и в его гордом взоре вспыхнуло пламя гнева. Он схватился за усыпанную каменьями рукоять кинжала и своим звучным гордым голосом, который казался скорее раскатами грома, чем человеческой речью, отчеканил:
– Я отлично понимаю, Мушег, что в нашем споре речь идет о женщинах? Ты полагаешь, что тому высокому священному благоговению перед женщиной, на которое способен Мамиконян, нет места в сердце Партева? Ты полагаешь, стало быть, что один ты способен держаться на такой высоте и не опускаться низко, до самых женских туфель? Ошибаешься, Мушег! Но в этом деле твои тонкие и благородные чувства совершенно неуместны. Я смотрю на вещи прежде всего с военной точки зрения. Мы воюем с Шапухом и, судя по всему, будем воевать долго, очень долго. В наших руках оказались его жены, в том числе и царица цариц Персии. Будем их держать у себя, со всеми возможными почестями, в качестве заложниц, как держал Шапух в особых крепостях жен и дочерей многих наших нахараров. В этом нет ничего предосудительного, таков издревле закон войны: пока она не кончилась, пленных не возвращают.
