Текст книги "Самвэл"
Автор книги: Акоп Мелик-Акопян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Царица наполнила кубки ароматным вином и поставила один перед собой, другой перед персидской царевной. Прекрасная персиянка глоток за глотком отпивала из кубка и щебетала, не умолкая. Рассказывала о Тизбоне, о царском дворе, о разных случаях из своей жизни. И чем дольше это длилось, тем ярче нектар армянской земли разжигал пламя радости в ее юной крови и алое зарево румянца на ее бледных щеках. Она так воодушевилась, что даже запела старинную персидскую песню:
Высоко на выступе древней скалы Ужасная крепость стояла.
Испуганно мимо летели орлы И прочь убегали шакалы.
Лишь ветер бесстрашно над ней пролетал И бился о горные склоны,
И слышал, как в крепости кто-то рыдал,
И слышал моленья и стоны.
Не мудрый строитель те стены воздвиг,
Они не из камня иль дуба,
Отпрянет в испуге взглянувший на миг На облик их дикий и грубый.
Из трупов кровавых, из груды костей Воздвигнуты мрачные стены, Обрызганы кровью погибших людей, Стоят они здесь неизменно.
Здесь к черепу череп уложены в ряд,
И грозные высятся своды,
И башни и вышки безмолвно стоят Под взором бесстрашной природы.
Их было семь братьев, семь богатырей, Строителей крепости странной.
И воинов не было в мире храбрей, Взрастила их мощь Аримана.
Была у воителей-братьев сестра, Блистала красой своенравной,
Дивились очам ее дивным ветра,
И не было в мире ей равной.
– Заря, не свети, – говорила она, – Светлее тебя мои очи. —
Луне говорила: – Спи мирно, луна, Красой озаряю я ночи,
И храбрые витязи дальних племен И грозные горные девы К чудесной красавице шли на поклон И все были жертвою девы.
А дивная дева им вторила вновь:
– Пусть с братьями бьется воитель, – За славу победы дарую любовь – Получит меня победитель.
Вздымалось копье, и сверкали мечи,
И падал удар за ударом,
Стучали сердца, как огонь горячи, Объяты воинственным жаром
Гремели бои, и гудел небосвод,
И панцири наземь слетали,
А боги глядели с небесных высот,
Из горней невидимой дали.
Красавица-дева, нема и бледна,
Следила за битвой кровавой,
И радостно братьев встречала она, Гордясь их победною славой.
И так несчастливцы один за другим На поле борьбы погибали,
Их трупы сносили к стенам крепостным И страшный чертог воздвигали.
И стены все выше вздымались в зените,
И башни росли на уступах.
А сердце красавицы – словно гранит;
Никто не любим неприступной.
Промчалось немало и лет и веков
И вот на земле появились
Семь юных царевичей, семь храбрецов —
Красе их и горы дивились.
И дрогнула дева, увидевши их,
А сердце, что камень горючий:
Кого из красавцев избрать семерых?
Пусть битва решит ее участь.
Как прежде, семь братьев вступили в борьбу С царевичами молодыми.
Две равные силы решали судьбу.
Царевна следила за ними.
Шесть юных царевичей пали в бою,
Шесть пламенных солнц закатилось,
Один лишь боролся за радость свою —
Сражение длилось и длилось.
И гордости древней своей изменив,
Сбежала на землю царевна,
И, юношу телом своим заслонив,
Промолвила витязям гневно:
– Вас семеро против его одного,
Неравны вы в подвиге бранном.
Победным венцом увенчаю его,
Он стал мне навеки желанным.
И братья сложили оружье тогда И юношу поцеловали:
– Пусть будет твоею она навсегда,
Живите, не зная печали.
Мелодичный, ласкающий слух голос царевны привлек к дверям трапезной таившегося во мраке дворца посланца ада. Зловещий незнакомец выбрался из засады и неслышно подкрался к дверям, из-за которых доносилась чарующая мелодия. Его мягкие красные башмаки ступали неслышно, а царившая вокруг тьма помогала остаться незамеченным. Он внимательно вслушивался и коварно усмехался.
Совсем другое впечатление произвела на царицу. Она была так взволнована, что с трудом скрыла выступившие на глазах слезы, чтобы не смутить царевну. Содержание древней легенды, ее смысл имели поразительное сходство и с ее участью, и с участью несчастной царевны, хотя та выбрала песню совершенно бессознательно, и сама жила в крепости в полном неведении, не зная, что именно она и была тем яблоком раздора, ради обладания которым пролито столько крови и крепость завалена грудами трупов.
Как и замок из песни замок Артагерс представлял собою одну огромную общую могилу для тысяч павших жертв. Армения была залита кровью, кровопролитие все еще продолжалось, и, возможно, будет продолжаться еще долго... Ормиздухт не знала, что истинной причиною всего этого была именно она и безумная любовь к ней Меружана, утолить которую можно было лишь ценою крови и жертв... Она не знала и того, зачем ее держат в Артагерсе, и знала только, что находилась в гареме своего брата, что под Тавризом на персидское войско напали враги, началась битва, погибло много людей, и ее привезли в эту крепость, где милосердная царица взяла ее под опеку и заботилась, как родной дочери. Ормиздухт не знала даже и того, кто ныне осаждает Артагерс, и полагала, что это те же самые люди, которые напали прежде на войско ее брата: царица до последней минуты всячески скрывала горькую правду, чтобы не ранить чувствительное сердце юной персиянки.
О Меружане царевна вообще не имела никакого понятия и даже никогда не видела его, а только слышала это имя. Ей не сказали, что она невеста Меружана и в один прекрасный день станет его женой. Она не знала, что все эти бедствия и страдания – из-за нее и что безжалостную осаду крепости ведет не кто иной как Меружан – будущий ее супруг.
При дворе персидского владыки царевна была не живым существом, а вещью, одной из тех красивых и драгоценных безделушек, от которых ломилась сокровищница царя царей. И точно так же, как царь имел обыкновение жаловать этими дорогостоящими вещицами своих приближенных, так же он собирался пожаловать свою сестру Меружану, чтобы расплатиться за его кровавую услугу. Сама царевна узнала бы об этом лишь тогда, когда ее взяли бы за руку и отвели к Меружану.
До сих пор царица не говорила с девушкой о Меружане, да и не испытывала такого желания. Но после этой песни она как бы невзначай спросила:
– А ты знаешь, Ормиздухт, кто осадил нашу крепость?
– Не знаю, – ответила девушка.
– А если бы враг сказал: «Выдайте мне Ормиздухт – и я уйду и оставлю вас в покое»? Ты бы согласилась?
– Согласилась бы.
– Но почему? И зачем?
– Чтобы не погибло столько людей, чтобы был хлеб, и люди не голодали, чтобы тебе не пришлось столько мучаться – вот зачем!
– Значит, ты поступила бы так же, как та девушка из песни?
– Нет, не так. Она была бессердечна, она требовала жертв для своей красоты, и чем больше было жертв, тем больше радости доставляла ей эта жестокость. Она воздвигала свой замок из трупов и черепов юношей, искавших ее любви. Я бы так не поступила, я не позволила бы, чтобы пролилась хоть капля крови, я сразу же вышла бы навстречу врагу, подставила грудь под стрелы и сказала: «Вот я! Если война из-за меня, пусть она прекратится». Я пожертвовала бы собой, но спасла бы крепость.
Ормиздухт говорила с неподдельной искренностью. Готовность к самопожертвованию родилась в ней не из отвлеченного человеколюбия; она выросла из условий, в которых царевна воспитывалась с младенчества. Старухи-няньки наполнили ее ум сотнями героических историй и сказок, которыми столь богаты устные предания персидского народа. Они-то и вдохнули в нее своеобразный героический дух и зажгли ее воображение идеей самопожертвования.
При этих, полных воодушевления словах девушки, царица горестно заметила:
– И все же, дорогая Ормиздухт, все это уже случилось, несмотря на твои добрые намерения. Девушка побледнела:
– Что... что случилось? – спросила она растерянно.
– Эти жертвы... кровь... гибель людей.
– Из-за меня?
– Из-за тебя.
Ормиздухт едва не лишилась чувств. Царица обняла ее и прижала к груди.
– Успокойся, дорогое дитя, в бедствиях, которые обрушились на нас из-за тебя, сама ты не повинна. Они совершились без твоего ведома и не по твоему желанию. Выслушай меня, я расскажу тебе печальную правду.
Царица открыла девушке положение дел: она в плену и содержится в этой крепости как заложница. Объяснила, что крепость осаждает Меружан Арцруни, и осаждает для того, чтобы освободить царевну. Объяснила и то, что Ормиздухт – невеста Меружана и в дальнейшем ей суждено стать его женой. Объяснила, какими политическими соображениями вызван этот необычный брак. Рассказала, каковы нынешние отношения между царем Шапухом, братом Ормиздухт, и армянами, каковы цели войны, которую он ведет, рассказала, что он намеревается уничтожить в Армении христианскую веру и самостоятельную государственность и сделать эту страну персидской провинцией. Коротко изложив все это, царица закончила свой рассказ так:
– И вот этот-то замысел твоего брата, дорогая Ормиздухт, то есть уничтожение армянской религии и самостоятельного армянского государства, он поручил осуществить Меружану Арцруни и как высшую награду обещал тебя ему в жены.
– Этого никогда не будет! – ответила девушка, и в ее огромных глазах вспыхнуло пламя гнева. – Я не стану женой такого злодея!
– Отчего же, дорогая Ормиздухт? Если Меружану удастся уничтожить независимость армянского государства, он сам станет армянским царем. А ты станешь царицей Армении.
Царевна рассмеялась.
– Вместо тебя? – воскликнула она, продолжая смеяться. – Выходит, я должна отобрать у тебя корону? Хорошо же отплатила бы я за все благодеяния, которые ты мне оказала!.. Впрочем, армяне, я думаю, не таковы, чтобы просто взять и отдать нам корону армянских царей...
Зловещий посланец тьмы, притаившийся у дверей, весь обратился в слух.
– Но ты же сама сказала: если бы тебе стало известно, что война и кровопролитие – из-за тебя, ты сама бросилась бы в объятия врага, – заметила царица. – Так вот, теперь ты знаешь, что Меружан осадил крепость именно из-за тебя.
– Да, я сама бросилась бы в объятия врага, но – в начале войны, пока еще не пролилась кровь, если бы я знала, что на этом все кончится. А теперь уже слишком поздно... все эти ужасные бедствия уже произошли, и мы оказались на груде трупов.
Царица снова обняла ее и прижала к своей бурно вздымавшейся груди. Она завела весь этот разговор вовсе не затем, чтобы убедить царевну исполнить мечты Меружана; она лишь хотела еще раз убедиться в прекрасных качествах ее души, столь утешавших царицу в ее горестях.
– Если Меружан хочет именно этого, – продолжала тем временем Ормиздухт, – то я могу лишь ненавидеть его. Да будут свидетелями все добрые и злые боги: отныне я буду ненавидеть его вечно! Мне все равно, что брат обещал отдать меня в жены этому человеку! Я лучше убью себя, но не стану женой такого негодяя!
– Но почему?
– Будь он хорошим человеком, он не причинил бы столько зла своей родине, своему царю и тебе, дорогая матушка.
– Но он любит тебя и совершил все это из любви к тебе. Он хочет, чтобы ты любой ценой стала царицей Армении, а он армянским царем...
Эти слова оказали на царевну удивительное действие: она вскочила и бросилась в объятия царицы, осыпая ее горячими поцелуями:
– Ты лучше скажи, матушка, куда делся Мушег? Куда он уехал? Ах, какой он хороший... как он благороден... как добр! Когда меня везли сюда, по дороге мне так хотелось поговорить с ним... но он не заговорил со мной ни разу.
Она спрашивала о спарапете.
– Скажи, дорогая матушка, куда он уехал?
– В Византию, – ответила царица, с трудом высвободившись из пылких объятий Ормиздухт.
– Он скоро вернется?
– Я жду его с минуты на минуту.
– Ах, как я буду рада увидеть его еще раз!
В юном сердце царевны тлела скрытая искра, которая неожиданно вспыхнула ярким пламенем. Царица поняла, в чем дело, и с улыбкой спросила:
– Уж не любила ли ты его в то время, Ормиздухт? Скажи по совести: любила?
– А я и не скрываю – любила... и теперь люблю... и хотела бы стать его женой.... ах, как я была бы рада, как счастлива! Когда он так великодушно возвратил гарем моего брата в Тизбон, я сразу поняла, что среди всех мужчин мира нет равного ему... и тогда-то я и отдала ему свое сердце.
Посланец зла, подслушивавший у дверей, при этих словах передернулся, но остался на своем месте и продолжал подглядывать в щелку за собеседницами. Царевна тем временем спросила:
– А зачем спарапет поехал в Византию?
– Поехал, чтобы привезти моего сына.
– Значит, он приедет вместе с твоим сыном и освободит нас от этого злого Меружана?
– Очень надеюсь.
Царевна возликовала и теперь уже сама наполнила золотые кубки и протянула один царице, а другой осушила до дна сама. Вино и вспыхнувшая страсть, соединившись воедино, повергли ее в восторженное возбуждение: Ормиздухт то и дело принималась заново поверять царице свои мечты и планы, которые сводились все к тому же: что она сделает, когда спарапет вернется, как откроет ему свои чувства и как они вместе накажут «этого злого Меружана». Царица слушала с добродушной улыбкой.
Пылкие восторги царевны поглотили все внимание царицы, и она даже не заметила, что большая часть ночи уже позади. Но возбуждение юной персиянки стало мало-помалу ослабевать, как затихают отголоски отзвучавшей мелодии. Ее одолевала дрема, и вместе с вином они подернули взор царевны томной поволокой, которая придала особое очарование ее дивной красоте. Прелестная головка все чаще клонилась на грудь, речи становились все сбивчивее и невнятнее. Наконец царица за руку отвела ее в опочивальню и уложила в постель, а сама села рядом и сидела, пока девушка совсем не уснула. Но и во сне ее коралловые губы продолжали шептать: «Ах, как он благороден... как я люблю его...»
Когда царевна уснула, царица перешла в соседний покой. И этой ночью, как часто теперь случалось, сон бежал от ее очей. Какое-то время она молча ходила из угла в угол, потом подошла к окну и устремила взгляд в непроглядную, дышащую смертью тьму. Ничего не было видно и ничего не было слышно, все спало в тяжелом, мертвенном оцепенении. И лишь в небесах можно было заметить какие-то проблески жизни: на темном небосводе горели яркие звезды. Пристальный взор царицы обратился к этим мириадам серебристых огоньков, и она долго не отрывала от них взгляда. Что надеялась увидеть там несчастная женщина, она вряд ли знала и сама, но все же не сводила с них глаз. Вот прочертив небосвод сверкающей дугой, мелькнула яркая искорка. Скатилась звезда... еще чья-то жизнь угасла.
Царица отошла от окна, подошла к тахте и села. Унылый свет падал на прекрасное лицо, озаряя печальные черты. Как изменилось это озабоченное лицо, как оно побледнело... Не было уже ни прежней надменной гордыни, ни неумолимой твердости; на нем читалась лишь кроткая покорность судьбе, подтверждавшая, что сердце ее смирилось. Казалось, она свыклась и с горькими обстоятельствами и с жестокостью ожидавшей ее безотрадной участи. Каких только душевных мук не претерпела эта исстрадавшаяся женщина за последние дни, свидетельницей каких только ужасов не пришлось ей стать... Любая другая на ее месте оказалась бы сломленной, пала бы под ударами судьбы. Она же сохранила силу духа, которую еще более поддерживала ее горячая вера в безграничную милость провидения.
Царица сидела в полном одиночестве, безмолвно и неподвижно, но в скорбных раздумьях уносилась мыслями то далеко на восток, то еще дальше на запад. На востоке, в темном подземелье крепости Ануш томился в оковах ее супруг, царь Армении. А на западе, среди растлевающей утонченной изнеженности византийского двора насильственно удерживали ее сына, наследника армянского престола. Оба были на чужбине, оба – в беде. А она сама? Она тоже была заточена в своей неприступной крепости, и та стала теперь ее могилой...
Царица ждала сына. Но сын так и не пришел, он опоздал. Из Византии давно уже не было никаких вестей, Как обстоят дела там, почему сын опаздывает? Обо всем этом она ничего не знала. Неужели врага взяли крепость в столь плотное кольцо, что никому так и не удается прорваться и принести хоть какие-нибудь известия? Чем заняты нахарары? Почему они не спешат на помощь, не отбросят врагов, не разорвут кольцо осады? Наверное, они думают, что у осажденных еще достаточно сил, чтобы обороняться без помощи извне... Наверное, они не знают, какие бедствия обрушились на крепость...
Они и вправду этого не знали.
Погруженная в свои мысли, царица встала и принялась ходить по залу. Это была первая ночь, когда пустота обезлюдевшей крепости казалась ей разверзтой пастью чудовищного дракона, грозившего поглотить ее. Объятая ужасом, она боязливо косилась по сторонам, не смея поднять головы. Ей казалось, что призраки тысяч погибших людей, тех самых, что лежат ныне на улицах крепости бездыханными трупами, кружат вокруг нее, что-то выкрикивают, бормочут, осыпают ее горькими укорами и проклятьями... В ужасе она закрыла лицо руками, с трудом добралась до тахты и поникла всем своим измученным телом. Долго терзалась она во власти раздирающих душу сомнений. И чем ярче всплывали в памяти царицы предостережения умного и дальновидного спарапета, высказанные перед отъездом в Византию, тем сильнее мучали царицу угрызения совести, как преступника, который из-за своего упрямства стал причиною стольких жертв...
Она закрыла лицо руками и упала на тахту. Горькие слезы долго струились по ее щекам, и огонь раскаянья жег ее сердце.
Тем временем двери беззвучно отворилась, и посланец ада, так долго таившийся за дверью, проник в зал. Он окинул страдающую женщину недобрым взглядом, бесшумно прокрался в угол и притаился во мраке. Оттуда он продолжал наблюдать за царицей, и его бурые губы подрагивали от внутренней радости. Вот какою увидел он эту гордую, надменную женщину, не знавшую прежде ни забот, ни слез, вот какою увидел он высокородную и честолюбивую властительницу, привыкшую держать в повиновении не только армянских нахараров, но и своего царственного супруга. Ныне же она оказалась в полном отчаянии и в полном одиночестве в пустоте своего роскошного чертога, окруженная лишь горем и страданиями и лишенная всякой защиты.
– Это не может продолжаться долго, – сказала вслух царица, поднимая голову и вытирая мокрые от слез глаза. – Рано или поздно враги поймут, что в крепости никого не осталось... и тогда Меружан даст волю своей свирепости. Мучений я не страшусь... и смерти не страшусь... Но со мною вместе умрет великое дело, во имя которого положено столько трудов!
Ее звучный голос ослабел, красивая голова поникла, она снова закрыла лицо руками, стараясь побороть охватившее ее волнение. Зловещий незнакомец все еще неподвижно стоял в своем углу и не спускал с нее мстительного взгляда. Царица заговорила снова:
– Когда Шапух обманом заманил в Тизбон моего мужа и пока еще с почетом принимал у себя как гостя, он вслед за мужем пригласил к себе и меня. Но я разгадала черный замысел коварного перса и не приняла его приглашения. Я подумала: если он насильственно удержит моего супруга в Тизбоне, по крайней мере в Армении останусь я, и будет кому защищать оставшуюся без верховного главы страну. И я не ошиблась в своем предвидении. Он сослал моего мужа в забытые Богом и людьми пустыни Хузистана и отправил Меружана Арцруни, чтобы расправиться и со мной. Бог помог мне, и я смогла успешно противостоять внутренним врагам. А теперь? Теперь меня в оковах отвезут к Шапуху, и бесчестный перс обрушит на меня всю ядовитую ярость своей мести.
Царица умолкла: неутешная скорбь снова охватила ее.
– Но не это гнетет меня... Пусть я погибну, пусть сгину, но пусть живет Армения! – вскричала она горестно. – Но я предвижу и безвозвратную гибель отчизны... я вижу глазами своей души ее скорбное будущее... О, хоть бы какая-нибудь помощь... откуда-нибудь... Хоть бы вернулся мой сын...
– Не надейся! – прогремел из мрака голос невидимого чудовища.
Царица в ужасе вскинула голову и огляделась. Неожиданный голос поверг ее в сильнейшее замешательство: зловещее предсказание, казалось, грянуло прямо с небес. Ее растерянный взор блуждал но комнате, но не находил никого. Ужас всецело овладел ею. Царица хотела было позвать служанок, но голос ей не повиновался.
– Кто это... кто здесь?.. – с трудом выговорила она наконец. Ночной посетитель вышел из своей засады и молча встал перед нею. Царица взглянула на него и задрожала всем телом. Ей показалось, что она видит страшный сои, или сам дьявол предстал перед нею в образе этого чудовища. Но ужас сразу же уступил место гневу – она его узнала.
– Это ты, Дхак? – спросила она.
– Я самый, государыня, – подтвердил он, подходя ближе.
– Как ты попал сюда? И зачем? – гневно вскричала она.
– Все потайные ходы крепости мне известны, – невозмутимо ответил незваный гость. – А зачем пришел, это я тебе сейчас объясню, имей только терпение.
– Прочь отсюда! Я всегда ненавидела тебя, всегда испытывала отвращение при виде твоего мерзкого лица. А теперь – и подавно.
Он презрительно расхохотался.
– Убирайся прочь, говорю тебе, – повторила царица, – не то... И ее гневные взоры обежали комнату.
– Что ты ищешь, государыня? Может быть, хочешь позвать своих телохранителей? Или своих кровавых палачей? Их нет. Я видел на улице их трупы. А твои служанки спят в соседней комнате.
– Наглец, ты пришел издеваться надо мной, когда я в беде!
– Вовсе нет, государыня. Это Бог послал меня сюда.
– Уходи, говорю тебе...
– Только не надо так волноваться, государыня. Я скоро уйду.
Его невозмутимость была еще оскорбительнее его наглости.
Этот человек был Айр-Мардпет, некогда один из самых влиятельных сановников царя Аршака, соединявший в своем лице несколько высших постов в государстве. Как евнух он управлял царским гаремом. Как важный государственный деятель он именовался Айром (то есть отцом) царя, был как бы его опекуном, управлял его делами и его волей и был вместе с тем смотрителем царского дворца и его управителем. Весь двор и все придворные находились в его непосредственном подчинении. Как представитель высшей знати он был владельцем и верховным правителем богатого княжества Мардпетакан. Как один из высших военачальников Армении он стоял во главе всех войск пограничной Ан-тропатены. Словом, в армянском государстве этот человек был одним из тех могущественных и влиятельных лиц, которые держали в страхе не только армянских нахараров, но порою оказывали давление и на самого царя. Его власть была наследственной.
Айр-Мардпет, то есть «отец царя», всегда избирался из нахарарского рода Мардпетаканов, хотя изредка случались, конечно, и отступления от этой традиции.
Царь Аршак заставил его потесниться, предпринял попытки ограничить его слишком широкие права и тем возбудил ненависть не только к себе лично, но и ко всему роду Аршакидов. Долгое время Айр-Мардпет вынашивал эту ненависть в тайниках души и ждал лишь удобного случая, чтобы излить ее. Теперь он счел, что подходящий случай представился.
Его предшественник и кровный родственник пал за свою дерзость от руки Шаваспа Арцруни, отца Меружана. А теперь Айр-Мардпет, дабы утолить свою ненависть к царю Аршаку, стал союзником Меружана и любимцем персидского царя Шапуха.
Именно этот предатель и стоял сейчас перед царицей Парандзем, женой царя Аршака. При тусклом освещении его безобразное лицо выглядело особенно зловеще. Еще в детстве оспа оставила на его лице страшные, неизгладимые следы. Она изуродовала его огромный нос, его бурые губы, она изрыла его кожу глубокими вмятинами и сделала ее похожей на шершавую пористую пемзу.
Царица все еще сидела на тахте, поникнув головою под бременем горьких мыслей и, казалось, не замечала пришельца. Его внезапное появление яснее всяких слов говорило, какие зловещие цели он преследует.
Меж тем, надменное лицо Мардпета, выражавшее сначала лишь желчную, язвительную насмешку над повергнутым недругом, принимало все более яростное выражение, по мере того, как он слушал едкие упреки царицы. Но он постарался сдержать свой гнев. Вывернутые бурые губы раскрылись, и он холодно произнес:
– Айр-Мардпет намерен сообщить важные известия. Пусть армянская царица отвлечется ненадолго от своих сладостных грез и соблаговолит выслушать его.
Царица подняла голову и с прежним глубоким отвращением сказала:
– Я была бы только благодарна тебе, Айр-Мардпет, если бы ты оставил меня в покое. Ты уже добился своего: воровски пробрался в мою крепость и высмотрел все, что хотел. Теперь ступай, предавай меня, кому собирался. Я готова.
– Оставить в покое? Так ты еще ждешь покоя? Нет уж, он отныне не для тебя, царица. Ничего себе покой – покоиться на трупах тысяч людей, которых ты одурачила и увлекла за собою в крепость! Итак, ты со своими двумя служанками ищешь здесь покоя... Да знаешь ли ты, что делается вокруг тебя?
– Знаю! – горько сказала царица.
– Нет, ты не все знаешь. Так выслушай же меня, и я поведаю интереснейшие новости, Меружан творит чудеса! Ты отняла у него одну Ормиздухт, а он отнял у тебя... сама сосчитай, сколько народу он у тебя отнял. Он вступил в город Ван, сравнял его с землей и угнал в плен 18000 армян и 5000 евреев.
– Собственных горожан не пощадил?! – прервала его царица.
– Не пощадил, как видишь. Прежде всего – за оскорбление, которое нанесли Меружану его подданные во время нападения Гарегина Рштуни. Но это еще не все. Слушай дальше, государыня. Из Вана он двинулся в город Заришат в Алиовите и взял там в плен 10000 армян и 14000 евреев. Оттуда пошел на город Зарехаван в Багреванде, взял в плен 5000 армян и 8000 евреев. Оттуда проследовал в город Вагаршапат в Арарате, взял в плен 19000 армян, перебил всех взрослых мужчин и увел в плен женщин и детей. Оттуда пошел на город Арта-шат, взял в плен 40000 армян и 9000 евреев. Оттуда двинулся на город Ервандашат в Аршарунике и взял в плен 20000 армян и 30000 евреев. Оттуда пошел на город Нахичеван в Гохтане и взял в плен 2000 армян и 16000 евреев. Видишь, государыня, сколько людей он увел вместо одной Ормиздухт!
– Куда увел? – в ужасе спросила царица.
– Пока часть пленных он держит на правом берегу Арак-са, возле Арташата, а основную массу – у Нахичевана. Ждут только тебя, о царица, ибо Меружан желает, чтобы и ты вместе со своим народом отправилась в глубь Персии. Он скоро явится и пригласит тебя...
– И это радует тебя, негодяй? Так-то ты платишь за все благодеяния, которыми осыпал тебя мой супруг, подняв из безвестности и возвысив до самых высоких постов в государстве? Неблагодарный! В годину гибельных испытаний, выпавших на долю нашей родины, ты, вместо того, чтобы стать ее защитником, предал ее и протянул руку врагу! Тебе были доверены дом твоего государя, его семья, и будь в тебе хоть капля благородства, ты не щадил бы ради них своей жизни, ты же злорадствуешь, видя, что весь царствующий дом оказался в плену. Мало того, ты осмеливаешься своим грязным языком поносить меня и Аршакидов, своих благодетелей! Да, они заслуживают порицания, ибо удостоили столь высокого положения такую низкую и подлую тварь, как ты.
– Мои должности принадлежат мне по праву: это наследственная привилегия моего рода, – холодно ответил он. – Кто посмел бы уничтожить княжеские права рода Мардпетакан?
– Армянский царь!
– Да, он стремился к этому. Он старался уничтожить все нахарарства... но уничтожил только себя самого. Однако оставим это. Я не скрываю своей ненависти ко всем Аршакидам. Я не скрываю и своей радости, что ты наконец-то будешь наказана. Все эти беды – следствие твоего упрямства. Если бы ты поехала в Персию, когда царь Шапух приглашал тебя, если бы ты сдала крепость, когда он осадил ее – всех этих ужасов могло не быть. Тебя увезли бы в Персию, заточили бы в крепость Ануш вместе и мужем, и на этом все бы кончилось.
– То есть было бы покончено с Аршакидами! – негодующе прервала царица.
– Да! С ними должно быть покончено. Чаша терпения переполнилась на земле и на небесах. Настал час расплаты.
При этих словах Мардпета в глазах царицы вспыхнуло пламя гнева; она устремила на изменника угрожающий взгляд и твердо ответила:
– Пусть это не слишком радует тебя, негодяй! Пусть не спешат радоваться и твои гнусные единомышленники. Да, Меружан разрушил несколько моих городов и угоняет в Персию их жителей. Но от этого Армения не стала еще безлюдной пустынею! Он может взять меня в плен и заточить в крепость Ануш, рядом с моим супругом. Но от этого династия Аршакидов не прекратится! Я готова. Я знаю, что ты, чуть выберешься отсюда, выдашь персам, что крепость пуста. Что ж, иди и предавай! Пусть приходят, пусть схватят меня. Я не страшусь ни смерти, ни тюрьмы. Но вернется мой сын, наследник трона Аршакидов, – и отомстит злодеям и за отца и за мать.
По холодному лицу Мардпета пробежала язвительная ус мешка.
– Не тешь себя такими надеждами, государыня, – он насмешливо покачал головой. – Это в тебе говорят горячая кровь сюнийки и необузданная гордыня Мамиконянов. Слушай же: неискупимые грехи, отяготившие тебя и твоего супруга, не позволят вам спасти ни Армению, ни династию Аршакидов. Повторяю: чаша праведного гнева небес переполнилась, и гнев этот должен излиться! Я ведь не чужой при дворе, и мне хорошо известны все кровавые злодеяния, совершенные в вашем дворце. Я все видел, но молчал, ибо боялся твоего супруга. И разве ты сама не убийством присвоила себе титул царицы Армении? Как сейчас вижу труп злосчастной Олимпиады, которую ты велела отравить. Ценою ее смерти ты заполучила царский венец... И сколько таких жертв принесла ты своим черным страстям и своему ненасытному честолюбию! Ты укрылась в Артагерсе и надеялась, что эта твердыня убережет тебя от кары. Но, как видишь, гнев небес настиг тебя. То, чего не смог истребить вражеский меч – это войско, что столь храбро противостояло врагу, – все истребили голод и мор, которые наслал на вас Господь. Да и могла ли эта крепость стать тебе защитой?! Ты вспомни, чья она! Здесь каждый камень обагрен кровью несчастных Камсараканов, которых велел перебить твой супруг, чтобы прибрать к рукам их родовые владения и богатства. Их души и поныне вопиют к Богу, взывая о справедливости!
И он начал перечислять одно за другим все неправедные деяния и царицы и царя, и закончил так:
– Вот они, все добродетели Аршакидов! Эта династия должна, должна рухнуть, и только тогда Армения обретет мир и покой.
– Под игом персов?
– Пусть под игом персов – оно легче, чем невыносимая тирания Аршакидов.
– Прочь отсюда, злодей! – царица вскочила с места. – Если цари проливают кровь, они не совершают преступления, как и боги, когда карают смертных. Это делается для блага людей, ибо так отделяют плевелы от пшеницы!
Ее громкий и грозный возглас разбудил служанок. Обе они – и Шушаник и Асмик – вбежали в зал, словно два ангела гнева, и натянули тетивы своих луков.
– Позволь нам, государыня, покарать этого негодяя!
