Текст книги "Самвэл"

Автор книги: Акоп Мелик-Акопян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Потом князь-отец начал рассказывать о своих замыслах и намерениях насчет сына. С особой радостью он сообщил сыну, что царь Шапух наслышан о нем, знает о его отваге и вообще при тизбонском дворе уже известно его имя. Теперь Самвелу остается только представиться царю царей, и тот непременно поставит его во главе армянской конницы, входящей в состав персидских войск. Тем самым сын станет в близкие отношения и с царским семейством и со всем персидским двором. А уж тут его красота, его дарования, его благовоспитанность – достаточный залог того, что царь отдаст за него одну из своих дочерей, а с нею и несметное приданое, которое получает каждый, кому выпадает счастье стать зятем царствующей династии. И так далее, в том же духе.

Самвел почти не слушал. Он отнесся с большим вниманием только к началу рассуждений отца: каков будет конец, догадаться было нетрудно. Юноша сидел, понурив голову, не глядя на отца, и невольно следил за обломком толстого трухлявого бревна, выброшенного волнами на прибрежный песок. Иногда его внимание привлекал странный шорох, который время от времени доносился из ближних кустов. Отец заметил это и, желая целиком сосредоточить внимание сына только на себе, успокоил его:

– Это, наверно, какой-нибудь зверь, ускользнувший от охотников.

– Нет, это ветер шевелит кусты, – небрежно ответил Самвел, продолжая следить глазами за бревном.

Порою даже самые невинные предметы способны серьезно занять мысли человека. Глядя на бревно, Самвел думал: «Если это толстое, но легкое трухлявое бревно столкнуть в воду, может ли оно сослужить ту же службу, что и челнок?., можно ли на нем перебраться на другой берег?»

Ближние кусты и в самом деле раскачивались от ветра. Погода, с утра столь тихая и ясная, после полудня начала постепенно портиться. Задул обычный в тех краях ветер, и прозрачный воздух мало-помалу наполнился тонкой красноватой пылью. Это зловещее явление природы производило на редкость гнетущее, мрачное впечатление, особенно на незнакомого с этими краями человека. Безоблачный горизонт вдруг окрашивался в багровые тона; казалось, с неба моросит мелкий кровавый дождь. На Самвела зрелище произвело особо тягостное впечатление, ибо такая же непогода бушевала и в его сердце.

– Странными свойствами обладает эта река, – сказал он, словно разговаривая сам с собою, – и ее окрестности тоже таят в себе некую тайну. Ясное, лучезарное утро сменяется мрачным, унылым вечером с его багровой мглою, а безоблачное веселье. – щемящим безотрадным унынием. Тоска... какая тоска... Я думал, что смогу хоть немного развеяться, отвлечься, забыться. Напрасно... О, если бы я был злодеем... преступником... Быть может, и меня постигла бы та же участь, что и злого сына доброго царя Арташеса... Он погиб во время охоты, его вместе с конем засосали трясины Аракса.

Земля не хотела больше носить злого царевича, который наполнил бы злодействами Армению... разверзла свою страшную пасть и поглотила его.

Отец слушал в полном ужасе.

– Отчего тебе вспомнилась вдруг эта страшная история? – спросил он, положив дрожащую руку на руку сына.

– Не знаю... быть может, потому, что мы сейчас недалеко от тех роковых мест. Злой царевич сгинул, исчез в бездонных пропастях Аракса, но он и там не обрел покоя... Злые духи, живущие на горе Арарат, унесли его, приковали к скале в темной пещере, и несчастный томится в ней до сих пор...

– Что с тобой, Самвел?! – вскричал встревоженный отец. – Откуда такие мрачные мысли? Ты жаждешь смерти, жизнь стала для тебя невыносима? И это в твоем-то возрасте, когда только-только расцветает благоуханная весна твоего счастья! Чего тебе недостает? Твой отец, движимый всемогущей силою родительской любви, готов сделать для тебя все, что пожелаешь. Ты, видно, и сам еще не понимаешь, какая безмерная удача уже выпала на твою долю и какие щедрые дары судьбы еще ждут тебя впереди. Тысячи княжеских сыновей будут завидовать блеску твоей славы, тысячи княжеских дочерей будут мечтать, чтобы на них пал твой выбор. Ты же возьмешь в жены прекраснейшую из прекрасных – несравненную царевну Персии, дочь царя царей.

– Все это не в силах исцелить раны моего сердца, отец, не в силах разогнать тоску, день и ночь терзающую мою душу. Жизнь и впрямь стала для меня пыткой, а смерть стала бы избавлением, будь я уверен, что с нею кончатся и мои муки, ибо дальше уже ничего нет. Но люди уносят свою скорбь и в загробный мир, и это невыносимее даже вечных мук ада...

При этих словах он повернул к отцу бледное лицо и продолжал голосом, выдававшим все смятение его потрясенного сердца.

– Отец, мы здесь одни, нас никто не слышит. Позволь же излить тебе все горести, все муки моей души.

– Говори, сынок, открой отцу все, что наболело на сердце! Что так терзает тебя? С тех пор, как ты приехал, я все время чувствую в тебе смятение чувств, какую-то душевную боль и тревогу... Не таи от меня своих забот! Знай – твой отец любит тебя так сильно, что сумеет и страдать твоими страданиями и разделить твое горе.

– Как же не страдать, отец, как не горевать? Даже сердце, которое давно обратилось в камень, даже душа, в которой умерло все человеческое, не могут остаться равнодушны к тому, что я видел и что, на свою беду, еще увижу. С того дня, как я выехал из нашего замка, как покинул наш Тарон, я ехал сквозь бесконечные развалины и варварские опустошения, Я видел обращенные в пепел города, видел обезлюдевшие деревни, видел разоренные монастыри и храмы... На каждом шагу я ступал по лужам крови, и это была кровь моих соотечественников... Кто совершил все эти жестокости, отец? И для чего?..

Отец никак не ожидал, что сын задаст ему такой вопрос. Он растерялся и не нашелся, что ответить; все его высокомерное достоинство рухнуло под тяжестью горьких упреков, в которых сын излил страдания своего сердца.

– Ты молчишь, отец, ты не отвечаешь... Мне понятно, что означает твое молчание. Но гибель и разорение родины, слезы и стоны тысяч и тысяч людей дают твоему несчастному сыну смелость сказать тебе, что все эти варварские жестокости совершили два человека, и один из них – мой отец, а другой – мой дядя, брат моей матери.

– Великое дело требует и великих жертв! – прервал его отец.

– Да, великое дело требует великих жертв, – горько подтвердил сын. – Но, отец, хорошо ли соразмерил ты само дело и те преступления, которые совершаются во имя этого дела? Погубить армянскую землю, армянскую веру, армянскую церковь, именовать на руинах Армении персидское царство – вот то дело, отец, которое ты именуешь великим.

– Почему персидское? – раздраженно прервал отец. – Разве Меружан перс?

– А кто же? И ты, отец, и он, – вы оба отреклись от христианства и перешли в веру персидского царя. Вы наводнили армянские храмы персидскими жрецами, вы всюду заставляете людей отрекаться от христианства. Моя мать уже стала огнепоклонницей и устроила персидское капище в благочестивом доме Мамиконянов, мои братья говорят между собой по-персидски – армянский язык изгнан из нашего дома. Вы всюду уничтожаете армянские книги, чтобы насадить в Армении персидский язык и персидскую письменность. Вчера я своими глазами видел, как перед голубым шатром Меружана жгли армянские манускрипты. А после всего этого – когда погибнет религия, когда погибнет язык, когда погибнут армянские традиции и обычаи, когда армяне станут жить по персидским обычаям и молиться на персидском языке – что же останется в Армении армянского?! И может ли считаться армянским государство, которое вы потом создадите? Рано или поздно оно исчезнет, растворится в персидском. А вместе с ним погибнут, исчезнут бесследно все святыни армянского народа...

– Будь, что будет, лишь бы не было Аршакидов! – ответил отец еще раздраженнее.

– Чем вам не по душе Аршакиды?

– И ты еще спрашиваешь, Самвел?! Ты ведь не ребенок, восстанови в памяти то, чему был свидетелем хотя бы за время своей жизни, вспомни, сколькими злодеяниями только за эти годы запятнал себя царь Аршак, который ныне расплачивается за них в крепости Ануш!

И он начал перечислять злодеяния Аршакидов. Потом добавил:

– И ты, Самвел, все еще хочешь, чтобы нами правила такая порочная, растленная, опозорившая себя династия?

– То, что делаете вы с Меружаном – еще хуже, отец! – отрезал Самвел, забыв о сыновнем почтении. – Скверну не смывают скверной, а порок не искореняют пороком. Чтобы избавиться от них, можно найти другие пути. Среди Аршакидов и в прошлом и сейчас есть имена, которыми всегда будет гордиться армянский народ. А если в этом славном роду и появилось в последнее время несколько недостойных людей, это грех и позор только для них самих, и только они сами и должны искупить его. Зачем же за их грехи страдать армянскому народу, всей армянской стране? Скажу более, отец: даже самые порочные из Аршакидов не пали так низко, чтобы предавать родную страну и родную церковь! А вы – ты и Меружан?!..

Словно удар молнии, грянули в самое сердце отца последние слова Самвела. В одно мгновение разлетались вдребезги все сладостные уповании, все надежды, которые связывал он с сыном. Князь-отец мечтал, что сын станет не только его сторонником, но и соратником, он же оказался неумолимым противником – врагом, с которым трудно бороться и которого еще труднее щадить. Как поступить? Родительская любовь и обязанности перед делом, которому он служит, вступили в смертельную схватку в его душе. Чему отдать предпочтение? Сделать выбор было невозможно. Он горько раскаивался, что дал сыну повод заговорить с ним столь откровенно, но было уже поздно. Дело дошло до той грани, когда надо решить раз и навсегда: или сын, или начатое дело. Но лишиться ли того, лишиться ли другого – было смертельно трудно.

Пока князь сидел весь во власти этой ужасной тревоги, погода резко ухудшилась. Красный ветер яростно ревел и швырял пригоршни красной пыли в лицо несчастному отцу; тот не замечал ничего.

– Ты приехал порицать меня, Самвел? – еле вымолвил он наконец, терзаемый душевной мукой.

– Нет, отец, я приехал не порицать тебя. Я приехал, чтобы прямо, честно и откровенно поговорить с тобой, поговорить так, как не посмел бы никто, кроме сына. Я приехал, чтобы всеми силами своей души, всею силою сыновней любви умолять, заклинать тебя свернуть с неправедного пути, который ведет нашу родину к неминуемой гибели, а род Мамиконянов – к вечному проклятию и позору...

Отца тронули эти слова, и он мягко ответил:

– В тебе говорят юношеская пылкость и душевная чистота, дитя мое, и я могу лишь радоваться, видя, сколь чисто и непорочно до сих пор твое сердце. Но голос сердца, доводы чувства слишком редко бывают верны. К несчастью, те святыни, которые ты называешь добродетелью или нравственностью, играют самую ничтожную роль в отношениях между народами и государствами. Сильный всегда притесняет и пожирает слабого. Ничего не поделаешь, суровая жизненная необходимость направляет нас порою по такому пути и вынуждает совершать такие поступки, от которых содрогнулся бы даже ад. Все, что мы совершили, было вызвано неотвратимой неизбежностью. Мы присоединились к персам, дабы избавиться от коварных византийцев. Персы много веков были нашими друзьями, и лишь в последние десятилетия христианство разъединило нас, воздвигло между нами высокую стену – разницу в религии. Обстоятельства требуют сломать эту стену и протянуть руку старому другу.

– Но вы ломаете не стену, а основу основ! – прервал Самвел.

– Ничего подобного! Послушай, Самвел, если бы я стал доказывать, что мы ничего не теряем, отвергая Иисуса Христа и возвращаясь к нашим древним богам, потребовались бы долгие объяснения. Поэтому я повторяю только те, что уже сказал: великие дела требуют великих жертв. Мы вынуждены были принести эти великие жертвы.

– Но где же оно, то великое дело, в жертву которому вы приносите религию и церковь? – воскликнул Самвел, снова разгорячившись.

– Крушение древней тирании, свержение Аршакидов! – ответил отец. – Иди ты считаешь это пустяковым делом?

– Не считаю. Но зачем вы стараетесь свергнуть Аршакидов?

– Затем, что если мы не уничтожим их, они уничтожат нас. Разве ты забыл, сколь яростно царь Аршак и его отец уничтожали удельные княжества наших нахараров?

– Не забыл. Но я снова говорю тебе, что пресечь произвол Аршакидов можно и другими, более приемлемыми средствами.

– Нет иных средств кроме того, что уже начато и должно продолжаться. Армянские нахарары разделились на два лагеря: один из них, возглавляемый духовенством, старается сохранить все по-старому и спасти прогнившую династию Аршакидов, другой, во главе с твоим отцом и дядей, хочет сокрушить старое и создать новое государство. Вполне понятно, что междоусобные распри привели и к междоусобной войне. Наши противники обратились за помощью к Византии, а мы обратились к Персии. Чем это кончится – на то Божья воля, но пока удача на нашей стороне.

– Знаю, что на вашей. Но не обольщайтесь этим обманчивым успехом!

При последних словах он схватил отца за руку.

– Послушай меня, отец, внемли мольбам своего исстрадавшегося сына, не покрывай вечным позором славное имя Мамиконянов! Еще не поздно. Еще можно свернуть с гибельного пути и хоть немного загладить причиненное зло. Разгоните проклятое персидское войско – оно оскверняет своим присутствием армянскую землю. Удалите персов из страны. Даруйте свободу пленным, пусть вернутся к своим очагам и осушат слезы своих близких. Пусть не будет больше битв, не будет войны, ставшей причиною стольких бед и несчастий. Пусть снова восстановится согласие между армянами, и наша страна вновь вкусит прежний мир. Я пойду к Меружану и стану умолять его о том же, я буду валяться у него в ногах, лишь бы он не отверг моей мольбы...

Отец встал и гневно отрезал:

– Напрасны будут твои мольбы и слезы: Меружан не таков, чтобы его мог переубедить всякий невежда!

Кровь бросилась Самвелу в голову.

– Отец! – воскликнул он, и в глазах его сверкнуло пламя гнева. – Это я – всякий невежда?

– Ты, Самвел! Я не смог втолковать тебе ни своих мыслей, ни своих целей. Остается только спросить: с кем ты?

– С теми, кто верен своей церкви и своему государю!

– Значит, ты не сын мне! Кто не с нами, тот против нас. Таких мы караем, и беспощадно.

– И ты мне не отец!

– Самвел!..

– Что скажешь, изменник?..

Отец схватился за меч. Но сын обнажил свой меч быстрее. Он коротко сверкнул и молнией вонзился в сердце отца. Тот упал с коротким стоном:

– Отцеубийца...

Сын долго стоял неподвижно и молча смотрел на лежавшее в крови бездыханное тело отца. Потом отер слезы, снял с пояса маленький серебряный рог, поднес к дрожащим губам. И звуки рога разнесли по острову зловещую весть об ужасной трагедии.

Со всех концов острова в ответ на сигнал Самвела тоже затрубили рога.

Красный ветер бешено выл и крутил в воздухе густую пыль, смешанную с песком. Взвихренный горизонт затянуло бурой мглою, и в ней померкли лучи вечернего солнца. Зеленые деревца и колючие кустарники, стеная и жалуясь, клонились к земле под порывами ветра и вновь упорно поднимали иссеченные непогодой головы. Растерянных, сбитых с толку птиц носило в воздухе по воле ветра, словно легкие пушинки. Даже быстрый сокол на своих сильных крыльях с трудом сопротивлялся бешеному натиску разъяренной стихии. Буря все усиливалась; человек и зверь, легкокрылая небесная птица и тварь, пресмыкающаяся во прахе – все искали себе укрытия. И Араке, вне себя от удивления, весь охваченный сильнейшим волнением, старался выплеснуться из берегов, чтобы лучше разглядеть что же делается вокруг. Княжий остров содрогался перед необузданной свирепостью валов, ежеминутно готовых сомкнуться и бесследно поглотить его...

Среди этого буйного неистовства природных сил охотничьи забавы прервались. Началась совсем иная охота.

Сначала казалось, что охотников смутила разгулявшаяся стихия, они потеряли друг друга и рассеялись по острову в поисках прибежища: никого не было видно. Особенно бросалось в глаза отсутствие людей Самвела.

Виден был только всадник на белом коне. Это был Меружан.

Князь гнал коня к шатрам. Велико было его удивление, когда он нашел их опрокинутыми и пустыми. Он решил было, что это ураганный ветер сорвал шатры, и люди поспешили спастись бегством, опасаясь, что разъяренный Араке выйдет из берегов, хлынет на остров и затопит его. «Нет, это похоже на заговор...» – мелькнуло у него. Он протянул руку к висевшему на боку изогнутому рогу и затрубил. Никто не отозвался и не появился. Меружан повернул коня к мосту. По дороге он несколько раз натыкался на лежавшие в траве мертвые тела. Он узнавал их: эти были слуги Самвела и его слуги. По гордому лицу князя Арцруни пробежала горькая усмешка. «Дети заманили нас в западню», – подумал он и погнал коня еще быстрее.

Вдруг в рев ветра вплелся какой-то посторонний звук, в воздухе просвистела стрела, ударила Меружану в бок и со звоном отскочила. За ней последовала вторая... третья... Последняя попала в бедро и застряла в нем.

– Эх, знать бы, что на тебе доспехи! – раздался из ближних зарослей резкий голос, сразу же заглушенный завываниями ветра.

Меружан растерянно огляделся, потом погнал коня в ту сторону, откуда просвистела стрела. Густые заросли преградили ему путь. Тем временем еще одна стрела попала в голову и опять отлетела в сторону.

– Черт возьми! – послышался сердитый возглас. – Да у него и голова в железе!..

Меружан повернул коня назад. Охваченный сильнейшим волнением, он даже не сразу решил, куда теперь ехать; он протянул руку к все еще торчавшей из бедра стреле и гневно рванул ее. Из раны сразу же заструилась кровь. Снова горькая усмешка мелькнула на его гордом лице. Князь покачал головой: «Сначала мы охотились на зверей, засевших в зарослях, а теперь в тех же зарослях засели люди и охотятся уже на нас...»

В засаде сидел не кто иной, как юный Артавазд: именно на его долю выпало расправиться с Меружаном. Однако пылкая надежда юноши не оправдалась: его стрелы отскочили от стальных доспехов Меружана, скрытых под одеждой. Артавазд бесшумно прополз сквозь заросли, прокрался ползком в ту сторону острова, где был привязан его конь, вскочил в седло и помчался к своим.

Тем временем в другой стороне острова, еле видные сквозь густую пелену пыли, схватились в упорном поединке старый Арбак и персидский полководец Карен.

– Довольно, старая лисица! – сердито воскликнул наконец перс. – Вспомни хотя бы, что ты наш гость, и я щажу тебя.

– Спасибо за доброту, – с усмешкой отозвался старик. – Стоит персу попасть в беду – он сразу прикидывается великодушным.

– Ты убил моего коня, оставил меня пешим, а сам сражаешься верхом!

– Я тоже сейчас спешусь, чтобы силы были равны. Арбак слез с коня, и отвел его в сторону. Хитрый перс в мгновение ока вскочил в седло и умчался прочь.

Самвел тем временем искал Меружана и исходил весь остров, пылая жаждою мести и страстно желая встретиться с князем Арцруни. Но вместо Меружана он наткнулся на старого Арбака, который, растерянный и смущенный, все еще глядел в ту сторону, где исчез его трусливый противник.

– Провел он меня, ох, как провел!.. – обернулся старик к Самвелу. – Десять ударов копьем – и то вынести легче!

И он рассказал, какую шутку сыграл с ним перс.

– Ничего, мы с ним еще встретимся, – сказал Самвел, желая утешить раздосадованного старика. – А теперь подай сигнал, чтобы все наши шли сюда.

Старик затрубил в рог.

Из сорока соратников Самвела на зов пришло всего семеро. Остальные были тяжело ранены или убиты. Молодой князь окинул оставшихся скорбным взглядом:

– Всего семеро... Таинственное число...

– А у наших врагов и того не осталось! – раздался неожиданно еще один голос.

Самвел посмотрел в ту сторону. В его объятья радостно бросился юный Артавазд.

– Мне не повезло... не повезло, – огорченно повторял он. – Я только ранил его в бедро!

– Ты же знаешь, что он колдун... Ни железо, ни сталь его не берут.

– Это я своими глазами видел. Зато теперь знаю, почему!

День уже клонился к вечеру.

Юный Юсик подвел Самвелу его скакуна, молодой князь вскочил в седло, остальные тоже сели на коней и двинулись к мосту. Когда всадники покинули остров, Самвел велел разобрать мост:

– Пусть покоятся в мире все погибшие на острове. Разберите мост, чтобы звери не добрались до них.

За несколько минут временный мост был разобран и брошен в реку. Волны унесли его, словно щепку.

Все покинули остров. На нем остался один Меружан.

Он подъехал к переправе, когда солнце уже село. Увидев, что моста нет, князь заметался, словно зверь в клетке, но духом не пал. Гневным взглядом измерил он ширину потока на месте моста и понял, что конь не в силах перескочить реку одним прыжком. Меружан посмотрел на бурный Араке. Вздымались пенистые валы, река грозно ревела. Он смело направил своего скакуна прямо в бурый поток, и белый конь, разрезая грудью бушующие волны, вынес его на другой берег, на сушу.

Раненый лев вырвался из ловушек Аракса.

V МАТЬ

Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет.

Матфей

Бурную ночь сменило тихое солнечное утро. Природа ликовала и сама упивалась своим ликованием. Птицы радостными песнями приветствовали торжественный восход дневного светила. Все вокруг дышало неиссякаемой радостью, все источало свежесть и бодрость. И только на персидский стан опустилось темное облако печали.

Трагические события минувшего дня уже ни для кого не были тайной. Все, до последнего воина, знали, что произошло на Княжьем острове: еще на рассвете в войско доставили и поместили в пурпурном шатре тело Вагана Мамиконяна, отца Самвела.

Голубой шатер Меружана выглядел еще великолепнее в первых лучах солнца, нежно переливавшихся на его позолоченных столбах. И все-таки сегодня этот роскошный шатер много потерял в блеске и привлекательности в сравнении с тем, что он являл взору после восхода солнца в другие дни. Обычно по утрам сюда сходились все военачальники, приветствовали своего могучего главу, и каждый докладывал о состоянии дел в войске. Затем они садились за роскошный завтрак у гостеприимного хозяина.

В это утро в шатре никого не было. Тяжелый занавес был приподнят лишь до половины, слуги ходили на цыпочках, стараясь не шуметь. Время от времени неслышными шагами подходили различные военачальники, шепотом справлялись о здоровье князя и так же бесшумно уходили.

Князь занемог, князь не вставал с постели. Вокруг его роскошного ложа сегодня толпились одни лекари; они с особой заботливостью накладывали на рану целительный бальзам.

– Скажите только одно, – требовал ответа больной, – кость задета?

– Да минуют тебя злые козни Аримана, о сиятельный князь, – в один голос ответили врачи, – кость цела, как свет наших очей. Будь она повреждена, мы не стали бы скрывать.

– Так отчего же эта невыносимая боль... Эта изнурительная слабость?

– Рана глубока, сиятельный князь. А слабость – от большой потери крови. Княжий остров не близко, и всю дорогу из раны струилась кровь.

– А этот жар, который сжигает меня? Сколько раз я был ранен и никогда не чувствовал такого жара... Уж не отравлена ли стрела?

– Да ниспошлет тебе исцеление светозарный Ормузд, о сиятельный князь, – хором отозвались лекари. – Если в твоей ране есть хоть капля яда, пусть наши тела пропитаются им насквозь. Ничего такого нет. А жар вызван простудой. Холодные воды Аракса, которые ты рассекал, и сильный ночной ветер застудили тебя: ты ведь совсем промок. Но с Божьей помощью все это пройдет, и пройдет скоро.

Рядом с больным стоял прохладительный напиток, и он то и дело подносил его к губам, чтобы погасить огонь в груди. Заверения врачей нисколько не успокоили его, однако он прекратил расспросы и отвернулся к стене. Меружан боялся только отравления, обычные раны стали для него настолько привычны, что уже не пугали. За одну ночь князь Арцруни поразительно изменился: красивое лицо побледнело, осунулось, на мужественное чело легли восковые тени, словно он болел уже не первый месяц.

Слуга доложил, что высшие военачальники просят принять их.

– Пусть войдут, – велел Меружан.

Аекари отошли в сторону, когда в шатре появились Айр-Мардпет, полководец Карен и несколько других военачальников. Первые двое сели по обе стороны от ложа князя, остальные чуть поодаль. Они начали было расспрашивать больного о здоровье. Он перебил:

– Посланные вернулись?

– Вернулись. Князя Мамиконяна так и не нашли, и о нем все еще ничего не известно, – удрученно ответил Айр-Мардпет. – А тела остальных погибших уже доставлены в расположение наших войск.

Когда стало известно о событиях на Княжьем острове, из стана тут же, прямо ночью, послали на помощь отряд легкой конницы, но он подоспел, когда все было уже кончено. На рассвете персы прочесали весь остров и нашли убитых и несколько тяжело раненых. Тело отца Самвела тоже нашли и доставили в стан вместе с остальными, но Айр-Мардпет скрыл это от больного, чтобы не волновать его еще больше.

– Это меня удивляет, – заметил Меружан. – Если сын заманил отца в западню и поднял на него предательскую руку, в чем я не сомневаюсь, мы должны были, по крайней мере, найти тело.

– Все произошло на берегу Аракса, – заметил один из лекарей. – Отчего не предположить, что отцеубийца бросил тело в Араке, чтобы замести следы?

– Самвел не поступил бы так бесчеловечно, – возразил больной. – Он мог убить, но не надругаться над телом отца.

– Ия того же мнения, – сказал Айр-Мардпет. – Сразу видно, что этот сдержанный, учтивый и меланхоличный юноша так же суров, но и так же великодушен, как и его отец. Никто из персидских юношей не пострадал: он не пожелал сводить счеты с детьми. Они сами рассказывают, что когда люди Самвела рыскали как звери по острову и убивали всех подряд, подросткам они дали возможность бежать.

– Странно, что не нашли даже коня, – заметил Карен.

– Что же тут удивительного? – возразил Айр-Мард-пет. – Просто среди всеобщего переполоха кто-нибудь из людей Самвела вскочил на него и ускакал.

– Все может быть, – согласился Карен. – Вот и со мной случилось то же самое. Ни разу за столько войн не доводилось терять коня, а на сей раз пришлось. И можете себе представить при каких обстоятельствах? На моем пути оказался дядька Самвела, этот коварный старик но имени Арбак. Совершенно неожиданно он кинулся на меня и первым же ударом копья уложил на месте моего коня. Я остался пешим. Другого выхода не было, пришлось выбить беднягу из седла и воспользоваться его конем. Но он сопротивлялся так яростно, что уступил его, только переселившись в лучший мир.

Перс начал подробно расписывать поединок, и трудно сказать, чего было больше в его рассказе – бесстыдной лжи или беззастенчивого хвастовства. Как он обманом завладел конем Арбака, мы уже знаем. Однако появление на коне противника выглядело веским подтверждением россказней о вымышленных подвигах.

Больной не слушал: его пылавшая лихорадочным жаром голова была занята исчезновением князя Мамиконяна. Оно вызвало в Меружане бурю сомнений и недоумений. Айр-Мардпет скрыл, что князь убит и его тело уже доставлено в стан, не желая усугублять страданий больного, но тем самым поверг его в раздумья еще более мучительные. Что если сын сумел переубедить отца, сбил его с толку и они бежали вместе? К чему это может привести, если окажется правдой? Неужели же князь Мамиконян, связанный с ним столь крепкой, нерушимой клятвой, может изменить Меружану? Предать родственника, друга, соратника?..

Князь был погружен в эти мысли, когда снова заговорил персидский военачальник Карен; он принялся рассуждать, что самую большую ошибку они совершили уже тогда, когда отправились на охоту, хотя жрецы и предостерегали, что не следует трогаться с места. Предсказание сбылось: они поехали на Княжий остров и попали в западню.

– Ошибкой было не только это, – добавил Айр-Мардпет. – Хуже всего, что мы стали посмешищем, ибо угодили в силки, расставленные какими-то мальчишками.

Больной возмутился.

– Эти «мальчишки» – нам не чужие, Айр-Мардпет, – гневно сказал он. – Они нашей крови! Ты и сам с радостью принял бы участие в совместной с ними охоте – если бы тебя пригласили. Но мы не пожелали омрачать общее веселье твоим присутствием.

Отповедь была довольно резкой. В иных обстоятельствах спесивый царедворец, пожалуй, и не смолчал бы, но на этот раз он решил поберечь больного. Меружан же сразу отвернулся и перестал замечать евнуха.

Пока в голубом шатре Меружана велись эти тягостные, невеселые разговоры, когда каждый, запутавшись в печальных сомнениях, не знал, упрекать своего собеседника или утешать его, когда все были удручены и охвачены унынием, в отдалении, на одном из холмов близ сожженного города, на длинном древке взвилось радужное полотнище. Никто в персидском войске пока не обратил на это внимания, хотя утренняя дымка уже рассеялась, солнце стояло высоко и все вокруг было залито яркими лучами. В свете дня знамя бросалось в глаза еще явственнее. Оно реяло, развевалось, колыхалось от легкого утреннего ветерка; казалось, это некий злой дух расправляет свои многоцветные крылья, стремится взлететь, ринуться с высоты на персидское войско и раздавить, уничтожить его. Первым заметил знамя Меружан и долго не отводил от него встревоженного взгляда. Знамя было окаймлено черным, а родовой знак на нем он узнал в мгновение ока – и содрогнулся. Уцар молнии не мог быть убийственнее этого разноцветного полотнища; его появление оказалось сильным ударом для бестрепетного сердца князя Арцруни. «Безжалостная... она так и не перестает преследовать меня»... – подумал Меружан, и на его бледном лице мелькнула горькая усмешка, которая всегда появлялась в трудные минуты. Он уже все понял. Последние сомнения рассеялись, когда вошел один из слуг и доложил, что прибыли послы и просят принять их.

– Пусть войдут, – сказал больной.

Айр-Мардпет не смог сдержаться при подобном безрассудстве Меружана, который пригласил послов, даже не спрашивая, кто они и чего хотят.

– Ты всегда так неосторожен, Меружан, – сказал он наставительно, – и твоя самонадеянность не раз уже доводила тебя до беды. Ну как можно принимать каких-то послов, даже не узнав, кто они и зачем явились. А вдруг один из них ударом кинжала нанесет тебе новую рану, на сей раз смертельную, даже зная, что и сам будет убит на пороге твоего шатра? Мало ли известно таких случаев!

– Немало, – спокойно подтвердил больной. – Но я знаю, что это за посольство.

– Откуда?!

– Оттуда! Взгляните-ка вон на тот холм, – и он указал рукою в сторону развевавшегося стяга.

– Знамя! – в один голос вскричали все присутствующие.

– Узнаете это знамя?

– Плохо видно... тут довольно далеко.