Текст книги "Самвэл"
Автор книги: Акоп Мелик-Акопян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
– Отчего ты молчишь, Драстамат? Говори же! Какие вести из Армении? Что замыслил Шапух? Что думают наши нахарары? Хоть ты и из Тизбона, но, уж конечно, многое слышал и многое знаешь.
Драстамат и вправду многое слышал и многое знал. Но мог ли он рассказать все это царю? Он решил выждать, чтобы царь спрашивал сам.
– Кто встал во главе моих войск?
– Мушег Мамиконян, государь.
Что-то, похожее на радость, блеснуло на угрюмом лице узника. Он обернулся к неподвижной фигуре на каменной пьедестале.
– Слышишь ли, о князь Мамиконян? Твой сын – теперь спарапет моего войска! Я уверен, что доблестный сын доблестного отца не уронит чести своего преданного родине рода. Я помню его еще совсем отроком, когда он только начал ездить верхом; видел несколько раз на ристаниях, видел и в боях, когда он стал уже юношей. С самого нежного возраста звезда отваги сияла на его челе. Он был горд, как и его отец, и самолюбив. Однажды я сказал ему: «Вот назначу тебя смотрителем дворцового птичника». Он оскорбился до слез! Тогда ему было лет двенадцать, не больше.
Отец, казалось, слышал похвалы сыну, и его мрачное, полное угрозы лицо словно говорило: «Месть за отца вдохновит Мушега; не будь он сыном своего отца, если не набьет травой чучела сотен персидских полководцев и не отправит в подарок подлому Шапуху».
Узник продолжал расспросы.
– А где царица?
– Укрепилась в крепости Артагерс, государь. У нее двенадцать тысяч отборных воинов.
– А мой сын?
– Все еще в Византии, государь, у императора.
– Отчего же нахарары не зовут его в Армению? Почему держат его там?
– Хотят сначала обезопасить страну от персидского нашествия, государь, а потом уж он прибудет и в полной безопасности вступит на отцовский престол.
Царь горько покачал головой, и звон кандалов выразил, казалось, гнев его души.
– Ты щадишь меня, Драстамат! – воскликнул он грозно. – Ты слишком мягко говоришь о бедствиях моей страны. Говори все как есть, я выслушаю хладнокровно, как бы горек не был твой рассказ. Моего сына держат в Византии, у императора, ибо боятся привезти его в родную страну, чтобы он не попал в руки Шапуха и не очутился там же, где отец – в этой крепости. Разве не в этом дело? Думаю, что да.
– Да, государь.
– А где Нерсес?
– Тоже в Византии, государь.
Несмотря на просьбы узника, Драстамат все-таки скрыл, что великий патриарх Армении сослан на остров Патмос.
– Наверное, он задерживается в Византии, чтобы вернуться вместе с моим сыном?
– Да, государь.
Царь опустил голову, и длинные пряди волос покрыли его скорбное лицо. После недолгого раздумья он снова заговорил:
– Это и утешает меня, Драстамат, и горько уязвляет.
Я всегда был не в ладах с Нерсесом. А теперь он покровительствует моему сыну____Это своего рода месть – на хрис
тианский манер: платить добром за зло.
– Это его долг, государь, как истинного христианина.
– Скажи – и как истинного сына своей родины, Драстамат. Я всегда противился начинаниям Нерсеса, но никогда не переставал уважать в нем самые высокие добродетели человека незаурядного.
– А что делает Меружан? – переменил он разговор.
– Будь проклято его имя! – отозвался главный евнух с глубоким отвращением, – Получил от Шапуха разные приказы и лезет из кожи, чтобы их выполнить.
– Конечно, подлые приказы?
– Само собой, государь. Но я уповаю на то, что единство армянских нахараров разрушит его злые козни.
– Единство нахараров? – горько переспросил царь. – Да разве можно верить в их искренность...
– Не только можно, но и должно, государь. Теперь они очень и очень раскаиваются в своих безрассудствах.
– После всего того вреда, который они нанесли Армении, Драстамат? Заточили в тюрьму своего царя... обратили в руины свою родину... а теперь, говоришь, они раскаиваются? Слишком, слишком поздно...
– Поздно, по не слишком, государь. Своею самоотверженностью искупят они ныне старые свои грехи. Мне известно многое о том, как нахарары, рука об руку с духовенством, готовятся к борьбе за спасение родной страны.
– Расскажи все, что знаешь!
И Драстамат начал рассказывать все по порядку: прежде всего о намерении Шапуха уничтожить в Армении христианство и насадить персидское огнепоклонство, потом о том, что он уже предпринял для достижения этих целей; тут главная роль отводилась Меружану Арцруни. Рассказал о больших посулах Шапуха Меружану, о почестях, которых тот удостоится, когда выполнит все замыслы персидского владыки. Рассказал о клятве армянских нахараров и о том, что они предпринимают, чтобы предотвратить грядущие бедствия и спасти веру Христову и царский престол от персидских насильников. Свой рассказ он закончил словами утешения и ободрения: он убежден, что Шапуху не удастся осуществить свои злые замыслы, ибо Армения претерпит, быть может, немало бед и испытаний, но никогда не покорится.
Царь слушал, не поднимая головы, охваченный тревогой и возмущением. Его обросшее смуглое лицо становилось все мрачнее. Он ждал, он предвидел все это с того самого дня, когда злосчастные обстоятельства предали его в руки вероломного перса.
– Но как дошли до тебя все эти известия, Драстамат?
– В бытность мою в Тизбоне, государь, я неизменно следил, что затевают при дворе. У меня есть там верный человек, он в самой гуще всех этих дел и обо всем сообщает мне. Все, что удавалось узнать, я тут же тайно пересылал армянским нахарарам, дабы предупредить их, и получал от них ответы. Все, что мог, я сделал, государь. Теперь остается только одно дело: облегчить участь моего государя и если удастся (на что очень надеюсь), освободить его из заточения.
Последние слова он произнес еле слышным шепотом.
По лицу царя скользнула грустная улыбка.
– Хвалю твое усердие, Драстамат, – сказал он, – но не могу одобрить чрезмерности твоего воодушевления. Чем ввязываться здесь в хлопоты о моем освобождении, что требует и времени и благоприятных обстоятельств, тебе следует быть там, в Тизбоне, при дворе, дабы продолжать начатое тобою дело. Армянским нахарарам нужно иметь верное ухо при персидском дворе, и ты подходишь как нельзя лучше, ибо пользуешься особым благоволением Шапуха.
– И все же... судьба моего государя... такая бедственная участь... – настаивал Драстамат прерывающимся голосом.
– Моя участь уже стала лучше, Драстамат: то, что ты сообщил, немного успокоило меня. Повторяю, нам нужен в Тизбоне свой человек, и этим человеком должен быть ты. А заниматься мною – значит отнимать у тебя время. Скажу больше: если я вырвусь отсюда, вернусь в Армению и снова возьму власть в свои руки – в нынешних сложных и запутанных обстоятельствах это будет, я считаю, даже во вред делу. Почему? Потому что я не смогу примириться со своими нахарарами, а для спасения родины это необходимо. Между нами уже не может быть прежней дружбы. Мое возвращение разожжет новую междоусобную, внутреннюю войну, в то время как необходимо бороться с внешним врагом. Нет, я останусь здесь, пожертвую собой во имя мира в стране. Пусть нахарары признают моего сына. Он новый человек на престоле, и у нахараров нет с ним личных счетов. А я здесь буду молить создателя о даровании им удачи и целиком положусь на его волю.
Драстамат не мог более скрывать своего отчаяния, припал к ногам государя и воскликнул:
– О государь, Божий мир велик, и милость Божия безгранична! Не хочешь возвращаться в Армению – мало ли безопасных мест на свете!
Узник поднялся с места и поднял Драстамата.
– Нет, никогда не допущу я, чтобы меня заклеймили позорным словом беглец. Да и куда бежать? В Византию? По мне, персидская тюрьма куда терпимее, чем византийские чертоги, насквозь пропитанные лицемерием. А если я останусь здесь, это порадует моих нахараров, зато наполнит сердце моего народа жаждой праведной мести. Мой народ любит меня. Он будет помнить, что его царь ввергнут в узилище, и изольет свой гнев на бесчестного Шапуха, который это сделал. В нынешних обстоятельствах это поможет освобождению моей страны.
Только бы была свободна страна армянская – мне будет легче терпеть страдания в моей темнице.
– Но твое освобождение было бы такой радостью для твоего скорбящего народа...
– Послушай, Драстамат, от избытка любви ко мне ты рассуждаешь, как ребенок. Да разве персы так наивны... Если бы сам дьявол захотел поучиться какой-нибудь новой хитрости, он обратился бы к ним! Ты должен понимать: конечно, тебе даровали указ, а с ним и неограниченное право улучшить жизнь твоего государя и создать для него в тюрьме подобающие царской особе условия. Но ведь и начальник крепости тоже получил или, без сомнения, вот-вот получит царский указ. Надзор за мною усилят и меры предосторожности тоже. Ты сможешь сделать ровно столько, сколько тебе позволят: мне улучшат пищу, одежду, переведут в более пристойное жилище. Только и всего. Как же ты сможешь освободить меня? Подкупить начальника тюрьмы и всю стражу невозможно. Тебе придется сидеть здесь и ждать чуда. А между тем, как я тебе только что объяснил, твое пребывание здесь бесполезно, куда больше ты нужен в Тизбоне.
Главный евнух слушал его в глубоком унынии. Узник продолжал:
– Мне даже тяжко, Драстамат, принять те поблажки, которые будут мне дарованы. Мне было бы легче остаться в нынешнем своем положении, но не принимать ни малейшей милости от низкого Шапуха: принимая его милости, я умаляю низость его преступления. Но чтобы все видели, что у тебя не было иных целей для приезда сюда, я вынужден согласиться.
Так говорил удрученный горем царь, так изливал он скорбь своей души, пока сквозь узкое оконце в темницу не заглянули первые лучи восходящего солнца. Он посмотрел на них и сказал своему верному слуге:
– Плохи дела, Драстамат... очень плохи... Царь здесь, на востоке... патриарх там, на западе... Страна осталась без вождей! Но есть Бог, всевидящий и всемогущий, на него возлагаю я все свои упования.
ПУТИ РАСХОДЯТСЯ
I РШТУНИК
Прошла неделя с тех пор, как два сына двух братьев выехали из замка Вогакан. Один был Самвел Мамиконян, другой – Мушег Мамиконян.
Дальше их пути разошлись.
Самвел со своим отрядом двинулся вдоль юго-восточного берега озера Ван, а Мушег отправился вдоль западного берега того же озера. Путь обоих братьев лежал сквозь опасности и ужасы. Страна была охвачена волнением, очень похожим на безумие. Страшно, когда в бешеную ярость приходит народ: в неистовстве он напоминает разъяренного медведя, который с пеною у рта, с мутной пеленою на глазах топчет прежде всего собственных своих детей...
Какой-то неясный слух, словно злой ветер, облетел армянскую землю. Он был тих и невнятен, каждый понимал его по-своему и истолковывал тоже по-своему. Но чем непонятнее он был, тем больше волновал и возмущал. Брат поднимал руку на брата, ибо они не понимали друг друга. Страну захлестывала стихия неведения – смутного, мрачного неведения и беспокойства.
В устах народа родилось слово отступник. Кто стал отступником, а кто нет – этого никто не знал. Но подозревав-мых побивали камнями. Слуги угрюмо косились на своих господ, господа не доверяли своим слугам.
Кое-где зашевелилось затаившееся язычество, которое, спасаясь от преследований христианства, ушло было под землю. Старые боги готовы были начать борьбу с новой религией.
Всякое сообщение между городами и весями почти полностью прекратилось: ездить стало невозможно. Поселяне, у которых не было оружия, покидали свои жилища, уходили горы и с неприступных высей обрушивали на дороги – на прохожих и проезжих – каменные лавины. Каменная река низвергалась вниз и погребала под собою целые караваны. На кого именно горцы обрушивали эти камни, они не знали и сами: все чужие для них были отступники.
Кое -где бродили вооруженные банды.
Мужчины уходили воевать, а женщины с дубинами в руках стояли на порогах своих опустевших жилищ и никому не позволяли подходить близко к этим хижинам, где прежде каждый путник мог найти надежный приют.
В это смутное, неспокойное время конный отряд Самвела двигался по дороге из Тарона в Рштуник. Впереди везли родовое знамя Мамиконянов. Это знамя, всегда пребывавшее незапятнанным, теперь и защищало отряд, и предавало. Защищало, ибо все привыкли относиться к нему с почтением. Предавало, ибо глава рода, герб которого был на знамени, стал теперь главою отступников. Это был Ваган Мамико-нян, отец Самвела. Кому мог объяснить сын, что он не пошел по стопам отца! Разъяренная толпа имела уши, чтобы слышать, но не имела времени, чтобы осмыслить услышанное.
Три дня назад отряд вступил в поросшие угрюмыми лесами горы княжества Рштуник. Эти дебри были бездонной гибельной пропастью, полной всевозможных опасностей. С незапамятных времен здесь происходили леденящие кровь события. Здесь Немврод потерял большую часть своих титанов. Отсюда был родом могучий Барзафран, который наводнил Армению пленными иудеями. Отсюда же был и безжалостный Маначихр, заливший кровью Сирию. Где-то в этих дебрях была и легендарная Кузнечная гора, в недрах которой толпа мрачных, не видящих света божьего людей ковала стрелы и доспехи для храбрецов своей страны.
С одной стороны, княжество Рштуник омывали воды Ванского озера, с другой – опоясывала неприступная гряда Мокских гор с ее мрачными ущельями, обиталищем злых духов, с ее бездонными пропастями и обрывами.
Самвел выехал из замка Вогакан с отрядом в 300 всадников, великолепно вооруженных и снаряженных. Теперь же в его свите осталось 43 человека. 257 человек погибло в лесах Рштуника.
Страшное место были эти леса! В них и в мирное-то время исчезали бесследно одинокие путники, а в смутные дни ничего не стоило сгинуть и целому отряду. В них царили вечный мрак и мрачный народ. Путник, пробираясь через лес, видел перед собою лишь узкую тропинку с густыми зарослями по обе стороны, над собою темный свод густой листвы, сквозь которую почти не пробивались лучи солнца, а по обе стороны от себя – непроницаемый ряд вековых деревьев, которые живой стеной стояли вдоль дороги. Больше человек не видел ничего, и будь у него хоть тысяча глаз, ему все равно не высмотреть бы, откуда грозит опасность. Ее можно было ждать с любой стороны и в любое время. Враг скрывался в дуплах деревьев и метал стрелы из этой засады; с гибкостью змеи выскальзывал из-под обнаженных корней деревьев и вдруг возникал прямо на дороге с копьем в руке; с ловкостью обезьяны взбирался вверх, в густые переплетения кроны и сеял смерть оттуда. Он вырос с этими гигантскими деревьями гигантского леса, слился с ними, они стали его неприступной крепостью.
Был полдень. Отряд Самвела медленно ехал по лесу. С привала снялись ночью, чтобы выбраться из лесу до рассвета и не напороться еще на одну засаду. Часть всадников ехала дозором довольно далеко впереди. Рядом с Самвелом ехал юный Артавазд, замыкали отряд старик Арбак, Юсик и несколько телохранителей. Все – и кони, и люди – очень устали, но привала делать не хотели, чтобы поскорее выбраться из лесу.
Самвел повернулся к Арбаку:
– Долго еще ехать?
– Если дикари снова дорогу не перережут, скоро выберемся, – ответил старик с обычным своим хладнокровием. Дикарями он презрительно называл рштунийцев.
– По ту сторону этой горы лес кончается, – добавил Арбак.
Ответ удовлетворил Самвела, но вызвал беспокойство у Артавазда.
– Какой еще горы? – воскликнул он раздраженно. – Никакой горы я не вижу!
Старик ничего не ответил. Он продолжал бдительно осматриваться по сторонам; озабоченное лицо выдавало уязвленное самолюбие бывалого человека и нетерпение умудренного жизнью старика, вынужденного иметь дело с сосунками. «Что за нечистая сила нас морочит? – думал он. – И кой черт понес нас через эту проклятую страну? Или другие дороги перевелись? Не послушали меня, вот теперь и расхлебываем...».
На узкой дороге, по которой они ехали, время от времени встречались большие засеки, похожие на плотины, только из бревен. Деревья были свалены наземь и сложены грудой; даже сучья не были обрублены. Отряд преодолевал эти преграды с большим трудом.
Что-то случилось в этих местах: все окрест выглядело необычно и неестественно. И в душу Самвела закрались сомнения , которые все росли и росли; под конец он совсем пал духом. «Хоть бы кто-нибудь попался навстречу, – думал он. – Расспросили бы, по крайней мере, что к чему».
– Ни души не видно... – пробормотал он вполголоса.
– Хочешь на людей поглядеть? – усмехнулся Арбак. – А ты крикни-ка по-ихнему «О-го-го-го!» Увидишь, как твой клич подхватят на тысячу ладов, как он разнесется далеко-далеко, до самой глухой чащи. И тогда эти дикари повыска-чут отовсюду: из-под земли, из всех горных щелей, из кустов. Эти люди как черти: они везде, но их не видно.
Арбак был прав, когда говорил, что лес скоро кончится. Как только отряд перевалил через ущелья и скалистые склоны горы Индзак, лес начал редеть, и деревья становились все ниже. Над головой блеснуло синее небо, а внизу, впереди – синее зеркало Ванского озера. Теперь окрестные холмы были покрыты лишь низкорослым кустарником, который разросся и сплелся с буйным многоцветьем трав и цветов в яркий и пышный ковер.
Было далеко за полдень, когда измученный отряд добрался до пристани в маленькой круглой бухте, откуда должен был переправиться на остров Ахтамар. И тут пылкие надежды и страстные желания, которые влекли юношу к этому острову, мгновенно сменились горьким разочарованием; у пристани не только не было людей, но не было даже и лодок, которые постоянно стояли у причалов для переправы.
«Что случилось?» – спрашивал он сам себя – и не находил ответа. Переправиться на остров надо было во что бы то ни стало: иначе, он не мог быть ни спокоен, ни счастлив. Ведь именно ради этого он свернул с пути, повел свой отряд сквозь гибельные дебри рштунийских лесов и понес столько жертв, потеряв большую часть своих храбрецов.
На высоких утесах острова Ахтамар стоял замок, носивший то же название. С незапамятных времен он воплощал в себе могущество князей Рштуни. Их родоначальник Барза-фран воздвиг его еще при Тигране Втором.
Самвел осмотрелся по сторонам. Взгляд его упал на другой дворец князей Рштуни, который стоял на берегу, недалеко от пристани. Зрелище ошеломило его: там вволю натешил свое буйство огонь. Обугленный остов дворца еще дымился.
– Что это за дым, почему? – вскричал он, и глаза его зажглись гневом.
– Да... все сгорело, – отозвался Арбак, удрученно покачав головою. – Поди узнай теперь, какая дрянь подожгла.
Пламя беспрепятственно пожирало живописное строение, и некому было положить предел его дерзости.
Весь отряд был поражен и возмущен не менее, чем его предводитель. Зрелище наполнило всех сильнейшим негодованием. Даже вечно сияющее лица юного Артавазда выражало глубокую печаль. Самвел был совсем убит горем.
Пока все пребывали в тягостном раздумье, вдали показался какой-то человек. Самвел немного воспрянул духом: наконец хоть кто-то объявился. Путник шел прямо к отряду. Он был в легком вооружении: в руках – длинное копье, за поясом – короткий кинжал, за спиной – широкий щит, утыканный железными шипами. Подойдя совсем близко, он повернул свое прокаленное солнцем лицо к воинам, видно, чтобы разглядеть получше, кто они, потом воткнул копье в землю, прямо против Самвела, оперся на него обеими руками и взглянул в лицо молодому князю. Самвел не поверил собственным глазам.
– Малхас? Ты ли это? – взволнованно вскричал он.
Это был его крестьянин и его гонец.
Вместо ответа тот, не говоря ни слова, огляделся по сторонам, потом вынул из головной повязки свиток и передал Самвелу. Нераспечатанный свиток сказал ему больше, чем он узнал бы от своего гонца. Это было письмо, которое он дал Малхасу. Теперь тот вернул письмо обратно. Значит, тех, кто должен был получить письмо, нет в живых... или он их не нашел. Обе мысли были убийственны. Тысячи скорбей бушевали в сердце юноши, тысячи вопросов теснились в голове. Однако он смирил свое волнение, спешился и сказал своему отряду:
– Здесь немного отдохнем.
– На этом пожарище? – удивленно покрутил головой Арбак.
– Да, на этом пожарище, – ответил Самвел.
Все спешились и разбили стан на пустынном берегу. Несколько дней назад здесь уже была стоянка: трава была примята и вытоптана, среди зеленой травы виднелись почерневшие кострища, следы выгоревшей земли. Трава и кусты были забрызганы кровью, но чья она была? Животных? Или, может быть, человека?..
Самвел сделал знак Малхасу и пошел к пристани. Подойдя к ней, он сказал:
– Нельзя тут раздобыть лодку?
– Нет, господин мой. Сам видишь, все сожгли.
Молодой князь огляделся. На прибрежном песке валялись
обрывки канатов, обломки весел и обгорелые остовы лодок. Самвел не решился спросить прямо, чем вызвано это ужасное зрелище; он боялся ответа, который обрисовал бы ему страшную картину происшествия.
– Я должен побывать на острове... обязательно, – повернулся он к гонцу:
– На острове никого нет, господин мой.
Остров был недалеко от берега, не более чем в часе пути на веслах. Самвел не отрывал от него взгляда. Голый, скалистый остров торчал из воды, словно гигантский клин, и в его неприступной вышине вырисовывался грозный укрепленный замок князей Рштуни. Он тоже дымился, и легкий ветерок разносил над водою зловещие клубы дыма. Там обращалось в пепел и сердце Самвела...
Он не в силах был сдерживаться более.
– Рассказывай же, Малхас! Что тут стряслось?
– Плохи дела, господин мой, очень плохи, – сказал гонец удрученно. – Как же говорить-то об этом...
– Говори все, что знаешь! Не скрывай ничего.
Тот все еще колебался.
– Кто так выжег все?
– Твой отец,господин мой.
– Отец?!... – вскричал несчастный сын, словно молния ударила прямо ему в лицо. Он схватился за голову и несколько минут не произносил ни слова.
Малхас добавил:
– Твой отец пришел с персами и разорил все.
– Как? Как он попал на остров?
Малхас рассказал, что враги пришли по воде, со стороны Вана, и обрушились на остров ночью, когда все спали. Приди
они по суше, им не миновать бы встречи с горскими храбрецами, и враги получили бы в рштунийских лесах по заслугам. Чтобы избежать этой опасности, набег был совершен ночью, по воде, и поэтому им удалось овладеть и островом и княжеским замком.
Одно обстоятельство в рассказе гонца привлекло особое внимание Самвела: набег был совершен со стороны Вана. Значит, город Ван тоже в руках врагов. Он повернулся к гонцу и сказал раздраженно:
– Довез бы письмо вовремя – ничего бы этого не было!
– Я не мешкал, господин мой, я летел как птица, но все было кончено еще до меня.
В письме Самвел сообщал о надвигающейся опасности. К несчастью, он сделал большую ошибку: послал письмо слишком поздно. Ну в этой ошибке вины его не было. Если читатель помнит, мачеха Самвела, княгиня Ормиздухт слишком поздно сообщила ему о том, что отец его войдет сначала не в Тарон, а нападет на города Васпуракана, оттуда двинется на Рштуник и только потом пойдет дальше.
– А где сейчас глава рода Рштуни, князь Гарегин? В плену?
– Нет, господин мой. Он отправился на поиски княгини.
– Так они увезли ее с собой?
– Неизвестно, господин мой. Но замковые слуги рассказывали, что во время ночного штурма княгиня исчезла.
– А княжна?..
Когда Самвел задавал этот вопрос, дрожащие губы не повиновались ему, и сердце готово было выпрыгнуть из груди. От ответа зависело, обретет ли его сердце покой или будет разбито навеки: речь шла о прекрасной Ашхен, которой он был предан всеми силами своей души, которую боготворил со всею силою страсти.
Малхас заметил волнение юноши и поспешил ответить:
– Мой господин может не беспокоиться – княжна вне опасности.
На лице Самвела засияла беспредельная радость.
– Правда, Малхас? Ты ничего не скрываешь?.. Ради всего святого, говори правду... она спаслась?.. Где она теперь?..
– Вместе со своими храбрыми воинами ушла в леса.
– В какие именно?
– Никто не знает, господин мой: они не задерживаются подолгу на одном месте. Одно мне известно точно: несколько дней назад они были высоко в горах, близ Артоса.
Самвел поднял благодарный взор к небу.
– Я пойду за нею, я разыщу ее! – вскричал он с глубоким воодушевлением. – Найду, где бы она ни была...
– Не советую, господин мой, – отозвался Малхас тоном бывалого человека.
– Почему, Малхас? Зачем ты пугаешь меня? Ради нее я пойду хоть в преисподнюю, всюду пойду!
Малхас принадлежал к числу самых доверенных людей Самвела и был столь же храбр, сколь и умен. Свои опасения он объяснил тем, что князья Рштуни пылают ненавистью к Ма-миконянам, и где бы ни встретили их, будут мстить беспощадно. И самая суровая месть будет подстерегать именно Самвела: ведь все зло, причиненное их стране – дело рук его отца.
– 1лупости говоришь, Малхас! – прервал молодой князь. – Это Ашхен, моя возлюбленная, станет мне мстить? О чем ты говоришь!
– Ашхен мстить не станет, господин мой, а вот ее храбрецы – еще как! Слабой девушке вряд ли под силу смирить гнев разъяренных горцев.
– Ошибаешься, Малхас: весь Рштуник чтит ее, как богиню. Одного ее слова достаточно, чтобы смирить их всех.
Малхас задумался. Задумался и Самвел. Два желании, два стремления, одно сильнее другого, боролись в нем. Одно было страстное желание увидеться со своей нареченной, другое – стремление осуществить замысел, ради которого он и пустился в путь и осуществить который дал торжественный обет перед Богом и перед своей совестью. Куда теперь идти? Навстречу любимой девушке или навстречу своему долгу? Обе цели были ему дороги, обе были святы для него. Но огонь любви слишком ярко пылал в груди юноши. Самвел не отрекся от своего обета, но – отложил его исполнение.
– Послушай, Малхас! – обратился он к гонцу. – Ты должен разыскать княжну и возможно быстрее сообщить мне, где она. Сможешь ее найти?
– Смогу, господин мой.
– Я буду дожидаться здесь, на берегу, и до твоего воз-вращения дам передышку своим усталым воинам. Если надо, можешь взять несколько человек из моего отряда.
– Только мешать будут, господин мой. Я лучше один пойду.
– Отправиться должен будешь сегодня же.
– Даже сейчас, господин мой. Если Бог поможет найти княжну, что сказать? Что мой князь хочет ее видеть?
– Да!
– А если она не поверит, что я послан моим князем?
– Покажешь ей этот перстень.
Самвел снял перстень и передал гонцу.
Тот отвесил поклон и пустился в путь.
II АРТОС
Артос – царь Рштунийской горной страны, и он же – ее исполин. В мрачных пропастях его ущелий даже днем царит зловещий сумрак, ночью же – непроглядный, непроницаемый мрак.
Была поздняя ночь. Небо было затянуто тучами.
Высоко в горах, на широкой ровной площадке догорал костер, и его красные блики высвечивали угрюмые лица сгрудившихся вокруг него людей. Даже летняя ночь в негостеприимных объятиях этих гор дышала холодом, который пробирал до костей. Люди у костра вели неторопливую беседу и одновременно приводили в порядок свое оружие: один точил на каменном оселке затупившийся наконечник копья, другой пришивал ремень к колчану, третий чинил порванную обувь. Остальные лежали лицом к костру и с каким-то особым удовольствием глядели на животворное пламя.
Чуть поодаль, завернувшись в толстые войлочные бурки, спали прямо на голой земле остальные воины. Во мраке вырисовывался ряд похожих на пастушьи шатров из домотканой шерстяной ковровой ткани темно-серого цвета, которая под дождем затвердевала и совершенно не пропускала влаги. В шатрах спали женщины и дети.
Один из шатров невольно привлекал к себе особое внимание. Он стоял чуть в стороне от остальных и был заметно больше. Полог был опущен. Сверху шатер был белый, изнутри подбит красным и сверху местами отсвечивал нежно-розо-выми переливами. Видно было, что внутри еще горит свет.
У костра все еще не смолкали разговоры.
– Стыда у нас нет, вот что! – сказал один из воинов. – Теперь только и остается, что сбросить свои шапки и накрыться платками наших жен.
– Это почему? – спросил другой.
– И ты еще спрашиваешь? Не мужчины мы, а бабы – вот почему! Потеряли свою гордость, не уберегли свою княгиню... Крепости наши сожгли дотла... А мы спасти их не смогли!
Стоит ли и жить-то после этого? Какими глазами на людей смотреть будем? Каждый, кому не лень, в лицо плюнет.
– Это ты верно... Но почем было знать? Сидели себе дома, а враг глухой ночью, по-воровски пробрался на остров и унес, что мог. Если, к примеру, сейчас камень с неба свалится прямо на голову, можем мы, что ли, преградить ему путь? Вот и беда тоже так: свалилась на нас нежданно-негаданно. Знай мы заранее, враг не посмел бы шагу ступить по нашей земле!
– Теперь-то знаем...
– Теперь знаем! Теперь отомстим и кровью врага смоем свой позор.
Это еще только начало «родовых мук», – вступил в разговор третий воин, уже пожилой и, похоже, знакомый с книгами. Самая сильная буря налетит завтра. Захватят наших князей, обезглавят народ, а потом закроют наши церкви, изорвут в клочки наши евангелия, осквернят наши святыни и скажут: «Поклоняйтесь огню и солнцу – они теперь ваши боги!» Заставят говорить по-персидски и молиться по-персидски – таков язык их богов. Наши жилища обмажут коровьим пометом – таков их обычай. И осквернят наши храмы дымом и чадом своего священного огня...
– Кто ж им позволит?! Кто согласится?! – в один голос вскричали остальные.
Заставят... палками и плетьми заставят... – покачал головою пожилой воин.
Молодой воин, лежавший возле костра, поднял голову.
Что и говорить! Если сидеть сложа руки, конечно, выволокут за уши и подтащат к огню: «Склони голову, это твой бог!» А я не дам, чтобы врывались а мой дом и за уши выволакивали!
Они уже ворвались в наш дом, – отозвался пожилой. – Кто выкрал у нас нашу княгиню? А?
– Отступники!
Отступники-то – из нашего дома. Они из нашей страны. Они нашей крови, а ведут сюда нашего врага.
– Кто отступник – тот не наш, буди он хоть сват, хоть брат, хоть отец родной! Смерть ему!
– Смерть! – подхватили остальные.
– Это мы еще поглядим... – отозвался старик. – А пока надо подумать, где наша княгиня. Пока господа Рштуника в руках врага, на Рштунике лежит тяжкое бремя позора.
– И скорби, – добавили остальные. – Но ведь наш князь отправился на поиски и взял с собой немало храбрецов.
Бог поможет, он найдет княгиню, где бы она ни была, и вернет нам. Вот радости-то тогда будет!
Речь шла об Амазаспуи, княгине Рштунийской, которая исчезла во время вражеского набега, когда приступом был взят замок Ахтамар. Князь Гарегин Рштуни, ее супруг, с частью своего войска отправился на поиски княгини.
– Разговор прервался: издали послышались звуки, напоминающие тигриный рык. Они повторились несколько раз подряд. Все схватились за оружие, настороженно вглядываясь в темноту.
– Сюда идут, – сказал один из них.
– Это условный знак наших дозорных, – подтвердил другой.
