Текст книги "Самвэл"

Автор книги: Акоп Мелик-Акопян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Спарапет был еще во власти этих невеселых размышлений и колебаний, когда, помимо своей воли, вынужден был принять предложение царицы. Он встал. Царица благосклонно протянула ему руку. Спарапет поднес ее к губам, затем ко лбу. Так царица выразила свою благосклонность и благодарность верному и самоотверженному спарапету.

– Утром ты зайдешь ко мне еще раз, не так ли? – спросила она милостиво.

– Не премину, государыня, – ответил спарапет. – Мы еще не кончили наш разговор.

– Осталось обсудить только одно: какие распоряжения надо будет сделать после твоего отъезда. Но об этом поговорим утром.

Спарапет поклонился и вышел. Дворцовые слуги проводили его до ворот. Там стоял оседланный конь, и ждали слуги спарапета. Он вскочил в седло, и процессия двинулась ко дворцу Мамиконянов. Два факела едва освещали дорогу в окружающей тьме. Молча, весь уйдя в свои думы, ехал князь Мамиконян по ухабистым и темным улицам. Они были безлюдны, лишь изредка попадалась ночная стража, приветствовала спарапета, поднимая вверх копья, и продолжала свой путь.

Как глава всеармянского войска, как верховный страж безопасности Армении, Мушег был предан ей всеми силами своей души. Однако он оставался и нежным отцом, главой семьи. В Артагерсе были его любимые дети и не менее любимая жена. Кому поручить своих близких в столь тревожные времена, когда все в Артагерсе жили как на вулкане и каждую минуту можно было ждать беды? Под защитою стен Артагерса находились сотни знатных семейств. На те же стены возлагала свои упования и сама царица Армении. Будущее их рисовалось Мушегу в самых мрачных красках, и его душу терзали не менее мрачные сомнения и опасения. Во власти таких чувств и мыслей спарапет подъехал к своему дому. Молодая княгиня еще не спала, нетерпеливо дожидалась мужа.

– Что так поздно? – спросила она, радостно бросаясь ему навстречу.

– Ты же знаешь, дорогая, раз попал к царице – уже не вырвешься, – ответил спарапет, нежно обнимая жену. Она улыбнулась.

Через два дня после пышных приготовлений, в сопровождении многочисленной свиты из знатнейших людей государства, спарапет отбыл в Византию.

Он принял предложение царицы. Но она прогадала...

XII АЙР-МАРДПЕТ

И после четырнадцати месяцев испытаний ниспосланных Богом тем, кто укрылся в крепости обрушилась на них кара Господня в образе морового поветрия, поразившего их... И умирало в одночасье по сто человек и по двести, а иногда и до пятисот. Не прошло и месяца, как погибло до одиннадцати тысяч мужей и до шести тысяч женщин...

...И царица Парандзем осталась в крепости без защиты, всего с двумя прислужницами. И в крепость тайно проник евнух Айр-Мардпет и осыпал царицу непотребною бранью... и скрылся тайно... И пришли (персидские военачальники), взяли царицу под стражу и увели из цитадели вниз. Сами же поднялись наверх... и захватили сокровища армянских царей, которые находились в крепости... Девять дней и девять ночей вывозили добычу из Артагерса и вместе с царицею отправили (в Персию).

Фавстос Бюзанд

Когда Мушег Мамиконян отбыл в Византию, царица приказала, чтобы удельные князья, владевшие обширными областями и укрепленными замками, разъехались по домам защищать свои владения. При себе она оставила лишь полки царской гвардии и своих придворных. Уехали Саак Партев и Месроп Маштоц, уехала Ашхен Риштуни, а с нею и ее отважные горцы. Свою семью спарапет еще до отъезда перевел в Ерахани, укрепленный замок Мамиконянов в лесистых горах Тайка.

Предчувствия спарапета сбылись: прошло совсем немного времени, и Меружан Арцруни во главе персидского войска осадил Артагерс. Царица отнеслась к его появлению пренебрежительно, и когда к ней снова и снова являлись послы князя Арцруни, предлагая от его имени без промедления снять осаду и увести войска, если выдадут Ормиздухт, они всякий раз возвращались назад с резким отказом. Разъяренный Меружан все туже сжимал кольцо осады; он совершенно отрезал крепость от внешнего мира, стремясь, если не удастся взять ее силою оружия, истощить силы осажденных голодом и вынудить их к сдаче.

Но крепость, презрев все угрозы врага, с непоколебимым упорством стояла на неприступных скалах.

Пока Меружан день за днем ужесточал осаду, Ваган Мамиконян перекрыл персидскими полками, бывшими в его распоряжении, все дороги, ведущие в Артагерс, дабы помешать армянским нахарарам прийти на помощь осажденным и отбросить войска Меружана.

Но царица и не ждала помощи извне. Она ждала только своего сына Папа. Царица Парандзем имела возможность продержаться еще месяц, два месяца, может статься, даже и гораздо дольше, лишь бы прибыл долгожданный сын и привел с собою византийские легионы.

Но в Византии дело застопорилось. Посланцы Армения не застали нового императора в столице империи: он был занят войной с готами. Эта война тяжким наследством перешла к Феодосию от его предшественника.

В последние дни царствования Валента полчища свирепых готов спустились со своих сумрачных гор, наводнили обширные области Византии и достигли даже стен столицы. Валент храбро вступил в борьбу с ними и пал в этой борьбе смертью храбрых. Раненого в сражении, его вынесли с поля боя в убогую сельскую хижину. Готы подожгли хижину, и злосчастный император сгорел заживо в ее пламени.

Когда после его гибели Феодосий принял в Сирмии из рук Грациана императорскую порфиру, ему выпала па долю нелегкая задача: сначала очистить страну от полудиких орд и только после чего можно было отбыть в столицу и вступить на перешедший к нему престол. Целых девять месяцев потребовалось Феодосию, чтобы усмирить готов, и все эти девять месяцев армянские послы ждали его возвращения.

Хотя император и оказал Мушегу Мамиконяну и его свите самый торжественный прием, их просьба долго оставалась без ответа: новый император был так занят внутренними делами, что у него совершенно не оставалось времени заняться внешней политикой, тем более, армянскими делами, вмешательство в которые, несомненно, вовлекло бы его в новую войну и притом тяжелую – войну с Персией, Вот почему император все откладывал и откладывал рассмотрение просьбы, с которой приехали послы из Армении.

Предшественник Феодосия Валент, столь щедрый на гонения, оставил ему в наследство, в числе прочих забот, еще и ожесточенную религиозную распрю, которая сотрясала тогда всю империю. Феодосию нужно было вернуть высокопоставленных церковников, сосланных погибшим императором, и унять многочисленные секты, которые возникли и распространились под покровительством Валента. В столице сменяли друг друга церковные соборы, и император нередко сам принимал в них участие.

В то время как в Византии бушевали бесплодные церковные споры, в Армении Меружан Арцруни все более и более ужесточал осаду Артагерса, а армянская царица со все возрастающим нетерпением ждала своего сына и императорские легионы... В соответствии с обещаниями императора из Византии слали гонца за гонцом; те проникали в крепость через потайные ходы и всякий раз передавали царице одно и то же: «Потерпи, продержись еще немного, вот-вот подоспеет твой сын и приведет с собою византийские войска».

И царица с неутолимой тоскою ждала и с неукротимой твердостью давала отпор врагу. Ожиданием жили и все осажденные.

Целых тринадцать месяцев ждала царица подмоги, целых тринадцать месяцев она мужественно сопротивлялась. Ни неистовая свирепость Меружана, ни яростный натиск персидского войска не смогли сокрушить неприступных твердынь Артагерса. Но их сокрушила Божья кара...

На четырнадцатом месяце осады на крепость обрушился новый, еще более грозный недруг, и бороться с ним было уже невозможно. Это было моровое поветрие. Неумолимая болезнь беспощадно косила осажденных. Изо дня в день люди умирали сотнями. Однажды за столом у царицы умерло за трапезой сразу пятьсот человек. Ужас перед смертью нарушил строгий порядок, царивший в крепости: каждый думал прежде всего о спасении собственной жизни. Едва вспыхнуло смертоносное поветрие, царица объявила, что все, кто пожелает, могут уйти из Артагерса. Однако никто не захотел покинуть свою госпожу. Все поклялись остаться с нею и умереть у ее ног. В подземельях крепости было много потайных ходов, дававших возможность спастись бегством, но никто не воспользовался ими. Среди тех, кто остался верен обожаемой государыне, жажда самопожертвования оказалась сильнее ненасытного неистовства смерти. Трупы не успевали хоронить. Погребая мертвецов, люди, только что еще живые, падали замертво рядом с ними. Каждый торопился заблаговременно вырыть себе могилу, ибо понимал, что завтра, а может, и через несколько минут, настанет его черед...

Но за стенами Артагерса никто пока не знал, что творится в крепости. Осажденные умирали или готовились к смерти, но не переставали сражаться с внешним врагом.

Почти одновременно с мором в крепости начался голод. Он оказался страшнее мора и заставил забыть об его ужасах. Умереть было нетрудно, гораздо труднее оказалось живым бороться со свирепыми муками голода.

За тринадцать месяцев осады защитники крепости истощили все припасы, и на четырнадцатом месяце в Артагерсе уже невозможно было найти ничего съестного. В крепости не осталось ни кошек, ни собак, ни иных четвероногих – все они были съедены. Знатные женщины собственноручно мололи кости и раздавали людям костную муку. Царица сама варила из кожаной обуви некое подобие похлебки и наделяла голодающих. Но и эта еда кончилась. Все до единого съедены были кустики, росшие на скалах внутри крепости; впрочем, они скорее приближали смерть, нежели насыщали. Гибельное исступление настолько помрачало рассудок, что находились несчастные, которые поедали собственных детей.

Среди этих ужасных бедствий, когда все силы духа и силы разума рушатся, исчезают под ударами надвигающейся беды, когда человек ощущает себя мелкой, ничтожной пылинкою рядом с необъятностью трагедии – не дрогнула лишь царица. Даже потеряв последнего воина, она сохранила силу духа и не открыла врагу ворота своей крепости.

Когда царица вступила в Артагерс, с нею было одиннадцать тысяч вооруженных мужчин и шесть тысяч знатных женщин. Все они погибли, все пали, защищая родину. В живых остались лишь сама царица и две ее юные прислужницы. Уцелела и царевна Ормиздухт. Тринадцать месяцев осажденные несли бремя осады без особого ущерба для себя, но когда на четырнадцатый месяц на крепость обрушились сразу и голод и моровая язва, они всего за месяц уничтожили все живое и унесли семнадцать тысяч жизней...

Был на исходе последний день четырнадцатого месяца – последний роковой день.

Трепетные лучи заходящего солнца еще несколько мгновений отражались в голубых изразцах высоких крепостных башен и сразу же угасли, как последние проблески отлетающей жизни. Тьма все сгущалась и постепенно затушевывала ярко освещенные очертания крепости. Полная тишина царила среди полного безлюдья. Лишь кое-где можно было видеть неубранные трупы, ставшие пищею стервятников. Алчные стаи черных грифов, словно духи ада, кружили над обезображенными трупами, и их пронзительные крики одни нарушали порою мертвую тишину.

Две юные девушки, напоминавшие всем своим обликом прекрасную охотницу Артемиду, пробирались сквозь ужасающую пустоту крепости. У обеих за спиною были серебряные колчаны со стрелами, а в руках легкие луки. Прекрасные богини-охотницы были по сасунскому обычаю в короткой охотничьей одежде. Длинные косы у обеих были венцом уложены вокруг головы, грудь полуоткрыта, руки открыты совсем, и легкие, словно перышко, пестрые сандалии обнимали их стройные ноги. Это были прислужницы царицы. Одну звали Шушаник, что означает лилия, другую Асмик, то есть цветок жасмина. Эти имена очень подходили девушкам: обе были прелестны, словно лилии, и благоуханны, словно цветок жасмина.

Дойдя до одной из крепостных башен, девушки взглянули наверх, потом друг на друга и молча улыбнулись.

– Давай, я первая попытаю счастья в этот вечер, – чуть слышно прошептала Шушаник.

– Нет, лучше я, – просительно возразила Асмик. Продолжая спорить, они в то же время подкрадывались к чете голубей, самозабвенно льнувших друг к другу на выступе башни.

Шушаник осторожно протянула руку к колчану, вытащила стрелу, натянула тетиву и прицелилась в счастливую парочку. Тетива зазвенела, стрела просвистела в воздухе и... пролетела мимо. Следом мелькнула стрела Асмик. Один из голубей, судорожно трепеща крыльями, покатился вниз. Голубка взмыла в небо, сделала несколько прощальных кругов над своим голубком и исчезла в вечерних сумерках.

Асмик подняла добычу, и подруги пошли дальше. Обе зорко оглядывали уступы крепостных башен, куда обычно слетались на ночлег голуби. Шушаник была охвачена унынием: впервые ее стрела не попала в цель; лицо Асмик, напротив, сияло радостным удовлетворением.

Так юные девушки каждый вечер приходили к крепостным башням, охотились на голубей и готовили из них обед и ужин для своей любимой госпожи. Этими птицами питались и они сами.

Ночной сумрак постепенно сгущался, и, наконец, непроглядная тьма совершенно скрыла ужасное зрелище, которое являл собою Артагерс. Не стало видно трупов, громоздившихся на каждом шагу, разложившихся, обезображенных тлением мертвых тел, валявшихся прямо на улицах. Во мраке можно было разглядеть лишь высокую статную женщину с факелом в руках; она одиноко бродила среди трупов, словно одно из божеств-аралезов ¹, которые некогда появлялись после битвы на поле брани и даровали жизнь и бессмертие павшим героям. Скорбным взглядом смотрела она на останки несчастных жертв и медленно шла дальше. Всего несколько дней назад многие из них были еще живы, ко многим она благоволила. А ныне они лежат прямо на улицах, неубранные, неоплаканные, непогребенные, лишенные даже того единственного утешения, которое обретает всякий смертный, порождение праха, вкусив, наконец, вечный покой в объятиях матери-земли. Сколь скорбно, сколь убийственно было это зрелище! Вот мертвый младенец у груди мертвой матери, вот девушка, угасшая в едва пробудившейся весне своей, словно полурасцветший бутон, срезанный под корень неумолимым серпом жнеца. Ужасна была эта жатва, беспощадная жатва бездушного бога смерти...

Женщина шла все дальше. Ее прекрасное лицо, озаренное ярким светом факела, выражало безутешную скорбь матери, потерявшей своих детей. Но эта безугешная мать потеряла тысячи сынов и дочерей. Она потеряла всех и все, но не потеряла душевного величия. Она лишилась всего, но сохранила несгибаемую силу духа и силу воли.

Женщина все шла вперед, и концы ее длинного воздушного одеяния влачились по неровным плитам мостовой, издавая легкий, мелодичный шорох. Она миновала узкие улочки и быстро направилась в сторону двух высоких башен, которые, словно два могучих великана, возвышались по обе стороны главных ворот Артагерса. Женщина вошла в одну из башен и поднялась наверх по винтовой лестнице. Свет факела потревожил летучих мышей, которые во множестве гнездились в темных нишах и по углам старинного сооружения. Они мгновенно сорвались с места и черным смерчем заметались в пустоте башни; под глухими сводами гулким эхом отдавались взмахи кожистых перепончатых крыльев. Несколько раз они задели ее по лицу; она почти не замечала этих вызывающих дрожь прикосновений, только заслонила рукою факел, чтобы не погас.

Женщина поднялась на самый верх. Она бережно брала один за другим стоявшие там светильники, зажигала от своего факела и ставила на обычные места, рядом с узкими окнами. Покончив с этим, она быстро спустилась вниз и подошла к

'Аралезы – языческие боги древнего Востока, в образе псов оживляли павших в бою героев, зализывая их раны. Согласно Мовсесу Хорена-ци, именно на аралезов надеялась Шамирам, ожидая воскрешения Ара.

железным воротам крепости. С глубоким вниманием проверяла она тяжелые запоры и осматривала крепкие засовы. Все было на месте, все в полном порядке, и только стражи нигде не было. Женщина направилась к другим башням.

Здесь ей время от времени попадались часовые; прижимая к груди копья, они лежали прямо на голом полу. Бессонные стражи, зорко следившие по ночам с высоких башен, что делается окрест, ныне спали вечным сном смерти. Жестокий рок настиг их на посту.

Так каждую ночь с факелом в руках, эта высокая, прекрасная собою женщина, обходила всю крепость и зажигала огни на башнях, которые выходили в сторону вражеского стана: она хотела, чтобы неприятель думал, что в крепости есть люди и все идет своим чередом.

Эта женщина, бродившая по крепости под покровом ночной тьмы, была царица Армении, дивноокая Парандзем. Теперь она оказалась уже не только владычицей, но и бессонным стражем своей опустевшей и обезлюдевшей крепости, и заполняла эту безмерную пустоту беспредельным величием своей души.

Почти в то же время, когда царица с факелом в руках обходила дозором опустевшую крепость и с бьющимся сердцем проверяла и перепроверяла ее запоры и засовы, в крепости появился еще один человек, который тоже проверял все. Он проник в крепость извне: пробрался через один из потайных подземных ходов, о которых знала лишь царица и связь которых с внешним миром держалась в строгой тайне.

Человек был высокого роста, массивен, широкоплеч и в своем странном одеянии, глубокими складками спускавшемся до самой земли, казался зловещим духом ада, который даже во мраке выступает, словно огромная черная глыба, из окружающей его тьмы. С пояса у незнакомца свисал длинный меч, доходивший до самой земли, и он придерживал его рукою, чтобы не стучал по камням. На бедре, в складках одежды, был спрятан обоюдоострый кинжал. Ночная тьма, к счастью, скрывала от глаз его страшное рябое лицо с бурой кожей, похожей на пористую губку. На выдающихся вперед, сильно развитых челюстях вместо бороды торчало лишь несколько редких волосков. В глазах горела злобная ярость, смешанная с дьявольской радостью.

Он еще издали заметил и узнал царицу. На безобразном лице мелькнула злая ухмылка, и толстые вывернутые губы прошептали такое же злое проклятье. Он приостановился, выждал под прикрытием тьмы, пока царица прошла мимо. Потом крадучись последовал за нею.

Полное безлюдье в крепости, беспорядочные груды трупов и гробовая тишина вокруг могли внушить ужас любому, в ком хоть сколько-нибудь сохранились человеческие чувства. Но в этом чудовище они вызвали лишь радость с некоторой примесью удивления. Он радовался, что крепость оказалась в таком бедственном положении, и удивлялся, ибо не мог понять, какими именно бедствиями вызвано столь внезапное опустошение, которое он никак не предполагал увидеть в Артагерсе. Ему казалось, что неумолимый гнев Бога возмездия в одно мгновение испепелил все, хотя и высились еще неприступные крепостные стены, вырисовывались еще в ночной тьме очертания грозных башен. Людей, однако, нигде не было, и это наполняло его жестокое сердце беспредельным ликованием.

Не выпуская из виду царицу, он в то же время зорко осматривался вокруг, но ему попадались только трупы. И всякий раз, когда эти холодные и бездыханные тела преграждали путь и он натыкался на них в ночном мраке, посланец зла испытывал особое наслаждение. Он дождался, пока царица кончила свою работу и удалилась в направлении дворца, и принялся сам обследовать все уголки крепости, чтобы лучше разобраться в ее положении, которое было ему все еще не совсем ясно. Он придирчиво осматривал оборонительные сооружения и воинские помещения, проверял запасы оружия – все было на месте, все было в порядке. Но нигде не было ни одного воина и вообще ни души. Что стало с ними? Куда они делись? Неужели все погибли? Эти вопросы снова и снова возникали в его голове, полной мрачных мыслей, черных и гибельных, как кромешная ночная тьма.

Когда зловещий незнакомец окончательно убедился, что в крепости совсем не осталось людей, он направился к царскому дворцу. Долго бродил вокруг него и прислушивался, напрягая слух, не слышно ли изнутри голосов или иных звуков. Но этот чертог, некогда столь оживленный, полный смеха и радости, был безмолвен и безжизнен, как глухая, заброшенная могила. Этот дворец, эта обитель любви и счастья, песен и музыки, вся его жизнь, все его обычаи – все было издавна хорошо знакомо ему. Он точно знал, в какие часы и что именно происходит во дворце. Он знал, что обычно по вечерам в его обширных залах всегда шумно и оживленно, гусаны поют о подвигах богатырей, пляски сотен гостей сотрясают стены роскошных палат. Но ни этот раз все было мертво, все застыло в глубоком, глухом оцепенении, и это оцепенение казалось еще тягостнее от непроглядной тьмы, царившей во дворце и говорившей об отсутствии людей.

И это радовало его. Дворец привычно было видеть в сиянии множества огней, в ярком свете бесчисленных светильников. А ныне его палаты тонули во мраке, в многочисленных окнах не видно было ни искорки. Лишь из одного покоя пробивался неяркий, готовый угаснуть свет. Это была опочивальня царицы.

В нерешительности он переступил было порог парадного входа, но войти все-таки не осмелился, опасаясь, что кто-нибудь из многочисленной дворцовой стражи или из придворных все-таки остался в живых. С другой стороны, ему придавала смелости мысль, что если бы во дворце хоть кто-нибудь уцелел, царице не пришлось бы бродить по крепости совершенно одной и самой заниматься делом, вовсе ей не подобающим. В конце концов он настороженно шагнул за порог и сразу же затерялся в темных дворцовых переходах.

В это время Шушаник и Асмик были на кухне: одна ощипывала голубей, другая разжигала огонь, чтобы побыстрее зажарить добычу. Счастье им улыбнулось: в этот вечер удалось подстрелить целых четыре птицы, что случалось очень редко. Их тоже осталось в крепости только четверо: царица, царевна Ормиздухт и наши две охотницы.

– Сегодня у нас будет роскошный ужин, – радовалась Асмик.

– Если бы хоть кусочек хлеба! – вздохнула Шушаник. – Ах, как давно мы не видели хлеба...

Печальная жалоба Шушаник заставила погрустнеть и веселую Асмик; она принялась утешать подругу:

– Бог милостив, сестрица, мы уже привыкли питаться одним мясом, без хлеба, и видишь – Бог что ни день посылает нам прекрасных голубей.

– Да, царица тоже привыкла и теперь с удовольствием ест жареную дичь. А вот царевна еле пересиливает себя.

– И она привыкнет.

Шушаник снова охватило уныние:

– Доколе нам так мучаться, Асмик? – жалобно воскликнула она. – Все умерли и обрели покой, остались мы одни. Умереть бы и нам и отмучаться...

– Зачем нам умирать? – огорчилась Асмик. – Кто же тогда станет прислуживать царице? Бог смилостивился над нами именно для того, чтобы мы служили нашей госпоже.

– И ты не боишься, Асмик? – Шушаник перевела разговор на другое.

– Чего же мне бояться?

– Как чего? Вот узнают персы, что в крепости никого не осталось, сломают ворота и ворвутся сюда. Что станем делать?

– Как что? – рассмеялась Асмик. – Будем стрелять в них из луков и не подпустим к себе.

Шушаник тоже рассмеялась, но уже над наивной уверенностью подружки: она была постарше, чем пылкая Асмик.

Пока служанки вели на кухне эти разговоры, во дворец вернулась царица. Она вошла в опочивальню, сняла с подставки единственный зажженный светильник и сразу же вышла. Спокойным, неторопливым шагом миновала она пустые, безмолвные, погруженные во тьму залы и остановилась у дверей одной из комнат. Вынув ключ, царица отперла дверь. Хоть она старалась проделать все это возможно бесшумнее, скрип тяжелой двери все-таки разбудил девушку, лежавшую на тахте.

– Пить, хочу пить... воды хочу, – сказала она, едва открыла глаза и увидела подле себя царицу со светильником в руках. Девушка произнесла это тоном, каким любимое дитя обращается к матери или преданной нянюшке.

– Разве около тебя не оставляют воды? – спросила царица, и в ее мягком, полном сострадания голосе прозвучала неподдельная забота:

– Иногда забывают...

Царица поставила светильник, торопливо вышла и вскоре вернулась с серебряной чашей, полной воды. Девушка благодарно приняла чашу и осушила до дна.

– Какая холодная... приятно.

Эта юная девушка была царевна Ормиздухт, сестра царя царей Персии, пленница царицы Армении и нареченная Меружана Арцруни. Она едва вступила в свою семнадцатую весну, но рожденная под полуденным небом юга, рано расцвела во всей волшебной прелести своей красоты. Казалось, бессмертные боги, создавая ее, приложили все усилия, чтобы смертное существо могло сравняться с ними. Стоило Меружану Арцруни погрузить взор в сияние ее огромных очей – и он утопил в них свой разум, свой рассудок и свою душу. Царевна была полна такого обаяния, такой чарующей нежности, что армянская царица, питавшая лютую ненависть к Шапуху и ко всему царствующему дому Сасанидов, в последнее время не только окружила сестру своего недруга поистине материнской заботой, но даже полюбила ее. Роковые испытания – голод, мор, гибель тысяч людей – заставили царицу забыть неутолимую жажду мести. Да, она привязалась к Ормиздухт, она начала холить и лелеять свою пленницу, жизнь и смерть которой были всецело и се руках. В этой привязанности она черпала утешение в страшные часы и минуты, которые довелось пережить в последнее время в своей крепости. Сходство судеб вызвало в обеих женщинах сочувствие друг к другу. Правда, царевна была пленницей, но ведь и царица тоже оказалась пленницей в своей осажденной крепости. И каждый миг ее подстерегала такая же, если не более жестокая участь в далекой Персии...

Когда мор косил людей, болезнь не пощадила и красавицу персиянку. Все время ее болезни царица не знала ни минуты покоя и ночи напролет не отходила от постели больной. Лишь когда девушка стала выздоравливать, у царицы отлегло от сердца. После этого царевну держали почти взаперти и не позволяли выходить из дворца. Царица опасалась, как бы под влиянием страшных картин, которые за воротами можно было увидеть на каждом шагу, юная персиянка не слегла снова: она очень боялась покойников, а улицы крепости были усеяны трупами.

Царевна выпила принесенную царицей воду и совсем стряхнула с себя чары сна. Она внезапно соскочила со своего ложа, бросилась к царице, прижалась к ее груди и долго не отпускала: целовала, ласкала, стараясь заглушить прорывавшиеся рыдания.

– Что с тобой, дитя мое? – растерянно спросила царица.

– Ах, если бы ты знала.... я так плакала... так плакала... – прошептала девушка сквозь слезы.

– О чем ты плакала? Что случилось?

– Во сне плакала... Но теперь я рада, так рада... ты жива... ты со мной!

Царица поняла, что пылкое воображение юной девушки смутили какие-то тяжелые сновиденья. Она поцеловала ее, обняла за плечи, села сама и посадила царевну рядом с собою. Потом снова спросила, отчего же она плакала во сне.

– Не скажу... Язык не поворачивается.

После долгих уговоров Ормиздухт рассказала: ей приснилось, будто она гуляет во дворе царского дворца. Вокруг много людей. И все они – мужчины и женщины, старики и дети – лежат на земле: одни уже умерли, другие корчатся в предсмертных муках. Среди мертвых она вдруг увидела и царицу... Царевна упала на ее бездыханное тело и зарыдала; она плакала долго, но бесчувственный труп не внял ее рыданиям и мольбам...

– Наши беды произвели на тебя слишком тягостное впечатление, вот ты и видишь такие сны, дорогая Ормиздухт, – принялась утешать царица. – Милость Божия безгранична. Господь спас нас от смерти, будет хранить и дальше. Успокойся и не падай духом.

Впечатления и впрямь были слишком тягостны для чувствительного сердца юной девы. Она не только стала свидетельницей того, как вымерло все население города-крепости; у нее на глазах смерть скосила всех до единого сотни ее слуг и служанок. Эти утраты раздирали ее сердце; она никак не могла свыкнуться с ними: нередко во сне звала умерших, и когда они не являлись на зов, заливалась горькими слезами. Вот почему в последнее время царица велела поместить царевну в своей опочивальне: так ей было легче утешить девушку, если понадобится.

– А теперь пойдем, милая. – Царица встала и взяла Ормиздухт за руку. – Пойдем посмотрим, чем-то угостят нас сегодня Асмик и Шушаник.

Уныние царевны мгновенно сменилось радостью. Она со смехом вскочила с места, схватила светильник, стоявший на окне, и быстро пошла впереди царицы, упрашивая ее:

– Светильник понесу я! Ладно, матушка? Ты ведь позволишь? Ты мне совсем ничего не позволяешь делать.

В последние дни она стала называть царицу матушкой. Царица добродушно усмехнулась и позволила девушке нести светильник самой.

Они прошли сквозь вереницу пустых темных залов и вошли в трапезную. Асмик и Шушаник уже накрыли стол для ужина. На роскошной скатерти стояли серебряные блюда с тремя жареными голубями. Больше ничего не было. Армянская царица и персидская царевна подошли к столу и с удовольствием приступили к скудной трапезе. Асмик и Шушаник прислуживали им. Увидев, что на столе три голубя, царица спросила:

– Сколько голубей подстрелили сегодня?

– Четырех, государыня, – поспешила ответить Асмик. – Трех я, одного Шушаник.

– Ты у нас мастер на все руки, – с улыбкой похвалила царица. – Но почему так несправедливо поделили? Нас двое, и нам три голубя, вас тоже двое, а вам – всего один?

– Нам хватит и одного, государыня, – поспешно возразила Асмик. – Если мало, мы сами виноваты: плохо охотились.

– Нет, что Бог посылает, надо делить поровну. – С этими словами царица взяла одного голубя и передала служанкам, а двух оставила себе и царевне и повторила: – Нас четверо, и Бог послал каждой по голубю. Ступайте и поужинайте.

Прислужницы ушли, хотя по обычаю должны были оставаться возле царицы, пока она не окончит трапезу.

Ормиздухт, которая с особым удовлетворением слушала эти милостивые слова царицы, улыбаясь вставила свое слово:

– Раз еду делим поровну, надо и работу делить так же. Давай ходить на охоту по очереди: один день мы с тобой, другой – Асмик и Шушаник. Разве не лучше по очереди, матушка?

– Лучше. А охотиться ты сумеешь?

– Еще как! Завтра наша очередь, вот увидишь, какая я меткая! В Тизбоне брат иногда брал меня с собой на охоту, и я ни разу еще не возвращалась с пустыми руками. Один раз даже попала в бегущего зайца! Когда мы вернулись во дворец, брат похвалил меня и подарил красивое кольцо.

– От меня тоже получишь красивый подарок, если и завтра не промахнешься.

Царевна обрадовалась как дитя.

На столе стояли серебряный кувшин с вином и два золотых кубка. В крепости иссякли все припасы, но вина оставалось много. Отборные вина из разных концов Армении хранились в огромных, врытых в землю, глиняных кувшинах-карасах. Многие имели выдержку в несколько десятков лет.