Текст книги "Самвэл"
Автор книги: Акоп Мелик-Акопян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
– А ты возьмешь меня в Тизбон?
– Конечно, возьму.
Артавазд пришел в полный восторг.
Бойкий, полный жизни юноша овладел вниманием князя, и тот не сразу заметил, что Арбак все это время стоял на ногах.
– Садись, Арбак, что же ты стоишь? – сказал он.
Старик пробормотал что-то и сел. Он был пестуном Мамиконянов с очень давних пор, и на его руках вырос не только Самвел, но и его отец.
– Как поживаешь, Арбак? —с улыбкой спросил князь. – Другие меняются, а ты все такой же, что и годы назад, когда мы виделись в последний раз. Ни стареешь, ни молодеешь.
– Внешность обманчива, князь и господин мой, – отозвался старик со своим обычным прямодушием. – И одному только Богу известно, что под ней. В волосах у меня седины и впрямь немного, но в душе уже нет прежнего огня... все вымерло.
– Отчего же, Арбак? Что тебя так печалит?
– Многое, князь и господин мой. Мир изменился, все перевернулось. .. от этого и сердце переворачивается. Где они, добрые старые времена? Ушли, пролетели и никогда не вернутся.
Князь понял, о чем скорбит добрый старик и, опасаясь, как бы он не принялся изливать свои чувства, поспешил прервать разговор, тем более, что вошли слуги и начали накрывать к ужину.
Роскошный ужин, творение расточительно-щедрой персидской кухни, приковал к себе всеобщее внимание. Даже старый
Арбак, непривычный к таким блюдам, ел охотно и с удовольствием. В больших серебряных кувшинах стояли горячительные и прохладительные напитки. Богато одетые слуги подносили в золотых кубках тонкие вина, а сотрапезники отдавали должное кушаньям и запивали их вином. Ел и грустный Самвел.
– Ну, как тебе правятся эти яства? – спросил отец.
– Право, не знаю, – без всякого выражения отозвался Самвел. – Я ем, потому что давно не ел ничего горячего.
– Но почему?..
За Самвела ответил юный Артавазд:
– Да потому что куда бы ни попадали мы по пути, в город ли, в деревню ли, везде одно и то же: людей нет, дома сожжены, все разорено. Где же было взять еду?
Князь не нашелся, что сказать. Ответ юноши был горше всяких укоров.
Весь ужин Самвел упорно молчал. Поел совсем немного и сел в стороне. Отец часто обращался к нему, пробовал занять разговором, спрашивал, почему он так печален, и всякий раз слышал в ответ одно и то же: очень устал, не спал много ночей, хотелось бы отдохнуть и тому подобное.
Когда ужин кончился, князь приказал, чтобы Самвелу отвели один из лучших шатров и сразу же постелили постель.
– Пусть и мне постелят там же, – вмешался юный Артавазд.
– Я не разлучу тебя с Самвелом, милый Артавазд, – сказал князь и обнял его.
Отец выделил Самвелу слуг и велел, чтобы они перешли в полное распоряжение молодого князя. Но сын отказался. Он сказал, что ему вполне достаточно своих слуг, которые уже изучили все его привычки.
– У тебя слишком мало слуг, Самвел, – заметил отец. – По персидским обычаям ты обязан иметь хотя бы человек сто или двести, а то будет просто неприлично показаться на людях. Завтра ты должен навестить дядю, потом надо будет посетить кое-кого из персидских военачальников. Мыслимо ли являться к ним с такой убогой свитой?!
– Со мной было много слуг, отец, – принужденно улыбаясь, сказал Самвел, – но почти всех я потерял в пути: выехал из дому с тремястами слугами, а теперь их у меня всего сорок.
– Я добавлю тебе, сколько надо, – сказал отец с каким-то особым удовлетворением. – Ты должен вести образ жизни, подобающий достоинству твоего отца и твоего рода.
– А я могу и с двумя слугами отправиться к Меружану, мне столько народу ни к чему, – вмешался юный Артавазд.
– Ты можешь пойти даже один, дорогой мой, – с улыбкой ответил князь. – Ты пока слишком молод. Вот станешь взрослым, как Самвел, тогда и тебе понадобится много слуг.
Весь стан уже спал глубоким сном, огни погасли, и только в шатрах у некоторых военачальников еще можно было увидеть свет. Самвел встал и, пожелав отцу спокойной ночи, направился в отведенный для него шатер. Юный Артавазд поцеловал князю руку и последовал за Самвелом. Для старого Арбака предназначался отдельный шатер, рядом с шатром молодого князя. Там же разместились и остальные люди Самвела.
Самвел сразу же разделся и лег. Мягкая постель располагала к спокойному, сладкому сну, но он не мог уснуть очень долго, все ворочался с боку на бок и молча вздыхал. Недалеко от него лежал юный Артавазд. Он тоже не мог уснуть.
– Ты слишком неосторожен в словах, Артавазд, – заметил ему Самвел.
– Ничего, я знаю, что к чему, – ответил юный хитрец.
Самвел замолчал. Ему по-прежнему не спалось. И еще одного человека мучила бессонница. Это был отец Самвела...
II НЕОБЫЧНОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
И начали (Меружан Арцруни и Ваган Мамиконян) всюду, из края в край и из земли в землю в стране Армянской разрушать церкви, то есть молитвенные дома христиан.
Фавстос Бюзанд
И если находил (Меружан) книги, то сжигал.
Мовсес Хоренаци
Всю ночь Самвел провел в лихорадочной тревоге и забылся сном только на рассвете. Но поспать почти не удалось: разбудила болтовня юного Артавазда.
– Вставай, нашел время спать! – говорил тот с обычными своими шуточками. – Вчера мм приехали уже в сумерках и ничего толком не разглядели, а теперь взошло солнце и такие на каждом шагу поразительные картины – смотришь и страшно становится.
Он уже успел, еще до восхода солнца, не раз выглянуть из шатра и осмотреться вокруг.
Самвел открыл глаза, но ничего не увидел: все занавеси были опущены, и в шатре было совсем темно. Артавазд вскочил и отодвинул занавес. Первые лучи солнца сразу же залили шатер мягким приятным теплом.
Вскоре вошел верный Юсик и начал убирать постели. Даже этот веселый и беззаботный юноша утратил свою обычную живость под тягостным впечатлением всего, что пришлось увидеть и пережить. Прежде по утрам он представал перед своим господином всегда с какой-нибудь забавной новостью или веселой шуткой наготове и разгонял задумчивость молодого князя. В это утро он вошел с печальным лицом, покосился на Самвела, чтобы выяснить, в каком настроении сегодня его любимый хозяин, и молча принялся за работу. «Опять в лице ни кровинки. .. и сердце не на месте», – подумал верный слуга и опечалился еще больше. Кончив дело, он все так же молча ушел.
Вошел Арбак, пожелал доброго утра и сел поодаль. Видно было, что на душе у него тяжелее, чем когда-либо.
Самвел к этому времени кончил умываться и одеваться. Арбак сказал, что князь-отец уже несколько раз присылал справиться, не проснулся ли сын.
– Зачем я понадобился в такую рань? – поинтересовался Самвел.
– Завтракать зовет, – сказал старик. – Они люди военные, рано встают и едят тоже рано. Нам надо приноравливаться к их привычкам.
– Лучше бы сюда принесли чего-нибудь поесть.
– Нет, ты должен сам пойти к отцу, – посоветовал старик.
– Арбак верно говорит: приличие требует, чтобы мы сами пошли туда, – с улыбкой подтвердил Артавазд.
Самвел ничего не ответил. В это утро он был весь во власти мучительного, иссушающего душу волнения. Он молча перевел взгляд на раскинувшийся перед ним персидский стан.
Солнце поднималось все выше, и чем светлее становилось, тем ярче вырисовывались в свете дня зловещие картины зловещего стана. Взор Самвела задержался на голубом шатре Меружана. Прямо перед ним возвышалось несколько бугристых холмов, похожих скорее на пирамиды. Они были сложены не из камня, не из кирпича или комьев земли, а из чего-то неопределенного и непонятного. Как ни приглядывался Самвел, он долго не мог понять, что это такое. Но тут золотые солнечные лучи заиграли на темно-красной жидкости, покрывавшей таинственные нагромождения. Это была кровь! Запекшаяся, почерневшая человеческая кровь... Дрожь ужаса сотрясла все тело Самвела, когда он вгляделся пристальнее: эти груды были сложены из человеческих голов. Их чудовищное обилие вызывало содрогание.
– Чьи это головы? – воскликнул юноша, пряча лицо в ладони.
– Чьи? – переспросил Арбак. – Армянских крестьян, армянских пастухов, армянских землепашцев. Меружан платил персам по золотому за каждую голову. Те хватали несчастных прямо в поле и отрубали головы. Это самые дорогие дары, которые повезет Меружан персидскому царю со своей родины... Да еще будет уверять, что это головы армянских нахараров.
В самом деле, несколько воинов складывали эти плоды злодейства в большие мешки, чтобы отправить на верблюдах в Тизбон.
Выслушав объяснения старика, Самвел пришел в полное замешательстве. Он знал о жестокости своего отца. Знал и о необузданной свирепости Меружана. Но он и помыслить не мог, что человеческое немилосердие может дойти до такого дикого варварства. И это варварство – дело рук его родного дяди! И его отец – сообщник в этом деле...
– Так вот оно, то неожиданное угощение, которым отец потчует нас с самого утра... – сказал он с горечью, и глаза его зажглись негодованием.
Страшное зрелище потрясло и Артавазда. Из ясных юношеских глаз градом хлынули слезы.
– Зачем же их тут выставили, эти головы? – еле выговорил он дрожащим голосом.
– Напоказ, – ответил Арбак. – Меружан любит наводить ужас, вот он и выставил их перед глазами пленных, чтобы те поняли: не подчинятся его приказу – их головы добавят к этим грудам.
– Какому приказу? – в голосе юноши зазвенела ярость.
– Он велит пленным отречься от христианства и перейти в персидскую веру.
– Злодей! – гневно воскликнул Артавазд.
Обширное пространство за пределами персидского стана было сплошь заполнено «живыми дарами», то есть пленными, которых Меружан собирался отправить в Персию в подарок царю II Та пуху. Это были те самые люди, о которых с таким жестоким наслаждением рассказывал армянской царице Айр-Мардпет, когда тайно проник ночью в Артагерс. Все это огромное людское море персы разбили, соответственно полу и возрасту, на небольшие группы по пятьдесят человек в каждой. На шею каждому пленнику была накинута веревочная петля от общей веревки, соединявшей, таким образом, всю группу в живую цепь. Чтобы пленные не могли освободиться от веревочных ошейников, руки у всех были связаны за спиной. Среди этих несчастных не было ни одного пожилого человека, не было и маленьких детей. Безжалостный меч оборвал их жизнь без промедления: злодеи не пожелали обременять себя ненужной обузой и отобрали главным образом молодых.
Пленным не предоставили никакого укрытия, и они лежали под открытым небом, прямо на голой земле, днем страдая от жгучего солнца, а ночью от холода. Среди них были армяне и евреи (большею частью принявшие христианство еще при Григории Просветителе). Среди евреев находился и их пастырь, влиятельный иерей по имени Звита, добровольно последовавший в плен за своею паствой. Этих евреев при царе Тигране II взял в плен и переселил в Армению из Иудеи Бар-зафрад Рштуни. Доблестный полководец царя Тиграна заселил ими опустевшие после войн армянские города и пополнил население своей страны деловым и умным народом. А теперь Меружан Арцруни опустошил те же самые города и угонял их в Персию. Среди армянских пленных было немало епископов, ученых монахов, иереев и иных служителей церкви – числом до нескольких сот. Всех их заковали в цепи и держали отдельно от остальных пленников.
Князь-отец снова прислал за сыном, но тот все никак не мог оторвать взгляда от страшного зрелища, дела рук его отца и дяди. Нужно было поистине невероятное самообладание, чтобы сохранить хладнокровие после такого зрелища. У Самвела его не было. По дороге к отцу он видел дымящиеся руины армянских сел. А ныне он видел их несчастных обитателей. Их угоняют далеко, очень далеко, в глубь чужой, персидской земли. И кто?! Его отец и его дядя...
За Самвелом пришли снова. На этот раз он пошел. С ним отправились к князю также Арбак и юный Артавазд. Самвел изо всех сил старался казаться веселым и спокойным, но притворяться он не умел. Отца он застал одного. Князь писал письмо; скорее всего, это был ответ на письмо жены. Увидев сына, он отложил пергамент.
– Ну, как ты себя чувствуешь? Вечером ты был как в лихорадке...
– Вчера я чересчур устал, – ответил Самвел и приложился к руке отца.
Его примеру последовал юный Артавазд. Арбак поздоровался и сел поодаль.
Завтрак был уже подан. Князь пригласил их начать трапезу, сам же сел дописывать письмо.
Вдали показался всадник на белом коне, неторопливо и величаво проезжавший по персидскому стану. Его сопровождала пышная свита на великолепных скакунах. Самвел увидел его и не смог сдержать презрительного смешка. В нем было столько горечи и желчи, что это привлекло внимание отца. Тот отложил письмо и с любопытством взглянул на сына.
– Меружан чересчур спешит, – заметил Самвел. – Он ведь еще не царь Армянский... а замашки уже царские.
– Ты о чем? – спросил отец с некоторым беспокойством.
– О том! Восседает на белом коне... гриву и хвост коню выкрасил в розовый цвет... А ведь это привилегия Аршакидов!
Отец слушал с возрастающим изумлением. Тем временем сын вгляделся пристальнее и продолжал:
– И красные шаровары напялил!., и красные сапожки! И тоже со значением.
Отец не знал, как понимать слова Самвела. Что это? Насмешка? Или сын и в самом деле считает, что тщеславие Меружана пока преждевременно?
– Почему это так удивляет тебя, Самвел? – сказал он возможно убедительнее. – Меружана вполне можно уже считать армянским царем. Стоит пригнать в Тизбон эти толпы пленных – и царь Шапух с радостью отдаст ему корону Армении.
– Это меня вовсе не удивляет, дорогой отец, – ответил Самвел с прорвавшейся в голосе презрительной насмешкой, – Я уверен, что за такие великие заслуги царь Шапух не может не дать ему корону Аршакидов...
– Дать-то даст, – вмешался Арбак, слушавший разговор с сильнейшим негодованием. – Дать-то даст... Да ведь ее еще и удержать надо, а это не так-то просто!
Князь кинул на прямодушного старика косой взгляд.
– Но почему, Арбак?
– Потому, что не сегодня-завтра вернется Пап, законный наследник Аршакидов, соберет вокруг себя разбежавшихся нахараров, да и сядет на отцовский престол! Много чего довелось повидать этим сединам, – он поднес руку к волосам, – и это я тоже ясно вижу, князь и господин мой. Вот посмотрите – придет Пап и займет трон своего отца.
Князь презрительно расхохотался.
– Голова твоя и впрямь поседела, а вот душа как была ребяческая, так и осталась. Ну, положим, явится совсем еще молодой, неопытный Пап. Положим даже, соберет разбежавшихся нахараров. А что они могут сделать? Что же ты думаешь, все это не предусмотрено? Меружан не из тех, кто сеет на скалах. Он свое дело знает и вообще человек большого ума.
Старик отрицательно покачал головой.
– Пока я в нем не только большего, но и малого-то ума не вижу, князь и господин мой. Собирается стать царем, а сам разорил и обезлюдил страну, которой хочет править. Где же тут ум? Что он, ночная сова, что ли? Это они гнездятся среди развалин. И пленные тоже – куда он их угоняет и зачем?
В доме Мамиконянов к старику относились с таким почтением, что князь не только не разгневался, но даже счел нужным разъяснить Арбаку истинный смысл происходящего и доказать, что Меружан действительно человек большого ума, умеет предвидеть будущее и устраивать свои дела, учитывая все, что надо.
– Именно в этом и проявился незаурядный ум Меружана, милый мой Арбак, – улыбнулся он. – Если вдруг появится Пап, он не найдет в стране ни одной стоящей крепости, ни одного стоящего замка, которые могли бы служить ему защитой. Все разрушил, все сравнял с землей Меружан. А уцелевшие крепости – под надзором наших воинов: во всех стоят персидские войска. Там же сидят под замком жены и дети тех нахараров, которые бежали от нас в Византию или отправились туда за помощью. Стоит им подойти к этим замкам с византийскими легионами – и они увидят на башнях трупы своих близких. Пусть тогда мечут стрелы в трупы своих детей! А что до пленных... Ты спрашиваешь, для чего угонять пленных в Персию? Да будет тебе известно, что Меружан опустошил только те земли, жители которых могли стать мощной опорой наследника Аршакидов, если он попытается взойти на престол своего отца. Меружан обезлюдил только
Айрарат и земли вокруг этой области. А Айрарат – крепкое подножие трона Аршакидов. Надо было, и притом, во что бы то ни стало, уничтожить эту опору, чтобы наследник, вернувшись из Византин, не нашел в Армении твердой почвы под ногами, чтобы ему совершенно не на что было бы опереться. Сам видишь, милый Арбак: во всех этих поступках Меружана видна и продуманность, и цель, и ум...
– Преступный, злодейский ум! – гневно прервал отца Самвел.
Отец посмотрел на него удивленно и сердито. Самвел сразу же понял свою ошибку, почувствовал, что вышел за рамки благоразумия. Отец тоже понял свою ошибку. Писала же ему жена, чтобы был поосторожнее с Самвелом! А он слишком разоткровенничался с сыном... более, чем следовало.
И с этой минуты между отцом и сыном установились ка-кие-то притворные, неискренние отношения.
Князь-отец тоже не спал всю ночь, и его разыгравшееся воображение волновали сладостные мечты о том, как он устроит будущность любимого сына. Несколько раз он в нетерпении даже выходил из своего шатра и со светильником в руках подходил к шатру Самвела. Хотелось войти, хоть взглянуть на спящего сына, посмотреть и полюбоваться. Но отец не захотел нарушить его сон. Всю ночь князь думал о сыне, гордился и утешался им. Какие счастливые надежды подает этот красивый и одаренный юноша! В нем сочеталось все, чтобы с лихвой осуществить самые смелые упования отца. Всю ночь упивался он предвкушением блестящих успехов, которые ожидают сына. Он видел в нем и будущего героя и будущего властителя. Он станет украшением персидского двора и славой Армении! И вот теперь обожгла мысль: а вдруг сын не разделяет его заветных стремлений? Вдруг то, что он уже сделал или сделает в дальнейшем, может не понравиться сыну? Потребовать объяснений он боялся – боялся мгновенно лишиться связанных с сыном надежд, которые он так любовно лелеял в своем сердце. Одно-единственное слово несогласия или отказа могло погубить их. Князь находился в тяжелом, двойственном состоянии, как человек, ожидающий вестей о сыне, который лежит при смерти. Вот он получает письмо – и не решается вскрыть его. Письмо содержит или благую весть о выздоровлении сына, или горестную – о его смерти. Что с ним станет, если в письме именно это, скорбное известие?.. Так и князь не решался заглянуть в сердце Самвела. А если сын сам раскроет свое сердце? Он избегал этого столкновения, предпочитая хотя бы на время сохранить свои сладостные надежды.
Он любил своего сына, любил со всем пылом отцовского сердца. Но даже эта любовь была столь же себялюбива, сколь и мечты о будущности Самвела. На сына он смотрел не как на свободную личность со свободной волей, а как на удачное средство, с помощью которого собирался прославиться сам. Если бы его сын достиг высших должностей при дворе царя царей, если бы он блистал среди высшей знати – этот блеск принадлежал бы ему: сын-то ведь его. Когда во время конных ристаний конь одерживает победу, гордится хозяин, а не конь. Именно с такой эгоистической точки зрения смотрел князь и на сына. Такой взгляд сложился у него по традиции, унаследованной от знатных предков. Был же он в свое время покорным орудием в руках отца – значит, и сын должен служить ему тем же.
Сопротивление сына лишило бы отца всего того блаженства, которое он уже предвкушал в будущем. Вот почему князь был крайне осторожен, старался не вызвать возражений сына, всячески избегал препирательств и выжидал, пока обстоятельства сами собою рассеют или подтвердят сомнения.
Последнее замечание Самвела о Меружане было очень резким, но отец сделал вид, будто ничего не заметил, и обратился к сыну:
– Тебе следует повидаться с дядей, Самвел, передать привет от матери. Он будет очень рад тебя видеть, он тебя так любит. Утром несколько раз присылал справиться о твоем здоровье. Ты еще спал.
– Так он знает, что я приехал?
– Знает. И просил нас сегодня к себе на обед. Там будут и видные персидские военачальники. Тебе надо со всеми познакомиться.
Тем временем вдали снова проехал Меружан.
– Я бы пошел к дяде прямо сейчас, – сказал Самвел, – но он, похоже, очень занят.
– Да, он выехал осмотреть войско... и должен сделать кое-какие распоряжения: мы скоро снимаемся со стоянки.
– А меня Меружан не пригласил? – вмешался Артавазд.
– Пригласил, милый, как же можно без тебя, – сказал князь.– Ты будешь на обеде, и Арбак. Все вместе и пойдем.
– Не стану я есть его хлеб! – отрезал упрямый старик и отвернулся.
Князь расхохотался.
Самвел заметил, что их присутствие мешает отцу: было начало дня, и в шатер то и дело входили люди, спрашивали распоряжений но разным делам, и князь, будучи высокопоставленным сановником, должен был отдавать приказы и распоряжения. Поэтому после завтрака он сразу же поднялся и хотел было выйти из шатра.
– Тебе надоест до самого обеда сидеть в шатре, – сказал князь-отец – Если хочешь, велю оседлать коней, поезжайте на прогулку вдоль берегов Аракса. Сейчас не жарко, и места там живописные.
– Спасибо, дорогой отец, – сказал Самвел. – Я еще не совсем стряхнул с себя дорожную усталость, пойду отдохну немного.
Вернувшись в свой шатер, Самвел бросился на тахту и склонил отяжелевшую голову на подушки. Его бледное лицо было обращено в сторону ужасного стана, и грустные глаза не отрывались от него. Он еще не забыл – да и можно ли это забыть! – с каким одобрением описывал отец преступления Меружана, соучастником которых был и сам. А преступления эти были налицо, прямо перед глазами. Сколько Самвел ни думал, он не мог найти никаких оправданий ни отцу, ни дяде; оба были в его глазах преступниками, достойными только смерти. Но он любил обоих! Он готов был пожертвовать и жизнью и всем самым дорогим для себя, лишь бы эти два родных ему человека сошли с пути зла и встали на правильный путь. Но если они станут упорствовать в своих заблуждениях? Именно эта мысль так волновала его растревоженную душу, именно она так терзала его сердце. Сын думал об отце то же самое, что отец о сыне. Оба считали друг друга погибшими, оба считали друг друга заблудшими. Отец искал подходящего случая объясниться с сыном и высказать ему свои горячие желания. Сын тоже искал подходящей минуты, чтобы поговорить с отцом и излить ему свои горести. И он спешил сделать это, пока войско не снялось с места и не двинулось в Персию. Если он запоздает с исполнением своих намерений и они перейдут Араке – все надежды рухнут...
Рядом сидел Арбак и молча смотрел на своего питомца. Бедный старик! Ему были понятны тяжкое горе несчастного юноши, тяжкие раны его разбитого сердца, но где же найти слова, чтобы утешить его?
Тем временем юный Артавазд стоял у шатра и не знал, чем заняться. Беспокойный, живой и нетерпеливый, полный неуемного любопытства юности, он готов был мгновенно, как птица или как молния, облететь весь стан, все разглядеть, все разузнать... но такое любопытство многим могло показаться неприличным и даже подозрительным, и это удерживало его.
Он все еще стоял у шатра, но и оттуда видел много интересного. Однако в этом стане не было обычной веселой, радостной суеты, которая царит вокруг военного лагеря, когда его внутреннее оживление сливается с радостью окружающего населения. Тогда женщины и юные девушки из окрестных сел доверчиво и свободно несут туда на продажу лучшие плоды своих садов, поселянин – лучшие дары своих нив и стад, а горожанин раскладывает разнообразные изделия ремесел, и стан превращается в шумную и многолюдную ярмарку. Собирается послушать военную музыку любопытная толпа. Ничего подобного на сей раз не было. Персидское войско, словно губительное и тлетворное чудовище, все вокруг себя обращало в пустыню и само жило в глухой пустоте. Никто не приближался к нему, все бежали прочь. Оно жило за счет бесчисленных грабежей, которые алчно совершало вокруг себя, оно обогащалось за счет несметной добычи, которую захватывало в обращенных в руины городах.
Но подобные размышления не занимали юного Артавазда. Его внимание привлекло другое зрелище.
Зловещие груды человеческих голов перед шатром Меружана уже исчезли. Их переложили в большие мешки и нагрузили на целый караван верблюдов. Но теперь вместо них сооружали какую-то новую пирамиду. Работа кипела; какие-то непонятные бурые предметы, похожие на большие кирпичи, поспешно укладывали друг на друга. Странная груда росла и приобретала все более мрачный облик. Вместо подпорок вперемешку с бурыми брусками укладывали хворост, щепки и поленья. Когда все было готово, сооружение приняло вид огромного костра.
Оно привлекло внимание и Самвела. Он приподнялся и сел. Но сколько ни вглядывался, понять, в чем там дело, так и не смог. Даже старый Арбак был не меньше остальных заинтересован странным зрелищем.
– Опять, небось, какая-нибудь дьявольская подлость... – покрутил он головой и приложил руку козырьком ко лбу, чтобы солнце не било в глаза и не мешало смотреть.
Вскоре персы привели толпу закованных в цепи пленников в черных одеяниях и расставили вокруг костра. Их было несколько сот человек – епископов, ученых монахов и других священнослужителей. Понурив головы, с глубокой скорбью глядели они на таинственный костер: ведь там вот-вот должно было обратиться в пепел то, что питало их дух, их душу.
Там же стоял и человек, с которым мы уже знакомы: в длинном, нелепом одеянии, с мрачным, изрытым оспой лицом и толстыми бурыми губами, всегда готовыми изрыгать проклятия и поношение на любую святыню. Он с ожесточением поглядывал то на пленных священнослужителей, то на костер. Это был Айр-Мардпет, зловещий Дхак, тот самый, который недавно тайно пробрался в крепость Артагерс и предал персам царицу Армении.
Вдали, в своем царском облачении показался Меружан верхом на белом коне. Когда он подъехал, костер подожгли. Клубами повалил густой едкий дым, удушливо запахло горелым, к небу взметнулись языки зеленоватого пламени. Огню приносилась ужасная жертва всесожжения: в жертву приносили веру и религию...
В это время в шатер вошел отец Самвела. Сын почтительно поднялся ему навстречу.
– Что это жгут? – взволнованно спросил он.
– Пергаменты, – небрежно ответил отец, сохранявший полную невозмутимость. – Может, пойдешь взглянешь? Я зашел за тобой. Пойдем, это очень интересно.
– Нет, мне и отсюда хорошо видно, – отказался опечаленный юноша.
– А оттуда пойдем к Меружану. Я ведь говорил, мы званы к нему на обед.
– Я помню, но еще слишком рано. И Меружан занят этим костром... Пусть делает свое дело, я подойду позднее. Откровенно говоря, я не могу смотреть на огонь...
– Особенно когда горит пергамент... – добавил старик Арбак и многозначительно покачал головой.
Отец насторожился при ответе сына и особенно при едком намеке старика и не стал настаивать, а пошел к костру один. Юный Артавазд, все еще стоявший возле шатра, бросился вдогонку:
– Я пойду, можно? Я не боюсь огня... я даже люблю огонь.
Самвел и старый Арбак остались наедине.
– Видишь, Арбак, – теперь жгут пергаменты, – повернулся юноша к своему воспитателю. – Жгут священные Божьи заповеди из наших разоренных храмов. Предают огню наши книги, всю нашу письменность – чтобы сделать из нас персов... И мой отец идет полюбоваться, идет поразвлечься зрелищем этого злодеяния!..
И правда, весь огромный костер целиком состоял из церковных книг. Они были захвачены в тех самых церквах и монастырях, которые разрушил и потом поджег Меружан, и руины которых еще дымились. Во исполнение пожеланий персидского царя Меружан уничтожил христианские храмы, чтобы на их месте и вместо них соорудить капища. Во исполнение пожеланий персидского царя он теперь уничтожал христианские книги, чтобы вместо них дать армянам персидские книги, чтобы они читали по-персидски, молились по-персидски и выражали любые свои чувства на персидском языке.
Самвел знал все эти заранее разработанные подлые планы, а теперь и своими глазами увидел те беспощадные действия, которые должны были облегчить осуществление коварных замыслов персидского царя. Духовенство угоняли в плен, чтобы оставить церковь без служителей и паству без пастырей, чтобы легче было держать христиан под пятой. Сжигали запечатленные в книгах заповеди христианской религии, чтобы уничтожить саму религию. Больше терпеть Самвел уже не мог. Он сказал верному Арбаку:
– Арбак, что собираемся делать – надо делать сейчас же... Время дорого. Опусти занавеси и оставь меня одного. Кто бы ни спрашивал, скажи: спит, голова у него болит. А через час пошлешь ко мне Малхаса.
Старик, сидевший с озабоченным и унылым лицом, сразу же встал, опустил занавеси и вышел. Некоторое время Самвел сидел, охваченный колебаниями. Его мягкая и нежная душа, его доброе сердце восставали против холодных доводов рассудка. Он не раз пододвигал к себе пергамент, собираясь писать, и снова отодвигал его. Обхватив руками горевшую в лихорадочном жару голову, он хотел как-то собраться с мыслями, разогнать тот кромешный, тот необъяснимый мрак, который вдруг окутал разум... Самвел встал и слегка отодвинул занавес, чтобы стало посветлее. Сел, снова взял пергамент и перо и начал медленно писать. Он писал, обдумывая каждое слово. От точности изложения зависело, удастся ли осуществить тот замысел, который он вынашивал уже давно. Один неверный шаг мог погубить все. Замысел был столь же велик, сколь и опасен. И только осуществив его, Самвел мог и успокоить свою совесть и спасти свою родину... Он закончил одно письмо и сразу же принялся за второе.
Когда вошел Малхас, оба письма были готовы. Самвел обратился к нему с вопросом:
– Тебе знакомы дороги на правом берегу Аракса?
– Знакомы. – ответил всегда готовый к услугам гонец. – Но там несколько дорог. О которой спрашивает мой господин?
– О той, что идет прямо вдоль берега до самой Астхапат-ской переправы.
– Знаю. Самая плохая дорога. И самая опасная. Она то спускается к самому берегу, то петляет по склонам утесов, а то забирается в узкие ущелья и никогда не удаляется от реки.
– Именно о ней я и говорю. Вот тебе письма. Сначала пойдешь в сторону Ернджака. Потом пойдешь по течению речки Ериджак, пока не дойдешь до узкого ущелья возле Джугинского моста. Перейдешь Араке по этому мосту. Потом пойдешь по той самой дороге, о которой мы говорили, до самого монастыря Предтечи, а оттуда уже недалеко до Аст-хапатской переправы. Там моста нет, переправляются на связанных бурдюках.
Малхас принял письма без тени колебания, спросил только:
– Господин мой прикажет отправиться прямо сейчас?
– Нет, дождись темноты. Выйдешь из стана только когда совсем стемнеет – и чтоб ни одна живая душа не заметила!
