Текст книги "Самвэл"
Автор книги: Акоп Мелик-Акопян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
– Со мной трудно соперничать в остроте зрения. Я вижу совершенно ясно. Точно такой же стяг с крылатым драконом развевается и над моим шатром. Это родовое знамя князей Арцруни, и никто, кроме меня и моей матери, не смеет поднимать его. Раз оно перед нами, значит, под ним стоит моя мать, а с нею ее войско. Послы, конечно, от нее. Я должен их принять.
Все молчали в растерянности и замешательстве.
Больной был вне себя от гнева, и это словно вдохнуло в него новые силы. Новая, неожиданная боль от удара в сердце уняла невыносимую боль от раны, как один яд подавляет действие другого. Меружан приподнялся и сел в постели. На него накинули легкий шелковый халат. Потом он обратился к окружающим:
– Ну что, друзья мои? Стоило мне всего на день оставить войско на вас, стоило всего одну ночь поспать спокойно, и вы уже прозевали, что происходит вокруг, и враг окружил нас. И притом самый страшный враг – моя мать.
Все опустили головы, устыдившись и не находя, что сказать в свое оправдание. Меружан, между тем, повторил:
– Пусть послы войдут.
У входа в шатер появились послы. Их было трое – кряжистые, еще крепкие старики с густыми бородами, вооруженные с ног до головы. Они низко поклонились и остались стоять у входа. Меружан узнал всех троих. Это были старые полководцы дома Арцруни.
Высокомерный и самолюбивый князь едва не задохнулся от гнева при мысли, что посланцы матери застают его в постели, немощным и страдающим от раны. И вместе с тем его очерствелое, наглухо закрытое для всего армянского сердце забилось сильнее, когда он увидел знакомые лица знакомых людей: в нем заговорили давно забытые воспоминания.
– Пожалуйте сюда, – сказал он приветливо. – Садитесь.
Они вошли и сели на ковер у ложа больного.
Меружан вновь протянул руку за прохладительным напитком, наполнил серебряную чашу, поднес к дрожащим губам и, освежив пересохшую гортань, обратился к послам матери:
– Рад вас видеть. Хочу надеяться, что вы пришли с добрыми намерениями.
– И да и нет, о доблестный Меружан, – заговорил один из послов. – Ты, конечно, узнал нас: ведь чуть ли не со дня твоего появления на свет мы верно служим славному роду, высокая честь принадлежать к которому дарована тебе судьбой. Каждый из нас носит на теле следы от сотен ран, полученных в бесчисленных битвах во имя чести и славы твоего рода. Но в последнее время словно некий злой дух вмешался в жизнь нашей любимой страны. Наши нивы залиты кровью, наши города стали грудами пепла. Внутренняя междоусобная война нарушила мир в стране, а потом – и мир в семье. Сын восстает против отца, отец губит своих сыновей; мать лишает сына материнской любви и ласки, сын ни во что не ставит материнскую заботу. Плач и стенания, слезы и рыдания стали ныне уделом злосчастных семей, в которых прежде царили мир и любовь.
Больной опять протянул руку к прохладительному напитку и освежил запекшиеся губы. Старый воин между тем продолжал:
– Такая же распря разгорелась и в мирном доме князей Арцруни, о доблестный Меружан. Ты, конечно, не забыл приема, оказанного тебе твоими горожанами, когда ты прибыл в Адамакерт и ступил на порог славного жилища своих предков. Твоя мать закрыла перед тобою двери отцовского дома, твоя жена отвернулась от тебя, твои дети сказали: « Ты нам не отец». И ты, понурив голову, пошел прочь от родового гнезда, где был прежде князем и господином. Твоя семья смотрела тебе вслед со слезами в глазах. Так родные и близкие провожают гроб, когда его опускают в могилу. Падают комья земли, и вечный мрак скрывает умершего от его близких. Твоя семья тоже считает, что ты умер и взят могилой, о доблестный Меружан: ты умер для них нравственно, умер духовно... Вот причина той скорби, в которую была погружена твоя столица, вот почему все дома были обтянуты черным и всюду развевались траурные флаги. Ты погиб и для своих горожан: ты отрекся от святой веры, которую исповедовали твои предки, ты ополчился против церкви, спасительная купель которой освятила твое появление на свет, ты предал родину, за которую столько раз проливали кровь твои предки. Да, ты погиб и для своей семьи и для своих горожан. Но не земля и не мрак могилы похитили тебя у них, а тот стыд и позор, то несмываемое пятно, которыми ты покрыл и самого себя и славное имя рода Арцруни...
Он поднял руку к изборожденному морщинами лбу, пригладил кустистые брови, словно они мешали излиться огню его горящих глаз, и продолжал:
– На справедливое возмущение твоей семьи и праведный гнев твоих горожан ты ответил неслыханно жестокой местью, о доблестный Меружан. Вместо того, чтобы одуматься, свернуть с гибельного пути и снова заслужить их любовь и уважение, ты прибег к насилию: ты безжалостно сжег город Ван, принадлежавший тебе и твоим предкам, ты беспощадною рукой угнал в плен собственных подданных. В чем их вина, чем провинились твои горожане? Тем, что не подчинились тебе, не пожелали иметь отступника князем и господином?
Он показал рукой на знамя, развевающееся на вершине холма, и сказал:
– Взгляни туда, о доблестный Меружан! Там развевается знамя твоих предков. Под ним стоит твоя мать, повелительница всего Васпуракана. Она предлагает тебе сделать выбор между ее материнской любовью и карающим мечом ее верных подданных. Выбирай же! Повинуясь заповедям христианства и голосу материнской любви, она готова простить тебя, готова предать забвению все горестные события прошлого, если ты распустишь персидскую армию, возвратишь армянских пленных и положишь конец междоусобной войне. Если ты согласен, она протянет тебе для поцелуя материнскую руку, ты снова станешь князем и повелителем Васпуракана, и твой народ преданно и покорно склонится перед тобою. Если нет, снова прольется кровь, и пусть битва рассудит, какова Божья воля.
Все присутствующие слушали посла со скрежетом зубовным и поражались долготерпению Меружана. Айр-Мардпет спросил с подчеркнутым презрением:
– И сколько же войска привела с собой княгиня Васпуракана?
Посол посмотрел на него исподлобья, но ответил:
– Она привела с собою достойнейших мужей Васпуракана, Айр-Мардпет. С нею также быстроногие мокцы, с нею са-сунцы со своими исполинскими луками, с нею наводящие ужас рштунийцы. С нею всеми нами почитаемая крестная сила!
Айр-Мардпет расхохотался:
– Княгиня понабрала черни со всех армянских гор!
Меружана покоробило вмешательство Айр-Мардпета и,
особенно, пренебрежительное отношение к матери. Он уважал свою мать как врага, с которым можно бороться, но которого нельзя ненавидеть. Притом же, будучи сам человеком суровым и жестоким, он умел, однако, ценить все высокое, возвышенное и благородное. Вот почему Меружан обратился к послам почти ласково:
– Хвалю рвение, с которым моя мать защищает интересы своей страны. Хвалю и ту смелость, о доблестный Гурген, с которой ты столь точно передал мне слова матери. Надеюсь, и мой ответ ты передашь с такою же точностью. Скажи ей: если она – моя непреклонная мать, то я – ее непреклонный сын. Вскормленный молоком львицы должен же и сам хоть немного походить на льва! Пусть она не пытается лишить меня наших родовых качеств. Я не собираюсь ни порицать ту непростительную встречу, которую она устроила мне в Ада-макерте, ни восхвалять правильность избранного мной пути: время подобных объяснений уже миновало. Скажу только, что если у князей Арцруни и есть качества, достойные уважения, то это прежде всего их настойчивость. Пусть не пытается сломить мою волю, пусть не пытается повергнуть меня в сомнения и колебания. То, за что взялся, я доведу до конца, и нет на свете силы, способной свернуть меня с избранного пути. Пусть меч рассудит, на чьей стороне воля Божья! Она сама того пожелала.
– Но ты нездоров, о доблестный Меружан.
– Зато мои воины вполне здоровы, о доблестный Гурген.
Послы встали:
– Желаем и тебе полного выздоровления.
Они поклонились и вышли.
Знамя, зловещее появление которого повергло в ужас персидское войско, было поднято на одном из холмов близ руин сожженного Меружаном Нахичевана. Злосчастный город еще дымился в огне и пепле. Знамя развевалось над ним, как весть о грядущем возмездии. Со своей высоты оно господствовало над персидским станом, занявшим собою все плоскогорье у подножия холма.
У знамени стояла княгиня Васпураканская и с нетерпением ожидала, какой ответ принесут ее посланцы. Она была вся в черном, в знак скорби. Черную одежду горя несчастная мать носила, не снимая, с того дня, как до нее дошла роковая весть об отступничестве сына. «Он умер для меня» – сказала тогда с тяжким вздохом добродетельная княгиня и дала обет не снимать эту одежду, пока не искупит и не залечит своими благодеяниями злодейства, совершенные сыном.
Княгиня стояла в окружении предводителей пришедших с нею горцев; в этой группе были также Самвел и Арбак. Юный Артавазд беспокойно бродил вокруг, не зная, чем заняться. По одну руку от княгини стоял рштунийский князь Гарегин, по другую – мокский князь Ваграм и сасунский князь Нерсех.
Войска были рассредоточены. Васпураканцы стояли вокруг холма, на котором находилась их госпожа, рштунийцы залегли в обширных пригородных садах, перерезав тем самым единственный путь к мостам Ернджак и Джуга, сасунцы перекрыли дорогу, ведущую на Арташат, мокцы расположились на небольших холмах вдоль берега Аракса. Персидское войско оказалось в кольце врагов.
Послы возвратились и передали княгине ответ сына. Скорбь черным облаком окутала ее благородное чело, кроткие глаза заволокло слезами.
– Я и не ждала иного ответа, – скорбно сказала несчастная мать. – Было бы чудом, если бы он одумался и раскаялся. Но он болен... Он ранен?..
В ее словах выразилась вся неизбывная мука страдающего материнского сердца. Она еще любила сына, она его еще жалела. Будь хоть малейшая возможность примирить голос совести и голос сердца без боя и без кровопролития, она готова была бы во имя этого на любые жертвы. Она согласилась бы даже оставить сына в его заблуждениях, чтобы он сам решал свою судьбу – если бы он не стал причиною гибели тысяч людей. Он уводил с собою толпы пленных, обреченных на гибель в далекой Персии. Многие из них были ее подданными, они верно служили ей, она любила их, как собственных детей. Мыслимо ли оставить их на произвол судьбы?
Эти горькие мысли терзали безутешную княгиню, когда к ней обратился князь Гарегин Рштуни:
– Мы не должны щадить его! Разве он пощадил свою родственницу – мою жену? Нет! Он повесил ее на башне Ванской цитадели!
Он напомнил про горестную кончину несчастной Амазаспуи.
– Мы не должны, – добавил мокский князь Ваграм, – щадить того, кто обратил в пепел столько городов, кто разорил столько храмов и монастырей, кто помог заточить в темницу нашего любимого государя и нашу всеми чтимую государыню, кто огнем и мечом опустошил всю армянскую землю.
– Кровь смывают только кровью, – вмешался в разговор сасунский князь Нерсех.
– А зло – злом! – вставил юный Артавазд.
Самвел молча слушал.
Рядом с ним стоял старик Арбак. Он неодобрительно заметил:
– Будет ли прок, если вы приметесь смывать кровь водой и воздавать добром за зло? Разве этим вы его победите?
– Тогда он еще более утвердится во зле, – заговорил Самвел. – Это чудовище, это антихрист, который появился в нашей мирной стране и принес с собой голод, резню, руины и скверну маздеизма. Все, что он в силах был совершить, он совершил. Для него не существует ни мук совести, ни раскаяния, он будет и дальше сеять зло в нашей стране. Как жалеть того, кто не оставил для этого ни малейшей возможности? Нет таких злодеянии, которых бы он не совершил! Так мыслимо ли щадить его?
– Я тоже не буду щадить его, – безутешная мать перевела скорбный взгляд на разгневанных князей. – Я надеялась, что мой заблудший сын не пренебрежет слезами матери и свернет с пути зла и потому послала к нему послов. Я надеялась, что он хоть теперь раскается в своих грехах. Но, как видно, в душе его не осталось любви ни к своей матери, ни к своему народу, ни к своей родине; все умерло. А значит, и он умер для меня. Я буду скорбеть о нем, но не стану его щадить. Отныне он не сын мне. Теперь мои сыновья, мои дорогие дети – это те многочисленные пленные, которых мы видим сейчас в цепях в персидском стане. И подобно несчастной Рахили, которая некогда скорбела и не могла утешиться, потеряв своих детей, я тоже не обрету покоя, пока не увижу своих детей свободными. Эти пленные – мои дети, ваши дети, дети всей нашей родины, мы обязаны освободить их. И мы спасем не только их самих, но и их души. Если их угонят в Персию, там для наших несчастных соотечественников всегда наготове палачи Шапуха, и они вынуждены будут или поклоняться солнцу или принять мученическую смерть. Выступив в этот поход, мы поклялись освободить пленных. Мы поклялись также покарать врага, и покарать на нашей земле. Бог помог нам избегнуть всех опасностей, и вот мы здесь. Вот он, наш враг – там, внизу, у наших ног. И теперь только от вашей отваги, о князья, зависит, сбудутся ли наши горячие упования и воля Божья.
– Благословенна воля Господа всемогущего, да святится имя его! – воскликнули воодушевленные князья.
Пока здесь, в войске матери, царило всеобщее воодушевление, там, в персидском войске, ее сын – душа и первопричина раздора в стране Армянской, все еще лежал в своем голубом шатре на роскошном шелковом ложе. Когда ушли послы матери, Меружан долго метался в какой-то лихорадочной тревоге, вовсе незнакомой прежде ни его суровому сердцу, ни его неустрашимому духу. Все его замыслы могли рухнуть в несколько минут, и с ними вместе рухнуло бы и его счастье. После стольких блестящих побед, после поистине невероятных успехов вдруг оказаться побежденным, и кем – женщиной, да еще старой женщиной – эта мысль неотступно терзала его. Будь он здоров, князь никогда не пал бы духом, никогда не оказался бы в плену подобных мыслей. Но он был болен, и плоть его была немощна. Вверить свою судьбу и судьбу своих воинов военачальникам, на которых он не слишком надеялся, казалось ему чересчур опрометчиво. Будь рядом князь Мамиконян, Меружана не терзали бы подобные заботы. Но он лишился лучшего друга и храброго соратника, единственного, кому всецело доверял и на кого всецело мог положиться. Что же делать?
Айр-Мардпет, Карен и другие персидские военачальники все еще сидели у его постели и с нетерпением ждали приказа.
Он обратился к своим подчиненным со следующими словами:
– Только теперь я до конца понял Самвела – и его якобы дружеский приезд к нам, и безжалостное избиение персов на Княжьем острове. Он приезжал к нам разузнать все подробности о нашем стане, оценить наши силы, и прежде чем начать решающую и заранее подготовленную битву, уничтожить предводителей наших войск, обезглавить их и тем легче вырвать победу. Теперь у меня нет никаких сомнений, что он убил своего отца и сейчас находится у моей матери.
– Ты думаешь, Самвел заманил отца в западню по совету твоей матери? – спросил Айр-Мардпет.
– Не думаю. Моя мать слишком благородна, чтобы строить козни, подсылать к нам людей, да и Самвел никогда не опустился бы до такой низости. Однако же я убежден, что он побывал у нас если не но совету моей матери, то уж, конечно, с ее ведома. Самвел прибыл к нам, имея в виду две цели: прежде всего, попытаться убедить своего отца и меня, чтобы мы оставили наши начинания и присоединились бы к нахара-рам, которые не отреклись от христианства и остались верны своему царю и прежнему положению дел; если же убедить нас словами не удастся – пустить в ход меч. Так он и сделал. Он пришел к нам, жертвуя собою но имя общей цели, и можно только позавидовать силе его самопожертвования, которая присуща лишь натурам возвышенным и незаурядным. Будь у меня хоть несколько таких соратников, я был бы счастлив...
Он опять погрузился в глубокое раздумье. Но последние слова обидели Айр-Мардпета. Оскорбились и персидские военачальники.
– Лихорадочный жар туманит тебе голову, Меружан, – высокомерно сказал Айр-Мардпет своим зычным голосом. – Ты не взвешиваешь своих слов! Что же, мы все вместе значим для тебя меньше, чем какой-то зеленый, мечтательный юнец? Оставайся на своем мягком шелковом ложе, и пусть лекари займутся твоей раной, а мы пойдем и покончим с твоими врагами. Ужели же храбрые и прекрасно обученные воины царя царей дрогнут перед горсткой диких горцев?
– Ступайте, – сердито сказал больной. – Велите бить в барабаны. Пусть войско готовится к битве. Потом он повернулся к одному из слуг:
– Пусть седлают моего коня и готовят оружие.
Айр-Мардпет пожалел, что так рассердил больного.
– Побереги себя, Меружан, – взмолился он, схватив князя за руки. – Ты болен, ты очень слаб. Так ты совсем обессилеешь, совсем подорвешь свое здоровье. Побудь в шатре и хоть бы на сегодня доверь войско нам. Ты вконец оскорбишь своих военачальников, если лишишь их возможности проявить себя.
Персидские военачальники тоже стали упрашивать, чтобы он не покидал шатра, и каждый укорял Меружана за то, что он такого невысокого мнения об их возможностях.
– Благодарю вас за ваши заботы и особенно за вашу преданность, – ответил больной, – но я чувствую себя совершенно здоровым. Мои воины так свыклись со мной, что если бы я даже умер, все равно велел бы нести свой гроб перед полками! Это воодушевит их и вселит в них отвагу.
Персидское войско, действительно, пребывало в сильном волнении и смятении: все уже знали, что окружены врагами. Первыми принесли зловещую весть погонщики мулов и других вьючных животных, которые отогнали их пастись подальше от расположения войск. Они заметили, что приближается враг, сразу же собрали свои табуны и со всей возможной поспешностью кинулись назад, к персидскому стану. Солнце тогда еще не взошло, и было совсем темно.
Весть о приближении армянских войск дошла и до пленных, но для них это была не зловещая, а благая весть: она воскресила надежду на спасение. Ликованию и радостным слезам несчастных не было предела. Закованные в цепи, словно дикие звери, они потрясали своими оковами и обращали молящие взоры к небесам, с нетерпением ожидая избавителей, которых они посылают.
В это время появился белый всадник – Меружан. Он, как и прежде, предстал во всем блеске своего величия, его грозное оружие и богатырские доспехи, как и прежде, обличали в нем исполина. Совсем незаметно было, что он болен. Появление полководца вдохнуло уверенность в его воинов и вызвало всеобщее воодушевление. Его любили. Никто из полководцев не награждал за храбрость щедрее, чем он. Князь Арцруни был лучшим другом своих воинов и грозным главою своих войск.
Войско уже было выстроено в полной готовности. Меружан обратился к воинам с краткой речью. Голос его звучал с прежней силой, слова лились, как пламенный призыв кипучего сердца.
– Воины! – сказал он. – До сегодняшнего дня вы всецело оправдали те упования и надежды, которые возлагал на вас наш государь и повелитель, солнцеподобный царь царей, когда с отеческим благословением отправил из Тизбона в Армению. Славным свидетельством вашей храбрости служат неприступные замки и крепости, которыми мы овладели в армянской стране; славным свидетельством вашей храбрости служат могучие города, которые мы сравняли с землей в армянской стране; славным свидетельством вашей храбрости служат бесчисленные пленники и неисчислимые богатства, которые мы везем с собою в Персию. Светлый Ормузд помог нам, и после блестящих побед мы уже собирались вернуться домой, покинув Армению, которая вскоре будет целиком принадлежать нам. Наша армия стояла у самых границ этой страны, и через несколько дней мы должны были двинуться в путь. Но нежданный враг заступил нам дорогу. Нас окружили толпы бешеных горцев. Все наши заслуги, вся наша слава и гордость развеются как дым, если мы не проучим дерзкого противника, не собьем с него спесь. Надеюсь, о доблестные воины, что сегодня, как и всегда, вы докажете, что могучи и непобедимы. Надеюсь, очень надеюсь, что вы проложите себе дорогу по трупам врагов и тем удостоитесь благословения светозарного Ормузда и благоволения царя царей, покорными слугами которого являемся все мы.
– Будь благословен, о пресветлый Ормузд! Слава нашему солнцеподобному государю! – грянуло в ответ.
Итак, в одном войске воодушевляла своих храбрецов мать, в другом – сын. Там готовились освободить пленных, тут готовились угнать их на чужбину. В битву должны были вступить мать и сын. Мать возглавляла самоотверженных сынов Армении, сын возглавлял ее кровавых, беспощадных врагов. Одни поднимали святой крест Иисуса Христа, другие – лучезарное солнце Зороастра. Религия боролась с религией, богатыри – с богатырями.
Хотя Меружан был не слишком лестного мнения о высших персидских военачальниках, таких, как полководец Карен, которые выдвигались скорее благодаря знатности и сословным привилегиям, нежели личным достоинствам, он знал, что среди низших военачальников немало отважных воинов и достойных людей, и на них можно всецело положиться. Главная беда была в другом: стан разбили в таком месте, которое годилось скорее для временной стоянки, чем для возведения каких-либо укреплений. Конечно, и это не обескуражило бы Меружана, однако ему угрожала и другая опасность – в собственном стане. И когда настало время выступать, он распорядился построить войска в оборонительную позицию.
Айр-Мардпет начал настойчиво возражать, что лучше сразу же перейти в наступление и рассеять противника.
– Стыд и позор для нас, – сказал он, – если мы прикроемся щитами и будем терпеливо стоять, а враги – осыпать нас стрелами. Правда, они окружили нас сплошным кольцом, но разве так уж трудно взять в кольцо их самих? Силы противника состоят главным образом из воинов в пешем строю. Стоит только приказать нашей храброй коннице, и она, покинув стан, в два счета окружит неприятеля.
– У нас нет возможности покидать стан, Айр-Мардпет, – возразил Меружан, и в голосе его прорвалось волнение. – Самый опасный наш враг – у нас же в стане.
– Что еще за враг?
– Вот эти толпы пленных! Они кинутся на нас.
– С чем же им кидаться?!
– Обрушат свои цепи на голову стражи.
– Пусть только попробуют – прикажем перебить всех.
– Всех не перебьешь: их не меньше, чем наших воинов.
Айр-Мардпет задумался. Меружан продолжал защищать
свое мнение.
– Перед нами две задачи: с одной стороны, надо удерживать в повиновении пленных, чтобы они не напали на нас с тыла, с другой – надо сражаться с пришельцами, которые нападут на нас извне. Посему предпочтительнее, хотя бы на первых порах, занять оборону.
Айр-Мардпет остался при своем мнении, но настаивать на нем перестал.
Пока шел этот спор, князья и нахарары, прибывшие с княгиней Васпураканской, не проводили военных советов и не строили заранее обдуманных планов боя. Во всем положившись на волю Божью, они подошли под благословение матери Меружана, приложились к ее руке и отправились каждый к своему войску. При княгине остались лишь ее придворные, слуги и вооруженные горожане-адамакертцы, которые не отходили от своей госпожи.
Она сидела на небольшом переносном троне, и четверо слуг держали над ее головой роскошный балдахин, украшенный золотыми кистями и бахромой. Солнце уже палило, и зной становился все нестерпимее. Вдруг к ней бросился юный Артавазд, обнял и взмолился:
– Матушка, ну позволь и мне пойти с ними! Я тоже хочу воевать...
– Успокойся, дитя мое, – ответила княгиня и погладила его по голове. – Пока что битвы не для тебя. Вот, Бог даст, вырастешь – еще успеешь навоеваться.
На глазах пылкого юноши выступили слезы.
– Чем я хуже других? – сетовал он. – Вечно мне повторяют одно и то же: вот когда вырастешь... Я и сейчас не ребенок! Я уже большой...
– В скорбных глазах княгини тоже блеснули слезы. «Невинное дитя, значит, и ты страждешь, видя несчастья родины, и ты чувствуешь, какие злодеяния совершаются в нашей стране?..».
– Успокойся, сынок, – повторила она, целуя в лоб неукротимого юношу, – останься здесь, мы будем вместе молиться и следить, как сражаются другие.
Артавазд недовольно надул губы. Они дрогнули; у него едва не вырвалась тайна, которую княгине знать не следовало: зря его все считают ребенком, ведь это его стрелой ранен сын княгини, могучий предводитель всего персидского войска. Но он сдержал пылкое негодование юного сердца и остался с матерью Меружана.
Княгиня перевела скорбный взгляд на персидское войско, где через несколько часов решится судьба многих тысяч пленных. У всех у них есть отцы, есть матери, есть дом и дети. Тысячи сердец возликуют при их возвращении, тысячи и тысячи будут утешены в своих скорбях. Мысль эта наполняла бесконечным блаженством душу добродетельной княгини, и она с замиранием сердца ждала, чем кончится битва.
Но в то же самое время перед ее печальным взором вставал сын – страдающий от раны, больной... Он болен не только телом, но и душой. Может ли что-нибудь излечить его? Можно ли смягчить гранит его сердца, можно ли вернуть на праведный путь душу, зараженную персидскими заблуждениями и пороками?
У нее еще не было точных сведений о причине болезни сына. Самвел об этом умолчал. Ей только сказали, что на охоте, во время бури, которая вызвала всеобщее замешательство, в Меружана попала случайная стрела. Что князь Мамиконян убит, она еще не знала.
Рядом с ней стоял один из полководцев, которых она посылала к сыну. Княгиня обратилась к нему:
– Ты хорошо рассмотрел его, Гурген?
– А как же, госпожа! Ведь мы говорили почти час, и все это время я только на него и смотрел.
– Он, наверно, исхудал...
– Нет, не очень. Только сильно побледнел.
– Обо мне ничего не спрашивал?
– Ничего. Совсем ничего.
– А про жену и детей?
– Тоже ничего
– Каменное сердце! – воскликнула страдающая мать, горестно покачав головою. – Все забыл... от всего отрекся...
И несчастная женщина вновь погрузилась в горестные мысли, и горькие слезы вновь заструились из ее глаз.
Она снова обратилась с вопросом к своему верному полководцу:
– А ты почему не пошел сражаться, Гурген? Почему ты остался здесь?
– Я остался, чтобы со своими воинами защищать этот холм, на котором находишься ты, госпожа, – ответил старый военачальник.
– Ты думаешь, он нападет на свою мать?
– Непременно. Он приложит все усилия, чтобы в первую очередь захватить этот холм и взять тебя в плен, госпожа. Руку даю на отсечение – он так и сделает.
– Что же он выиграет, если возьмет меня в плен?
– Многое, госпожа. Он считает тебя самым опасным своим противником и врагом.
Тут вмешался юный Артавазд:
– Пусть только сунется на этот холм! Я первый засыплю его стрелами.
Княгиня обняла и поцеловала пылавшего праведным гневом юношу.
Со стороны реки Нахичеван надвигалась, подобно грозовой туче, огромная толпа людей, и чем ближе подходила, тем больше и больше становилась, и наконец, покинув прибрежные заросли, быстро двинулась навстречу персидскому войску. Это были горцы Рштуника, вооруженные легкими луками и копьями. Их вел князь Гарегин Рштуни. В некотором отдалении от персидского стана горцы остановились.
Меружан окинул врага своим орлиным взором. «Началось.. .» – подумал он и повернулся к одному из подчиненных:
– Скажи полководцу Карену, пусть двинет в ту сторону полки лучников и копейщиков.
Приказ был тотчас исполнен.
И тут, словно шквальный порыв ураганного ветра, который в своем бешеном неистовстве сносит, сметает все, что встретит на пути, на персов вдруг налетела стремительная конница. Дерзкому набегу сопутствовали оглушительный грохот барабанов и яростные крики. Отряд с быстротою молнии рассек крыло персидского войска и исчез за холмами, посеяв замешательство и смятение в рядах огромной армии, хотя и не причинив ей сколько-нибудь заметного урона.
Меружан зорко наблюдал за всадниками.
– Недурно сработано! – сказал он с улыбкой. – Хотел бы я знать, кто предводительствовал этими дерзкими смельчаками.
– Самвел, – ответили ему.
– Самвел? – повторил Айр-Мардпет, покачав головой. – Ну и ну! Отец подарил ему золотистого скакуна, пожалованного царем Шапухом, а теперь он на том же скакуне сеет смятение в войске самого Шапуха. Говорили, что этот аргамак с белой звездой на лбу приносит удачу. Он и принес, да только не отцу, а сыну...
Набег Самвела действительно внес такое сильное замешательство в широко раскинувшуюся, неповоротливую персидскую армию, что в ней поднялся переполох.
– Куда он исчез? – спросил Айр-Мардпет.
– Не спеши радоваться, – ответил Меружан. – Он снова появится, и быть может, очень скоро.
Меружан продолжал хладнокровно выжидать, пока враг подойдет ближе. Быстроногие лазутчики были разосланы во все стороны, наблюдали за передвижением неприятеля и тотчас давали ему знать обо всем.
От обостренного внимания князя Арцруни не ускользнуло, что Самвел прорвался сквозь персидское войско именно там, где находились пленные. Это было неспроста. Меружан понял, в чем дело, и сразу же распорядился, чтобы воины плотным кольцом окружили пленных и исключили всякую возможность сношений с неприятелем. Однако за цепью охраны все-таки остался чужой человек; он неспешно бродил среди пленных и порою украдкой с ними переговаривался. Искушенный глаз узнал бы в этом переодетом человеке Малхаса, доверенного слугу Самвела.
Битва началась со стороны Арташатской дороги, где за невысокими холмами укрылись сасунцы. Персидскими воинами предводительствовал Айр– Мардпет. Его грозный конь дрожал и подгибался под тяжестью огромного седока, с ног до головы закованного в броню. Противником евнуха оказался сасунс-кий князь Нерсех. Он крикнул с глубоким пренебрежением:
– Так ты покинул женскую половину дворца царя Аршака, чтобы стать предводителем персидских воинов, Айр-Мардпет? Довольно странно на мой взгляд.
– Отчего же, о доблестный Нерсех? – прохрипел евнух. – Иногда недурно и переменить роль.
– Но женоподобному евнуху лучше иметь дело с женщинами – там обхождение мягкое, нежное, и нет надобности в обагренном кровью оружии.
– Что ж, померяемся силами, и ты убедишься, что женоподобный евнух может иметь дело и с доблестными сасунцами.
И оба противника с тяжелыми копьями наперевес во весь опор помчались навстречу друг другу. Копье Айр-Мардпета задело сасунского князя в бок, скользнуло по броне и прошло мимо, только слегка оцарапав ее. Копье сасунского князя попало прямо в меднокованную грудь Айр-Мардпета и разлетелось на куски, словно столкнувшись со скалою. Оруженосец сразу подал князю новое копье, и они разъехались, чтобы съехаться снова.
Воины с обоих сторон не двигались с места, с нетерпением ожидая, чем кончится поединок их предводителей.
Второй раз они налетели друг на друга с еще большим ожесточением. На сей раз оба копья отскочили, попав в широкие железные щиты, и отклонились от цели. Вместо них, скрежеща коваными нагрудниками, сшиблись кони. Конь Айр-Мардпета зашатался, попятился и упал на колени. Са-сунский князь нацелился копьем в горло евнуху, однако конь Мардпета тут же вскочил, и копье не попало в цель.
