Текст книги "Самвэл"
Автор книги: Акоп Мелик-Акопян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)
Спарапет тоже схватился за рукоять кинжала:
– Все это я знаю, Саак, и мне нет надобности учиться у тебя законам войны. Но ты не знаешь одного: ты не знаешь, сколь жестокосердна царица Парандзем! Под ее ангельской кротостью и красотою кроется на редкость жестокое сердце. Ты не знаешь, что если отправить к ней этих ни в чем не повинных женщин, она, не задумываясь, повесит их, всех до единой, на башнях Артагерса. Она приказала убить несчастную Олимпиаду, чтобы самой стать царицей Армении, она приказала убить главнокомандующего войск восточной Армении храброго Вагинака, чтобы отдать этот Важный пост своему отцу, она, сведя старые счеты, велела убить Тирита, племянника своего мужа – так станет ли она щадить жен Шапуха! Естественно, я воспротивлюсь этому, между нами возникнут разногласия... при нынешнем сложном положении это вредно для страны. Она сочтет себя вправе убить жен Шапуха, ибо у развалин Зарехавана он велел убить ее мать. Итак, не только простая порядочность, но и интересы дела требуют, чтобы мы отправили этих женщин ко двору персидского царя. И я сделаю это, что бы мне ни говорили. А если нам нужны заложницы, что ж, возьмем и заложниц. В гареме находится царевна Ормиздухт – сестра Шапуха и нареченная Меружана. Мы удержим ее у себя, и этого достаточно. Ты же знаешь, Саак, что первопричиной наших войн была именно она. Это ее красота свела Меружана с ума и сбила с пути. Меружан не был злодеем, он пал жертвою своей страсти. А Шапух воспользовался его чувством, обещал отдать Ормиздухт, и таким путем сделал из Меружана бич страны армянской. Если мы будем иметь в своих руках возлюбленную Меружана, мы будем держать в руках и душу самого Меружана и сможем обуздать его, а без Меружана у Шапуха ничего не выйдет.
Так бурно спорили между собой два видных представителя двух видных нахарарских родов: сын спарапета Армении и сын католикоса Армении. Саак больше ничего не сказал, он встал и покинул шатер спарапета. За ним последовали Месроп и еще несколько родовитых юношей. Пренебрежительное поведение высокомерного Партева еще сильнее задело князя Мамиконяна. Он повернулся к одному из приближенных.
– Ступай к главному евнуху, извести через него персидскую царицу, что я прошу принять меня.
Он встал. Все тоже поднялись. Спарапет направился к гарему, взяв с собою только телохранителей.
Роскошный гарем Шапуха состоял из множества отдельных шатров, в каждом из которых помещалась одна из жен, а также многочисленные прислужницы и рабыни. Толпы евнухов неусыпно стерегли этот уединенный приют красоты и неги, оказавшийся ныне в плену.
В глубокой печали, со слезами на глазах сидела в своем шатре царица цариц Персии; среди золота, перлов и бесценных каменьев она казалась олицетворением безнадежного отчаяния. Шатер был райской обителью сладострастной неги, какую только могло изобрести необузданное воображение любивших роскошь персов. Когда главный евнух вошел к царице и сообщил, что спарапет желает ее видеть, прекрасное лицо царицы покрылось смертельной бледностью. Она была в полной растерянности и не знала, что ответить спарапету. Душу ее терзали попеременно то гнев, то ужас. Гнев – потому, что какой-то полководец, к тому же армянин, осмеливается требовать встречи с царицею цариц. Ужас – потому что она была во власти этого человека. Странно было и другое: раз она пленница, спарапету стоило пошевелить пальцем, и ее приволокли бы к нему, как рабыню, он же снисходит до того, что хочет прийти сам... После долгих размышлений она сказала главному евнуху:
– Пусть войдет.
Потом добавила:
– Со всей строгостью предупреди евнухов, чтобы не было никаких безобразий.
В самом деле, со стороны спарапета было верхом неосторожности так беспечно, с одною лишь горсткой телохранителей являться в гарем царя царей, порог которого не переступала нога постороннего мужчины. Евнухи бесновались, не помня себя от ярости. Разве мог кто-нибудь помешать этим фанатикам, обуздать их неистовство, хоть гарем и был окружен со всех сторон войсками спарапета? Они могли прямо на пороге растерзать дерзкого, посмевшего ступить в святилище царя царей. Но строжайший приказ главного евнуха утишил страсти. «Только посмейте учинить малейший беспорядок – и спарапет Армении пройдет к царице по вашим трупам!» – пригрозил он.
Главный евнух вышел встречать спарапета, остальные выстроились в два ряда у входа в шатер. Спарапет, в сопровождении своих телохранителей, прошел сквозь строй евнухов, стоявших как две живые стены. Телохранители остались стоять у входа, а спарапет и главный евнух вошли в шатер.
В шатре никого не было: еще до появления спарапета царица Персии удалилась за занавес, деливший шатер на две части. Главный евнух движением руки дал понять спарапету, что царица там и он может говорить. Сколь ни странной показалась спарапету такая встреча, он подчинился принятому обычаю, и не садясь сказал:
– Привет и мир великой царице Персии. Сожалею, что довелось предстать пред тобою после событий столь горьких и прискорбных, и мне трудно найти утешительные слова для тебя, о великая царица. Всем нам приходится мириться с трагическими превратностями войны. Мы, армяне, повинны в них гораздо меньше, нежели твой супруг, царь царей Персии. Он вступил на нашу землю с мечом в руках и тем вынудил нас тоже поднять на него свой меч. Но я пришел к тебе, о великая царица, с благой вестью: армянские нахарары умеют мстить за зло добром. Ты, конечно, сама видела, как расправился твой супруг с нашими женщинами у развалин Зарехавана. Однако я не хочу платить злом за зло. И тебя и всех жен царя Шапуха, моих пленниц, а также их служанок и евнухов я намерен завтра же посадить в паланкины и со всеми почестями препроводить в Тизбон. Вас будет сопровождать вооруженный конвой и в полной безопасности доставит ко двору Шапуха. Пусть твой супруг увидит вас – быть может, он поймет тогда, сколь низко поступил сам.
Спарапет не успел договорить: царица покинула свое убежище и в самозабвении восторга кинулась к ногам спарапета.
– Нет, ты не человек! – воскликнула она. – Твоими устами вещает дух бессмертного Ормузда, зиждителя добра!
Неожиданное появление царицы так смутило спарапета, что он едва сумел поднять и усадить ее. Не меньше, чем царица, был поражен и присутствовавший при этом главный евнух. Царица цариц несколько минут молчала, объятая волнением, потом подняла на спарапета полные слез глаза.
– Твое великодушие, о доблестный воин, никогда не изгладится из моего сердца. Первое, что я скажу своему супругу и повелителю, вернувшись в Тизбон, будут такие слова: «Ты в великом долгу перед армянским спарапетом за его благородство и лишь таким же благородством можешь расплатиться с ним».
Царица только теперь заметила, что спарапет все это время стоял, и ласково попросила:
– Сядь, благородный князь. Твои достоинства столь велики, что дают тебе право на глубочайшее мое уважение.
Спарапет поблагодарил, сел и сказал царице, что обстоятельства все еще идущей войны вынуждают взять кого-нибудь из женщин царской семьи и передать армянской царице в качестве заложницы. Честь и жизнь пленницы будут в полной безопасности, чему порукою слово спарапета.
– Поступай, как сочтешь нужным, о благородный витязь, – покорно ответила царица. – Все мы – твои пленницы и твоя собственность. Ты просто даришь нас нашему царю, не требуя никакого выкупа. Выбирай любую, кого пожелаешь.
– Я выбрал царевну Ормиздухт.
– Очень хорошо. Я прикажу главному евнуху, и он передаст тебе царевну со всеми ее прислужницами и евнухами.
Спарапет встал. Когда он, поклонившись и пожелав царице цариц доброго пути, хотел было удалиться, она остановила его.
– Какова судьба человека, что ждет его впереди – известно одним лишь бессмертным богам. Нам не дано знать, что случится завтра. Счастье и несчастье возносят и низвергают человека по одним и тем же ступеням. Я хочу оставить тебе залог своей благодарности. Если окажешься в беде, пришли мне его, и царица цариц сделает все, чтобы протянуть тебе руку помощи.
С этими словами она сняла с пальца свой именной царский перстень и протянула князю Мамиконяну.
Спарапет учтиво отказался.
– Твоя доброта – лучший залог для меня, царица.
Он еще раз поклонился и вышел из шатра.
Весть об освобождении уже разнеслась по всему гарему, и радость прекрасных пленниц была беспредельна. В безграничном восторге они благословляли и прославляли того, кто даровал им свободу. Если бы строгость обычаев не принуждала их к сдержанности, женщины выскочили бы из своих закрытых шатров, чтобы выразить спарапету свою глубокую благодарность.
Когда спарапет вышел из шатра царицы цариц и направился к своей ставке, пораженные евнухи толпами кидались ему в ноги и лобызали края одежды. А из-за отодвинутых занавесок сотни прекрасных глаз со слезами благодарности глядели вслед молодому и красивому герою, в котором воинская доблесть сочеталась с таким высоким душевным благородством.
Мушег не только даровал свободу всему гарему, но и не тронул его поистине сказочных богатств, которые по обычаям того времени считались его собственностью. Он оставил все это и полной неприкосновенности, приказав своим воинам не касаться даже нитки из имущества гарема. В качестве поенной добычи спарапет взял лишь богатства из шатров самого Шапуха и его ставку со всем, что в ней находилось. Оставшихся в живых персидских воинов он увел в плен.
Поступок Мушега был встречен в столице Персии с всеобщим одобрением и еще более глубоким удивлением. Для персов это было чудо, к тому же из ряда вон выходящее. Шапух немедленно велел перенести в главный храм Тизбона набитый сеном труп Васака, отца Мушега, стоявший в крепости Ануш перед царем Аршаком. Чтобы увековечить великодушный поступок Мушега, царь царей приказал изобразить на золотом кубке, из которого обычно пил, армянского спарапета, верхом на белом копе. И всякий раз, стоило на пиру взять в руки этот кубок, Шапух вспоминал благородный поступок благородного героя и пил «во славу белого коня», то есть во славу Мушега, всадника на белом коне.
Это был памятник нравственному величию князя Мамиконяна, запечатленный царем царей в его сердце и на его чаше. Но существовал памятник и мужеству князя, поставленный сирийцами в Междуречье, в так называемых «Вратах Хона». Близ берегов Евфрата возвышалась огромная скала. Одна сторона ее гладко обтесана, и на ней высечено изображение вооруженного всадника верхом на горделивом скакуне, который попирает копытами поверженного исполина. Всадник и конь изображали Мушега Мамиконяна и его неразлучного белого скакуна, а поверженный исполин – грозного разбойника, который долгое время наводил ужас на Междуречье и южные земли Армении. Мушег схватился с ним один на один, убил и избавил страну от злодейств этого чудовища.
И все же памятник его великодушию выше памятника его мужеству.
XI «МЕНЬШЕЕ ИЗ ДВУХ ЗОЛ»
И затем Мушег, сын Васака собрал всех знатных людей и направился с ними к греческому императору. И принес ему мольбы страны Армянской и поведал обо всех бедствиях, что они претерпели, и просил императора поставить Папа, сына царя Аршака, царем над Арменией.
Фавстос Бюзанд
Мушег Мамиконян вернулся в Артагерс со славной победой, к вящей радости и армянской царицы и сплотившейся вокруг нее знати. Несколько дней весь город праздновал эту блестящую победу. У царицы, впрочем, не вызвало особого восторга возвращение Шапуху его гарема, но она сумела скрыть свое недовольство, и когда спарапет предстал перед нею, обняла и поцеловала в лоб отважного героя.
Захваченную добычу царица повелела разделить между участниками битвы с персами, сама же приняла, как самый дорогой подарок, лишь чучела шестисот персидских вельмож, привезенные Мушегом; часть их вывесили на башнях Артагерса, остальными велела украсить парадный въезд во дворец спарапета.
Пока длились празднества, спарапет почти не выходил из дому, избегая восторженных чествований ликующего народа, которые смущали нашего героя, по натуре лишенного тщеславия и честолюбия. Тем временем жены и дочери армянских на-хараров посещали его жену и приносили ей свои поздравления. Приходил епископ и служил благодарственные молебны.
Все складывалось самым обнадеживающим образом, и царица могла бы только радоваться, если бы не озабоченность ее, вызванная ссорой между Мушегом Мамиконяном и Сааком Партевом из-за судьбы жен Шапуха. При нынешнем все еще крайне сложном положении дел в стране было прискорбно видеть раздоры между представителями двух столь влиятельных нахарарских родов. Она решила обязательно примирить их, но, учитывая неукротимое упорство обоих, отложила осуществление этого замысла до более подходящих времен.
Возвратив Шапуху гарем, Мушег вызвал этим недовольство и многих нахараров, ощутимо смягченное тем, что в руках армян оказалась царевна Ормиздухт. Царица отвела ей особые покои в своем дворце, и персиянка содержалась со всем подобающим особе царской крови почетом, но под самым неусыпным надзором.
Не меньшей радостью для царицы было освобождение ее братьев и других знатных пленников, которых Шапух уводил с собою в Персию после побоища при Зарехаване и которых спасла и освободила победа Мушега. Среди них было также немало знатных женщин, девушек и мальчиков-подростков, которых персы также собирались угнать в плен.
Прошло несколько недель с того дня, когда Мушег, увенчанный славою победы, вступил в Артагерс. Была поздняя ночь. В крепости все спали, и всюду царило безмолвие. Бодрствовала лишь хозяйка крепости – царица Парандзем. Она сидела в одном из своих покоев; рядом с нею, погруженный в глубокое раздумье, стоял Мушег Мамиконян. На мужественном лице спарапета не было на сей раз бодрой уверенности, столь свойственной обычно его закаленной воинской натуре. Озабоченной казалась и царица. Перед сном она была в простой одежде, которая самою своею непритязательностью придавала царице особое очарование. Волосы ее были распущены, украшения сняты, только на обнаженных руках сверкали золотые браслеты; их веселый блеск резко противоречил хмурому выражению лица. На высоком медном треножнике горел серебряный светильник, озаряя комнату неярким и невеселым светом. Невесело глядела и царица; время от времени она брала распечатанное письмо, пробегала его глазами и снова клала рядом с собою. Письмо она только что получила из Византии и перечитывала уже в который раз.
– При нынешнем сложном положении дел перемены в Византии мне представляются благоприятными дли нас, Мушег, – сказала она спарапету. – Проклятый Валент погиб смертью, его достойной, императором стал Феодосий, муж добродетельный. Уверена, что он изменит к лучшему отношения с Арменией.
– Я тоже уверен... – отозвался спарапет, без особой, впрочем, уверенности.
– Нам нужен союз с Византией, Мушег, – продолжала царица. – Обороняться мы, пожалуй, сможем и собственными силами, но совсем очистить страну от врагов – это едва ли. Нам нужна помощь со стороны, нужен хороший союзник.
– Известно ли тебе, государыня, сколь дорого обходятся нам союзы с Византией?
– Известно. Но из двух зол я выбираю меньшее. Наши отношения с персами приняли настолько непримиримый характер, что у меня нет никакой надежды на их улучшение, как нет ни какой надежды и на то, что Шапух возвратит из подземелий крепости Ануш моего супруга. С другой стороны, мой сын – в Византии, у императора. Его надо вернуть в Армению. Я хочу, чтобы он заменил на престоле своего отца. Без царя Армения беспомощна, как тело без головы. А вернуть его в Армению и посадить на трон, сам понимаешь, немыслимо без согласия нового императора и без союза с ним: мой сын в его руках, он заложник византийцев. .. Притом же я считаю, что союз с императором-христианином предпочтительнее, нежели мир с нечестивым персом.
При этих словах в прекрасных глазах царицы сверкнуло пламя гнева, и голос заметно изменился. Она подняла руку и откинула непокорные кудри, упавшие на бледное чело.
Спарапет слушал не прерывая, хотя знал все это и сам: он слушал горькие сетования несчастной царицы, потерявшей и мужа-царя и сына-наследника. Жестокие превратности судьбы разметали этих людей, олицетворявших надежду Армении, в разные концы света: одного – на восток, другого – на запад. Царь томился в подземелье персидской тюрьмы Ануш, наследника насильственно удерживали при дворе византийского императора.
– Сядь, Мушег, – сказала царица. – Разговор у нас будет долгий.
Спарапет сел. Царица снова взяла письмо. Оно было от князя Андовка Сюнийского, ее отца. В письме князь говорил все больше о себе, а не о делах Армении. Описывал, с каким уважением относится к нему новый император Феодосий, сообщал, что ему пожалован высокий титул «патрикия патри-киев», подробно рассказывал об успехах своего сына Бабика на состязаниях знатных юношей, с большой радостью присовокуплял, что император и его приближенные в совершенном восторге от воинских талантов юноши, предрекал сыну блестящее будущее при дворе и тому подобное.
– Похоже, отец писал это письмо в большой спешке, – заметила царица. – Ни слова не сказано про Нерсеса... вернулся он из ссылки или нет?
Царица говорила о католикосе Армении Нерсесе Великом.
– Мне кажется, новый император не оставит его в ссылке, – заметил спарапет. – Феодосий известен своим благочестием. Он обязательно освободит всех служителей церкви, подвергшихся гонениям при Валенте. Полагаю, что вместе с ними получит свободу и Нерсес.
– Я того же мнения, – с глубокой убежденностью сказала царица. – Тем более, Феодосий давно знает Нерсеса и всегда уважал его. Обстоятельства благоприятствуют нам, Мушег. Мой отец – в Византии и в большой чести у императора, мой брат тоже там и очень отличился. Там же и Нерсес, а он пользуется особой симпатией императора. Ты должен ехать в Византию, Мушег! Отвезешь императору мое послание с поздравлениями по поводу его вступления на престол. Вместе с моим отцом и Нерсесом ты должен убедить Феодосия вернуть наследника Аршакидов в Армению, чтобы он вступил на пустующий трон отца.
– Поеду, государыня. И очень надеюсь, что добьюсь исполнения твоих желаний. Одно меня беспокоит: как пойдут дела в мое отсутствие.
Замечание спарапета очень задело царицу.
– Значит, ты думаешь, – раздраженно сказала она, – что в твое отсутствие я не сумею защитить Армению?
– Я этого не думаю, государыня, – холодно ответил спарапет. – Я всецело полагаюсь на твою мудрость и твое мужество. Но некоторые новые обстоятельства, по-видимому, тебе неизвестные, весьма осложняют спасение страны. С тех пор, как царевна Ормиздухт оказалась в наших руках, ярости Меружана нет предела. Я располагаю достоверными сведениями: не довольствуясь тем, что в его распоряжении очень значительные силы персов, он привлек на свою сторону также агванс-кого царя Урнайра и лакского царя Шергира. Если к своему персидскому войску Меружан присоединит еще и орды этих полудиких царей, он может стать причиною многих несчастий для нашей страны. Персы – дальний враг, который не так опасен, как близкий сосед. Агваны и лаки – ближайшие наши соседи. Даже не будь у них других побудительных причин, одной жажды пограбить, нахватать побольше добычи – одного этого достаточно, чтобы они ринулись на нашу землю.
В прекрасных глазах царицы снова полыхнуло пламя гнева. Она ответила ледяным тоном:
– Пусть только Меружан осмелится на такую низость – тут же велю повесить Ормиздухт на башне Артагерса!
– Этим ты лишь распалишь его ярость, государыня. Напротив, надлежит сохранить жизнь Ормиздухт, чтобы постоянно держать Меружана в страхе. Он должен знать, что если не умерит своей свирепости, то поставит под угрозу жизнь своей возлюбленной.
Царица ничего не ответила. Она всегда выходила из себя, когда ей противоречили. Скрывая раздражение, Парандзем какое-то время молча разглядывала серебряный светильник, словно его тусклый свет мог как-то прояснить темную сумятицу ее мыслей.
Она решила дать понять спарапету, что это он не умеет всесторонне взвешивать обстоятельства и что вокруг происходят весьма важные события, о которых он не имеет никакого понятия, хоть и обязан, будучи самым значительным лицом в государстве, знать об этом раньше всех.
– Я не вижу (во всяком случае – пока) особой опасности в союзе Меружана с кавказскими горцами и агванскими разбойниками, – она вскинула голову и взглянула в лицо спарапету. – Я располагаю другими достоверными сведениями, по-видимому, неизвестными уже тебе. У персов дела плохи. Мне дали знать из Тизбона, что причиною столь поспешного ухода Шапуха из нашей страны было вторжение кушанов; они снова начали разорять северо-восточные окраины Персии. Усмирить кушанов нелегко, и они на долгое время займут все внимание Шапуха. Мы должны использовать эту передышку. Так что, хоть Меружан и перетянул на свою сторону лакского и агван-ского царей, я не думаю, чтобы они нашли возможность выступить против нас. Ведь если Шапух пойдет на кушанов, он непременно привлечет лакского и агванского царей к участию в этом походе. Так он поступает всегда, когда воюет с кушанами.
Умудренность царицы в делах государства и ее зрелые суждения о текущих делах и обстоятельствах пришлись по душе князю Мамиконяну; когда же он услышал намеки о своей неосведомленности (он, де, не знает, что делается в Персии), это ядовитое замечание вызвало на холодном лице спарапета легкую усмешку, которую он всеми силами постарался скрыть.
– Кто же, государыня, прислал из Тизбона эти сведения? – спросил он заинтересованно.
– Драстамат, наш верный евнух. Ты, помнится, знавал его. Он прислал мне письмо
– И когда пришло письмо?
– Дня три назад.
– Все это известно мне, государыня. Самые подробные известия о последних событиях в Персии я получил гораздо раньше тебя. Напрасно ты думаешь, что я не знаю, что делается вокруг. Вот ознакомься с этим письмом.
Он достал толстый свиток и передал царице. Она нетерпеливо принялась читать.
Письмо было от Манвела Мамиконяна, родного брата спарапета, который командовал находившейся в Персии армянской конницей. Манвел писал Мушегу, что когда Шапух лично возглавил поход на Армению, это очень озаботило его. Дни и ночи напролет он изыскивал способ выманить этого изверга из Армении. Наконец, после долгих стараний, Манвелу удалось через верных людей натравить на персов царя кушанов, которому дали понять, что сейчас самое время напасть на Персию, ибо Шапух со всеми войсками воюет в Армении и страна его беззащитна. Так брат Мушега добился своего: кушаны начали совершать набеги на северо-восточные земли Персии, Шапух же, узнав об этом, покинул Армению и поспешно двинулся на исконного врага своей страны. Теперь он собирает полки, готовит войско для похода на кушанов. Манвел со своей армянской конницей тоже должен участвовать в походе Шапуха. Находясь в персидском стане, он сумеет время от времени сообщать кушанам об уязвимых сторонах персидского войска и, следовательно, подвести дело к тому, чтобы персы терпели поражение как можно чаще. Он надеется, что сумеет добиться, чтобы войска персов полегли в пустынях Хорасана; быть может, удастся погубить вместе с ними и самого Шапуха... В конце письма он добавлял, что приложит все усилия, чтобы затянуть войну как можно дольше и тем отвлечь Шапуха от Армении, которая получит возможность привести в порядок свои дела. В конце письма он благодарил Мушега: «Бедствия Армении наполняют меня такой же скорбью, как и тебя, дорогой брат. Воздаю хвалу твоей проницательности, той прозорливости, с какою ты подал мне этот совет. Трудно было найти более подходящее средство хоть на время отвлечь Шапуха от нашей страны, чем этот поход, который целиком поглотит и его время и его силы. Еще раз благодарю тебя, Мушег – эта счастливая мысль принадлежит одному тебе».
– Значит, это ты подал эту мысль Манвелу? – спросила царица, дочитав письмо.
– Да, – тихо ответил спарапет.
– Когда?
– Как только Шапух вступил на нашу землю.
– И ничего не сказал мне?
– Ты же знаешь, государыня, не в моих привычках хвастаться заранее, когда дело не сделано. Я ждал, пока станет ясно, каковы последствия моего замысла.
– Последствия просто превосходны, Мушег! – воскликнула царица, и ее озабоченное лицо засияло беспредельной радостью. – Более благоприятных последствий нельзя и ожидать! И ты и твой отважный брат – оба вы достойны всяческих похвал.
Спарапет скромно склонил голову и не видел воодушевленного лица царицы, которая в эти минуты вся лучилась счастьем. Она была несчастна как жена, она была несчастна как мать: любимого сына еще в отрочестве оторвали от нее и отправили ко двору византийского императора в качестве заложника. Но теперь она считала себя счастливой как царица Армении, как владычица и повелительница измученной страны, близкое спасение которой наполняло ее радостью.
– Теперь я совсем успокоилась, дорогой Мушег, – проникновенно сказала она. – Теперь я до конца поверила, что Армения не беззащитна. Счастлива страна, имеющая таких сынов, как ты и твой брат. Эту твою победу, дорогой Мушег, я ставлю даже выше той, которую ты одержал несколько недель назад под Тавризом. Тогда победили меч и сила, сейчас – ум и военная изобретательность. Ты сумел удалить из нашей страны грозного и беспощадного врага, не прибегая к оружию, а выставив против него другого врага. И мы обязаны воспользоваться отсутствием Шапуха и устроить свои дела. Обстоятельства складываются на редкость удачно, и я вижу во всем этом перст Божий: именно тогда, когда в Персии Шапух завяз в войне с кушанами, в Византии умирает проклятый Валент – и мы избавляемся сразу от обоих наших заклятых врагов. Но обстоятельства складываются еще благоприятнее – и вместо Валента императором становится дружественный нам Феодосий, с которым мы можем прийти к всяческому согласию. Повторяю, дорогой Мушег, грех не воспользоваться столь благоприятным стечением обстоятельств. Дорога каждая минута. Тебе надо ехать в Византию – и как можно скорее.
Спарапет, ушедший в свои думы, все еще не поднимал головы. Царица продолжала:
– Ты должен привезти моего сына. Среди нахараров царят разброд и растерянность. Иные с перепугу разбежались кто куда, иные перешли на сторону персов, а остальные, колеблются в сомнении и нерешительности. Армении нужна голова – нужен человек, который возглавил бы всех, сплотил бы всех воедино – и главою должен стать мой сын. Собирайся, дорогой Мушег, – ив путь. Послание императору я напишу собственноручно. Напишу отцу, напишу Нерсесу. Льщу себя надеждою, что чтимый всеми вами первосвященник Армении, который столько перестрадал за своего государя и свою отчизну, ныне уже возвращен из ссылки. Завтра я открою сокровищницу армянских царей и выберу самые богатые дары для нового императора. Свою посольскую свиту подбери сам и возьми с собою всех, кого пожелаешь, любого из наших нахараров и вообще из знати. Не сомневаюсь, что тебя встретят в Византии с большим почетом. Феодосий лично знает тебя, знал и твоего блаженной памяти отца. Ему не раз случалось слышать о ваших подвигах в борьбе против персов, и они всегда радовали его.
– Я готов, государыня, – ответил спарапет, – и очень надеюсь, уповая в том на создателя, исполнить твои горячие желания, которые мы все с тобою разделяем. Однако же не хочу скрывать, что я так и не пришел к определенному выводу, что собирается делать Меружан после в Персии и в Византии.
– Полагаю, что отныне о Меружане не стоит даже и думать: после того, как Ормиздухт стала нашей пленницей, он, по-видимому, впал в отчаяние и, уж во всяком случае, усмирен. Несколько дней назад ко мне явились его посланцы и передали с его слов, что если мы выдадим Ормиздухт Меружану, он готов сложить оружие, пасть к моим ногам и раскаяться в содеянном. Если же мы не выдадим Ормиздухт, – угрожал он, – то он велит всех жен и дочерей нашей знати, которые оказались в его руках, повесить на башнях тех замков, где они содержатся под надзором персов. Само собой, я не поверила ни раскаянию Меружана, ни его клятвам и со всею определенностью заявила его посланцам, что если хоть единый волос упадет с головы его пленниц, – он увидит труп своей Ормиздухт на башне Артагерса. С тем они и убрались. После этого Меружан притих, и о нем ничего не слышно.
– Но его молчание даже опаснее, чем его поступки.
– В этом положимся на волю Божию, дорогой Мушег. Сейчас нам надлежит заботиться о твоем отъезде в Византию – из всех наших забот эта – наиглавнейшая.
События, действительно, развивались как нельзя благоприятно. На византийском престоле оказался император, весьма дружественный армянам, и с ним можно было заключить нужные договоры, персидский же царь был занят новою войной, которая могла надолго отвлечь его внимание от Армении. Но в стране армянской все еще оставалась своя гадина, то есть Меружан; эту ядовитую змею надо будет раздавить, и только тогда в стране воцарится мир. Именно эта мысль и не давала покоя Мушегу.
После победы под Тавризом спарапет намерен был выступить против Меружана, но пока он обдумывал этот замысел, царица неожиданно предложила ему ехать в Византию. Мушегу было очень тяжело покидать свою страну, оставляя в ней внутреннего врага.
Меружан не из тех, кто легко падает духом. Спарапет был весьма высокого мнения и о мужестве и о непреклонной настойчивости этого человека. И он не видел Меружану достойного соперника, полководца, способного на равных противостоять ему, пока сам спарапет будет в отъезде. Конечно, среди армянских князей он мог бы назвать немало храбрых и самоотверженных воинов, но им недоставало, на его взгляд, военных талантов находчивого и хитроумного князя Арцруни.
Самвел пока был, по мнению спарапета, еще слишком неопытен. Он любил этого пылкого юношу, отважного, благородного и милосердного, в котором воинские доблести настоящего мужчины сочетались с мягкостью и ранимостью души. Самвел мог героически водить за собою полки, но еще не годился в полководцы. Между тем, до конца положиться больше было не на кого. Кто же останется оборонять страну и бороться с внутренним врагом?
Заботу обо всем этом брала на себя в отсутствие спарапета сама царица Армении. Но можно ли до конца положиться на женщину, охваченную бурными страстями, на женщину, в которой все душевные качества доведены до чрезмерности? Ее заносчивость и крайняя самоуверенность могли стать причиной многих бед.
Князь Мамиконян был не против предложения царицы о посольстве в Византию, но предпочел бы уехать, лишь полностью освободив страну от врагов, чтобы наследник престола не столкнулся, едва вернувшись в страну, с новыми смутами, ибо считал, что пока Меружан жив, смуты не прекратятся – ведь персидский царь посулил ему армянский престол.
