Текст книги "Не хочу быть героем (СИ)"

Автор книги: РавиШанкаР

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц)

Лавка довольно жёсткая, тело Эрила прижимается ко мне достаточно провокационно, и я думаю, что заснуть будет очень сложно… И засыпаю, едва закрыв глаза.

***

В чувство меня приводит звук падающих капель.

Кап-кап-кап…

Я открываю глаза и моментально вскакиваю на ноги. Где я? Нет ни леса, ни хижины, ни моих спутников… Я оказался в каком-то тоннеле с осклизлыми каменными стенами, заросшими отвратительным на вид белёсым мхом, напоминающим засохшие сопли великана.

Посох! Где мой посох?

Я стараюсь нашарить его… Но не нахожу ничего. Правда, на поясе обнаруживаются большой нож и фляга с водой… Но это и всё. Выходит, Проклятые земли всё же решили поиграть с нами… и чем закончатся эти игры, не знает никто.

Но тут мной овладевает совершенно непонятное спокойствие. И пожимаю плечами, и пытаюсь понять, в каком направлении двигаться. Вокруг тишина, только капли продолжают капать.

Кап-кап-кап…

И вдруг я слышу где-то далеко, страшно далеко слабый жалобный детский крик. Всё ясно. Нужно идти туда.

Я поворачиваюсь в сторону, откуда доносится крик – слабый, такой словно ребёнок кричал уже несколько часов кряду… а сейчас он просто скулит и хрипит из последних сил. Я так боюсь, что он замолкнет, что всё ускоряю и ускоряю шаг, а потом уже почти бегу. Но плач не кажется ближе… Хотя и не затихает.

И вдруг с потолка прямо на меня бросается стремительная многоногая тень. Многоножка Каноников! Но сейчас она явно агрессивна – бросается на меня, щёлкает торчащими, как у пауков хелицерами, на кончиках которых дрожат мутные капли. Эти твари ещё и ядовиты?

Я уворачиваюсь, лихорадочно пытаясь понять, как справиться с бронированной тварью с помощью одного ножа, но в голову не приходит ничего. Несколько раз мне удаётся ударить многоножку, но мой нож не наносит особого вреда её бронированным пластинам. А потом… Потом нож выпадает из моей руки, я спотыкаюсь, падаю навзничь и мерзкая туша многоножки нависает надо мной. Я слепо шарю вокруг себя, пытаясь найти нож, что-то мне под руку попадается, и я вонзаю это что-то между грудными пластинами многоножки. Тварь издаёт мерзкий визг и грузно падает рядом со мной, я еле успеваю откатиться в сторону. Бронированная туша дёргается несколько раз и замирает, а я с удивлением смотрю на торчащий из её груди толстый арбалетный болт из закалённой стали. Откуда он здесь взялся? Неважно, главное, что очень вовремя.

Нож мой валяется поодаль, я подбираю его, сжимаю в руке и вновь слышу плач. На этот раз он куда ближе, но ребёнок хнычет уже с перерывами, явно на пределе сил. И я, не раздумывая, несусь туда, откуда плач доносится.

Спустя какое-то время передо мной возникает дверь… Я распахиваю её… и на меня вновь кидается непонятная тварь, более всего напоминающая ящерицу-переростка. Только в отличие от ящерицы эта тварь покрыта длинной густой шерстью, свалявшейся в колтуны, одну из лап она поджимает, словно та повреждена… да и вообще, это странное существо, похоже, даже дышит с трудом. Я даже не спешу вытаскивать нож – мне кажется каким-то неправильным убивать это существо. Но оно кидается на меня и пытается повалить на пол… да и зубы, которые щёлкают в сантиметре от моей шеи, у твари нехилые. Значит, убивать?

Однако тварь не кусает меня, она отбегает к дальней стенке и смотрит как-то жалобно, я вижу, как вздымаются её худые бока.

И тут до меня доходит, что я не слышу детского плача.

А тварь вновь разбегается… и вновь валит меня на пол. Вновь щёлкает зубами, но вдруг мне приходит в голову совершенно сумасшедшая мысль. Я осторожно опускаю руку на бедро, снимаю флягу и тихо говорю:

– Пить хочешь?

Глаза у твари становятся огромными, наконец в них возникает что-то вроде: «Дай! Дай! Дааай!»

– Бедняжка, – говорю я, осторожно отвожу голову твари в сторону и сажусь. – Небось, все сразу драться да драться, а водички никто и не предложит, да?

И я осторожно открываю флягу и подношу её ко рту твари. Та вполне осмысленно обхватывает флягу передними лапами и подносит горлышко ко рту. А потом начинает глотать – жадно, захлёбываясь…

========== Глава 22. Тёмный лабиринт ==========

Я осторожно открываю флягу и подношу её ко рту твари. Та вполне осмысленно обхватывает флягу передними лапами и подносит горлышко ко рту. А потом начинает глотать – жадно, захлёбываясь…

Меня неожиданно пронизывает острая жалость к этому подземному созданию. Что это такое? Кто его создал? Почему оно оказалось в столь жалком положении? Или это действие Проклятия?

Между тем тварюшка жадно допивает последние капли и, высунув длинный, узкий, как у муравьеда, язык, просовывает его во флягу, пытаясь слизать остатки влаги. А когда убеждается, что ни капли воды больше нет, высовывает язык наружу и протягивает мне флягу с требовательным, почти человеческим хныканьем.

– Прости, малыш, – мягко говорю я, – у меня больше нет. Но если мы выберемся отсюда, я попробую поискать воды и напоить тебя. А если мы найдём моих друзей – то они дадут тебе покушать. Ты ведь голодный, правда?

Тварь слушает меня, склонив набок уродливую голову, всю в старых шрамах. Батюшки, сколько же раз её пытались убить? Даже не хочу гадать, что стало с теми, кто попытался это сделать и не смог. Нет, я не буду повторять их ошибок. С тварью мне не справиться – даже в таком, истощённом и полуживом состоянии она сильнее меня. Значит, попытаемся договориться – вроде бы она… или он… или вообще – оно… проявляет некоторые признаки вменяемости. Может быть, и вправду сможет вывести меня отсюда? Главное – ребят найти, а там видно будет. И вообще – нечего бедняге сидеть в этом жутком месте, да и подкормить и подлечить его надо. А подлечить без посоха я его точно не смогу…

Пока я таким образом раздумывал, тварюшка привалилась ко мне, продолжая требовательно заглядывать в глаза и горестно поскуливать. Я же лихорадочно обшаривал карманы рубахи, надеясь, что там сыщется что-нибудь съестное. Не хотелось бы, чтобы тварюшка начал проявлять ко мне гастрономический интерес. А то смешно как-то получится – Слышащий героически помер в зубах неведомой зверушки из Проклятых земель.

К счастью, в одном из карманов находится горсть сушёных ягод, слипшихся в комок, и кусок чёрствой лепёшки. Оп-па, откуда такое богатство? Никогда не замечал за собой привычки кусочничать… Или это Фелькины происки? Неважно, главное вовремя.

Я протягиваю тварюшке комок слипшихся ягод, она хватает его пальцами, совершенно по-человечески запихивает за щёку и начинает счастливо причмокивать. А потом совершенно неожиданно высовывает язык и робко лижет меня в щёку. С ума сойти!

Я в ответ глажу тварь по уродливой морде и говорю:

– Ну, вот, молодец, молодец… А теперь я встану, и ты покажешь мне, как отсюда выбраться. Мы найдём моих друзей, и они дадут тебе вкусненького… Они тебя не обидят, правда-правда…

Я потом ещё что-то говорю, что-то мягкое и успокоительное… Этому нехитрому приёмчику научил меня конюх Герыч из той самой конноспортивной школы, который в лошадях, да и не только, разбирался, как Бог, и мог любую злобную и неуживчивую тварь превратить в понятливого и ласкового питомца.

«Думаешь, только ты лошадь боишься? – вспомнился хрипловатый басок. – Да лошадь сама тебя опасается – она животное чувствительное, её успокоить надо… Нельзя кричать, нельзя бояться… Главное – говори-говори, неважно даже что, только чтобы голос был добрый и тон спокойный… Не пугай, приучай к себе… Битьём да угрозами ты только озлобишь животное, оно тебе из страха подчиняться будет, а надо – чтоб из любви… Любая живая тварь должна из любви подчиняться – только так…»

Вот и продолжаю говорить – как здесь темно и страшно и как, наверное, плохо в этом лабиринте одному, и что нужно непременно отсюда выйти, что всё будет хорошо… А ещё я осторожно глажу и почёсываю уродливую морду, и тварь жмурится от удовольствия, а когда я встаю, вновь начинает обиженно хныкать.

– Малыш… – мягко говорю я. – Я не могу здесь остаться. Но ты можешь пойти с нами, правда. Мы позаботимся о тебе…

Тварь грустно, совершенно по-человечески вздыхает, а потом обходит меня и, мотнув головой, словно приглашая, трусит вперёд.

Я иду следом, стараясь не отстать, под ногами что-то противно чавкает, ход то сужается, то расширяется, петляет, становится всё более мерзким. Но я продолжаю упрямо идти вперёд. Почему-то я верю, что это странное создание и впрямь может вывести меня на поверхность.

Но вдруг тварь жалобно скулит, отпрыгивает назад и прячется за меня, едва не сбив с ног. Я чувствую, что она дрожит и понимаю, что к нам приближается что-то очень плохое. Я вытаскиваю нож и говорю дрожащей тварюшке:

– Ты не бойся. Я тебя в обиду не дам.

Конечно, это сплошная бравада, но когда я произношу эти слова, мне вдруг становится легче.

Между тем я слышу странные звуки, напоминающие чмоканье и шлёпанье одновременно. Словно к нам навстречу шлёпает кто-то, обутый в ласты. Вот же блин… Каково чудовище, которого боится другое чудовище?

Очень скоро я получаю ответ на этот вопрос. В тоннеле становится немного светлее, но свет это неживой, синеватый, как дежурная лампочка в морге. И в этом неверном свете я различаю несколько фигур, выглядящих, на первый взгляд, вполне по-человечески.

Однако, когда они приближаются, я вижу, что первый взгляд неверен. Это не люди. Это статуи… Точнее, големы, сделанные из жидкой грязи, которой чья-то злая сила придала антропоморфную форму. Грубое подобие лиц, чудовищно раздутые, толстые фигуры, ошмётки жидкой грязи, срывавшиеся с големов при каждом шаге… Выглядело это настолько омерзительно, что меня затошнило.

Големы остановились в двух шагах от меня, и один из них открыл рот, заговорив грубым, воющим голосом:

– Ты ведь хочешь выйти отсюда, человек? Мы пропустим тебя… Мы не сделаем тебе ничего плохого… Нам нужна только эта тварь… нам нужно её добить… Оставь её… уходи, мы пропустим тебя…

Ага, щас. Так я и поверил. В таких делах свидетелей не оставляют – неважно, кто за этим стоит. Порвут меня втроём на тряпочки – всего и делов-то… К тому же… Это несчастное создание мне поверило. А у меня нет привычки предавать тех, кто доверился мне. И я насмешливо отвечаю:

– Вот ещё! Отойдите в сторонку, мальчики, и дайте нам пройти. И тогда никто не пострадает.

Големы, сохраняя глиняную неподвижность лиц, начинают издавать странные звуки. До меня не сразу доходит, что это смех.

– Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, – ещё успеваю произнести я.

А големы растопыривают руки и начинают медленно надвигаться на меня. Тварюшка, спрятавшаяся за меня, продолжает мелко дрожать.

– Успокойся, малыш, – говорю я, – я тебя им не отдам.

Тварюшка тихо скулит, один из големов кидается на меня… и натыкается на лезвие ножа. Нож входит в тело голема, как в масло, распарывает бок, я проворачиваю его, делаю резкий рывок, и скоро верхняя половина голема валяется у моих ног, слабо шевеля конечностями. Второй оказывается умнее – он пытается напасть на меня, делая обманное движение. Но кукла есть кукла – получается у него это настолько неуклюже, что данный финт я просекаю с ходу. Нож вновь входит в противную пружинящую плоть, на сей раз вспарываю грудную клетку, а потом, вытащив нож, отсекаю нескольким ударами уродливую голову.

Но третий голем всё-таки добирается до меня, я отсекаю ему одну руку, но второй он вцепляется мне в горло с такой силой, что перед глазами начинают мелькать белые мушки… Я трепыхаюсь, как рыбка на крючке, сознание начинает «плыть»… Голем вновь разражается странным лающим смехом, но вдруг ноги его подламываются, он падает, увлекая меня за собой, но хватка, железная хватка на горле ослабевает.

И я использую эту возможность на всю катушку. С трудом подняв нож, отсекаю кисть руки голема, пальцы на горле разжимаются, а я с ожесточением начинаю кромсать наваливающуюся на меня дурно пахнущую тушу и отбрасываю отрезанные ошмётки в сторону.

Вяло замечаю, что у третьего голема откушен большой кусок голени – так вот почему он пошатнулся. Оказывается, странная тварюшка сумела преодолеть свой страх перед этими сгустками грязи и вступиться за меня… Тем лучше.

Я с трудом выбираюсь из кучи грязи, в которую начинают превращаться останки големов, тварюшка неуклюже подскакивает на месте, продолжая поджимать больную лапу, и радостно облизывает моё лицо.

Я устал, я неописуемо грязен, я с трудом понимаю, что делать дальше, но почему-то это меня не волнует. Я обнимаю тварюшку за шею и радостно смеюсь, а она продолжает вылизывать моё лицо.

– Испачкаешься… – ворчу я.

Тварюшка радостно поскуливает – мол, ну и фиг с ним!

Я снова улыбаюсь и говорю:

– Ну, что, давай на выход! Помнишь дорогу-то?

Тварюшка неуверенно виляет хвостом и снова трусит вперёд. Я иду следом и рассказываю своему Вергилию о том, какое это чудесное место – горячая ванна с шампунем и губкой… Наконец, синеватый подземный свет начинает сменяться обычным сереньким – скорее всего, на поверхности наступил рассвет… Неужели мы всё же добрались?

Кажется, да. Я всё чётче вижу выступающий из сумрака светлый овал с неровными краями. Тварюшка добегает до него, плюхается на попу и смотрит на меня огромными печальными глазами голодающего зимбабвийского ребёнка. При вертикальных чёрных зрачках это смотрится ещё выразительнее.

– Умница, малыш, – искренне говорю я. – Довёл всё-таки.

И протягиваю тварюшке последний кусочек лепёшки. Та сразу прячет его за щеку и начинает чмокать. А потом подталкивает меня лобастой уродливой головой в сторону выхода.

– А ты? Ты что, не хочешь идти со мной?

И тут происходит невероятное. Челюсть тварюшки мучительно двигается и я слышу… слышу…

– Урр-од… я… урод… страшный…

– Что? – вырывается у меня. – Так ты разумный? Тогда тебе тем более не место в этих подземельях. Пойдём со мной. Пойдём, я постараюсь помочь тебе.

– Урр-од… страшш-ный… прок-ляят…

– Плевать! – рявкаю я. – Хватит тебе гнить под землёй! Идём! Меня ждут друзья! И ты тоже будешь нам другом!

– Праав-да?

– Правда!

Тварюшка нерешительно жмётся ко мне, но когда я выхожу из овального зева пещеры на свет, не отстаёт и не отстраняется.

Ага… А местечко-то знакомое… Вон и хижина неподалёку виднеется.

Хлоп!

И прежде, чем я успеваю что-то сообразить, жуткая тварь исчезает неведомо куда, а у меня на руках оказывается малыш лет трёх, страшно грязный, исхудавший и весь в шрамах. И он просяще смотрит мне в лицо золотистыми глазами с чёрными вертикальными зрачками.

– Тон…то, – с трудом произносит ребёнок. – Я – Тонто.

И робко улыбается мне.

========== Глава 23. Тонто ==========

Хлоп!

И прежде, чем я успеваю что-то сообразить, жуткая тварь исчезает неведомо куда, а у меня на руках оказывается малыш лет трёх, страшно грязный, исхудавший и весь в шрамах. И он просяще смотрит мне в лицо золотистыми глазами с чёрными вертикальными зрачками.

– Тон…то, – с трудом произносит ребёнок. – Меня зовут Тонто.

Пахнет от малыша жутковато – понятное дело, вряд ли всё время, которое он пребывал в облике твари, у него была возможность заботиться о личной гигиене. Но меня это не особо волнует. Вот сейчас донесу его до хижины – и помоем… И рубаха запасная у меня сохранилась… и кое-какие запасы еды у нас есть… так что и помоем, и покормим… Жалко, что молока нет, а сливки Фелька все вылакал. Ну, кто же знал…

Я крепко обнимаю Тонто, прижимаю его к себе и говорю:

– Ну, вот, пойдём, малыш. Познакомишься с моими друзьями.

– А они хорошие? – тихо спрашивает ребёнок. – Они не будут меня обижать?

– Ни за что, – отвечаю я, и дитё доверчиво успокаивается.

Батюшки-светы! Неужели это тот самый ребёнок замученной пары? Но почему он стал жуткой тварью? И сколько же лет он провёл в этом кошмарном подземелье? И вообще – разве такое возможно?

Видимо, да, – заканчиваю я конструктивный диалог с самим собой и иду к хижине, из дверей которой выбегают встревоженные Эрил, Фелька и Нирка.

– Костя! – кричит Эрил. – Ты где был? Я ночью проснулся – а тебя нет! Мы с Фелькой пол-леса оббегали, расстроились уже…

– А ночью в лесу страш… – начинает Нирка. И тут же затыкает себе рот рукой. А потом смотрит на ребёнка, который доверчиво прижимается ко мне, и спрашивает:

– Костяя… Это кто? Откуда он взялся?

– Вы не поверите… – вздыхаю я, – но его зовут Тонто и, кажется, он тот самый пропавший ребёнок.

– Не может быть… – глаза Нирки становятся совсем круглыми, как две пятирублёвые монеты. А вот Эрил задумчиво произносит:

– А что? Вполне может быть… Смотрите – лес меняется! А это значит, что Проклятие начинает уходить!

Я оглядываюсь и вижу, что покорёженные стволы деревьев начинают выпрямляться, чернота стекает с них, являя чистый медовый оттенок коры, густая и жесткая, словно половая щётка, трава светлеет, становится мягкой и душистой… Век бы смотрел. Но у меня на руках голодный измученный ребёнок, которому надо помочь.

– Ребята… – говорю я, – это всё классно и здорово, но Тонто надо помыть… и накормить… Думаю, что водой из колодца уже можно пользоваться, хотя бы для помывки.

Поскольку дитё упорно вцепляется в меня и руки покидать отказывается, Эрил, Нирка и Фелька переглядываются… и начинают развивать бурную деятельность. В мгновение ока очаг в доме оказывается растоплен собранными Фелькой сухими сучьями, над ним повисает медный котёл с водой, Нирка отыскивает даже что-то вроде детской ванночки, которую наполняет водой. Эрил же роется в бездонных седельных сумках и отыскивает там закупоренную бутылочку с каким-то местным аналогом жидкого мыла. Я прошу Нирку отыскать в моих вещах запасную рубашку, к счастью, в неё оказывается завёрнут и небольшой кусок полотна – видно, для починки одежды. Полотно мягкое и чистое, вполне сойдёт за полотенце.

Малыш сначала шарахается от ванночки, но я мягко опускаю туда его руку и говорю:

– Не бойся… Тепло, приятно… будешь чистый и красивый…

На таких условиях он соглашается, и я осторожно усаживаю его в ванночку. Личико его кривится, словно готов закричать, но потом выражение испуга сменяется робкой улыбкой:

– Тепло… – говорит малыш. – Приятно…

Эрил аккуратно набирает жидкого мыла из бутылочки и просит малыша закрыть глаза. Тот послушно закрывает, и Эрил начинает осторожно мыть ему голову. А я, повторив эту манипуляцию, мою тело, думая о том, что нужно убрать эти ужасные шрамы.

Я надеюсь, что мой дар проявится, хочу этого изо всех сил… и он проявляется. Шрамы под моими ладонями постепенно начинают исчезать, сменяясь гладкой розовой кожей. Эрил в восхищении смотрит на меня и показывает большой палец. А я продолжаю мыть и разминать маленькие ножки – одна из них как-то неестественно скрючена, вот и в облике тварюшки мальчик хромал… Но я осторожно разминаю ногу и стараюсь её выпрямить. Мне удаётся и это… так… а сейчас лучше закрепить все эти изменения – мало ли что.

Я беру посох и навожу его на малыша. С навершия посоха срывается небольшой поток тёплого золотистого цвета и окутывает ребёнка, впитываясь в кожу. Вот и славно. Теперь малыш будет совсем здоров.

И, чтобы развлечь ребёнка, я тихонько взмахиваю посохом и образую стайку разноцветных пузырей. Тонто восхищённо смеётся, бьёт по воде ладошками и начинает ловить пузырики, совершенно как самый обычный ребёнок.

Наконец нам удаётся вытереть Тонто, надеть на него мою запасную рубашку, которая малышу доходит до пят, и тут в дело вступает Нирка, которая расчёсывает вымытые волосы Тонто своим деревянным гребешком. А когда всё закончено, мы просто охаем от восхищения. Перед нами очень милый, только немного худенький малыш лет двух-трёх с розовой после мытья кожей, мягкими, немного вьющимися рыжеватыми волосами и красивыми золотистыми глазами.

Утомлённый водными процедурами, малыш ест лепёшку и ягоды, которые подаёт ему Нирка, запивает всё это соком и начинает тереть глаза. Устал.

– Пора спать, – говорю я.

Малыш сонно кивает, но, тем не менее, тянет ручонки к Фельке, которого он явно мечтает потрогать, и говорит:

– Киса!

Я взглядом показываю Фельке на кровать – теперь наш иррациональный страх перед этим местом исчез – и говорю:

– Будешь спать с кисой?

Тонто хлопает в ладошки и кивает, Фелька фыркает, прыгает на кровать, я стелю запасной плащ, в который закутываю малыша, но он выпутывается, укладывает голову на тёплый Фелькин бок, внутри которого зарождается мирное мурчание, гладит фарта ладошкой и говорит:

– Хорошая киса!

После чего мгновенно засыпает. А мы втроём смотрим друг на друга и понимаем, что с этого момента наши планы придётся менять. Сможет ли малыш вынести долгое и опасное путешествие в Империю?

В этот самый момент в дверь тихонько стучат…

Нирка вздрагивает, Эрил моментально хватается за нож, а я – за посох. И мы хором негромко произносим:

– Войдите!

Дверь распахивается, и мы видим на пороге симпатичную женщину в красивых изумрудно-лазурного цвета одеждах, расшитых тонкими узорами… и если приглядеться, то кажется, что эти узоры движутся… То это поющие птицы, то животные, похожие на вамми, то странные цветы, то бабочки с шестью крыльями…

Женщина немолода, но лицо у неё удивительно приятное, а полуседые волосы уложены вокруг головы в причёску, напоминающую корону.

– Здравствуйте, деточки! – мягко произносит она и ставит на стол корзину:

– А я малышу кашки принесла… и молочка. Проснётся – есть запросит.

– З-здравствуйте… – нерешительно выдаём мы. А я не удерживаюсь от вопроса:

– А кто вы? Как вы здесь очутились?

Женщина смотрит на меня и смеётся – тихо, по-доброму:

– Ай-яй, молодой, глупый Слышащий… А какой сильный… Меня зовут Амма Тана, я Мать этого леса. А людские сказания часто именуют меня Изумрудной Дамой. Только какая ж я дама… Давным-давно Проклятие погрузило меня в сон, и вот теперь оно снято… А я – проснулась. Благодарю тебя, Слышащий… Если бы не ты, то эти земли могли бы оставаться Проклятыми до скончания века…

– Но если вы – Мать этого леса, – взволнованно спрашиваю я, – то как вы допустили, чтобы с родителями Тонто сотворили такое?

Амма Тана горестно кивает:

– Об этом я и пришла рассказать… И предложить вам кое-что касательно этого ребёнка… и тебя, деточка, – она обращается к Нирке.

Мы усаживаемся за стол, Амма Тана тоже. Она достаёт из своей корзинки блюдо с пирогами, кувшин с молоком, горшочек с кашей и ещё один кувшин – судя по запаху, с чем-то вроде фруктового вина.

– Ой, – вздыхает Нирка, – а вот нам вас угостить совсем нечем.

Амма Тана машет рукой – пустое мол, улыбается и говорит:

– За то, что вы малыша спасли и о нём позаботились – это самое малое, чем я отплатить могу… А сейчас – кушайте и слушайте…

И начинает рассказывать…

========== Глава 24. Проклятие ==========

Амма Тана машет рукой – пустое мол, улыбается и говорит:

– За то, что вы малыша спасли и о нём позаботились – это самое малое, чем я отплатить могу… А сейчас – кушайте и слушайте…

И начинает рассказывать…

Если кратко, то дело, оказывается, вот в чём…

Когда-то на Нилезисе существовала весьма древняя и развитая цивилизация – мудрая и подобная богам. Под руководством этой цивилизации все другие развивались в мире, согласии и процветании. Называли эту расу Сайюшис, что переводится, как Слышащие…

– Что? – вырвалось у меня. – Так Слышащие – не люди?

Амма Тана качает головой:

– Нет, мальчик. Все Слышащие, о которых говорится в позднейшей истории Нилезиса, были потомками Сайюшис.

– Но я…

– Потерпи, – улыбается мне Амма Тана. – С тобой всё немного по-другому. Но я всё объясню. Так вот, – продолжает она, – Нилезис процветал долгие годы, и в мире жили все разумные существа – и Сайюшис, и люди, и фарты, и бурбуры, и Подземный Народ… и те, кого ныне сейчас даже не поминают, потому что не помнят, и те, кто сумел скрыться от всех за стеной тумана на Ганьджабе, не желая более ничего слышать о другом материке… Но и их настигло то, от чего они пытались скрыться…

– Но что же случилось? – поражаюсь я.

– Случилось нечто, о чём толком не знаю даже я, – признаётся Амма Тана, – но это привело к всеобщей катастрофе и гибели почти всех Сайюшис. Цилекия и Ганьджаб оказались разделены, Ганьджаб скрылся за стеной тумана… Не знаю, выжили ли тамошние Сайюшис… Никто не знает. А на Цилекии не осталось никого из чистокровных этой расы…

Наступило тёмное, смутное время, наполненное бесконечными войнами и борьбой за власть самозваных правителей… Кончилось время мира и милосердия, настало время меча и раздоров… Постепенно людям удалось подчинить или уничтожить других разумных… Подземный Народ ушёл в свои пещеры, более не желая иметь дела с людьми, бурбуры были почти истреблены, немногие из них сохранили разум… фарты… Ну, твой фарт, Костя, наверняка рассказывал тебе, в каком положении сейчас находятся эти существа…

Мы же, древние обитатели и хранители, Матери и Отцы Священных лесов, скорбели всем сердцем, видя это, но ничем не могли помочь тем, кто страдал по милости людской. Мы могли лишь дать приют страждущим, укрыть их от преследователей… Но даже это не нравилось людям… и наши дивные леса, леса, обладающие душой, стали подвергаться разрушению и опустошению.

Возможно, люди уничтожили бы всё… и погибли бы сами, ибо, уничтожая его законных обитателей, они умножали зло и уничтожали сами себя… даже магия, которой владели человеческие маги, стала вырождаться в нечто жестокое и кровавое, требующее неисчислимых жертв… так вот, может быть всё было бы уничтожено людьми, но в некоторых из них стала пробуждаться кровь Сайюшис… Они перерождались, становясь Слышащими, и только они не дали злу и смерти окончательно завладеть нашим миром.

Слышащие напомнили погрязшим в крови и зле о милосердии, добре и справедливости… Они лечили и учили, помогали всем, кто нуждался в помощи, и творили магию Жизни… В их силах было исправить даже души людские… И жестокая, бушевавшая несколько веков война начала успокаиваться…

Образовались государства, в которых появились законы и воцарился хоть какой-то, но порядок, люди оставили в покое разумных существ и Священные леса… и мне даже стало казаться, что всё ещё может наладиться… Но, дети-дети… как же я недооценила порочность людской натуры…

Амма Тана вздохнула и потёрла виски так, словно у неё внезапно заболела голова.

– Может быть, вам стоит отдохнуть? – заботливо спросила Нирка.

– Нет, – улыбнулась Амма Тана, – это всё потому, что я слишком долго провела в неподвижности, скованная проклятьем и лишённая возможности помочь своему лесу… Скоро всё пройдёт… Слушайте же, что было дальше.

Когда на Цилекии воцарился относительный мир и порядок, люди стали хуже относиться к Слышащим… хотя бы потому, что от них невозможно было скрыть истинные помыслы и прикрыться красивыми словами лжи. И если наиболее мудрые из правителей часто делали Слышащих своими Советниками, ибо любому правителю нужен тот, кто может сказать правду в лицо, то простые, обычные люди просто желали жить спокойно, получать свои маленькие радости и не думать ни о высоких материях, ни о совести, ни о расплате за дурные поступки… Так что Слышащих стало появляться всё меньше… А когда они исчезли совсем, многие даже вздохнули с облегчением – ведь теперь никто не сможет их заставить мучиться совестью от совершённых дурных поступков… А кто из нас их не совершал? Лучше уж забыть, не думать, продолжать жить сыто и спокойно…

Но люди забыли, что пусто место свято не бывает…

– Может быть, наоборот? – удивился я. – У нас… то есть в моём бывшем… то есть там, откуда я… есть поговорка: «Свято место пусто не бывает…»

– Это хорошо, – усмехнулась Амма Тана, – это значит, что в том мире ещё остались святые места. А вот в нашем – с уходом Слышащих – не осталось… И тогда возникло одно из самых неприятных верований…

– Вы имеете в виду Великого Сарайя и его учение? – вежливо поинтересовался Эрил.

– Да, – сурово сдвинула брови Амма Тана, – я имею в виду этого шарлатана Сарайа, сумевшего основать государство фанатиков, нетерпимых ни к чужому мнению, ни к чужому разуму… Для них всё зло, что не Книга Откровений Великого Сарайа, и все Тёмные твари, кто разумен, но человеком не является…

– А как же их многоножки? – удивился я. – Они, вроде бы, показывают зачатки разума…

– Именно что зачатки, – вздохнула Амма Тана, – предки многоножек были вполне разумны, у них было даже что-то вроде поселений на Болотных Пустошах… По приказу Сарайа эти поселения были уничтожены, взрослые многоножки перебиты, а детёныши их взяты для дальнейшего воспитания и превращены в ездовой скот. А с каждым поколением остатки разума терялись… так что теперь это просто животные, которые хорошо поддаются дрессировке и верно служат хозяевам, как это ни печально. Но теперь нам стоит перейти к сути.

К великому моему несчастью, мой лес находится слишком близко от Гобарского Сарайата… И именно в моём лесу был один из последних выходов на поверхность из пещер Подземного народа. И, увы, старший сын правителя Подземного народа, принц Таурин, проведал о нём и стал довольно часто бывать наверху, тщательно скрывая это от других…

Именно в моём лесу он и повстречал дочь крестьянина из приграничной деревни Сарайата… Девушку звали Латха. В те незапамятные времена законы Сарайата были ещё не так строги по отношению к женщинам. Им не предписывалось, как ныне, всё своё время проводить на женской половине дома мужа или отца, занимаясь домашними делами и уходом за детьми, ещё не требовали от них выходить из дома только в сопровождении старшего родственника мужского пола, непременно укутав лицо и фигуру в огромное чёрное покрывало… Некоторые женщины тогда даже были грамотны… Вот и Латха была на редкость красива и разумна, поэтому сам староста деревни хотел просватать её за своего сына.

Но Латха и Таурин встретились и полюбили друг друга, и не имело для них значения, что принадлежат они к разным народам, что Подземный народ презирает людей, а соотечественники Латхи считают соплеменников Таурина Тёмными тварями, что он – принц, а она – крестьянка… Ничего для них значения не имело, кроме того, что они сразу поняли, что являются половинками одного целого и друг без друга жить уже не смогут.

Но сохранить свою связь втайне они не сумели, ибо были влюблены и счастливы, а значит – неосторожны. Более того, Латха уже была беременна от Таурина…

Отец Таурина был в гневе, он потребовал от сына отречься от его человеческой возлюбленной и полукровного выродка, но Таурин отказался… и был изгнан. Что же касается родных и соплеменников Латхи, то они пришли в такую ярость, что едва не растерзали девушку, хорошо, что Таурин сумел вмешаться и отбить её.

– И они ушли в лес… – тихо сказала Нирка.

– Да, – кивнула Амма Тана, – именно так. Таурин с помощью своей магии выстроил этот дом, а я укрыла его от всех, кто мог желать им зла. Два счастливых года прожили вместе Таурин и Латха, два счастливых года и ещё полгода… А потом пришла беда.