Текст книги "Добрым словом и пистолетом (СИ)"

Автор книги: Норлин Илонвэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– Да твою же душу, Белег! Не я это! Поставь! Поставь – расскажу, как было!..

Внизу тоже орали, посылали кого-то за лестницей и спрашивали, какого демона «там у вас» происходит. Дверь приемной дергалась и сотрясалась.

Они с Турином рывком вытащили Нурмиля обратно, уронили на пол, и Белег сразу выпрямился, сунул руку под пиджак.

– Да не дергайся… Слушай… – Нурмиль вскинулся, но тут же потерял равновесие, уперся в пол и зачастил. – Такое: я сижу на месте, народ сюда-туда мечется. Да вы сами видели! Потом как-то попустело – вы ушли, всех, кого можно, услали шустрить по городу. Шеф, в смысле Маблунг, в кабинете один, мне его не слышно, дверь прикрыта. Потом только – у двери шаги и замок – щелк! Ну мало ли? Потом вроде голос, но ничего не понятно. Может, по телефону?.. Хочешь верь, хочешь нет – я не подслушивал, как-то не до того тут у вас. А потом через минуту – ба-бах, ба-бах!.. Клянусь тебе, так и было! Сам подумай, остался бы я тут? – он говорил торопливо, шмыгая носом, а когда закончил и приложил к носу ладонь, то на нее сильно хлынуло красным. – Ну вот, пожалуйста…

– А днем ты где был? – поморщившись, уточнил Турин.

Белег молчал. Из-под пиджака у него – раз, два, три – сухо пощелкивал револьверный барабан.

– ‘десь и быв, – прогундосил Нурмиль, – бу’ажки дуда-тюда носив-приносив. Сам ‘днаешь.

– И подтвердить это, ясное дело, может – кто?..

Нурмиль замер, перестав размазывать кровь по подбородку, покосился на кабинет.

– Пв’оклятье.

В приемную уже не стучали – голоса в коридоре спорили, то ли требуя высадить дверь, то ли порываясь стрелять в замок.

«Три, четыре, пять», – продолжал щелкать «Карсид».

– Белег, – тихо позвал Нурмиль, – ды не пори горячку-то.

Раздался выстрел. Дверь распахнулась, в приемную хлынул народ.

Белег обернулся. С дымящимся револьвером в руке на него смотрел высокий темноволосый коротко остриженный полковник – в несвежей пехотной форме с погонами, но без лычек и нашивок, в очень пыльных сапогах и с недавним пороховым ожогом на щеке. Позади стояли несколько испуганных комендантских и как всегда в штатском, как всегда непроницаемый Халькон.

– Здравствуй, Ордиль.

– Отойди от него, – вместо приветствия ответил тот и, не опуская револьвер, качнул стволом направо.

Турин посторонился. Нурмиль на четвереньках пополз с балкона, прислонился к письменному столу.

– Да что тут у вас за пальба опять, Враг бы вас всех побрал?! – в общем шуме рявкнул из коридора голос Орофера, он распихал кого-то с дороги и прошел внутрь. – Я вас тут всех разгоню к сучьей матери! За полную непригодность!

Белег посмотрел на Орофера, на напрягшегося Ордиля, на сникшего Нурмиля.

– Ничего особенного, Ваше Высочество. Мы проясняли некоторые вчерашние обстоятельства.

– Куталион! Опять! – Орофер подошел ближе, заглянул за стол, при виде ординарца отпрянул. – Совсем спятили? Да я вас под стражу отправлю! За самоуправство!

– Это излишне. Я и господин Турамбар действовали в интересах дела.

– Да-а? – зловеще протянул Орофер. – Сотрудников аппарата из окон выбрасывать, это в интересах? У вас, наверное, и полномочия такие есть – в интересах дела-то действовать?

Вместо ответа Белег вынул из кармана допуск, раскрыл и показал. Орофер недоверчиво подошел ближе.

– Когда это он у вас появился?

– На днях.

– А вчера вы про него запамятовали?

– Комиссован по здоровью.

– Еще скажите, корнета с балкона кидали по той же причине.

– Это я! Я! Перенервничал. Душа за дело болит!

– Ах, ну да, Турамбар, вам-то не впервой! Давайте сюда, – Орофер резко протянул руку, Белег руку отдернул.

– Не имею права передавать личное удостоверение первого порядка третьим лицам.

– Корлас! – Орофер совсем побагровел и свирепо заиграл желваками. – Живо сюда! Проверить по журналу, удостоверение номер… – он продиктовал, – кому, когда выдано. Немедленно! Марш!

Через восемь минут запыхавшийся Корлас доложил, и принц вынужден был проглотить дальнейшее возмущение. Должности к удостоверению не прилагалось, никаких других документов не было, но и очевидно подлинную подпись короля оспаривать не решился ни недоверчивый Орофер, ни коротко взглянувший Ордиль – пока.

– Очень интересно, господин Куталион, – с издевательской вежливостью проговорил Орофер, когда с разбирательством было покончено. В приемной остались только трое непосредственных участников переполоха, он сам и разведка – появившегося откуда-то взволнованного доктора Игливина тоже выпроводили. – Если посреди «интересов дела» найдете свободное время – будьте так любезны, почтите вниманием. Нам пора кое-что прояснить.

И ушел, от души хлопнув дверью. Рокотание «Ну ждите, я вам тут порядок наведу!» донеслось уже из коридора.

– Интересно, – повторил Белег и внимательно посмотрел – на подобравшегося Ордиля, на Халькона, потом на Нурмиля.

– А-а, переоперился, – разочарованным тоном добавил Турин и, убедившись, что больше в приемную никто не идет, поморщился и пихнул «корнета» ботинком в бок.

– Сориендировався, – гнусаво поправил тот.

В подробности Ордиль вдаваться не стал. Дождался, когда из приемной выйдут Халькон и под локоть ведомый им, явно уже на все наплевавший «корнет», затем сухо пояснил: незадачливого нарготрондского агента подловили на чем-то («Не твое дело на чем»), поставили перед нехитрым выбором и определили сюда. Так что сидит он под присмотром и не дергается, дело порученное делает и в худшем случае может теперь психануть и сбежать. Но это вряд ли.

– Стало быть, у тебя все везде схвачено, господин начальник, – насмешливо подытожил Турин.

Ордиль молча повернулся к нему. Окинул медленным равнодушным взглядом: от пошарканных носков армейских ботинок, от обмоток над ними, ношеных галифе, старой кожаной куртки, в расстегнутом вороте которой виднелась клетчатая рубашка, – до торчащего на бок вихра челки. Окинул – повернулся и пошел к выходу. Приостановился только на пороге:

– Делай что хочешь, Белег. Мешать не буду. О помощи не проси.

Ушел, дверь осталась открытой.

– Эй. Ты чего? – подождав, окликнул Турин. Белег вздохнул. Приобнял молодого человека за плечо и подтолкнул вперед.

– Идем.

11 часов 48 минут

– Приехали! Приехали! – прокричал кто-то на лестнице, и известие тут же подхватили, понесли дальше по дворцу.

Белег и Роглин, который пересказывал текущие (а вернее, отсутствующие) результаты обысков по городу, подошли к перилам на площадке парадной лестнице и заглянули через них. Внизу распахнулись высокие двери, почти бегом стали появляться гвардейцы в форме королевского полка, замелькали зеленые береты аросских егерей, оранжевые нашивки толгаленцев. Сверху было не видно, но снаружи, с площади, доносился моторный шум многих автомобилей, голоса, резкие команды. Наконец через порог перешагнул высокий мужчина в темной армейской куртке; с характерной, неистребимой привычкой огляделся быстро и цепко, словно оценивая обстановку на предмет угрозы, не нашел ее и только тогда обернулся – подал кому-то левую руку.

Она впорхнула, не остановилась и обычным своим порывистым, но легким, словно танцующим шагом пересекла площадку и – цок, цок, цок – стала быстро подниматься по ступенькам.

(На ТолГален телефонировали почти сразу. Говорил Эльмо: говорил сам, один и потом, когда Белег уже ходил между допросами гномов, сам же его разыскал. «Выезжают, – сообщил он, – к полудню будут. – Всю ночь поедут? – Белег только уточнил, не став больше ничего спрашивать, а Эльмо только покачал головой, словно прислушиваясь к чему-то, и добавил, вроде как поясняя: – Лютиэн»).

– Белег! – воскликнула она, увидев его наверху лестницы, и всплеснула руками.

Черный приталенный плащ колыхался вместе с юбками, вуалетка на приколотой шляпке сбилась набок – верхний пролет принцесса преодолела уже бегом и, подпрыгнув на предпоследней ступеньке, повисла у Белега на шее. Он не покачнулся: она была все такая же – маленькая и легкая.

– Белег, милый, да как же так… – прошептала Лютиэн ему в самое ухо и крепко, как в детстве, стиснула, прижалась щека к щеке. Щека была горячая и сухая. А пахло от нее уже не детством – дорожной пылью, костюмной шерстью и только слегка, издалека как будто – ландышами.

– Не знаю, малыш. Пока не знаю.

Следом уже поднялись Берен с Диором, остановились чуть ниже.

Тингол был несправедлив, когда говорил, что Диор пошел только в мать. Нет, высокий, стройный, очень соразмерный юноша взял лучшее от обоих: большие синие глаза, мягкие и правильные черты Лютиэн с резкой, броской, очень мужской внешностью Берена смешались равно – и гармонично. Ясно было: пройдет еще несколько лет, сойдет последняя детская округлость, и принц станет мужчиной редкой красоты.

Белег поставил Лютиэн на пол и по очереди пожал руки сыну и отцу. По человеческим меркам Берен почти не изменился: он старел медленно, но все же старел.

Дальше пошло предсказуемо: на шум набежали, зазвучали слова сочувствия и утешения, опять заблестели слезы – чьи-то чужие, не Лютиэн, Лютиэн не плакала; опять кого-то увели… Наконец вся эта пестрая разночинная толпа кончила стоять на лестнице и потекла дальше – в сторону Собственного дворца.

– Результаты? – тихо спросил Берен, когда их в общем потоке повлекло по переходам.

Лютиэн бежала впереди: Белег успел освободиться от ее руки и уступил место подоспевшему Галадону – теперь брат и сестра о чем-то быстро говорили там, за сомкнувшимися спинами гвардейцев и офицеров комендатуры.

– Не особо.

– Делать что?

– Обсудим.

Нагнав, ухватив за плечи, между ними протиснулся Диор, понизив голос, спросил:

– Нас потому вывезти хотели, да? Опасались чего-то? А? – покосился на отца и, еще понизив голос, добавил, жалуясь: – Не говорит мне.

– Помолчи, – коротко попросил Берен, и дальше действительно шли молча.

В личные королевские покои они с Турином вчера попасть и не пытались. С Мелиан следовало поговорить пораньше, но она так и не появилась ни на совещании, ни в дворцовых переходах, а Белег так и не придумал, как и что ей сказать. Роглин сообщил, она по-прежнему не принимает, и сам он смог зайти только на пару минут и безо всякого толка, а в остальном поручил обыскивать комнаты Тингола, но и там ничего не нашлось – Сильмарилл под подушкой не отыскался, футляр от него тоже, а личные записи касались сплошь семейных дел, и их почти сразу забрал себе Орофер.

Сейчас Собственный дворец был оцеплен, вооруженные часовые стояли в переходе из Нового, в коридоре к личным покоям, в предваряющей их приемной комнате. Толгаленские гвардейцы и егеря отстали раньше, и внутрь вошли только Лютиэн с семьей, Галадон, появившийся откуда-то Эльмо, Белег и несколько высших офицеров.

– Ваше Высочество! – на голоса поспешно вышел доктор Игливин, вскинул руки, останавливая идущих. – Примите мои соболезнования. Чудовищная, непостижимая трагедия! Но обязан сразу заявить: всех внутрь не пущу. Ее Величество едва справляется с произошедшим и…

Лютиэн не стала дослушивать доктора, обошла его и толкнула дверь.

Мелиан была в своем будуаре. В обычном дневном платье, аккуратно причесанная, умытая, она не выглядела убитой горем, но как-то странно косо, боком – будто нарочно посаженная кем-то – сидела в кресле и безо всякого выражения смотрела в пустоту – ни на звук шагов, ни на голоса, ни на оклики стоявших здесь же придворных дам головы не повернула.

Конечно, Лютиэн сразу бросилась вперед: упала перед креслом на колени, стала звать, гладить мать по безвольно лежащим рукам; следом нетвердо подошел растерянный Диор, остановились в нескольких шагах Берен, Галадон, Эльмо… Мелиан, будто просыпаясь, медленно повернулась, посмотрела на дочь, на внука и, так же медленно, будто узнавая с трудом, потянула к ним руки. Пальцы стали сжиматься, стискивать – сначала слабо, потом все сильнее – до белизны, до боли, а лицо стало меняться, искажаться, и наконец ее совсем уж страшно перекосило, и тогда из груди исторгся какой-то потусторонний не плач, не крик – вой.

Белег спиной распахнул дверь и тут же снова ее захлопнул.

Из будуара вместе с тем, чуть приглушенным теперь жутким звуком, который ударил тугой волной и от которого, судя по лицам, не только у Белега заложило уши, доносились голоса, рыдания, шаги, двигали там что-то…

– Я же говорил… – расстроенно пробормотал доктор Игливин, бросил крутить завод своих карманных часов и, пихнув Белега с дороги, поспешил внутрь. Оставшиеся в комнате отводили глаза, хватались за виски и затылки, отворачивались и один за другим беззвучно выходили обратно в приемную.

Они с Мелиан никогда не были особо близки. Все они. Отношения были теплые, ровные, но отстраненные, никогда не выходившие за пределы общения вежливого, но поверхностного, лишенного какой-то особой сердечности, личной привязанности. Неизвестно, было ли это желание самой Мелиан, их собственная невольная отчужденность или тактичность, или просто нежелание слишком проникать в эту глубоко частную, интимную сторону жизни Тингола; а может, так просто сложилось. Ведь все это совершенно не мешало тому, что Лютиэн росла на глазах у всех четверых, у всех четверых сидела на коленях, каталась на плечах и называла «ты» и по прямому имени – к Тингола чистому восторгу. И все же при этом он их в семейные дела не очень-то посвящал и вообще умудрялся ловко разделять разные свои роли – Тингола-короля, Тингола-мужа, Тингола-друга-почти-брата. Основания на то были разные, но личное благополучие единственного из пятерки счастливого отца семейства бывало иной раз и поводом для дружеской шутки, и причиной неловкого молчания.

За спиной что-то звякнуло, и Белег обернулся.

Женщина стояла на другом конце опустевшей комнаты – видно, только что вышла из соседней – и помешивала что-то мутное в высоком стакане. На ней было строгое черное платье в пол и с глухой застежкой под горлом, полное отсутствие украшений, но пышные, длинные, неубранные, невиданной красоты волосы золотым облаком окутывали и голову, и плечи и спускались до самых бедер.

– Здравствуйте, – первым поздоровался Белег и повернулся всем корпусом. Как вести разговор с воем из-за двери, пока оставалось нерешенным, а вот здесь все было понятно.

Галадриэль продолжала помешивать в стакане и рассматривала внимательно и спокойно. Наконец ответила:

– Здравствуйте.

– Переговорим?

– Могу без опаски отказаться.

– Можете.

Звон прекратился. Галадриэль прошла мимо Белега к дверям будуара, открыла их и скрылась внутри. Вышла через пару минут уже с пустыми руками.

– Идемте.

Соседней комнатой была небольшая мягкая гостиная, за ней – буфетная, там сильно пахло спиртом и лекарствами, на полу поблескивало замытое пятно. Из буфетной анфилада пустых тихих комнат вела в такой же пустой танцевальный зал – большой, парадный, от пола до потолка украшенный роскошной каменной мозаикой, лепниной и огромными зеркалами. Придворных дам из свиты королевы по большей части распустили по домам, а может, они сами отыскали себе какие-то иные занятия и помогали сейчас где-то во дворце; прислуги тоже было не видно.

В танцевальном зале, в углу, прикрытое будуарного вида ширмой, наспех задвинутое с глаз долой, стояло кое-как украшенное Урожайное дерево – в этом году раскидистый орешник в кадке; яблоки и конфеты, шишки, золоченые шары, банты, цветные фигурки животных, стеклянные фрукты и фрукты из папье-маше, настоящие желуди, поддельные монеты, звезды из горного хрусталя висели там и сям без всякого общего замысла; внизу из-за края ширмы виднелась груда корзин, корзиночек, подарочных коробок, кульков, свертков упаковочной бумаги, мотков лент, цветочных гирлянд… До Праздника урожая было еще достаточно времени, но королева и ее дамы всегда готовились к нему заранее: программы мероприятий и визитов, благотворительных вечеров и аукционов, программу большого приема во дворце, меню праздничного ужина, оформление, подарки и прочее придумывали с весны, а в личных покоях королевы Урожайное дерево появлялось одним из первых.

– Ты что опять здесь делаешь? – вдруг резко спросила Галадриэль, и из-за ширмы выглянул мальчишка – уже не совсем мальчик, еще не совсем подросток.

– Ничего, – нисколько не испугавшись, ответил тот и потянулся, снял с ветки шоколадную монету.

– Пожалуйста, – подчеркнуто сокрушенно заметила Галадриэль, взглянув на Белега. – Один раз выгнала, так он снова тут. Объедает наше Урожайное дерево.

– Да кому оно теперь нужно? – пожал плечами мальчишка и демонстративно неспешно отправил в рот шоколадный кругляк.

В аккуратном мундирчике, очень похожем на темно-зеленую форму королевской гвардии, с аккуратно причесанными, заплетенными золотыми волосами, он и в целом производил впечатление эталонной аккуратности и полной невинности – если бы не совершенно бесстыжие, смеющиеся ярко-зеленые глаза.

– Я попрошу твоего отца засадить тебя за уроки.

– Не выйдет. Во дворце ни одного ментора, – ехидно сообщил мальчишка. – Спроси у кого угодно, любезная сестрица. А отец слишком занят. Можешь попытаться, но я бы на твоем месте не стал – попадешь ему под руку, будет и тебя выспрашивать, где ты ходишь, с кем шепчешься…

– Юный принц готов поделиться наблюдениями?

«Юный принц» на мгновение замер, делано задумался, а потом нарочито неспешно напихал по карманам еще украшений – яблок, конфет, мелких подарочных свертков, – повернулся и пошел к дверям.

– Что вы, дядечка Белег. Я же шучу только.

Когда за ним закрылась дверь, Галадриэль снова взглянула на Белега, с возмущением поделилась:

– На удивление нахальный мальчишка! Страшно представить, что из него вырастет.

Высокие распашные окна в этом зале, почти как в кабинете Тингола, выходили на садовую террасу: во время приема можно было продолжать веселье и внутри, и снаружи. Галадриэль выпустила Белега, прикрыла за собой створку, оставив раздернутым занавес, и махнула стоящему у перил часовому.

– Не положено, – неуверенно ответил тот, но пристальный взгляд убедил его не спорить и поскорее убраться из пределов слышимости.

– Удивляюсь, как это наш бука Орофер не мог его вовремя приструнить. Теперь, полагаю, поздно. Знаете, из гадких детей порой вырастают очень гадкие взрослые?..

Действительно, строгий равно к себе и к окружающим Орофер с единственным сыном был строг только на словах. Юный Трандуил рос хитрым, себе на уме, сообразительным и острым на язык мальчишкой; нет, он был прилежен в учебе, делал в ней заметные успехи, но при этом отцовских чаяний и ожиданий того, как должно вести себя принцу крови, явно не оправдывал.

«Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» – спросил как-то Тингол. Он любил всех своих многочисленных племянников, а самый младший еще и подкупал живым, лукавым нравом. Тингол вообще испытывал слабость к чужому нахальству. «Королем», – охотно ответил тогда Трандуил, и Тингол с восторгом расхохотался. Присутствовавший при этом Орофер вспыхнул и, по выражению лица, явно пожелал провалиться сквозь землю.

– А вы, господин Куталион, – продолжила Галадриэль, – с детьми управляетесь уверенно. Виден опыт.

Отошедший в сторону парка часовой по-прежнему косился на них и неуклюже пристраивал на плече ствол винтовки – самые опытные части отправили на улицы города и на внешние кордоны, а внутреннюю охрану дворца, похоже, набрали по остаточному принципу.

– Нет, правда! Вы ведь почти вырастили этого мальчика, сына Хурина. Насколько я знаю, не самый простой был подопечный… Всегда было интересно: это дядюшка его на вас повесил или вы сами вызвались? Если второе, то понимаю, уж вам-то взять воспитанника – оправданно. Хотя разумнее эльфийского сироту, их, к сожалению, тоже хватает… Нет, вы не подумайте, я просто знаю, о чем говорю: мой брат Аэгнор ввязался в нечто подобное.

Галадриэль замолчала, словно в ожидании какого-то ответа, но его не услышала и продолжила:

– Имею в виду, что слишком привязался к смертному человеку. Знаете ведь, он чуть не женился на женщине из беорингов?

– Я слышал.

– Ну вот, – Галадриэль вздохнула, – впрочем, жизнь распорядилась с мрачной иронией… А ведь в вашем случае тоже чуть не вышло иронии? Можно, наверное, так назвать? Скажите, трудно было через это переступить? Господин Куталион?

– Мы переступили.

– О, я задела вас? Извините, если так, – Галадриэль взглянула виновато, протянула руку, мягко взяла его за локоть. – Мы все немного не в себе… А вам же особенно тяжело – еще толком не оправились, и тут выпало потерять в один день двух друзей. Вы ведь были так близки и с дядюшкой, и с господином комендантом…

– Что-то еще? – помолчав, все-таки произнес Белег. Опустил взгляд и посмотрел на холеную руку у себя на локте: рука была тонкая, с нежными голубыми прожилками под белой кожей, с единственным узким золотым кольцом, с аккуратно подточенными заостренными ноготками. Под его взглядом рука медленно разжалась и медленно опустилась.

– Ну хорошо, – улыбнулась Галадриэль, – спрашивайте уже.

Белег ждал. Галадриэль улыбнулась шире.

– Ах, то есть я еще и сама должна? Что ж…

В Дориате любили поспорить о том, кто прекраснее – дочь короля или его племянница. Споры были долгие и бестолковые, нередко сводящиеся к совсем уж постороннему сопоставлению своего, синдарского и чуждого, заморского. Белег во все это не втягивался, но сам видел ясно: Лютиэн была красива исключительно, совершенно, и красота ее была насквозь пронизана очарованием, неиссякаемым жизнелюбием и безграничной добротой. Наверное, именно это видел каждый в огромных лучистых глазах, в по-детски приоткрытой улыбке и смешливых ямочках на щеках; о своей красоте она не задумывалась. Галадриэль же все о себе знала. Это в полной мере сквозило в ее стати, в повороте головы, в манере с легкой уверенной улыбкой смотреть из-под полуопущенных век; Галадриэль была прекрасна и пользовалась этим.

– Что ж, – повторила она уже серьезно и повернулась к Белегу лицом, расправила плечи. Каблуков под длинным подолом было не видно, но они там были – иначе бы она не смотрела почти вровень. – Никаких новых обстоятельств по существу произошедшего я вам сообщить не смогу: я все утро провела на половине королевы. Сначала мы вместе разбирали ее переписку, потом продолжили работу с приготовлениями к празднику. Мне даже нечем развлечь вас. Если только организационными курьезами.

– Вы не выходили в сад? Не видели ничего в окно?

– Поверите: нет. Мы были страшно заняты. Это безобразие, объедаемое несносным кузеном – одно из свидетельств тому. К празднику нужно было еще многое сделать, а времени оставалось в обрез. Мы все время были в этих комнатах – и я, и Ее Величество. Придворные дамы, – она назвала несколько имен, – могут подтвердить.

– Кто еще кроме них заходил? С какой целью?

– Ее Высочество Кайссэ, она пришла около девяти и пробыла с нами до полудня. Дядюшка Эльмо пришел вместе с ней, но задержался минут на двадцать, не больше. Дальше у него какие-то свои штудии или философские размышления… Вам лучше у него спросить, я не вникала. Обычно вникаю, я же добрая племянница, но тут слишком уж занята была… Была госпожа Руиндис – с вопросами сметы на праздник во дворце. Доктор Игливин, он принес списки из госпиталя: планировался визит к раненым и подарки для них… Кто еще?.. Дядюшкин секретарь, Рандиллион, он приносил какие-то бумаги, лично для королевы. Еще, если интересно, звонила госпожа Ллин-Маэб, Ее Величество сама с ней говорила – что-то о праздновании в квартале авари… А в остальном только наши придворные дамы, прислуга, какие-то дворцовые служащие – честно сказать, я и не следила, да и за чем тут следить: они выходили и возвращались, носили бумаги, кое-какие образцы, пробники… Проверьте – на случай, если не исключаете, будто женщина могла незаметно выскользнуть отсюда и расправиться и с дядей, и с тем несчастным ряженым гномом.

Она не улыбнулась и не дрогнула лицом, но где-то в глубине ярко-голубых глаз отразилась издевка.

– Женщина могла это организовать.

– А смысл? Неужели устранить дядю в надежде усадить мужа на трон?

– Не повод?

Тут Галадриэль все же позволила себе снова усмехнуться. Повернулась, расслабленно оперлась спиной о парапет. Из кармана, обнаружившегося в складках платья, появился строгий, без отделки, без инкрустации портсигар чистого золота; из портсигара – такой же строгий золотой мундштук и тонкая, белоснежной бумаги пахитоска. Белег прислонился к парапету рядом и, как того требовали правила игры, достал зажигалку.

– И не подумаю… Закурите? Они крепкие, крепче, чем кажутся… ну как хотите… Да… не подумаю отпираться, – тугая струя дыма вырвалась из красиво округлившихся губ. Галадриэль проводила ее взглядом и уже без улыбки посмотрела на Белега. – И поверьте, это бы всем пошло на пользу. Мы с вами достаточно опытны, чтобы говорить открыто, а вы теперь слишком незначительны, чтобы вас опасаться: дядя все очень запутал, а я бы – исправила. Я бы и раньше исправила, если бы он позволил, но – увы.

– Шанс представился.

– Теперь? Теперь кузен Орофер из штанов выпрыгнет, если я попытаюсь. Да и в качестве кого? Нет, действовать придется, как иначе… но… пока не решила, как именно. Может, попросту заявить о своих правах, что думаете? У нас с Келеборном на двоих их побольше, чем у любого другого на континенте. А что: он – непосредственный наследник, я – внучка трех королей, племянница четвертого. Мы с Ородретом вдвоем такие остались, и то он себя своим браком принизил. А у меня, заметьте, родословная, как у редкой суки, никаких сомнительных союзов: ни бабки-белошвейки, ни матери-рыбачки. Ни, убереги, Создатель, смертных отцов.

– Ни крови голодримской.

– Ну, это несерьезно… Ладно, шутки в сторону! Честное слово, господин Куталион, мне все это совсем не на руку. Убийство?.. Такое вопиющее?.. Столько шума, проблемы с гномами, Сильмарилл – большие проблемы с кузенами… Представляете, что сейчас начнется? Конечно, представляете… Нет-нет, – она вздохнула и подчеркнуто расстроенно покачала головой, – все это очень, очень неудобно.

– Что же было бы удобно?

– Удобно… Если совсем начистоту, – Галадриэль вдруг лукаво улыбнулась, переложила мундштук в левую руку и потянулась, крепко обвила его за шею, зашептала в самое ухо: – Думаю, удобнее всего был бы какой-нибудь ужасный несчастный случай. Понимаете, какая-то трагическая случайность – ни следов, ни виноватых… Вам в вашей работе не приходилось думать о подобном?

– Приходилось. Думать, – спокойно ответил Белег. Галадриэль чуть отстранилась и теперь смотрела дразнящим смеющимся взглядом; рука у нее была прохладная, щека горячая, а от кожи пахло крепким мужским табаком, бергамотом и перцем.

– Вот видите. С вами приятно иметь дело, господин Куталион: вы открыты для понимания. Но – у вас есть границы, – она снова посерьезнела, напоследок погладила его вскользь по затылку и отстранилась полностью. – У меня тоже.

Они постояли молча, размышляя. Пахитоска дотлела и погасла, и Галадриэль небрежно вытряхнула ее на пол, спрятала мундштук.

– Так что, убедила я вас?

– Был такой расчет?

Она снова усмехнулась.

– Appiё{?}[Appiё (кв.) от appa– (to touch) – касание. Здесь: туше.], наивный вопрос.

– Но я вас услышал.

– А вот это уже немало, – заметила Галадриэль и выпрямилась. – Тогда облегчу вам задачу. Хотите знать, что я со своей стороны думаю?

– Со своей, – повторил Белег.

Галадриэль поняла и кивнула удовлетворенно.

– Со своей, господин Куталион, все правильно. Я не пристяжная кобыла, у меня есть собственная сторона и собственные интересы. А думаю я… Думаю, что если все так запутано, что вот и вы, как кутенок, тыкаетесь наугад, то хорошо сработано. До холодка в лопатках хорошо.

– Все?

– Пожалуй… Ну не гадать же нам с вами: ах, гномы слишком глупо; ах, кузены мои слишком очевидно? Ах, Ороферу мозгов бы не хватило?.. Ой, да шучу, шучу, ха-ха!.. Нет, давайте так: гадать неинтересно, а вот если я что-то узнаю, обещаю, с вами свяжутся.

Белег смотрел не на нее, а на ее отражение в дверном стекле: видно было, что Галадриэль не перестает крутить в кармане свой портсигар.

– Хорошо. Последний вопрос. Кто мог бы дать за Сильмарилл лучшую цену?

– «Мог бы»? Или «дал бы»? – переспросила Галадриэль. – Да и кому что нужно.

– Вам, например?

– Мне… – всерьез задумалась Галадриэль. – На что я бы поменяла Сильмарилл… Может… Может, на чью-то голову? Или лучше на пару голов? Тут ведь смотря с кем меняться, – и она улыбнулась совершенно обворожительно, сделала шаг к дверям с террасы.

– Благодарю, что уделили мне время, Ваше Высочество.

– Ах, какие пустяки, господин Куталион, – в тон ответила она и, задержавшись на пороге, картинно передернула плечами. – Признаться, я тоже была рада улизнуть: вы-то и не знаете, но есть вещи невыносимее крови и проломленных голов, – и, страшно округлив глаза, закончила: – Женские слезы.

Дверь беззвучно прикрылась, колыхнулась плотная штора. Выждав немного, по лужайке зашелестел часовой – вернулся на пост и, сердито покосившись, вытянулся с винтовкой на плечо.

Надо было найти Турина. Тот, скорее всего, остался в комендатуре и продолжал читать рапорты и допросные листы, а может, уже и расспрашивал кого-то, кто ночь напролет рыскал по следам двух гномов – мертвого и, как только что охарактеризовал Роглин, «как в воду канувшего». Версия требовала проверки.

Белег повел плечами, шагнул с места и взялся за дверную ручку, но остановился – стекло показало растрепанное отражение со съехавшим на бок галстуком. Он поправил. Только с оставшимся на коже навязчивым запахом табака и бергамота ничего было не поделать.

13 часов 06 минут

Рандиллион шел им навстречу по длинному коридору комендатуры и прижимал к груди кипу папок. Он был все в том же сером полосатом костюме, все такой же собранный и бесстрастный. Не дойдя до Белега и Турина, отвернул в приоткрытую дверь и там затих.

– Ранвэг?

Небольшая комната оказалась доверху заставлена коробками и мебелью – многие кабинеты в этой части дворца пришлось спешно освобождать для допросов. Секретарь короля стоял среди шаткого нагромождения и сосредоточенно разглядывал разлапистый фикус.

– Ранвэг? Вы не к Ороферу?

– Я? К Ороферу? – медленно переспросил тот и, подумав, уточнил: – Я к Его Высочеству.

– Это другой этаж.

– Другой, – еще подумав, согласился Рандиллион. Повернулся и собрался выйти обратно в коридор.

– Что за бумаги, – Белег заступил дорогу, – вы вчера утром приносили для королевы? В котором часу это было?

– Бумаги для королевы.

– Какие именно?

Рандиллион задумался. Посмотрел на папки у себя в руках, снова на Белега, моргнул медленно и только потом ответил:

– Я к Его Величеству.

– А… бумаги? – уточнил Турин.

– С бумагами.

– А спали вы?.. Тоже с бумагами?

Тут Рандиллион уже ничего не ответил, повернулся и деревянно пошел в коридор.