Текст книги "Добрым словом и пистолетом (СИ)"

Автор книги: Норлин Илонвэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

«Ку-ку, ку-ку, – раздалось над головой, мерно и как будто насмешливо, – ку-ку».

Белег открыл глаза и нашел в кроне птицу. Та замолчала сразу – смотрела наглым глазом в желтом обводе и чуть подпрыгивала на ветке. Потом вспорхнула и убралась в чащу – видно, уловила внизу что-то такое неладное, не сулящее добра.

Ночью он опять мало спал. Впрочем, это успело сделаться привычным, и опасной усталости не ощущалось. Но вот, похоже, автомобильная качка взяла свое, и на несколько минут – не больше – он провалился в сон. Неприятный сон – не сон даже, дремоту. Воспоминание.

Посмотрел вслед улетевшей кукушке, наклонился, разулся и босиком, ступая бесшумно, слившись с лесом, став лесом, дыша в такт с дыханием леса, пошел вперед.

…Охота вокруг Озера была изобильна и опасна. Со временем зверь сделался осторожен у воды, а дальше в чаще, в темноте дикого леса, осторожным следовало быть самому охотнику.

Олений след увел Белега достаточно далеко, чтобы быть начеку, и тихий хруст за спиной он услыхал сразу. Уяснить они уже успели: случается такой шум, оборачиваться на который, а тем более проверять, не шуршит ли это в подстилке мышь, не ползет ли в листве безобидный уж, никак нельзя. Любопытные уже ничего не рассказывали, оставляя на забрызганных ветвях только клочья слипшихся волос и рваные лоскуты, а то и вовсе – одну разрытую землю в глубоких бороздах ногтей.

Белег ни оглядываться, ни раздумывать не стал – сразу прянул с места, как прядает спугнутый заяц. В тот же миг молчавшая притворно чаща за его спиной содрогнулась и исторгла из себя нечто – нечто взревевшее, тяжелое. Нечто, что ринулось по пятам.

Хрипело влажно и близко, с хрустом ломало сучья, метало там что-то позади и никак не отставало. Белег несся через лес бездумно, бестрепетно – ведомый одним лишь чутьем. Весь разум, все сознание его будто угасли, как гаснет спешно присыпанный песком костер, и теперь были только они – чутье и тело. Глаза сами выискивали просвет между стволами, уши ловили за спиной приближение неведомого, а ноги угадывали, куда наступить, избежав коряги или скользкого мха. Так же не раздумывая, копье он выпустил сразу и сразу же скинул сумку, облегчив бег. Как рвалась о сучья безрукавка из оленьей шкуры и как слетели с ног обмотки, он уже не почувствовал и не заметил. Но голодный хрип за спиной не затихал, напротив – все приближался, висел на самых плечах, и вот тут Белег и увидел – действительно увидел, будто сознание само вернулось в этот острый нужный миг – переломившееся дерево. Наверное, его свалило бурей, и острые осколки торчали из сердцевины, белея в лесном мраке. Нельзя было понять, крепко ли они держатся друг за друга, крепка ли их древесина, но Белег и не задумался – не примериваясь прыгнул на ствол, не сдерживая бег, ухватил потянувшийся к руке древесный осколок и выставил его назад, под мышку, успев еще упереться коленом, но не успев обернуться.

Они свалились на землю вместе. Гадина смела его своим весом; протащила, ободрала о кору и ветки, обхватила и забилась, не давая ничего разглядеть, молотя лапами, молотя башкой и каким-то чудом не задевая когтями. Деревяшку вырвало из его рук, но зато он сумел как-то извернуться, избежав клацнувших клыков, и сразу плотнее прижался, почти обнял, не давая места для замаха. Где-то – то ли сверху, то ли сбоку – булькало и выло, скрипело и чавкало, содрогалось, билось и скрежетало – а потом вдруг замерло. Белег обнаружил себя полузадохнувшимся, придавленным к земле, и гадина таращилась на него сверху. Она была сизо-черная, покрытая грубой бугристой кожей, в складках которой торчали пучки жесткой щетины. Черные блестящие глаза с кулак размером пучились на вытянутой башке с маленькими ушами, маленькими ноздрями и огромными, влажными, короткогубыми челюстями. Изогнутые клыки, все в багровых сгустках и крепкой багровой пене, дрожали у Белега перед самым лицом. Затем тварь содрогнулась уже всем телом, выблевала на него перемешанный с кровью и щепками ком тухлятины и затихла.

Потом Белег еще долго лежал под коченеющей тушей, не в силах столкнуть ее с себя, и смотрел, как черные пузыри глаз заплывают мутью…

Скопившаяся в развороченном пеньке вода была студеная, прозрачная и чуть отдавала прелью. Белег пригладил намокшие волосы, о рубашку высушил руки и подпрыгнул – повис на почти горизонтальной ветке, как на турнике; мышцы в боку натянулись и сразу заныли. На гимнастику, прописанную доктором Курмином, не хватало ни времени, ни сил, да и вообще доктор Курмин имел бы полное право учинить нерадивому пациенту основательный разнос: с таким подходом стоило ли удивляться, что процесс восстановления затягивается. Вот и сегодня ночная судорога чуть не сбросила его с постели, и потом Белег битый час ходил от стены к стене, согнувшись и давясь в платок до бурой слюны.

Над головой шелестели листья, скользил среди них ветер; птицы присмотрелись и вернулись к своим делам. Из зарослей даже решилась выглянуть лисица: замерла, приподняв переднюю лапу, и наблюдала, а потом и вовсе осторожно подошла и той же лапой потрогала что-то непонятное, брошенное в листве. Впрочем, на похищение решиться не успела – из-за деревьев, из-за дренажной канавы со стоячей пахучей водой донесся вдруг прежний страшный рев, потянуло вонючим дымом, и лисица сочла за благо сбежать.

Белег досчитал до ровного числа, разжал руки и спрыгнул на землю. Болезненное напряжение в боку и в руках прошло, вытеснилось напряжением приятным, сулящим легкую усталость. Лесной воздух наполнил и грудь, и голову и тоже принес с собой какое-то облегчение. Белег подобрал обувь и сброшенный на траву пиджак и пошел к дороге.

В просвете между деревьями серело по-прежнему пустое шоссе, только мелькнуло и металлически грохнуло – «Глаурунг» захлопнул свою пасть. Турин уже вернулся и теперь топтался рядом с пыхтящим бронемобилем, дымя папиросой и бросая по сторонам выжидающие взгляды. Потом наклонился к водительскому окну, сунул внутрь руку: окончательно разбив хрупкую осеннюю тишину, разнесся по окрестностям пронзительный звук клаксона.

Белег вздохнул и отстранился от растущего у кромки леса дерева.

– Не шуми.

– Б… Белег! Тра-та-та!

Шоссе «Андрам»

10 часов 00 минут

На заставе их ждали, поэтому никаких задержек не возникло и поэтому поправок в график не вносили – без остановок ехали еще два с половиной часа. Потом наскоро перекусили в Эден-Гобел – превратившемся в крепость крупном торговом городе на северных склонах Андрама. Здесь шоссе упиралось в перекресток и разбегалось на три стороны – на запад, к Вратам Сириона, на юг, в Таур-им-Дуинат, и на восток – в Оссирианд. «Глаурунгу» дали еще час отдыха, заправили его, не без усилий отсекли расспросы местных военных и продолжили путь.

Четкие границы в Восточном Белерианде стерлись после Нирнаэт. От Дориата, от его Границы, в разные стороны уходили линии шоссе, вдоль них цепью тянулись городки, форты, заставы и сторожевые посты. На юг эти цепи уверенно добирались до самых Гаваней, до чащоб Таур-им-Дуинат, оттуда – к Тол-Галену и еще дальше. Южное направление было относительно безопасно. Строго на восток уходило шоссе «Эстолад», некогда верный торговый путь; теперь он до самых гор пролегал через ничейные земли и часто подвергался набегам полуразбойных банд и нападениям ангбандских рейдов. Ангбанд пока то ли не мог, то ли не хотел затопить Эстолад войсками, и здесь по-прежнему существовал старый путь снабжения. Но с каждым днем он становился все более опасен, требовал все больший контингент сопровождения, и потому все больше товаров возили уже широким объездом – через ТолГален, Адурант и надежно прикрытые дороги Таур-им-Дуинат.

Шоссе «Андрам» тянулось вдоль всей горной цепи, но сторожевые городки на нем постепенно редели, мельчали, а истрепанная войной и переселенцами местность становилась все более пустынной, неухоженной, неприглядной. Географической границей с землями Первого Дома служила каменистая мелководная речушка с несколькими названиями на разных языках; на дориатских военных картах она обозначалась просто – Ручей-18, по отсечке в восемнадцать лиг от большого перекрестка в Эден-Гобел. По обе стороны от речушки раньше был симпатичный зеленый городок, мирное полукурортное местечко вблизи холмов Андрама – сейчас от него осталось пепелище, а два осколка – то ли городишки, то ли деревни, то ли попросту временные стойбища – отпрыгнули друг от друга на полторы лиги и настороженно переглядывались через границу.

Единственной улицей городка (вернее, все же городков; их теперь так и называли Западный Городок и Восточный) служило само шоссе. Вдоль него кособочились сколоченные из чего попало хибарки, навесы, дырявые шатры и крытые полотном повозки – некоторые жители готовы были сняться с места сразу, как запрягут тощую кобылу и свистнут из пыльного ракитника чумазых ребятишек. «Глаурунг» медленно ехал, провожаемый и настороженными, и равнодушными взглядами. Население здесь было малочисленное, но очень пестрое: люди разных народов, смешанные семьи синдар, лаиквенди и голодрим, по разным причинам не нашедшие своего места ни в Дориате, ни в землях наследников Финна; переселенцы-лаиквенди, кочевые авари. Два приметных лоскутных фургона как раз стояли на пути между въездом в Западный Городок и виднеющимся в конце улицы пограничным постом. Здесь же, прямо на земле, расстелили циновки, выложили какие-то вещи, и вокруг собрались жители – переговаривались, рассматривали, торговались и пили что-то из глиняных чашек; женщина с татуированным лицом в высоких сапогах, в мужских штанах и узлом завязанной на боку пестрой юбке собирала мелочь и подливала желающим из кувшина.

Война докатилась в эти мирные земли только в дни Нирнаэт – возможно, поэтому из непривычки, из неожиданности все здесь восстанавливалось так медленно, едва-едва. Разбитые, перемешавшиеся части разных армий в спешке отступления взрывали и жгли за собой все, что только могло сойти за укрепления и укрытия. Следом пожаловали ангбандские передовые части, но они быстро оттянулись назад, а теперь только отдельные рейды и отдельные банды мелькали на горизонте, рискуя испытывать границы земель Амон-Эреб и эту внешнюю, пунктирную на картах, границу Дориата.

«Глаурунг» остановился под самой вышкой.

Пост, несмотря на ключевое расположение, был небольшой: бетонный бункер, вытянутый одноэтажный жилой домик с пулеметным гнездом на плоской крыше и примыкающим гаражом, вышка с флагом, прожектором и еще одним пулеметным гнездом. Опутанная колючей проволокой изгородь – загнутая вперед, окопанная, увешанная гроздьями жестянок – уходила на северо-запад и на юг, в сторону Андрамских холмов.

– Здоровó, – с причудливым выговором поприветствовал командир поста, майор Нгиртан, сунул голову в пассажирское окно. – Порядок?

За спиной у него выстроился наготове личный состав – офицеры, рядовые; пулеметные расчеты сидели по своим местам.

– Порядок, – подтвердил Белег, и Нгиртан, оттолкнувшись от борта автомобиля, дал знак сначала своим (те бросились оттаскивать барьеры и отпирать ворота), а потом, взглянув в створ улицы, резко свистнул и замахал, как цыплятам, – собравшиеся возле торгового фургона жители нехотя качнулись назад, но расходиться и не подумали.

Нейтральную полосу пересекли медленно и так же медленно вкатились в еще одни распахнутые ворота. И револьвер вместе с кобурой, и небольшой черный пистолет Белег заранее разрядил и переложил на заднее сиденье – на видное место. Турин даже в поездку отказался вооружиться наотрез, но там же, сзади, все же лежал еще и карабин.

– Проезжайте на площадку, – скомандовали на квенья, когда «Глаурунг» затормозил, Белег и Турин дали себя рассмотреть, а позади кто-то уже дернул двери и оперативно освободил заднее сиденье. Ворота с лязгом закрылись.

Утрамбованная открытая площадка рядом с бетонным кубом неприветливого здания с крошечными окнами и точно с такой же, как по соседству, вышкой с гнездом была огорожена по периметру – старые шины, пустые топливные баки, бобины от проволоки.

Белег и Турин вышли, оказавшись в тесном кругу встречающих, и Турин, не дожидаясь требований, открыл капот и посторонился, давая возможность осматривать в свое удовольствие. Белег протянул документы старшему офицеру поста.

– Другого оружия нет? – спросила та.

У нее, майора патрульно-пограничной службы со значками Врат на петлицах, было узкое застывшее лицо с маленьким искривленным ртом и со следами сильного ожога – сам ожог давно зажил, но полностью сходить ему предстояло еще несколько лет.

– Другого нет, – ответил Белег.

– А лично обыскивать не будете? – не удержавшись, поинтересовался Турин.

– Есть что показать, – без вопроса в голосе уточнила женщина и, не став ждать ответа, через плечо указала на стоящий здесь же другой автомобиль – уже известный в некоторых кругах новый голодримский Namba-34{?}[Namba (квен.) – молот.]. Выкрашенный в камуфляж, он был еще и до невозможности уделан грязью – от колес до самого верха брезентового тента; на стекле, впрочем, сияли полукружья – следы хорошей работы щеток. Рядом с автомобилем спокойно ждали трое, четвертый – за рулем. – Садитесь. Ваш транспорт подгонят следом.

Позади них «Глаурунг» оказался окружен значительно бо́льшим вниманием: из салона уже вытащили все вещи и теперь, похоже, собирались откручивать сиденья; из-под капота торчали чьи-то ноги в армейских ботинках, а над капотом склонились пограничный капитан и женщина в куртке-спецовке – решительно дергали и крутили содержимое и впечатления свои выражали неясными короткими репликами и междометиями; такие же ответные междометия доносились из-под днища.

– Там пуск туговат, – заметил Турин, с явным сожалением глядя на происходящее.

– Постараемся исправить, – все так же невозмутимо ответила госпожа майор и посторонилась, передала документы подошедшему офицеру.

– Приветствую, господа, – начал тот на безупречном синдарине, сразу замолчал и как-то недоумевающе посмотрел сначала на Белега, потом на Турина, а потом еще через паузу вздохнул.

Высокий, статный, явно молодой; в очень ладной, как будто бы вчера только пошитой форме прежнего перводомского образца, он выглядел браво и слишком отличался от пыльных, вразнобой обмундированных военных заставы.

– Садитесь, потолкуем. Капитан Оровальдо, разведка.

***Королевство Дориат и Белерианд, адм. р-н Рамдал /

Восточный Белерианд, Амон-Эреб

10 часов 47 минут

Потолковать сразу не пришлось. Namba пылил по неоднократно разбитому шоссе во всю мощь двигателя и со всеми возможностями хваленой голодримской подвески. Рев мотора и поток воздуха при этом голоса почти заглушали, но и без того говорить было бы затруднительно: чтобы удержаться на месте, пассажирам пришлось схватиться за поручни. Комфорт никогда не был приоритетом военных разработок.

– Ехать будем часа два, – еще на площадке сообщил капитан Оровальдо. Сам он уселся спереди, убедился, что пассажиры на втором ряду готовы, что двое в кузове тоже устроились – выставили в распорку ноги, уткнули в дно приклады винтовок. – Понадобится остановиться – сигнализируйте. Вопросы? Возражения?

Ни того, ни другого не последовало, и капитан кивнул шоферу.

Тот так и не стал выбираться из кабины. И здороваться тоже не стал. В надвинутом шлеме с очками-консервами, в натянутом на подбородок шарфе и застегнутой, один в один как у Турина, куртке, он ждал, расслабленно свесив руку за борт автомобиля. Белег поймал в зеркале быстрый, стеклами прикрытый взгляд и тоже промолчал.

С места рванули без предупреждения – уверенно и резко: так уходит в карьер норовистая, но приученная к хозяйской руке лошадь. Из-под колес взлетели гравий и песок, облако пыли заволокло пограничный пост, и он, а вместе с ним другой пост напротив, ворота, стальная изгородь, фигуры голодрим, оставшийся на площадке «Глаурунг» – все стало быстро уменьшаться.

Белег выпрямился – рывком их с Турином повалило друг на друга, приложило о жесткую спинку сиденья; он поймал поручень, взялся еще крепче и снова встретил в зеркале взгляд шофера. Дорога на Амон-Эреб не обещала быть легкой.

Долгое время Тингол (да и весь Дориат с ним) никак не мог понять, в чем дело. Ходили слухи, попадались крупицы информации, но ясности не было никакой.

– Это же внуки Финна! – только удивлялся Тингол. – Я бы принял их как родных!

Но те от гостеприимства отказывались, отговаривались заботами войны и мира, а по большей части уклончиво молчали (как Маэдрос и его братья) или уходили от прямых расспросов (как внуки Олу). Некоторым, Белегу в частности, было очевидно: дело нечисто; иные – возмущенно отрицали любые подозрения. Большинство пожимало плечами.

– Ты же знаешь, я никогда не понимал вашей с Финном великой любви, – как-то ударился в рассуждения Саэрос и сделал вид, что не заметил брошенного и Маблунгом перехваченного яблока, – поэтому, что его выводок держится подальше, меня только радует. Но признай! расселились-то они самовольно! Творят что хотят! Ты о последствиях подумай. Поизучай расчеты – вместо весточек заморских…

Тингол даже не стал кидать второе яблоко – все отмахивался.

Вообще-то природа той знаменитой дружбы двух вождей была не до конца понятна не одному только Саэросу. Тингол привык к всеобщей любви: к вниманию, к восхищению, к почитанию, к тому, что перед неиссякаемым его обаянием не может устоять практически никто. Они четверо и весь народ любили его искренне, а Тингол, в свою очередь, искренне любил их всех. И Тингол-вождь, как и Тингол-друг, был центром – способом объединения всего народа.

У голодрим было иначе.

Финн, когда они только повстречали его, не выделялся ничем особенным. Он вообще как будто не выделялся среди своих шумных, задиристых, горделиво деятельных сородичей. Голодрим, впрочем, быстро охарактеризовали их самих почти так же, но сути это не меняло: Финн был как все, но вот все почему-то уважали его и признавали над собой беспрекословно.

Еще удивительнее было другое. Тинголово обаяние неизменно обрушивалось на новых знакомых всей своей силой, но в случае с Финном получилось наоборот. Как будто не Тингол увлек голдо в круговорот своего быстрого, стремительного движения, а сам замедлился, сбился с шага, невиданным образом попал под чужое влияние. И смешно и странно было видеть, как внимательно он слушает нового товарища и, выражаясь фигурально, смотрит на него будто снизу вверх. Тингол переменился. Финн же не сдвинулся ни на шаг.

«Наш мальчик влюбился», – с притворной слезой заметил Саэрос, когда стало ясно: эти двое спелись всерьез.

Уже потом, уже когда оба народа сошлись теснее, переплелись, переселились на берегу Озера ближе другу к другу, а потом все вместе двинулись в путь, яснее проявилось их отличие. Тингол, шумный, беспокойный, знающий про всех и каждого, Тингол всегда был в центре – он и был центром своего народа и его движения; он и объединял их вокруг себя, перемещаясь между первыми и последними, не забывая никого и подмечая все, вплоть до деталей. Даже не разбираясь в чем-то, он всегда чувствовал суть, настроение – чувствовал нутряным каким-то чутьем, а потому ориентировался быстро и очень верно привлекал тех, кто сам был способен действовать правильно. Финн был другой. Он был спокойный, он был вдумчивый, он не выделялся без необходимости, не направлял лишний раз своих независимых сородичей. Но всегда в любой беде, в любой нужде, в любых сложных обстоятельствах выяснялось вдруг: именно Финн будто наперед знает, именно он сейчас разберется досконально, именно он первым возьмется за дело. Это и было главное: Финн никогда не был в центре – он был впереди.

Наверное, отсюда происходила и та разница в отношениях внутри народов, которая потом обозначилась острее. Тэлери, а следом и синдар, и нандор никогда не доходили в своей любви и уважении к Тинголу ли, к Олу, к Кирдану до какой-то непонятной, неясной грани – то ли обожания, то ли преклонения. Когда голодрим расселились в Белерианде и начали свою войну и свою Осаду, очень многие синдар очень легко восприняли их призыв, приняли верховенство, а затем и подданство. Тингол, конечно, был лично уязвлен и лично раздосадован, но никогда он не ставил под сомнение само право на это решение. У голодрим было что-то другое. Как-то иначе они почитали и держались за своих вождей. Словно каждый из них лично вложил свою судьбу в руки предводителю и был повязан с ним тоже лично – кровно.

Кровь Альквалондэ выступила, несмотря на все попытки ее скрыть, и многие тогда просто опешили. Тингол сначала отказывался верить, затем – принять, а затем смириться. Только потом уже впал в ярость, подчистую разгромил свои покои и старый еще зал для заседаний прежнего Совета. В Менегроте и во всем Дориате многие уже кричали, требовали – требовали собирать и отправлять войска в Барад-Эйтель, в Химринг, Аглон и Амон-Эреб; требовали немедленно найти в Дориате каждую голодримскую книжку, иголку и башмак – найти и спалить на Границе; требовали расширить сеть рейдов и развешивать по деревьям всех встреченных голодрим с эмблемами Дома Феанора.

В конце концов Тингола успокоила Мелиан. Дориат, с трудом удержавшийся от стремительных и непоправимых решений, тоже слегка пришел в себя. Начались споры и совещания, зазвучали предложения и требования. Наконец Совет утвердил отдельные акты: запрет на квенья, полный запрет на оборот голодримских денег и такой же полный – на торговлю. Из границ Дориата были изгнаны все, имевшие отношение к Дому Феанора и Дому Финголфина, все сношения с ними пресеклись и оказались под строгим запретом.

Но…

«Торговля сама рассудит», – мрачно предрек тогда Саэрос.

Торговые запреты действительно пришлось корректировать довольно скоро, частные сношения восстановились сами собой, а пусть неофициальный, пусть теневой диалог сначала с Барад-Эйтель, а затем и с Химрингом налаживать пришлось волей-неволей. Любые голодримские товары тем временем благополучно поступали через АрдГален и Нарготронд, и в каждом дориатском селении можно было купить что угодно с самыми невинными клеймами – сначала только третьедомскими, а потом белегостскими, норгодскими и доходившими до абсурда пометками «сделано в Эгларесте» или «сделано в Бритомбаре».

Но прежде чем все это произошло, прежде чем контрабанда расцвела буйным цветом, а таможня получила негласное указание не вчитываться в некоторые документы, Тингол, едва успокоившись, вызвал Белега.

– Собери мне всю информацию. Абсолютно всю, – заговорил он после продолжительного хождения от стены к стене. – Про каждую крепость. Каждый форт. Про каждого лично. Каков из себя – в чем хорош, в чем плох. Что любит, что не любит, что ест на завтрак и запирает ли на ночь дверь. Выясни и доложи.

– Это займет время, – предупредил Белег.

– Я проявлю терпение. Главное, сделай. И… Проверь, как близко можно подобраться.

– Смотря с какой целью.

На это Тингол задумался и отвечать не стал.

Информацию собирали несколько месяцев. Белег делал это лично и через своих ребят, через свидетелей и первых осведомителей, через случайных болтунов и официальных лиц. Бумаги складывались во внушительные стопки, переложенные схемами, картами и портретными зарисовками. Это была первая серьезная проверка разведки, жившей тогда обычными рейдами и общим сбором сведений. И первая операция из тех, что дали начало совсем новой, неизведанной, неясной еще агентурной работе.

Наконец, внушительный, собранный воедино доклад лег на стол перед Тинголом.

− Впечатляет, − коротко одобрил тот.

Больше не сказал ничего. Белег еще много раз видел залистанные, замятые листы у Тингола на столе или в шкафу; часто в ходе обсуждений звучали ссылки на знакомую информацию, появлялись из бумаг знакомые карты. Но к самому разговору они так никогда и не вернулись.

Все знали, что Тингол вспыльчив. Что может в гневе наговорить лишнего, может обидеть и даже перегнуть с угрозами, но потом всегда опомнится и извинится. Да, Тингол был вспыльчив – но не жесток. Более того – отходчив.

– …Белег! Белег! – позвал Турин, и Белег открыл глаза.

Автомобиль уже остановился, и поднятая им пыль уже оседала на него самого, на оказавшихся рядом прохожих, на брусчатку не слишком большой площади, на ступени достаточно большого и даже чересчур красивого здания с кудрявыми поверху колоннами и знаменами над входом. На ступенях ждали.

– Приехали, господа дориатрим. Добро пожаловать в Амон-Эреб, – сообщил капитан Оровальдо, знакомым уже движением обернувшись со своего сиденья. – Город дубрав, сливовых рощ и знаменитых термальных источников. Но экскурсию проводить не будем. Сразу к делу.

Белег с трудом разжал руку и выпустил поручень. И руку эту, и всю левую половину туловища он перестал чувствовать лиг через десять после начала пути. Через двадцать – перестал чувствовать что бы то ни было.

Сзади из кузова повыпрыгивали пехотинцы с винтовками, кто-то из встречающих подошел и любезно распахнул задние дверцы. На площади, чуть в стороне, пестрая подвижная толпа почти не отвлекалась от своих дел и на удивление равнодушно посматривала на происходящее.

– Зачем же сразу, – заговорил вдруг шофер.

Он как-то по-особенному легко не вылез даже – вытек из-за руля, безотчетным жестом наездника похлопал автомобильный борт и посмотрел на Белега: Белег все еще сидел, собираясь с силами.

– Наши гости устали с дороги, проводи их. Да, какое у нас время?

– Час сорок девять, – ответил Оровальдо.

– Хорошо. Очень хорошо. Если тот агрегат доедет с поста – сообщи мне.

Белег спустил с подножки ногу и выпрямился, расправил плечи – преимущество над голдо в росте было небольшим, но заметным. Того это, впрочем, не смутило: оказавшись с Белегом почти вплотную, он не отстранился и продолжал смотреть в упор, с откровенным веселым удовлетворением и все равно как будто свысока.

– С чего бы ему не доехать? – обойдя автомобиль, ревниво поинтересовался Турин. – И не такое повидал. А нам бы тоже повидаться – без лишней волокиты пройтись по списку.

– По списку? – уточнил голдо.

– Списку подозреваемых. Пункты семь-тринадцать.

Голдо взглянул сначала непонимающе, а затем медленно и выразительно ухмыльнулся. Над стянутым на грудь шарфом белел острый подбородок, такими же белыми были лоб и окружья от очков – это давало резкий контраст с густо запыленным лицом. Смотрелось немного забавно. Но все же ни мальчишеская ухмылка эта, ни невольная раскраска, ни густые рыжие ресницы взгляд, пристальный и недобрый, не смягчали.

Комментарий к Глава IX. 7-13

1. В качестве примерных образцов для незадачливой черной твари предлагаются виды терапсид Пермского периода. Например, замечательные иностранцевия, горгонопс, вяткогоргонт.

https://i.pinimg.com/originals/9f/5a/6a/9f5a6a186fc7e054069cef2fac06815c.png

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/d/d0/Gorgonops_torvus1DB.jpg

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/0/09/Viatkogorgon2DB.jpg/800px-Viatkogorgon2DB.jpg

2. Namba-34 примерно похож на ленд-лизовский Dodge WC-51 («Додж три четверти») – внедорожник-трансформер.

https://trucksreview.ru/dodge/dodge-3-4-harakteristiki.html?ysclid=ld324s9x3y729001152

========== Глава Х. Та сторона ==========

Самым крупным и, как многие гордо заявляли, единственным настоящим городом Белерианда был Менегрот. Мирный, богатый, лежащий на пересечении дорог, он давно не прятался в скалах, не стоял вечно на страже, а рос и развивался по понятным законам: строился, торговал, просто жил. Конкуренцию ему (и то лишь в размерах) мог составить разве что Гондолин, все пытающийся расползтись по своей долине и стереть всякую границу между собственно городом, предместьями и окрестными селениями. Впрочем, за пределами Гондолина его своеобразное устройство было известно очень немногим.

О сравнении с остальными и речи не шло. От подчеркнуто парадного, королевского Барад-Эйтель с его изысканно-строгим дворцом-крепостью, его белыми стенами, резными фасадами, башнями, лестницами и террасами садов остались одни черные развалины; в них скрывались жалкие, совсем отчаявшиеся беженцы, а хозяйничали мародеры, ангбандские патрули и поселившиеся в норах обгорелых домов разбойничьи шайки. Беззаботно-праздный, сытый, окруженный поясом всегда бдящих постов-фортов Нарготронд был меньше, и ему некуда было расти. А Гавани Сириона, еще недавно тихий рыбацкий поселок, стремительно оплывали окраинами нищих халуп и бараков; в нынешней обстановке Гавани имели равные шансы стать как самым населенным и бестолковым городом Белерианда, так и самой большой в нем братской могилой.

Амон-Эреб в Дориате за город не считали вовсе.

Амон-Эреб

13 часов 28 минут

– Виноват: не сдержался, – через полотенце пробубнил Турин, подходя к окну и останавливаясь рядом с Белегом. За окном был парк, виднелось крыло того самого здания с флагами, а поверх угадывались одинаковые деревянные крыши новых кварталов. – Тьфу, скажи мне: кажется, или правда вода странная? Трубы, что ли, проржавели?

– Нет. Вода термальная. Из железистой скважины.

– А-а… – протянул Турин, снова понюхал полотенце и невольно повторил старую шутку с мрачным подтекстом: – Тогда понятно, голодрим к железу не привыкать, принюхались.

На склонах Амон-Эреб действительно било несколько десятков источников разной температуры и самого разного состава. В прежние мирные годы они, а еще живописные богатые леса, мелкие речки и теплые озера вокруг привлекали сначала искателей хорошей охоты, а затем и желающих просто и праздно отдохнуть: постепенно наезжать стали со всего Белерианда.

– Всю душу вытряс, как нарочно. Кто это был-то? Амрод?

– Амрод, – подтвердил Белег и успокоил: – Нет, Турин, все хорошо. Даже правильно. Считай, прошел первую проверку.

– На тряскость?

– На испуг.

Подчеркнуто беспечный Амрод остался возле автомобиля, а по его знаку капитан Оровальдо и все те же двое пехотинцев сопроводили Белега и Турина по ступеням вверх и дальше – через гостиничного вида нарядный вестибюль. Внутри атмосфера была совсем не гостиничная: сплошь вооруженные военные, кто спешащий налегке, кто с бумагами под мышкой, кто со свертками и нанизанными на кольца большими связками ключей. Взгляды – заинтересованные, мрачные, приветливые, враждебные – провожали до самых дверей, но никто не останавливался, не здоровался и не пытался заговорить.

По ту сторону вестибюля обнаружилась плотно заставленная ящиками и тюками мраморная балюстрада, за ней прикрытый от шума площади очень приятный внутренний парк. Лужайка и клумбы, выключенный фонтан с зачехленной статуей, а дальше живописные, типично голодримские террасы с валунами, стелющимся кустарником, вересками и мхами забирались вверх – прямо по склону поднимающейся впереди пологой, но внушительной в своем одиночестве Амон-Эреб.