Текст книги "Моя прелесть (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Любить производную тоже можно.

Любить ее сильней? Да.

И Дерек чувствовал себя за это виноватым. Словно, разлюбив непонятно за что самую прекрасную женщину на свете, он всю свою исчезнувшую любовь неожиданно обратил на их общее дитя.

Таблетки были плохой идеей. Гораздо лучшей было бы возвращение домой, но Дерек понимал – это тоже не гарантирует ему ничего. Течение болезни было сложным и непонятным ему. Дитон никак не реагировал на невнятные жалобы волка, не желая вникать в печали пациента, удаленного от него на неизвестное расстояние. Попросту опасаясь выдать не тот диагноз. Он постоянно повторял – я ничем не помогу ему, Дерек, пока вы не здесь. Приезжай. Возвращайся. Перестань мучить отца, дай ему поговорить с сыном!

Но Дерек не мог заставить Кая быть Стайлзом. Даже по телефону. Он не мог поступить так с Джоном, обманывая его. И с Каем, принуждая к обману. А вот не говорить всей правды Дитону выходило легче. Хотя врач явно догадывался о произошедшем рецидиве, снова перевернувшему личную вселенную Дерека Хейла с ног на голову.

Одновременно с этим они обживались и грех было жаловаться – вилла была отменно хороша. Это был как раз тот самый случай, когда имеющиеся деньги уже не могли принести никакого ощущения счастья и порадовать, но Дерек не мог отрицать – живи они в тех грязных, пропитанных потом работяг кварталах, было бы хуже и безысходнее.

Здесь, в роскоши купленного за хорошую сумму уединения, они могли выдохнуть и больше не срываться от первого же косого взгляда случайного незнакомца куда-то в другие, не столь опасные места. Взглядов попросту не было. Если не считать, конечно, пожилого вуайериста, занимавшего соседний особняк на приличном расстоянии.

– Он меня хочет, – самодовольно тянул Кай, каждое утро устраивая для подглядывающего старикана спектакль, который Дерека на удивление совершенно не злил, быть может оттого, что бывший наркобарон был одной ногой уже в могиле, со своим-то панкреатитом, уже потихоньку перетекающим в рак. А может, оттого, что даже за три километра Хейлу было не трудно понять и учуять волчьим обонянием, что вожделение соседа не было пропитано похотью, оно искрило лишь смешным детским любопытством, абсолютно для них безопасным.

– Он не хочет тебя, – строго обрывал он восторги своего мальчишки, поясняя, – он стопроцентный гетеро, поэтому перестань светить перед бедным стариканом своими тугими плавочками, в которых ничего уже не помещается.

Кай скашивал глаза на плотный мини-мешочек, в который были упакованы его гениталии, оценивая картинку, и обижался, конечно же.

– Тогда зачем подсматривать? – логично интересовался у Дерека, даже не споря с ним, принимая на веру утверждение в чьей-то ориентации.

– Скучно ему, – кратко объяснял Дерек и в который раз уводил Кая с террасы в дом – и от глаз безобидного барончика, но больше – от солнца.

Кожа мальчика оставалась белой, Дерек не позволял ему загорать. На светлом лучше было заметно все следы, которые он отставлял на Кае, вернувшись в какой-то момент к их прошлым играм, добавив в них чуть больше садизма, как будто можно было физическими усилиями и воздействием, по большей части болевым, выдрать из этого тела того, кто спрятался внутри него так надолго.

Таблетки, странный, извращенно-дикий секс вперемешку с физическими наказаниями, ленивые завтраки, молчаливые обеды с перерывом на жаркую сиесту, голые ужины, немного легкого чтения на террасе, плескание в бассейне, ознакомление с новинками психиатрической литературы перед сном скорее по привычке, гигиенические рутинные процедуры, снова секс, ностальгия по железным прутьям покинутой клетки и тревожный, но длительный сон до позднего утра, который могут себе позволить лишь очень ленивые люди или же заключенные, которым нечем заняться.

Дерек понимал, что жизнь его превратилась в бессмысленное времяпровождение – он ничего не создавал, ни к чему не стремился. Он из солдата превратился в трутня; он перестал вести бой уже очень давно, лениво перестреливаясь с невидимым врагом из уютных окопов. И было стыдно. Стыдно так жить. Да и эйфория, что сопровождала его на протяжении всех этих недель длительного побега, она стала куда-то исчезать, как и обманчивая общность с Каем, которая всегда возникает между людьми, пережившими какое-либо приключение бок о бок. Они были любовниками, напарниками, подельниками, соучастниками и еще много кем, и это временно сроднило их сильнее, чем глупые игры в клетке. А Стайлза, к сожалению, сделало непричастным, словно бы его Дерек действительно у отца украл.

Он начал собирать сумки как-то случайно, вдруг раздраженно кинув в угол что-то ненужное, какую-то забытую вещь из прошлой жизни на которую наткнулся рукой, выискивая в дальнем ящике комода что-то, и которой оказались ключи от высокоэтажного лофта. Дерек с минуту молча смотрел на связку с лаконичным брелоком, болтающимся в руке, а потом отшвырнул от себя, словно гадюку. И тем же вечером достал из шкафа дорожную сумку – запыленную и непрезентабельную, с какими часто идут грабить банк и пошвырял в нее необходимое. Только лишь то, что понадобится им для примерно пятидневного путешествия. Пока он не думал конкретно о возвращении, да это смешно было – даже думать о нем, но Дитон, не последний человек в списке важных, постоянно твердил Дереку одно и то же – приезжай, возвращайся, привози мальчика, не заставляй думать, что ты действительно негодяй без сердца, пожалей отца, пожалей свою семью, в конце концов, ответь перед законом за совершенное и живи честным человеком. В тюрьме? Возможно, в тюрьме. Но какая разница, если там, где ты сейчас гуляешь на свободе, никто не может помочь Стайлзу, которого ты говорил, что любишь. Психиатр увещевал, пел сладко-сладко, он просачивался своими речами под кожу, и Дерек знал – это все оттого, что его звонки действительно не могли вычислить, и ФБР опускало руки. Хотя возможно, ему и Стайлза жаль, и он желал заполучить своего пациента снова. Реабилитироваться перед его отцом за тот промах, который он совершил, отпуская Стилински с Дереком после похищения, спровоцировав еще одно.

У всех были свои мотивы, Дерек плевал на них. Нужно было помочь Стайлзу, чтобы жизнь снова наполнилась смыслом, перестав быть ленивой чередой проживаемых ими дней. Нужно было снова начать воевать и он начал с себя.

Пересилив орущие инстинкты, стал действительно собирать вещи, планируя отъезд как можно скорее, чтобы передать на руки врачам своего мальчишку, который был неизвестно где вот уже два месяца.

Дерек понял – главное не в том, чтобы быть вместе, а в том, чтобы Стайлз просто жил. Пусть даже и без него.

... – Дерек, это неправильно! Ты не можешь, Дерек! Дерек!!!

Кай метался по комнатам, еще полупустым и немного пыльным, которые они еще не успели обжить и которых было слишком много для них двоих.

Дерек спокойно ходил из холла в гостиную, из гостиной в спальню, беспорядочно подбирая какие-то раскиданные вещи и зло запихивая их в большие прозрачные пакеты для хранения. Что б не пылились, сказал.

Кай продолжил за ним таскаться и только что за руки не хватал.

– Ну подумай, куда мы поедем? Мы же только... только стали нормально жить! Нас никто не трогает и мы не убегаем...

– Мы всегда будем убегать, – отрезал Дерек мимоходом и зло пихнул ногой какую-то кружевную тряпку.

– Ладно, пусть, – продолжал Кай, – но это было твое решение – бежать, и я принял его! А теперь ты хочешь вернуться, ничего мне не объясняя, а я не хочу! Я имею право голоса, разве нет? И на отъезд я не соглашусь, ни за что! Мне туда не надо!!!

– Да какая тебе-то разница, где быть? – вдруг вскинул на него глаза Дерек, наконец-то сфокусировавшись на мельтешащем подростке.

Кай оторопело замер.

– Какая мне разница? – тупо переспросил. – Никакой. Вообще-то – никакой.

Он удивился этому открытию даже сам, задумавшись, прислушиваясь к своим ощущениям и мыслям, своим желаниям, которые никак сформулировать не мог. Потом опомнился, словно наткнувшись на догадку.

Вскрикнул:

– Но ты! Ты почему срываешься? Это же просто нелогично, менять свои решения так быстро!

Дерек, кажется, вообще потерял дар речи.

– Откуда ты знаешь такие заумные слова, мой хороший? А? – спросил как мог более издевательски, действительно задумавшись – какого черта его примитивный, глупый, удобный мальчик употребляет такие сложные фразеологические обороты в своей достаточно бедной речи.

– Дерек, не надо, – обиженно произнес Кай и все-таки схватил того за руку, останавливая от нового бессмысленного действия, с которым Хейл перекладывал с места на место их вещи.

Это сработало, как детонатор, Хейл развернулся, стряхивая тонкие пальцы, кольцующие его волосатое запястье и резким движением отшвырнул мальчишку от себя.

– Ты не можешь говорить мне, что надо, а что нет! И нет у тебя сейчас права голоса! Потому что ты – здесь, ты живешь, ты существуешь, а он – нет!!! И не говори мне, что это нелогично – пробовать всё, абсолютно всё, чтобы вернуть его.

Дерек не кричал, но неумолимо трансофрмировался, страшно и медленно, на этот раз пугая до дрожи, потому что так же медленно подходил к отброшенному его рукой Каю, который сжался в комок в углу комнаты и молча смотрел оттуда на своего волка испуганными глазами.

– Я думал, у нас все наладилось, – глупо, очень похоже на себя прежнего, пролепетал Кай, будто не понимал, дурачок, что для Дерека его одного уже недостаточно, не важно отчего – от чувства вины перед тем, первым мальчиком, или же от крупиц, все еще точащих его сердце остаточной влюбленности в него. Главное, что Стайлза было необходимо вернуть. И возможно, возвращение было единственным решением этой проблемы.

– У нас – наладилось, – вдруг согласился Дерек и внезапно остановился, перестав наступать на мальчишку. – У нас, малыш, все хорошо. Даже слишком. Так хорошо, что меня уже тошнит.

Психологические лабиринты, они такие, затягивают тебя в размышления, заставляют понимать себя лучше и глубже, но так и не приближая к причинам – почему.

Почему, живя в вечном состоянии войны, потом мы очень тяжело привыкаем к миру? Привыкнув терпеть лишения, боль, вечное напряжение, чуя дрожащий между вами воздух, уже не приемлешь штиля и спокойствия?

Дереку нынешняя жизнь казалась ненастоящей. И было внезапно недостаточно страданий, так, что хотелось заплатить за все сполна. За все свои ошибки, за этот неудавшийся побег, за роскошную жизнь богатого тунеядца, которой он не заслуживал.

Он усмехался про себя – преступником оказалось быть трудно. Невыполнимо для него. Слишком много ненужного дерьма в голове. Слишком много совести.

И когда Дерек стал таким дерганным, нервным, зависимым от своего меняющегося настроения, словно луна взбесилась и влияла на него, как в детстве, когда он еще не умел себя контролировать?

Он подошел к Каю ближе, протягивая руку, глядя, как на пальцах потихоньку втягиваются когти, исчезают признаки трансформации, а мальчишка, видя это тоже, робко просит его:

– Не убирай. Дерек. Не старайся. Обратись, если хочешь. Выеби меня, как надо тебе, если от этого станет легче...

Дерек смотрел на него будто впервые. Изменился не только он, но и Кай, оказывается, в последнее время стал образцовым партнёром: понимающим, уступчивым, чутким и чувствующим вину за то, что он не совершал.

– Нам надо вернуться, детка, – сказал ему Дерк тихо и безжалостно. – Нам надо вернуться и вернуть ЕГО. Дом поможет, клиника поможет, родное лицо отца. Наверно.

– Тебя посадят, – так же тихо и обреченно прошептал Кай. – Тебя посадят, а меня запрут в психушке. И все будет напрасно, всё это!

– Всё это не помогло нам нисколечки. И я признаю, что ошибся, – покаялся Дерек, с удивлением проговаривая простые слова, которые сказать оказалось так легко.

Гораздо легче обдумывания формулировок ответов на вопрос “Почему?” непонятливого Кая.

– И как я буду там один? – тоскливо спросил мальчишка очевидное.

– Дитон поможет тебе привыкнуть, – соврал Дерек, уже понимая, что под давлением официального опекуна, Джона, Дитон сделает все, чтобы Стайлз стал собой, даже если потребуется жесткая терапия убойными препаратами.

Стилински-старший не примет обратно другого мальчика, даже как две капли похожего на его сына. Он не возьмет обратно в свою человеческую стаю этого темненького потерянного и оттого – злого лисенка, нужного только Хейлу.

Он обсуждал это накануне с Питером – свое возвращение, свое поражение.

Питер возражал. Сказал прямо, что Стайлзу свидетельствовать не дадут, как недееспособному, если уж психиатрическая экспертиза выявит рецидив, а она его выявит.

Свидетельствовать будет Джон.

“Он постарается посадить тебя по максимуму, Дерек, – честно спрогнозировал Питер. – С нашим адвокатом, который сделает все возможное, ты все равно сядешь по крайней мере на три года. С учетом хорошего поведения – выйдешь через два. С условием не приближаться к мальчишке. К уже совершеннолетнему мальчишке, но без права голоса, скорее всего. Потому что он по-прежнему останется сумасшедшим”.

“А если экспертизу он пройдет и докажет дееспособность?” – с надеждой спрашивал Дерек.

“Тогда скорее всего обвинения снимутся автоматически, но психологи будут упорно ковыряться и выискивать следы чего угодно, да хотя бы стокгольмского синдрома. Наверно, что-то да выищут, поэтому Стайлзу придется пройти длительную реабилитацию, которую потребует комиссия. Вас разлучат все равно. На те же три года до его совершеннолетия”.

“Но Стайлзу помогут. Помогут вернуться, выжить”, – не сказал – подумал Дерек с надеждой.

Дерек – антигерой. Дерек – злодей. Который так хотел сохранить мир в своей перевернутой вселенной.

Он был согласен уже на всё. Если он совершил какой-то неправильный подвиг, он исправит это. Совершит новый, правильный.

... – Не надо, – тихо молил его Кай, – не...

Шерсть забивалась в нос, глаза и рот. Мешала говорить и даже дышать, так сильно наваливался на него обратившийся оборотень, вгоняя член до упора в раскрывшегося под ним мальчишку.

Дерек трахал, трахал, трахал, старался не слушать нытья, отключая слух, раздражаясь из-за противоречивости любовника, предложившего себя и тут же отказывающегося от такого агрессивного секса. Он чуял носом, как едкие микроскопически капельки соли оседают на крохотных волосках слизистой, сигналя о том, что любовник плачет. И остановиться не мог.

– Заткнись, просто заткнись, – грубо попросил он Кая и кое-как довел дело до конца – не кончив сам, вынудил кончить мальчишку, зашедшегося криком от сочетания боли и удовольствия, которое всегда дарил ему узел волка.

Потом Кай устроил полноценный скандал – крича, кусаясь, царапаясь и пытаясь драться с вяло отбивающимся от него Хейлом.

– Ты не сможешь так поступить со мной! – молил его он. – Не увезешь отсюда, где мы в безопасности! Нас разлучат там! Тебя посадят, а меня заберут в психушку!!! Я никого там не знаю. Мне не нужен никто – ни Джон, ни этот живодер Дитон!!! Мне нужен только ты, потому что...

Он затихал, не зная, как обосновать свои требования. Кричать о любви считалось у них давным-давно неловким и неправильным, с тех самых пор, как Стайлз перестал появляться. Поэтому Кай кричал о другом.

Когда Дерек, устав отбиваться, молча пытался выйти из комнаты, покинув место боя, он упал, вцепившись в штанину его джинсов пальцами и некрасиво тащился по грязным плиткам кафеля, собирая потным телом пыль, соринки, крошки...

– Давай удвоим дозу, я согласен! Дай мне еще одну неделю! Всего одну! Еще таблетки, сколько хочешь, только не увози меня туда! Не надо, Дерек! Наказывай сильней, если надо, может от боли что-то изменится, я потерплю! Ты можешь выпороть меня ремнем, хочешь? Или... ты можешь сделать со мной всё! Понимаешь? ВСЁ!!! Только не увози...

Слезы пахли так терпко, так едко. У Дерека самого слезились глаза. Как он мог объяснить своему мальчишке, которого тоже любил, что доказав любовь ему, теперь необходимо доказать ее повторно. Только теперь уже – Стайлзу.

Такая жизнь его волчья, таков удел героя – всегда кто-то на очереди.

– Почему он не захотел быть здесь, с нами? Чего ему не хватало с тобой, с таким?

– вдруг догадливо спросил Кай, уткнувшись остановившемуся от неожиданно правильного вопроса Дереку в босую ступню, словно у него уже не осталось сил на то, чтобы подняться и спросить это у Хейла, глядя тому в лицо. – Он что, не понял, насколько сильно ты поступил? Что бросил ради него – ради нас – всё? От чего отказался?

Дерек невесело хмыкнул – он отказался лишь от своей просранной в одночасье карьеры. Все остальное было брошено им еще раньше – собственная семья, малочисленные приятели, хорошие отношения с Джоном...

Но Кай был прав, ухватив самую суть обиды Дерека. Надавив на болевую точку в самый правильный момент.

– Он... не хотел бросать прежнюю жизнь, детка. Или даже не так – он хотел остаться нормальным, а не превратиться в Бонни и Клайда, – сказал, наклоняясь наконец к своему мальчишке и приподнимая его, легонького, ставя на ноги перед собой. – А я как-то не успел спросить о его желаниях...

Голый Кай трогательно захлопал мокрыми ресницами.

– Но нас же двое против него одного, – сказал очевидность, которая ничего не решала. – Он должен принимать мнение большинства.

Дерек заржал в голос, так показалось ему это смешно. Это импровизированное заседание Сената и не случившееся голосование.

Он обнял мальчишку, уткнувшись ему в шею.

Шепнул:

– Он сумасшедший, Кай, ему плевать на наш сговор. Вы оба психи, понимаешь? Только ты стоишь сейчас передо мной, а он – нет. И это несправедливо. Мы уезжаем именно поэтому, чтобы вернуть его, малыш. Стайлз должен быть со мной – рядом или же нет. Но он просто должен быть.

Да что я тут разъясняю, думал позже Дерек. Кому? Недалекому мальчику-принцессе? Он же не убивать его везет обратно! Он хочет восстановить баланс, который нарушил сам своим непродуманным побегом.

Чего он продолжает реветь, этот капризный мальчишка?

Трясется весь в спазмах на другой половине кровати, так похоже на Стайлза отгородившись барьером из одеяла, хотя на улице под сорок? Потный весь, остро пахнущий обидой, подсохшим своим семенем, так и не принял душ, упрямо завалившись на простыни грязным оттраханным сучонком, зная прекрасно, как чувствителен нос Дерека ко всем этим вещам...

– Прекрати. Перестань плакать, Кай. Я не передумаю.

Дерек чувствительно пихал мальчишку в плечо – эй, не будь так жалок.

Кай не отзывался.

Через немного совсем времени Дерек почуял исходящий от него жар и ощутимую тряску кровати. Мальчишку колотило, потом стало рвать. Дерек запаниковал, кинулся в ванную, пересчитывать таблетки. Рассыпал блистеры по полу, ничего уже не соображая, потащил Кая под душ, заставил напиться воды, проблеваться пару раз и когда уже понял, что мальчишка просто физически не мог наглотаться таблеток, потому что ни на минуту не отходил от него, Кай уже был выжат, как лимон – непрекращающейся рвотой и своими слезами, которым не было конца.

Он долго баюкал его на руках – голого и влажного от жары и испарины.

Он ничего не обещал ему – и уже тем более не обещал изменить решения, но тихий голос, ласки, поглаживания усыпили Кая понемногу.

Он уснул, скорчившись на краю, а Дерек еще долго сидел на полу рядом с лужами блевотины, морщась, но так и не найдя в себе силы встать и прибраться. Просто кинул влажную тряпку поверх беспорядка и завалился под бок к мальчишке, засыпая почти мгновенно, как истинный герой перед своим Ватерлоо.

Глубокой ночью он проснулся от неясной тревоги, от какого-то подсознательного тычка чей-то невидимой руки и сразу же повернулся к Каю.

Его внимательные темные глаза смотрели на него в упор. Серьезно и знакомо. Только ни капли Кая в них уже не было.

– Привет, Стайлз, – сказал Дерек на выдохе еле слышно и, не стыдясь слабости, заплакал.

====== XXIV. ======

– Ты всё собрал? Все свои наряды? Забирай всё, мы вряд ли вернемся. И не забудь пересчитать коробки, – донесся из гостиной голос Дерека, и Кай, беззвучно шевеля губами, послушно снова стал тыкать пальчиком в горку бархатных ларцов, что прятали в себе драгоценности.

Увлекшись, он не заметил, как в дверях показался Хейл.

Дерек с улыбкой понаблюдал за мальчишкой, потом тихо подошел и со спины обнял.

– Ты прелесть, – сказал на ухо нежно. – Прелесть, когда такой сосредоточенный.

Кай хмыкнул и завозился в руках – пусти, пусти, Дерек, столько всего еще нужно собрать...

Хейл разомкнул руки и снова ушел к своим вещам паковать коробки.

Их суета на этот раз была слаженной, командной. Добровольной.

От прошлого, того самого, в котором Кай умолял Дерека остаться, их отделяло теперь почти что два с половиной года. Сейчас мальчишка с пылом и страстью говорил о возвращении, собирал чемоданы, увлеченно выслушивал который раз об этапах их путешествия – из их глубинки добраться до маленького аэропорта на границе с Колумбией было сложновато. Он рвался на желанную свободу, подготовленный Дереком и его рассказами о новой их жизни. Он, став самостоятельным, максимально отделённым от своего хозяина, которому был обязан жизнью, словно впитал за все эти годы его же черты, неосознанно перенял их, смешав в себе одном две сущности и став совсем на себя не похожим.

Устав от вынужденного одиночества, нахлебавшись его вдоволь, забыв о своих же словах, что Дерек – его мир и больше ничего не нужно для счастья, Кай стремился раздвинуть своими тонкими руками горизонты, словно стены комнаты, в которой его держали все это время, как малолетнего преступника. Потому что малолетним он уже не был – от полного совершеннолетия его отделял какой-то месяц, и этот градиент почти достигнутой цели заставлял их обоих спешить, планировать отъезд как можно скорее, так и не дождавшись заветных двадцати одного.

Это было первостепенной причиной. Так старался думать Дерек.

Слишком давно – полгода назад – сдался наконец Джон Стилински, устав общаться с сыном на расстоянии и согласившись забрать свое заявление на розыск.

– Дерек, вы можете... вернуться, – сказал он дрогнувшим мертвым голосом. Но возможно, этот уставший голос сильно искажала плохая связь.

Это было, конечно, не всё. Долгие недели завершалась в полиции процедура амнистирования, подписания каких-то бумажек, и потом Джон, именно Джон с надеждой ждал решения суда, по которому его несовершеннолетний сын, заочно признанный недееспособным, переставал считаться жертвой похищения, заложником, проще говоря, и мог вернуться со своим условным похитителем в Штаты без боязни быть с ним разлученным. Дерек поставил Джону именно такое условие, зная, что некоторые проволочки судебной машины даже Стилински было не под силу изменить. Хейл все еще считался правонарушителем – за ним числилось, помимо прощенного похищения – сопротивление офицеру полиции при задержании, укрывательство, порча имущества... У Дерека оставались проблемы даже без главного обвинения в киднеппинге, но все же это было не так страшно, не так... необратимо для них всех, эти мелкие неурядицы с законом. Главный обвинитель в деле – отец – был теперь на стороне волка.

– А мы... – послышался с другого конца комнаты робкий голос Кая, – мы будем жить... где?

Дерек оглянулся на своего почти совершеннолетнего любовника, приподняв брови, своим молчанием пытаясь получить ответ от него же. Привыкнув к этому вопросу, который задавался ему по крайней мере, уже раза три.

– Сам знаешь – где, – был неизменный его ответ.

И после Дерек начинал отчего-то глупо улыбаться, уже зная, что на это скажет ему Кай.

– Мы будем жить дома? – вопрос мальчишки звучал утверждением, которому Дерек мягко и благодарно улыбался снова.

Их поднебесный лофт ждал своих хозяев. Питер на правах родственника добился возвращения недвижимости и имущества, пусть лофт и считался главной уликой, местом преступления. Комната с клеткой так и осталась опечатанной, дядя очень деликатно не полез туда, но все остальные помещения – гостиная, кухня, спальня, холл – все было готово к приему своих бывших жильцов, и Дерек был только рад, что Кай, как и он, назвал свою прошлую темницу домом, не вспоминая ужасного момента похищения, не рефлексируя об этом, как в принципе и должна рефлексировать обычная жертва.

Кай не был обычным во всех смыслах, и Дерек глупо гордился этим.

Дом был тем самым местом, на которое он возлагал столько надежд, мысля психиатрическими категориями и понимая – он очень жестоко приносит в жертву более жизнеспособного, сильного мальчика, возвращая его на место преступления; место, которое для Стайлза тем не менее могло стать спасительной гаванью, где он захочет появляться чаще. Где он захочет появляться в принципе.

Все свои довольно обширные психиатрические познания Дерек рационально пытался применить к той ситуации, которая неразрешимо висела в воздухе вот уже больше двух лет с тех самых пор, как однажды ночью, спустя долгих шестьдесят семь дней в темноте спальни их виллы не очнулся в его руках Стайлз – потерянный в череде дней, недель, месяцев мальчик, который должен был вопреки всему жить. Так решил Дерек и менять решения не собирался.

Очнувшийся после некрасивой их ссоры с Каем, он долго приходил в себя, осматривал виллу наутро, боязливо трогал голой ступней прохладную бирюзу бассейна, вяло пережевывал пищу, и так прошел завтрак, обед и ужин, после которых потерявший терпение Дерек насильно усадил его к себе на колени и влил пару бокалов терпкого южноамериканского вина с горных виноградников. Алкоголь Стайлзу всегда был противопоказан, но Дерек уже не знал, чем сможет он растормошить мальчишку, таким апатичным тот был. Его мало интересовала история приобретения виллы, он даже не спросил названия местности. Тоскливо глянул на рассыпанные у кровати учебники по экономике, которые Дерек выложил специально, и молча принял из рук волка очередной бокал с вином, третий по счету, не изъявив желания обсудить прожитый день даже в двух словах.

– Скажи, если тебе чего-нибудь захочется, детка, – тихо шепнул ему на ухо Дерек, все еще гадая – какой из способов, им опробованных, заставил его первого мальчика появиться из забытья.

Это было стратегически важно. Это знание можно было использовать в войне. И Дерек сначала склонялся к версии с таблетками, логично решая в пользу фармацевтики, которая исподволь, изнутри производила маневры разбалансировки одной личности в пользу другой. Внешние факторы Хейлом отрицались, как незначительные. Он никогда не считал, что как-то может достучаться до Стайлза, физически воздействуя на это тело, хотя все прошлые опыты как раз были построены на такой схеме. Он уверовал в силу химии, бросив надеяться на свои ласковые руки, на свои губы, что разучились нежно целовать, на свой твердый неутомимый член, волшебной эрекции которого всегда хватало на то, чтобы менять местами обоих мальчиков, но давшего сбой уже когда-то давно и то ли растерявшего волшебство, то ли превратив его в обычную рутину.

Дерек запутался, и махнул рукой – Стайлз был здесь, с ним, рядом. Пусть непохожий на себя – лишь грустная оболочка, но это был он. Который так же грустно сказал очень важные слова. Внезапно раскрыв Дереку глаза на все его самовольные эксперименты с таблетками и показав, насколько неправильной была выбранная им терапия.

Сначала, правда, говорил Дерек. Он говорил и говорил, рассказывал об их переезде, о старом смешном дядьке-вуйеристе, о чистой прохладе бассейна, о тихих бессмысленных вечерах, когда лишь созерцание золотого заката казалось правильным времяпровождением, и даже секс утрачивал от величия этого зрелища свою ценность. О том, как они с Каем – да, ОНИ с КАЕМ – ждали его, пытались вернуть, трахались, как кролики, и не потому, что хотелось, а потому, что это был единственный путь, который Дерек знал. И после череды неудач – были таблетки, много таблеток...

– ... и мы уже давно здесь одни, представляешь? На жизнь хватает... я говорил тебе про семейные деньги, а помнишь те грязные комнатухи в бедном квартале Картахены? Помнишь? А белье, которое воняло кошачьей мочой? – Дерек смеялся нервно и осторожно, преподнося Стайлзу прошлое, в котором тот жил до своего двухмесячного обморока, кадрами из смешного фильма, где бедность не так уж страшна, если понимать, что жизнь прекрасна.

Она была таковой, пока Стайлз был рядом, и стала уродливым миром полутеней, даже в роскоши, которой не хватало для полного счастья, потому что Стайлза рядом не было.

Все было просто. Все было сложно.

– ... и я с казал тогда ему – собирайся, мы уезжаем, раз Стайлзу не хочется здесь быть. Нужно ехать домой... – продолжал Дерек, не понимая, что Стайлз именно с этого момента слушает напряженно и внимательно – с момента, когда Дерек вот-вот мог сказать ему правду о том, что волка ждет дома, в Калифорнии. Что ждет Стайлза. И что – Кая. То, от чего оборотень бежал и чему противился. Что мнил абсолютным счастьем для них всех и чего пожелал лишиться сразу же, как понял – его действия, их побег, он только нарушил баланс сил, и они трое потеряли Стайлза. Или же нет, четверо – волк Дерека стал совсем бесконтрольным, а в полнолуния – почти самостоятельным, будто бы сам Хейл заразился некой раздвоенностью, имитируя симптомы болезни своего парня.

– ...хочу уже завтра выехать, ты же не против, детка? Ты же хотел этого? Я отвезу тебя домой, и мы... – продолжал говорить Дерек тем временем, стараясь вложить в свои разрозненные фразы как можно больше информации.

– Не нужно, Дер, – произнес тогда Стайлз тихо и одновременно оглушительно. – Не нужно никуда уезжать. Не увози ЕГО отсюда.

Дерек прервал наконец свой поток бессмыслицы, ничего оказывается для Стайлза не значащей, и глупо переспросил:

– Что? Что ты сказал?

– Я сказал, – раздельно проговорил Стайлз, – чтобы ты перестал собирать вещи и оставался здесь. Я говорю о том, чтобы ты не принуждал его и не делал больно.

Он посмотрел прямо на оборотня, словно прекрасно знал, что больно – было, и повторил:

– Не нужно никуда уезжать. Он же не хочет.

– Кто? – снова глупо переспросил Дерек.

Стайлз незаметно скривился, но все же ответил на вопрос. Очень тихо:

– Кай. Кай не хочет.

– Откуда ты... – начал Дерек дознаваться, но сам себя прервал, таким несчастным показался ему мальчишка, которому приходилось сейчас брать на себя ответственность за какие-то решения. Словно вытащили его из тихого, уединенного монастыря силой и заставили разбираться с мирскими делами. Незначительными и кажущимися смешными для человека, который от них отрешился. Стайлзу не хотелось ничего решать, это было очевидно, но последняя битва Кая, в которой тот пробовал отстоять свое право на пребывание здесь, а не в опасной для всех них Калифорнии, она затронула и Стайлза; потревожила, вырвала из объятий потусторонней нирваны, вынудив вернуться в грешный мир.