Текст книги "Моя прелесть (СИ)"

Автор книги: Lieber spitz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

– Джон, опомнись, ты же говоришь о Дереке! О нашем Дереке! – эмоционально возразил ему врач. – Он... спас Стайлза, ты просто забыл об этом. Ты на нервах сейчас, но ты должен понять кое-что об оборотнях, кроме того, что они действительно полу-животные. Они так же, как мы, могут ощущать привязанность, если слово “любовь” кажется тебе здесь неуместным. Они порвут за свою семью. Они будут защищать её до смерти. Они сделают все, чтобы обеспечить счастье пары. Ты просто не видел того, что видел я. Как Дерек держал в руках Стайлза...

– Он обнимал кого-то другого! Это был не мой сын!

Дитон покачал головой – сколько лет прошло после оглашения предположительного диагноза, и сколько готовил он Джона к тому, что предвещали прогнозы – все равно отец оказался не готов. Не готов увидеть кого-то чужого, выглядящего так же, как его сын.

– Он так же обнимает Стайлза, поверь, – сказал тихо Дитон, зная, что говорит слова, приносящие боль. – Он любит его! Он – его семья теперь. Не ты.

– Да нет у них семьи! – не сдавался Джон. – Я даже не знаю, кто родители этого... волка! Ты вообще знаешь их? Его сородичей? Я – нет. Дерек одиночка. Это все объясняет. Ему не нужен никто. Только его жертва, которую он терзает. Мой сын!!!

Не нужно было иметь слух волка, чтобы расслышать последние слова Джона Стилински.

Дерек слышал, слушал и глотал.

Что ж, Джон был хорошим отцом. И он был кое в чем прав. Дерек уже и не помнил, когда виделся с семьей. Кажется, мать звонила в прошлом месяце и говорила что-то о годовщине свадьбы Лоры; о предстоящей помолвке Коры; об отставке Питера...

Дядя, по слухам, собирался открыть свое собственное детективное агентство, завершив службу в криминальном отделе полиции Сан-Франциско. Они, наверно, должны были знать друг друга – Джон и Питер... Господи...

Как это называется в обычном мире – дружить семьями?

– Джон, не кричи. Ты просто устал. Ты выдохся за эту неделю, – донесся до оборотня снова голос Дитона, амнистирующий Дерека окончательно. – А теперь представь, что ты живешь в таком режиме больше года. Смотришь на это. Как можешь, воюешь с невидимым противником и стараешься в своих отношениях дотянуть до нормы, чтобы хоть иногда чувствовать себя счастливым. Потому что даже волки заслуживают простого человеческого счастья.

Джон был убит этим откровением.

А Дерек благодарно выдохнул – Дитон снова был на его стороне, охраняя интересы пациента.

Может, зря Хейл так отгородился от его помощи? Может, это параноидальные страхи Стайлза сбили его с толку? И надо было бы доверять врачу, как себе? Рассказывать всё и советоваться по любому поводу? Может, и не случилось бы сейчас того, что случилось?

Но интуиция, данная ему от рождения, она толкала к бегству. Дерек чуял – союзничество врача временно. В любом случае, закон никогда не будет на стороне волка, просто потому, что Стайлз, вступивший в заключительную стадию своей болезни, уже не успеет повзрослеть настолько, чтобы стать ему мужем.

Они уезжали из клиники вдвоём, оставляя за воротами одиноко стоящего Джона Стилински, которому Дитон мягко продолжал объяснять элементарные вещи.

“Не вмешивайся, Джон, ты же видел – помог только Хейл. Твой мальчик вырос, он в любом случае встречался бы с парнями, и почему не с Дереком? Не думай о... деликатной стороне вопроса. Думай о том, что только с ним, с этим оборотнем твоему сыну будет хорошо. Прими это знание. И... отпусти их”.

Джон Стилински еще долго стоял у клиники, смотря вслед машине Дерека Хейла. В ней, сжавшись в комок, сидел Кай, сам на себя не похожий. Он робко поглядывал по сторонам и прикрывал халатиком свои голые, опушенные отросшими волосками ноги: Дерек не хотел терять ни минуты на переодевания, увозя полуголого мальчишку из его персонального белого ада.

Дома все наладится, снова разговаривал Дерек сам с собой.

Там он посадил Кая в середину гостиной, вывалив перед ним все его побрякушки, интуитивно понадеявшись, что если не он – не его ласковые слова, прикосновения, поглаживания – то может эти бездушные камни пробудят в мальчике искру жизни. Его привычную похоть и блядскую игривость, не очень любимую Дереком, но теперь –

чрезвычайно желанную.

Самоцветы играли в свете ламп, и Кай тихо сидел над кучкой драгоценностей, перебирая их тонкими пальцами. Потом яркий луч от сверкнувшего берилла прицельно пронзил его зрачок, утонув в янтаре радужки, и Кай вздрогнул.

– Какая прелесть, – тихо прошептали его губы. – Пре-лесть. Пре-е-елесссссть...

Через двадцать долгих минут он был увешан с ног до головы своими цацками, безошибочно найдя в теле нужные проколы и подобрав к ним украшения. Остался только один ошейник, который мальчишка вертел в руках достаточно задумчиво.

– А это... что? – спросил он Дерека, вдруг обнаружив того за своей спиной.

– Это ошейник, – спокойно ответил Хейл, отметив про себя, что начало диалога, даже такого, уже есть хорошо.

– Ошейник? Мне? – завороженно переспросил Кай и протянул к волку тонкую руку. – Наденешь?

Он даже не удивился.

Не возмутился тому, что ошейники, они обычно для собак.

Что этот, стальной, превосходно стянул бы шею самому Дереку.

Но в их перевернутом, зеркальном мире всё было наоборот.

Дерек легко поднялся с пола, где сидел, взял в руки стальной жгут и ловко надел на изящную мальчишескую шею тяжелый аксессуар. Замочек щелкнул громко и звонко.

– Ключ будет всегда у меня, – сказал дрожащим голосом и повернул мальчишку к себе лицом.

Кай смотрел исподлобья. Правильно смотрел. Погружаясь в своё обычное состояние бурлящей похоти, что окрашивала его глаза в темно-коньячный цвет.

Руки Дерека сами стянули с плеч тонкую ткань халата, оставляя мальчика абсолютно голым и уже не смущающимся. Кай, возвращаясь из бездны своих, только ему ведомых кошмаров, выпрямился, демонстрируя всего себя – свой плоский живот, проколотые соски, опухшие от только что продетых в них сережек; глубокую ямку пупка с берилловой каплей идеальной формы и темные волоски паха, отросшие и немного неряшливо обрамляющие висящий член.

И беззащитную шею, скованную тяжелым ошейником.

– Люблю тебя, – произнесли красные, припухшие от слез губы, с игриво вздернутой верхней, и Дереку показалось, что это не Кай – Стайлз ему отвечает, Стайлз подсказывает единственно возможный ответ, которого Дерек так и не дождался в палате.

Сейчас голос Кая звучал сонно и успокоенно, таким голосом никто не признаётся в любви, но Дерек был рад.

– Я тоже тебя люблю, – ответно произнес он и подхватил Кая на руки, решив эту историю банально завершить в спальне.

Он долго ласкал мальчишку, боясь присматриваться к натертому анусу, который вспух и толстыми валиками обрамлял приоткрытую натруженную дырочку.

Он так же не смотрел на натёртые его грубыми фрикциями красные губы, как и не хотел видеть на шее синие отпечатки своих пальцев. Сияние камней чуть отвлекало, поэтому Дерек сосредоточился на них, вылизывая бриллиантовые соски и ямку бериллового пупка. Целуя в уголок глаза, там, где над ним остро сверкала платиной тонкая штанга. А после, понадеявшись на свою лечебную слюну, загладил вину за жестокость нежным риммингом. Таким длительным, что под его языком Кай уснул, а Дерек и не подумал злиться. Он очень верно позволил Каю всю ночь спать в своих объятиях и никуда не уходить, как не дают уходить в ночь своим любимым, перестав считать их просто любовниками; этим решением дав Стайлзу покой многочасового забвения, продолжившегося до следующего утра.

====== XX. ======

– Почему ты не использовал клетку? – очень рассудительно и смышлено спросил его наутро прежний Стайлз, каким и был всегда в дни своего просветления.

Его еще слегка мутило от принятого количества таблеток. Немного тряслись руки, и Дерек с опаской вспоминал свою вынужденную грубость, отмечая этот неприятный глазу тремор своего изможденного реабилитацией парня. Думая, что его нынешнее физическое состояние скорее следствие волчьей терапии, лишенной всякой нежности, чем химической атаки на подростковый организм. Но даже еле удерживая чашку с горячим какао в трясущихся руках, Стайлз соображал достаточно хорошо, чтобы логически проанализировать крах их системы, который и завершился на этот раз психушкой.

– Надо было туда меня затащить, точно сработало бы... – вцепился Стайлз снова в проклятую клетку, одиноко запертую в отдельной комнате.

Он, не обиженный на свое полубессознательное пребывание в “Кипарисах”, логично искал всевозможные решения возникшей проблемы. Немного ревниво досадуя на своё отлучение от жестоких забав, предназначенных исключительно для Кая. Но Дерек упрямо качал головой – он четко разграничил сферы влияния, отсекая извращенные игры от Стайлза. Он даже подумать о клетке не мог, не то, чтобы “затащить”. Хотя, соглашался он со Стилински, скорее всего это бы подействовало. Но то, что не свершилось, уже не свершилось, и изменить Дерек ничего не мог. Вместо тюремной терапии у них случились белые стены “Кипарисов”, таблетки, и тот не совсем нормальный секс, который никто из них старался не вспоминать.

Юность сильна и вынослива. Вскоре Стайлз пришел в себя, оправдывая предположения Дитона, что со своим личным триггером ему будет лучше, и наступила долгожданная ремиссия. Длительный период утренних улыбок, спокойных бесед и комфортного сосуществования с жесткой, словно по расписанию возникающей в определённые дни, сменой личностей.

Таким же жестким стало расписание звонков отцу. Джон говорил со Стайлзом спокойно и тихо, но Дерек даже через стену слышал его волнение и раз за разом повторяющееся: “Па-ап, ну, пап...”, – тянул Стайлз, обрывая Стилински-старшего, пока Хейл в соседней комнате всем телом приваливался к стене с закрытыми глазами, мысленно пытаясь заткнуть и уши.

Не получалось.

“Прости, ребёнок, – раздавалось на всю квартиру, – просто хотел сказать, если вдруг ты захочешь, твоя комната всегда тебя ждет. Как и я. Если что...”

Стайлз говорил краткое “Спасибо” и никуда, конечно же, не уходил. Всё оставалось по-прежнему. И хотя Кай все еще ошарашенно вспоминал психбольницу, как он по-старомодному выражался, непроизвольная шоковая терапия пошла ему на пользу. Мальчишка стал манернее и тише. Словно бы отгораживаясь от ужасов, которые затронули его, спасительной, но эфемерной женственностью.

Девочек не обижают и не бьют по лицу. Девочек лелеют.

Изменения эти были отмечены Дереком как... волнующие.

Дерек не очень-то сопротивлялся им. Дерек даже купил чулки.

Чтобы потом представлять себе, как сидел бы он на полу ванной комнаты, перед стоящим Каем, и готовил его к перевоплощению: скрупулезно сбривал черные волосинки, пробивающиеся на голенях. Всё выше и выше поднимаясь по ляжкам к паху.

Пусть время было сейчас не особо подходящим – потакать своим новым предпочтениям, всего лишь заметив, как смахивает своими манерами притихший Кай на девчонку.

Но обманывать в этот раз никого не пришлось – Стайлз случайно нашел покупку, которую Дерек не особо и прятал.

Стилински молча покрутил в руках шелковую змею и поднял вопросительные глаза на Дерека.

– Это для... Кая, – признался Хейл, и стало стыдно.

Как будто бы законная жена нашла в его бардачке чужие трусики. Классика жанра, как говорится, вот только трусы оказались мужскими.

Точнее, всё наоборот.

Дерек потер глаза, сильно надавливая на веки, банальным жестом этим сигналя о своей чертовской усталости от вечного блуждания в лабиринтах психоанализа теперь вперемешку с гендерной идентификацией.

Стайлз же – смышленый мальчишечка – спросил его прямо:

– Ты хочешь переодеть его в девчонку? Таков план?

И не удовлетворившись смущенным молчанием оборотня, поправил себя же, логично предположив:

– Мне нужно для этого побрить ноги или что? Дерек?

Дерек вымученно кивнул – так было лучше. Лучше, чем если бы Стайлзу пришлось осознавать уже свершившийся факт мародерской депиляции после.

– Ладно, – легко согласился он, наверно просто устав отстаивать право на своё тело. – Побрею.

Идея неприкосновенности была всего лишь иллюзией, они оба это знали.

Ничто теперь не мешало быть Каю самим собой. И Дерек тоже не мешал.

Очередное осквернение мальчишеской анатомии случилось очень скоро. Дерек участвовал с упоением. Его человеческая часть всегда желала только мужчин: он был геем. Его волк, по-видимому, нет. Альфе внутри него, оказывается, всегда хотелось сучку. Что ж, он её получил.

Странно, но пусть Дерек и ощущал себя глубоко зараженным раздвоенностью, он был до жути доволен этим, как будто имел в партнерах ВИЧ-позитивного парня, с которым не представлялось возможным быть по-настоящему близким; как будто жизнь его всегда была наполнена ограничениями в постели.

У Дерека ограничения были скорее этического плана; они мешали, мучили, вселяли чувство вины. Сейчас же, отбросив всякие между ними преграды, как делают это двое больных СПИДом, отказываясь от презерватива, безбоязненно делясь друг с другом вирусом, их убивающим, Дерек наслаждался пониманием, насколько идеально разные части его самого подходят каждой из личностей Стайлза. По отдельности дозируя себя для мальчишек, было легче жить. Было легче справляться с моралью, которая была вдолблена в мозг намертво и догмы которой вряд ли готовили Дерека к тому, что он испытывал и чем сейчас жил. И адресуя свою животную, более жесткую натуру Каю, всю человеческую свою часть он отдавал первому любовнику, вдруг понимая, как мало он на самом деле знал настоящего Стайлза Стилински. Того, кто прилежно учился в школе, колледже, общался с друзьями и был счастлив. Он не был зациклен на сексе и его составляющих. Его существование было наполнено множеством разных вещей, которых Дерек не замечал или замечал, но эпизодически, потому что его назначение было совсем в другом... И вынужденное принуждение мальчишки к интенсивной половой жизни отбирало у них обоих этого правильного, настоящего, возможно даже где-то асексуального Стайлза.

Сейчас Дерек, не руководствуясь былой ревностью, всё чаще и чаще вслушивался в несуразную его болтовню, в его монологи, в телефонные диалоги и просто какую-то чушь, несущуюся из-за дверей душевой вместо пения.

Хейл вскоре перестал дергаться, как раньше, когда слышал новые имена – и как только Стайлз умудрялся дистанционно заводить приятелей? А все его нынешние друзья были поголовно оборотнями, мальчишка говорил, что с псами ему привычнее, что люди частенько интересуются не тем и бесцеремонно лезут в жизнь, открывая двери ногой с ходу. Он делал косвенный комплимент Дереку, он так признавался в любви ко всему его виду, и так в их жизнь, пусть и на расстоянии, вошли какие-то неизвестные Хейлу Эрика, Бойд, Айзек...

Стайлз быстро восстановился на курсе, помахав в деканате небезызвестной справочкой и, с разрешения Дитона, продолжил учиться дистанционно.

Дистанция к социуму была бы наверно унизительна, если бы не являлась необходимой. И все они знали – почему. Особенными их вечерами, когда шум засыпающего города уже не достигал их двадцать седьмого этажа, и уши закладывало тишиной, и Стайлз всё так же продолжал болтать, хватая таблетки, запивая горсть их водой, сразу же внезапно успокаиваясь, затихая, а Дерек, слушая неровное биение сердца своего мальчишки, прекрасно понимал, что можно больше не притворяться, создавая иллюзию нормальности их странного быта. Он тяжело ложился на распластанную по кровати фигуру Стайлза; гладил его по темным волосам и честно объявлял о готовящейся трансформации своего тела; о том, что время терапии пришло и пора отдохнуть. Стайлз часто-часто кивал, как настоящий невротик, жался к горячему оборотню, давал себя раздевать, ласкать; бормотал, как ненавидит он секс, и как жить без него не может, и что Дерек хорош, очень хорош в этом, жаль, что не ему одному достанется...

И вот здесь Дерек делал первый сильный и болезненный толчок в неподготовленное тело, которое и без подготовки уже принимало крупный член вполне сносно, но Хейл специально делал так, чтобы было немного жгуче и больно.

– Заткнись, – шептал он Стайлзу грубо и одновременно нежно, – заткнись и раздвинь ноги пошире.

Стайлз раздвигал, жмурился от обжигающего трения; сжимался, делая ощущения невыносимее, и все равно возбуждался, просил, чтобы Дерек повременил, дал ему чуточку больше времени, но Хейл непреклонно вел его к черному обмороку, обещая, обещая...

– Встретимся завтра утром, детка, тебе будет очень хорошо...

Стайлз вымученно и все равно – счастливо – кивал, зная, что пробуждение от оргазма не такое уж плохое решение при его-то диагнозе.

Поздний вечер и ночь принадлежали Каю. Мальчику совсем с другой постельной историей. А Дерек успешно держал нейтралитет. Он хирургически точно рассек самого себя на две непохожие друг на друга части, перенимая эстафету психиатрической заразы своего парня и, это в себе диагностировав, даже не думал переживать. Выстроив в голове некую гипотезу будущего, в которой его история – его отношения и даже заболевание Стайлза – была железной нормой.

Смешно, что мы живем в плену придуманных обществом иллюзий.

В возможной параллельной реальности могло быть всё совершенно не так. И, спрашивая Дерека о его паре, люди бы завистливо вздыхали, мечтательно закатывая глаза в какое-нибудь, непохожее на наше, сиреневое (оранжевое, лиловое) небо: “Везет же некоторым, кому достался в партнёры меняющий сущности мальчик. Преданный своему возлюбленному в каждом из своих воплощений. Это же такая редкость – раздвоение личности. Такая прекрасная аномалия. Цельность обыкновенных людей порядком раздражает, не находите?..”

Дерек улыбался, фантазируя об этом, устав мерить свою любовь уровнем страдания. Он по-звериному тянулся к здоровым отношениям – всегда, и если свои таковыми сделать не мог, то хотя бы на время придумал мысленно менять реальность на ту, в которой со своим особенным мальчишкой был безусловно нормален и в этом – счастлив.

Что ж, это было бы прекрасное время чудес.

Но в настоящем мире Дерек понимал, что живет с психически неуравновешенным, больным партнером, который навсегда будет заклеймен своим диагнозом.

Но знаете, что случается, когда ты смиряешься – окончательно – с этим?

Заменяешь тотальный контроль над ситуацией отстраненным наблюдением, стоя немного в стороне?

Дерек открывал нового Стайлза и за его по-прежнему слишком язвительными шуточками про насильственную эксплуатацию своего тела переставал видеть нечто горькое; переставал упиваться очищенной ото всех остальных эмоциональных примесей обидой, а видел в этих самых шуточках только лишь шуточки.

И он смеялся. Смеялся, как ненормальный.

Он переживал поистине счастливое время. Около месяца примерно стрелка невидимых весов застыла на идеальной середине, даря им всем невиданную гармонию; даря Дереку Стайлза и Кая в равных долях, и это было мистически прекрасно. Хотя Дерек и знал, что весы – штука такая, они должны вечно колебаться, вечно быть в движении, и в его мире, в реальном мире, он понимал – зло, пусть и условное, оно обязательно победит добро. Чаша Кая, знаменосца темных сил, неминуемо потянет их вниз, наполняясь все больше, и не потому, что Стайлза Дерек стал любить или ласкать меньше, а просто потому, что такова жизнь.

Пятьдесят на пятьдесят, восхитительные цифры достигнутой ими гармонии вскоре сменились другими.

49 и 51.

48 и 52.

47 и 53…

Стайлз не был апатичным или же безвольным. Его просто становилось все меньше, и меньше, и меньше, и Дерек изо всех сил старался продлить его жизнь, не прикасаясь, держась на расстоянии, отказывая себе в прелестях неосмысленной кинестетики, не говоря уже о сексе. Но вероятно, физическая сторона проблемы становилась всё менее важной – Стайлзу беспричинно не очень-то хотелось жить. Он продолжал болтать по телефону с друзьями, участвуя в студенческой жизни на расстоянии, но все они понимали, что это было существованием “в пузыре”, когда лишенный иммунитета, Стайлз был вынужден впускать внутрь только лишь одного человека – Дерека.

И после некоторого воздержания он снова начинал мучиться от приступов, и Дереку приходилось его... трогать. Вспоминая Джона, его горькие слова и все равно не теряя не убиваемой эрекции.

Мальчишки менялись местами: Кай приходил, отрабатывая свои смены; смеялся, болтал, шутил, манерничал, наряжался, кружил голову, как кокетка, забирая нервозность не только хозяина, но и волка. Он был отвлекающим фактором, спасающим их всех и, как оказалось, отвлекал Дерека так сильно, что он, чрезмерно погруженный в свою личную, не очень-то счастливую жизнь, снова пропустил много интересных событий на работе, попросту не видя их перед своим носом.

Деньги – всегда грязны. Работаешь с финансами, часто допускаешь промахи, которые другие не видят, потому что их замечаешь первым и прячешь.

Хорошо спрятал – тебя повысили и дали прибавку. Плохо – посадили.

И Дерек не очень-то удивился, когда его секретарь сообщил ему о неких лишних подписях, поставленных не совсем там, где нужно.

Надо бы убрать этим документы подальше, советовал помощник, но Дерек почему-то не уничтожил папку, положив ее в стол у себя дома. Даже не в сейф, где хранились бриллианты.

Он и не понял сначала, какой из его помощников предал его, сообщив о существовании неплохого компромата кому-то очень мстительному, кто принялся искать бумажки, порочащие финансовое имя Хейла, с пылом профессионального шпиона.

Но все это было потом, и в это “потом” Дерек не очень-то хотел мысленно возвращаться, стоя сейчас посреди их тайной комнаты. Разворошенной, оскверненной присутствием кого-то чужого, кто не мог быть сюда допущен. Резервация их шаткого, вывернутого наизнанку счастья была тем местом, куда хотелось забиться и завыть – от осознания краткости тех тридцати дней, в течении которых все они – четверо – были удовлетворены и наполнены друг другом в идеальных пропорциях. Жаль только, что в памяти фиксировались наиболее яркие моменты бытия, размеренный и так ценимый Дереком простой быт к которым вовсе не относился, пусть и наполнен был одним Стайлзом. Его хотелось запомнить больше, сильнее, наверно потому, что Дерек чуял что-то не очень хорошее, происходящее с ним; усугубившееся со временем и грозившее мальчику полным забвением.

Но простые утренние чаепития вприкуску с легкими беседами, они вчистую проигрывали драме, которую играл для Дерека Кай.

... Тематический мир не особо волновал ум Хейла, но он не отдавал себе отчет, что красивый мальчик из Зазеркалья вовлек его именно на эту территорию, прямо-таки заставив стать непреднамеренным садистом, строгим конвоиром его похоти.

Папочкой.

Промежуточная трансформация тем и ужасна, что сохраняет в чертах вервольфа нечто обманчиво человеческое. Тогда как волк вовсе человеком не является, как и его желания, которые разнятся от простых мужских.

И кто бы сомневался, что Кай с таким восторгом подхватит животные фантазии Хейла?

С Каем стыдно не было. Дерек, кажется, уже совершенно четко разобрался с идентификацией двоих своих любовников, чтобы не видеть в нем никаких черт, присущих Стайлзу, даже малейших. То, что он не мог предложить первому, он проделывал со вторым. Не потому, что велела похоть. Он словно цепной пес велся на молчаливые полу-намеки, которые может и придумывал сам, приписывая примитивному двойнику слишком изысканно-эротические желания. Так проще было оправдывать своего волка, уже почуявшего свободу, заинтересованно принюхивающегося к возможной жертве, и по-своему, по-звериному нашептывающему прямо в мозг Дереку странные волчьи мысли.

Никогда, никогда Дерек не позволял себе задумываться о том, насколько сильна в нем звериная сущность, запоздало понимая сейчас, что всегда считал свой волчий геном болезнью, чем-то попросту ненормальным. Он гордился тем, что усмирил своего волка полностью, запечатав в себе окончательно с помощью чипа. Подчинив обязательные трансформации своего тела жесткому распорядку, послушному скорее личным нуждам, чем велениям небесных светил. И вот какая ирония судьбы: теперь он, будто предчувствуя что-то, потихоньку выпускал зверя на свободу, не сопротивляясь его желаниям.

Так думать было удобно. И, в общем-то, Дерек никогда не отрицал того, насколько важную роль некоторые физиологические жидкости играли в половом поведении их пары.

Моча, например.

– Сколько воды ты выпил? – спрашивал он Кая строго, поглядывая на часы.

Слушал ответ и хмурился, требуя от любовника то, чего еще хватало Каю стыда не делать.

Абсолютному безоговорочному бесстыдству, присущему лишь животным – Дереку, например, – Кай противопоставлял крохи своей зазеркальной морали, диктующей ему некоторые гадкие вещи не совершать. Но пройдя этап психологической ломки, весьма краткий, к слову, Кай очень ретиво взялся исполнять разнообразные пожелания своего оборотня, приняв правила игры и откровенно наслаждаясь ею. Он словно чувствовал, как время утекает, и, стараясь расширить свои горизонты до состояния бесконечности, старался стать в итоге идеальной шлюхой. И Дерек, казалось, уж здесь был совершенно ни при чем.

Но он не мог не испытывать некоторого удовольствия, когда через муки и смущенные мольбы добивался фееричного финала.

– ...Дер, я больше не могу. Мне надо... в туалет. Надо... помочиться. Блять, мне надо поссать!!! Пусти!!! – молил его Кай, запертый в клетке.

– Ты можешь совершенно меня не стесняться, – скалился Дерек на это, чуть шевеля заостренными ушами, внимательно слушая, как в недрах мальчишеского живота плещется около пяти литров – или сколько он там выпил – чистейшей артезианской воды.

Под ногами мальчишки уже с час лежала пеленка, та самая, какой застилают импровизированный туалет для маленьких декоративных сучек, которым не позволено гулять во дворе, а он все не мог заставить себя сделать это.

– Освободи мне хотя бы руки, – скулил Кай, гремя наручниками, которыми был пристегнут к прутьям.

Поза не оставляла никакого сомнения в том, что это просто обычная фиксация, безо всякого намёка на сексуальную придурь – никаких полусогнутых силуэтов, разведенных ног, откляченной задницы. Кай просто не мог пользоваться руками, которыми мужчины обычно держатся за свой член, собираясь помочиться.

– Ты делаешь это без рук или... не делаешь, – спокойно проинформировал его Дерек, усмехнувшись, – хотя те литры, что я заставил тебя выпить, не оставляют тебе выбора, мой хороший.

В животном мире столь драгоценная жидкость и драгоценна только потому, что пахнет слишком ярко и по-особенному. Она – тот самый афродизиак для обонятельных рецепторов вервольфа, что так необходим ему в играх со своей маленькой сучечкой, и которым Кай, по всему, делиться не хотел в силу своей остаточной стыдливости.

Дерек пробовал добиться струи обычными уговорами, пока не понимая еще, как страстно желает он получить послушание именно в этом деликатном вопросе. Но Кай упирался – специально или же нет – он не старался угодить здесь своему парню абсолютно, нарываясь на когти и клыки, которыми Дерек все равно только пугал, больше не смея пятнать белую кожу Стайлза отметинами. Пришлось идти на хитрость – заставить Кая выпить нереальное количество воды, запереть в клетке и ждать результата с садизмом и вожделением.

Еще вчера совсем не брезгливо коленопреклоненный Кай открывал рот, принимая на свой язык летящие сверху золотые капли, которые Дерек стряхивал ему в рот. И даже не нуждался в дополнительном вербальном приказе – делал это сам, однажды упав перед своим волком на колени и просительно разомкнув губы, напрочь перекрывая Дереку проход в туалет.

“Я могу быть полезен”, – кричала вся его поза и просительный вид.

Волк даже не сомневался.

Не сомневался он, когда какой-то медицинской хренью расширив мальчишке его и так уже порядком растраханное отверстие, помочился ему прямо туда, в жаркую дырку. Чувствуя, как попадает мимо, забрызгивая мочой молочные ягодицы, промежность, висящие яички...

После оказанных услуг Кай пах божественно. Волк сипло рычал ему в ухо, когда трансформировавшись окончательно, трахал податливое, щедро помеченное собственной мочой тело мальчишки, чуя ответный восторг. Которого в обратной ситуации совсем что-то не наблюдалось.

– Ты просто отпускаешь себя, стараешься расслабиться и мочишься на пеленку, – в который раз уже достаточно зло просил его Дерек, ощущая, как рушатся последние границы и наступает ощущение полнейшей вседозволенности.

Кай умоляюще указывал почти черными от возбуждения и отчасти – страха, глазищами на свой немного криво торчащий член, эрекция которого так некстати мешала совершить задуманное.

– Не надо было упрямиться, – раздраженно комментировал стояк Дерек, – пока стыдился меня, успел нафантазировать всякого. Теперь жди, когда член упадет. Потом мочись.

– Я не могу.

– Что не можешь?

– Ждать не могу. У меня живот взорвется. Мне надо, чтобы... чтобы он упал.

– Боже... – даже понимая суть проблемы, Дерек все равно жестоко упрекал Кая строгим взглядом и ворчал: – Тогда мне придется провести не очень приятную для тебя процедуру. Согласен?

“Да”, – обреченно кивал Кай, внимательно наблюдая, как Дерек приносит из морозилки специальный контейнер со льдом и берет оттуда пригоршню.

Зажимая Каю рот одной рукой, другой вжимал в его мошонку горсть ледяных кубиков.

Кай истошно орал в руку. Член падал.

– Давай. Сделай это. Сходи “пи-пи” на пеленочку, как хорошая сучка, – просил Дерек и смотрел, как красный смущенный мальчишка – еще осталось в нем что-то, что было способно к смущению – чуть согнув ноги и расставив их, пытался сосредоточиться и попасть первой капелькой мочи на серединку пеленки.

Потом он, справившись с остатками смущения, отпускал себя, уже не сдерживаясь, расслаблялся, и сильной струей заливал белый перед собой квадрат, выстанывая слова благодарности неизвестному богу.

Иссякнув, золотые капли на излете кропили ему голые побритые ноги, стекали по ляжкам и голеням, марая и клеймя кожу сильным, невыносимо сладким для обоняния пса запахом.

Дерек отстёгивал Кая, вытаскивал из клетки, бросив пеленку подсыхать внутри, а сам, забывшись в сладостном дурмане, долго вылизывал ему ноги, совсем не гнушаясь проделывать обратную процедуру поглощения физиологических жидкостей своего любовника.

Потом он усаживал его к себе на колени, лицом к лицу, и медленно массируя, отогревал в ладонях сморщенные от криотерапии яички и член. Тот сразу креп в его руках, горячел и требовал ласки. Дерек дрочил Каю нежно и расслабленно, не доводя до пика, а просто играясь с его пенисом. Через белье касался и себя, обычными ласками завершая извращенные забавы зверя.

Быть девиантом оказалось не так уж плохо. Точнее, неплохо было стать им в ситуации, когда нормального в жизни осталось чуть. Какая разница была в том, какими жидкостями, производимыми их телами, обменивались они с Каем. Им это нравилось, это приводило к оргазму. И не это делало их более больными, чем были они на самом деле. Кай от восторга визжал, как сучка, выполняя приказы оборотня. Он был в постели идеальным солдатом, но Дерек совсем не знал, что сталось бы с ним в настоящей войне, которая так нежданно нагрянула в дом.